Книга: Каникулы Кроша
Назад: 20
Дальше: 22

21

Я испытывал некоторую робость, входя к Веэну. Постыдное чувство. Я не трус, но все же неудобно сказать человеку, что он прохвост. Особенно такому респектабельному господину, как Веэн. Тем более в момент, когда он к тебе расположен, хвалит и превозносит тебя. Он тебя хвалит и превозносит, а ты ему объявляешь, что он прохвост.
Веэн и сейчас выказывал мне полное расположение, улыбался, не поворачивался спиной, а если и поворачивался, то спина была не враждебной, а мягкой и дружелюбной.
– Был у Краснухина?
Я мог, конечно, ответить, что да, был, ничего подходящего не нашел, мог вернуть Веэну его бамбук, уйти и больше не приходить. Словом, мог порвать с Веэном без объяснений. Но это значило бы трусливо уйти от сложностей. Сделав так, я бы не уважал самого себя.
– Владимир Николаевич, больше ваших поручений я выполнять не буду.
Веэн стоял, наклонившись к книжному шкафу. Он обернулся и посмотрел мне в лицо:
– Почему ты не будешь выполнять моих поручений?
– Не хочу.
– Почему не хочешь?
– Не хочу, и все. Это мое дело, почему я не хочу.
– Это не только твое дело, это наше общее дело.
– Никто не заставит меня делать того, что я не хочу делать. Это ясно и понятно.
– Ты изменяешь нашей дружбе?
Я пожал плечами.
– Вы странно рассуждаете. Костя увлекается боксом – разве должны заниматься боксом его друзья? Я люблю прыжки в воду, но ведь мои друзья не обязаны тоже прыгать. Меня не привлекает собирательство, не интересуют нэцкэ, вот и все!
Насчет прыжков в воду я припустил – я еще только собирался ими заняться. Но как довод это было весьма удачно.
– Нэцкэ тебя не интересуют... – возразил Веэн. – Ходил в библиотеку, прочитал кучу книг, а сегодня вдруг «не интересуют». Нелогично, неубедительно. Я не оспариваю твоего права прекратить знакомство со мной. Но ты не можешь оспорить и моего права знать, чем это вызвано: с порядочными людьми так не прекращают знакомства.
Теперь я жалел, что пустился в объяснения. Веэн сильнее меня в софистике. Он стоял, прислонясь к книжному шкафу, смотрел мне в глаза, как человек, готовый честно ответить на любые вопросы, опровергнуть любые обвинения. Да и что я мог ему предъявить? Старуха со странствующими музыкантами, статья против Краснухина, которую я не читал. И я не мог сослаться на разговор с Игорем. Я очутился в дурацком положении. Надо было просто уйти, а я пустился в объяснения.
И тут меня осенила мысль: спрошу про Мавродаки. Веэн не может не знать такого крупного собирателя нэцкэ. И пока Веэн будет рассказывать про Мавродаки, я обдумаю, как поступить дальше.
– Владимир Николаевич, вы знали Мавродаки?
Наверно, я не сумею передать реакцию Веэна на мой вопрос. Только что, опираясь о книжный шкаф, стоял респектабельный искусствовед Веэн, в легком, элегантном костюме, спокойно и уверенно смотрел на меня... Теперь там стоял совсем другой человек, стоял, быть может, одну минуту, одну секунду, одно мгновение. Но это мгновение я запомнил. Я увидел взгляд, который тогда, на берегу реки, только почувствовал, – мгновенный, колючий и вместе с тем жалкий и обреченный взгляд. Впервые почувствовал я, что такое «мурашки забегали по спине». Слышал такое выражение, сам употреблял его, но как мурашки бегают по спине, я впервые почувствовал теперь, когда Веэн смотрел на меня.
Но мгновение прошло, и Веэн снова превратился в спокойного, респектабельного господина, каким был минуту назад, только, быть может, несколько более хмурого.
Он опустился в кресло, положил ногу на ногу, прикрыл глаза рукой.
– Кто тебе рассказал про Мавродаки?
– Краснухин.
– Что он тебе рассказал?
– Сказал, что был такой знаменитый коллекционер нэцкэ Мавродаки.
– Еще что?
– Больше ничего.
