11
Морил протянул руку и поднял лежавшую на камне квиддеру. Он держал ее очень осторожно, чтобы случайно не прикоснуться к инструменту мокрой одеждой.
– Ты можешь прочитать, что здесь написано?
Переднюю деку по обе стороны от струн украшала инкрустация перламутром в виде причудливых завитушек и разбросанных хитрым способом точек. Митт узнал древние письмена, но этим его знания исчерпывались.
– Только не я, – спокойно признался он. – Мне нужно полдня, чтобы прочесть даже самые обычные буквы.
– Я тоже не умею читать такие надписи, – ответил менестрель. – Но мне говорили, что в одной строчке написано: «Я пою для Осфамерона», а это мое имя, так же как и Танаморил, а во второй – «Мне открыты многие миры».
– И что это значит? – поинтересовался Митт. – Или ты хочешь сказать, что мы очутились в другом мире?
– Я… я не знаю, – вздохнул Морил. – Если держишь в руках квиддеру, то обязательно нужно быть честным. Она выполняет то, что пожелаешь, когда играешь на ней.
– Тогда давай попробуем разобраться, о чем мы оба думали, – предложил Митт, рассеянно глядя на бурлящую у края скалы воду. – Ты думал, что, мол, хоть бы этот южанин утонул, верно?
Морил смущенно покачал мокрой головой:
– Не совсем. Правда, может, о море подумал… Я думал, пусть этот южанин вернется туда, откуда взялся, а я ведь знал, что ты приплыл по морю…
– Кто тебе сказал? – перебил его Митт.
– Я слышал о тебе в Лаврете прошлой весной, – ответил Морил. – По всему Северу только и говорили что о южанине, который прибыл на Север по дороге ветров, охраняемый со всех сторон Бессмертными. В очень многих старинных песнях певцы называют море дорогой ветров.
– Не знал. Хотя в общем-то верное название.
– В Аденмауте мне сказали, что этот южанин – ты, – продолжал Морил, – и ты мне очень не понравился, потому что я угадывал в твоих мыслях что-то дурное.
Митт содрогнулся. Он почувствовал, что начинает опасаться проницательности Морила, не говоря уже о волшебной квиддере. Каким же опасным врагом мог бы оказаться юный менестрель, если бы они оба случайно не угодили в эту заваруху вместе!
– Мои чувства, должно быть, так и хлестали наружу, словно гной из прорвавшегося нарыва, – с сожалением сказал он. – Наверно, после стольких лет тайной преступной жизни я должен был лучше скрывать свои мысли и намерения. Ну да ладно. Значит, ты хотел вышвырнуть меня обратно в море?
– Но ты ударил по струнам вместе со мной, и мы оба оказались в этой реке. О чем же ты подумал в этот момент? – спросил Морил.
Митт встал и хмуро уставился на ленту пены, протянувшуюся от зазубренной скалы, торчавшей из воды неподалеку. Он был почти уверен, что не разозлился бы так на Морила, если бы сам не чувствовал себя в ловушке. А потом Морил задал тот самый вопрос, из-за которого он наконец-то взорвался: «Разве ты не получил приказ подлизаться к ней?»
Это вызвало в памяти Митта сразу две картины. На одной из них ему представилась графиня, которая сидела в кресле, словно кол проглотив, и объясняла, почему Митт не может не сделать то, чего хотел от него Керил. А на другой картине был Алк, развалившийся в том же самом кресле и поставивший все с ног на голову. Он заставил Митта с новой силой ощутить себя в ловушке из-за того, что все это дело может быть связано с Единым.
– Очень забавно, – протянул он, – но, возможно, я подумал о Едином. Во всяком случае, когда рука задела струны, мои мысли крутились где-то около его имени.
Морил резко вскинул голову, и в его глазах мелькнула тревога.
– Ты думал о Едином? Тогда мы, конечно же, оказались в реке Единого, какой она была до того, как он разделался с Канкредином. Хотелось бы надеяться, что Бессмертный не очень разгневан.
– Ты хочешь сказать, что мы перенеслись назад во времени? – вскинулся Митт. – Или, может быть, уже померли?
