20

Первым моим побуждением было пойти к Веэну и вернуть ему нэцкэ бамбук. Но вернуть ему ее значило отрезать себе дорогу к Краснухину – единственному человеку, который может пролить свет на это загадочное дело.

Почему Костя побледнел при упоминании о Мавродаки? Запретил произносить его имя? Откуда у него фигурка мальчика – лучшая нэцкэ из коллекции Мавродаки? Почему он скрывает это от Веэна?

Надо подумать. Решу завтра. Тем более уже конец дня и надо успеть пригласить Зою в кино.

Я заехал в «Ударник» и купил билеты. Билеты производят на девчонок магическое действие – я много раз замечал. Когда нет билетов, то неизвестно, достанем ли мы их, и на какой сеанс, и на какую картину, и где будем сидеть – все неопределенно, эфемерно, неясно. А когда билеты на руках – все ясно, определенно, точно.

И действительно, увидев билеты, Зоя сказала:

– Жди меня на выходе.

– Билеты на семь тридцать, – предупредил я.

– Успеем.

Я стал прохаживаться возле дверей магазина, с беспокойством поглядывая по сторонам: каждую минуту из-за угла мог появиться Шмаков Петр или верзила – Зоин брат. Из магазина выходили девушки-продавщицы, наконец появилась и Зоя. На моих часах было семь восемнадцать. Бежать до метро, потом от метро до кино – значит наверняка опоздать. На наше счастье, у магазина остановилось такси. Мы вскочили в него. В зал мы вбежали, когда уже потушили свет.

Картина была про служебную собаку-ищейку, о том, как ее обучают ловить преступников. Конечно, преступников надо ловить, но ведь ищейку можно натравить и на порядочного человека; все зависит от проводника: прикажет он собаке перегрызть вам горло – она не задумываясь это сделает. В сущности, злобное существо. Вот чеховская Каштанка, или Муму, или Белый Клык – это совсем другое, это настоящие друзья человека.

И еще не понравились мне плоские шутки вроде той, что в присутствии начальства собака тоже нервничает, и тому подобные аналогии между собакой и человеком. Как будто из собачьей жизни можно делать выводы для жизни человеческой.

А Зоя переживала, смеялась, мои доводы были ей непонятны. «Что ты говоришь! Такая славненькая собачка, не выдумывай, пожалуйста...»

Но картину мы обсудили уже после сеанса. А во время сеанса я думал о том, как мне взять Зоину руку в свою. Зоя, не отрываясь, смотрела на экран. Я видел ее милый профиль и кудряшки на лбу, просто очаровательная девчонка. Я чувствовал ее плечо рядом с собой, но никак не мог взять ее руку в свою. Если бы на подлокотнике лежала ее ладонь, то я бы это мог сделать запросто, но на подлокотнике лежал ее локоть.

Но тут, к счастью, произошел самый драматический эпизод в картине – преступник выстрелил в собаку. «Он убьет ее!» – в страхе прошептала Зоя и сама схватила меня за руку. Я, уж конечно, не отпускал ее до конца сеанса. Это был единственный стоящий эпизод в картине, но он, черт побери, произошел перед самым концом.

А вот уже на улице я начал критиковать картину. Зоя не согласилась, даже рассердилась на меня. Я поступил как дурак: приглашая Зою, хотел доставить ей удовольствие и сам же это удовольствие испортил. Надо же быть таким ослом! Можно было не хвалить картину, но зачем было ее ругать?

На улице накрапывал дождик. Зоя предложила ехать на такси. И я отвез ее на Таганку, в Товарищеский переулок.

– Хочешь пойти завтра опять в кино? – спросил я, прощаясь.

– Каждый день ходить в кино? А что дома скажут? – засмеялась Зоя.

– Тогда поедем в воскресенье в Химки.

– В воскресенье я работаю.

– В понедельник.

– До понедельника далеко, – ответила Зоя и опять почему-то засмеялась.

Я застал Краснухина на этот раз за письменным столом. С озабоченным лицом он что-то писал. Так же тесно было в темном коридоре, только пахло не жареной треской, а только что вскипяченным молоком. И не было видно ни Гали, ни Саши, не было слышно их голосов – наверно, ушли куда-то с матерью, оставили Краснухина одного.

– Хорошая нэцкэ, – сказал Краснухин про бамбук. – Не знаю, сумею ли предложить тебе взамен что-либо равноценное. Вот если только стрекозу...

Он достал из шкафа большую плоскую пуговицу не то из дерева, не то из рога. На ней была выгравирована стрекоза – легкая, прозрачная, стремительная.

– Нэцкэ того же мастера, что и твой бамбук. Оцени их в антикварном, а там решим.

– Вы не боитесь, что я с ней убегу?

Он повращал глазами:

– Ты вор?

– Но ведь вы меня не знаете.

Краснухин опять начал писать. Видно, писал что-то срочное. А я ему мешал.

– Я вас долго не задержу, – сказал я. – В прошлый раз вы сказали, что коллекция Мавродаки исчезла в конце сороковых годов. Куда же она могла деться, ведь это было после войны. В войну многое потерялось, но после... Куда она могла исчезнуть? И куда исчез сам Мавродаки?

– Мавродаки покончил с собой в сорок восьмом году. Ты какого года?

– Сорок восьмого.

– В сорок восьмом его и не стало.

– Вы его знали?

– Он был нашим профессором, – ответил Краснухин, морща лоб и продолжая писать.

– А семья, родственники?

– У него не было семьи. Все это случилось неожиданно. Была статья в газете, потом собрание в институте... Он был добрый, знающий, но слабый человек, а время было сложное. – Краснухин встал. – Ну, друже, топай, некогда...

Я кивнул на бумаги:

– Что вы пишете?

– Все объясняемся, что, да почему, да как получилось... Ну, чеши!

– Последний вопрос, – торопливо сказал я, – а в какой газете была статья про Мавродаки?

Краснухин назвал мне газету. Сейчас она уже не выходит. Я хотел еще спросить, в каком номере газеты была эта статья. Но Краснухин хотя и добродушно, но решительно вытолкал меня за дверь.