Из-за раздвинутых пальцев Веэн испытующе смотрел на меня.
– Ты сказал ему, что знаком со мной?
– Нет.
Некоторое время он молчал, прикрыв глаза рукой, потом сказал:
– Итак, Краснухин рассказал тебе про Мавродаки и после этого ты решил порвать со мной знакомство?
– При чем тут Мавродаки?
– Что же заставило тебя принять такое решение?
Мы вернулись к тому, с чего начали. Что я могу ему сказать? Он добивается правды, а правда заключается в том, что он прохвост, а сказать это неудобно.
Мне осталось только встать.
– Я пошел.
– Подожди!
Я опять сел.
– Тебе придется сказать правду.
– Что я вам скажу! – закричал я. – Мне не нравится все это, я не люблю тайн, не люблю секретов. Я не должен говорить Косте про его отчима, Краснухину – что пришел от вас, моим родителям – что выполняю ваши поручения, должен все время что-то скрывать, утаивать, выпытывать, узнавать. Я не привык к этому. И я путаюсь: что я должен говорить, чего не должен. Может быть, так нужно для собирательства. Но такое собирательство меня не привлекает.
– Я тебя понимаю, – сочувственно ответил Веэн. – Но разве я заставляю тебя лгать? Взрослея, мы все меньше делимся с родителями своими делами. Если тебе нравится девочка, вряд ли ты бежишь рассказывать об этом папе и маме, так ведь?
– Так.
А что я мог ответить? О Майке и Зое я не рассказывал и не собираюсь рассказывать.
– Что касается Краснухина, то поверь мне: он знает мою коллекцию лучше, чем я его. Он крупный специалист, хотя и дилетант. Он во многом дилетант, к сожалению. Он рассказывал тебе о Мавродаки, но сути дела он не знает, хотя и учился у него.
– Краснухин говорил, что была статья в газете, потом собрание...
– Было и это, – подчеркнуто небрежно сказал Веэн, – но главное в другом. Незадолго до этой трагедии Мавродаки женился. Он горячо любил свою жену, но она ушла к другому человеку, к его лучшему другу... Вот действительная причина того, что произошло. Все остальное – внешнее. Но это дело прошлое, давно забытое, а жизнь идет. Краснухин соревнуется со мной, я с Краснухиным, и ничего здесь предосудительного нет, законом это не карается.
Я не знал, что ему ответить. Голову сломаешь с этими собирателями!
– Возможно, вы и правы. Но лично я не хочу.
Не обращая внимания на мои слова, Веэн продолжал:
– Когда я просил тебя не говорить с Костей об его отчиме, мной руководило элементарное чувство деликатности: Костя болезненно переживает трагедию своего отца. Я тебе доверил – ты обвиняешь меня в том, что я толкаю тебя на ложь и обман. Не скрою – ты попал в нашу компанию не случайно: я хотел Косте такого друга, как ты. Его много обманывали, отсюда его угрюмость, замкнутость, вспыльчивость. Я надеялся, что общение с тобой сделает его более спокойным и уравновешенным. Я хочу, чтобы Костя стал настоящим человеком, – в этом я вижу свой долг; мне казалось, что дружба с тобой будет полезна ему в этом смысле. Мне казалось, что, узнав сложную судьбу Кости, ты захочешь мне в этом помочь. Ты отказываешься – очень жаль. Вот все, что я могу сказать: очень жаль.
Слушая Веэна, я вдруг подумал, что, наверно, болен раздвоением личности. Когда я думал о Веэне, факты доказывали, что он прохвост. Когда говорил Веэн, факты оборачивались по-другому, Веэн выглядел порядочным человеком. И в то же время (вот оно, раздвоение личности) я знал, что, как только выйду от Веэна, он снова будет выглядеть в моих глазах прохвостом. И я твердо решил не дать уговорить себя.
Мне вдруг захотелось смеяться. Такое случается на уроке – ни с того ни с сего начинаешь смеяться. Все на тебя таращат глаза, не понимают, в чем дело, а ты давишься с хохоту. Нельзя, а ты не в силах удержаться. Сейчас тебя выставят из класса, а ты не можешь остановиться. Так было со мной сейчас. Нервное, что ли, черт его знает! Я смеялся, как кретин, даже слезы выступили на глазах.