– Я думаю, что это больше похоже на… на то, как в сказаниях описывают место, где во плоти является Единый, – не скрывая сомнения в голосе, сказал Морил. – Это трудно объяснить, но другой мир, открытый квиддере, как раз и есть то самое место, где происходит все то, о чем мы знаем из преданий.
Митт снова всмотрелся в стремительный поток, омывавший их валун, и подумал, что ему редко доводилось видеть что-нибудь более реальное. Столь же реальной была и его липнувшая к телу одежда, от которой все так же валил пар. Ему пришло в голову, что Единый решил воспользоваться возможностью и ясно дать ему знать о своем существовании. Так, может, и опасения Алка не беспочвенны?
– Тогда чтобы вернуться, мы должны молить Единого о прощении и позволении возвратиться.
Морил кивнул; он казался таким же спокойным, каким Митт чувствовал себя.
– Я обращусь к нему, если ты считаешь, что это поможет. А ты приготовься ударить так же, как и в прошлый раз, когда я тебе кивну.
– Вообще-то, я не знаю, какую струну задел. А ведь если мы что-то сделаем не так, ничего не получится.
– Басовую, – твердо сказал Морил. – Вот эту. Она крайне опасна, и я не прикасался к ней, потому что не хотел убивать тебя или сделать еще что-нибудь очень плохое, но я слышал ее звук. Так что просто слегка дерни ее одним пальцем, когда я скажу.
Митт неуверенно вытянул указательный палец, опустился на колени и приготовился. Морил, похоже, все еще настраивался – все это было весьма непросто. Даже Митт ощущал мощь квиддеры. Инструмент глухо загудел под его слегка подрагивающим пальцем, и от этого он почувствовал еще больший страх перед инструментом.
Вот Морил сделал глубокий вдох и заговорил в том необычном молитвенном стиле, которым пользовался Хестеван, когда взывал к Бессмертным на празднике Вершины лета:
– О Великий прародитель, господин золотых уз, Нескованный и Бессмертный, внемли моей мольбе. Внемли и снизойди. Поток истории подхватил нас и унес и прервал наше странствие. Верни нас в наш мир из реки, созданной твоей волей. Митт и Морил смиреннейше молят тебя об этом именем Маналиабрид и именем Кеннорет, и сын Кленнена молит тебя отвратить твой гнев. – Он кивнул Митту и беззвучно добавил одними губами: – Пора.
Палец Митта дернул за самую толстую струну. Он понял, что уловил смысл слов Морила, и не смог удержаться, чтобы не присоединиться к этой молитве.
– Во имя Адона, и во имя Алхаммитта, и во имя его всепорождающей госпожи, – проговорил он и отдернул руку.
Остальное сделали пальцы Морила: вместо музыкального аккорда раздался мощный многоголосый гул.
Казалось, шум водяного потока многократно усилился, превратился в почти невыносимый рев такой силы, что от него заложило уши и туманилось в глазах. Оба почувствовали, что река теперь срывалась с утеса водопадом, гром которого постепенно сменил протяжный глубокий многозвучный аккорд… Вот он перешел в вибрирующий мягкий гул. И по мере того как звук ослабевал, река словно таяла. Вода сделалась спокойной, ее поверхность подернулась туманом. Золотисто-белая пелена затянула всю долину, и где-то с секунду по зеленому плато еще бесшумно струился полупрозрачный призрак реки. В то мгновение, когда Митт понял, что проступившая зелень – это трава, река исчезла. Она оставила в воздухе лишь чуть слышный отзвук того мощного аккорда, который, казалось, все длился и длился и проносился мимо, словно поток. Еще одно мгновение потребовалось Митту, чтобы понять: улетевший звук унес с собой всю реку, в том числе и воду из сапог. Даже одежда высохла! Та же метаморфоза произошла и с Морилом. Волосы юного певца снова сияли ярко-рыжим. И хотя мальчики были сухими, а плато заливал неяркий солнечный свет, воздух был настолько холодным, что оба снова задрожали.