Позже я сообразил, что это был нервный шок. Веэн пытался подавить меня своей волей – моя воля сопротивлялась; от такого напряжения и получился нервный шок. Стыдно! В любой ситуации надо сохранять спокойствие, невозмутимость, бесстрастие. Где-то я читал, что англичане носят с этой целью монокль в глазу, – мол, что ни случись, я и бровью не поведу. Англичане это здорово придумали, хорошая тренировочка. Но в наше время с моноклем в глазу будешь выглядеть полным шизиком. Надо придумать другую тренировку – выработать спокойствие, хладнокровие, невозмутимость, иначе выдашь себя в любую минуту, как выдал себя Веэн, когда я спросил у него про Мавродаки: ему изменили нервы, выдержки не хватило, вот что. Хвати у него выдержки, возможно, он убедил бы меня.
Веэн не удивился моему смеху, смотрел на меня и дожидался, когда я кончу смеяться. Я кончил смеяться так же внезапно, как начал. Вытер глаза и перестал смеяться.
– Что же будет дальше? – спросил Веэн. – Намерен ты дружить с Костей?
– С Костей дружить буду, а заниматься нэцкэ – нет, не буду.
По-видимому, я сказал это очень твердо. Веэн пристально посмотрел на меня:
– Это твое окончательное решение?
– Окончательное.
– Дело твое. Где нэцкэ бамбук?
Я опустил руку в карман и вынул обе нэцкэ – бамбук и стрекозу. Краснухин так торопился меня выпроводить, что я забыл вернуть ему стрекозу.
– А ну покажи, что это у тебя?!
Веэн внимательно рассмотрел стрекозу.
– Краснухин дал?
– Краснухин.
– Зачем?
– Дал.
– Забавная нэцкэ.
– Забавная.
– Надеюсь, ты мне ее оставишь?
– Как же я могу вам ее оставить?
Веэн вынул из шкафа фигурку, изображавшую крестьянина верхом на буйволе. Вечер, кончилась работа в поле, крестьянин возвращается домой, отдыхает, сидя верхом на буйволе, поет свою песню. Это была хорошая нэцкэ. От нее веяло тишиной, спокойствием, умиротворенностью свершенного трудового дня.
– Отдашь ему буйвола.
– А если он не захочет меняться?
– Поставишь его перед совершившимся фактом.
Я положил стрекозу в карман.
– Этого я не сделаю.
Некоторое время Веэн пристально смотрел на меня. Честное слово, мне казалось, что он сейчас бросится отнимать у меня нэцкэ. От этих собирателей всего можно ожидать. Когда дело касается их коллекции, они становятся форменными психами.
Веэн не бросился отнимать у меня фигурку. Некоторое время он молчал, потом сказал:
– На твой паспорт сдана нэцкэ в антикварный, кажется музыканты... Если она продана, надо получить деньги.
– Дайте квитанцию, я пойду получу.
– Я удивился тому, что от тебя приняли ее на комиссию. При получении денег они обязательно потребуют, чтобы пришли твои родители.
– Мои родители в отъезде.
– Приедут.
Мне не слишком хотелось, чтобы об этом узнали мои родители, – зачем им знать какой-то случайный эпизод моей жизни? Тем более, что я последний раз встречаюсь с Веэном. Но Веэн меня шантажирует, хочет воспользоваться этой злополучной квитанцией. Ну и черт с ним! Я сам все расскажу своим старикам. Конечно, мне не хочется их огорчать. Я всегда предпочитаю, чтобы со мной случилось что-либо плохое, а не с ними. Если у человека и бывает тревога, то именно за близких ему людей. Когда я представляю себе какие-нибудь опасные ситуации: нападение бандитов, например, или стихийное бедствие – землетрясение, наводнение, мне становится беспокойно прежде всего за моих стариков. И хоть мой папа гораздо сильнее меня, я беспокоюсь за него больше, чем за себя. И все же лучше неприятное объяснение с отцом и матерью, чем вязнуть дальше в этой истории. Лучше признаться в плохом, чем продолжать его.
– Хорошо, – сказал я, – когда вам понадобится получить деньги за музыкантов, я это сделаю.
Назад: 20
Дальше: 22