Маевен показалось, что река исчезла так же внезапно, как и появилась, оставив Митта и Морила сидеть на вершине валуна совсем рядом с зеленой дорогой. Она не могла решить, что ей делать: то ли приветствовать их радостными криками, то ли подбежать и потрясти обоих за грудки. Девочка чуть не сошла с ума, пока наблюдала за ними. Они битый час сидели на скале посредине реки и о чем-то болтали. Маевен едва не охрипла, пытаясь докричаться до них. Навис стреножил лошадь Митта и присоединился к ее попыткам, но проклятые мальчишки, похоже, ничего не слышали. Впрочем, Хестеван и Венд раздражали ее ничуть не меньше.
Оба трясли головами и повторяли:
– Там, где они находятся, услышать нас невозможно.
Морил и Митт слезли со скалы и перешли через дорогу; вид у обоих был необычно смущенный.
– Так быстро? – ехидно заметил Навис. – Мы рассчитывали проторчать здесь всю ночь.
Митт попытался что-то объяснить, но его рассказ показался ему самому таким убогим и бестолковым, что он донельзя обрадовался, когда общее внимание переключилось на Хестевана. Тот схватил Морила за плечо и разразился обличительной тирадой.
– Сейчас не время и не место для таких фокусов, – начал он негромким проникновенным голосом. – Мы совершаем путешествие, которое должны довести до конца; у нас есть попутчики, с которыми необходимо считаться, а впереди предстоит выступление в Гардейле. – По мере того как он продолжал внушение, его голос постепенно набирал мощь. – Ты мог испортить свою квиддеру или – что было бы еще хуже! – потерять ее. Ты чуть не покалечил лошадей. Только чудом ты не утопил всех нас!
Все слушали этот монолог, испытывая чувство неловкости. Морил уставился на Хестевана с таким видом, будто никогда в жизни не слышал ничего подобного, и, судя по выражению лица, это была не просто выволочка, которую мастер устраивает своему ученику, но нечто большее. Маевен не могла не заметить, что Хестеван насмерть испугался внезапного появления реки. Может, он просто срывает на Мориле зло за свой страх. Но тут старик еще сильнее повысил голос:
– А теперь, живо, отдай мне квиддеру, и я запру ее в ящик до тех пор, пока ты не подрастешь и не наберешься достаточно ума, чтобы тебе можно было ее доверить.
Морил стиснул квиддеру и отступил назад:
– Нет. Вы не имеете никакого права…
– Я имею полное право! – перебил его Хестеван, возвысив голос так, как это под силу лишь певцам. Его слова гулко отдавались в близлежащих скалах. – Мой ученик решил позабавиться с могущественными силами, которые нельзя доверять такому сопляку! Да ты и понятия не имеешь о том, что это за квиддера!
– Еще как имею, – возразил Морил. Мальчик снова побелел как полотно, но не собирался сдаваться. – Она принадлежала моему отцу, а не вам. У вас нет никаких прав забирать ее.
Митт почувствовал, что должен вмешаться:
– Подождите. Ведь он не сделал с квиддерой ничего плохого.
Хестеван его будто и не слышал.
– Сейчас же дай мне квиддеру, – потребовал он и резко протянул вперед руку.
– Совершенно ни к чему… – снова попытался влезть Митт, но тут за дело взялся Навис.
Подойдя к менестрелям, он заговорил самым саркастическим тоном, на какой был способен:
– Может ли быть так, чтобы мастер позавидовал своему ученику? Конечно же нет! Или, может, все-таки да?
Хестеван повернул голову и прожег Нависа гневным взглядом. Венд тревожно посмотрел на Маевен:
– Госпожа!
Маевен чувствовала себя совершенно так же, как бывало в школе, когда ей доводилось видеть, как учитель отчитывает ее одноклассников. Хестеван был так похож на доктора Ловиата, что она не могла преодолеть это ощущение. И конечно, если учитель решает отчитать кого-то, никто из класса даже и помыслить не может о том, чтобы вмешаться. Взгляд Венда заставил ее вспомнить, что она вовсе не в школе. Маевен попыталась собраться с мыслями.
– Подождите, – обратилась девочка к Навису. – Э-э-э… Хестеван, я не уверена, что это будет правильно. Не далее как этим утром Морил объяснил мне, что договор об ученичестве у вас заключен с вашей дочерью Фенной, а не с ним. По его словам, он отправился с вами по своему собственному желанию. Разве таким образом он не становится вашим… э-э-э… коллегой, а не учеником?
– Вообще-то, да, – выдавил из себя Хестеван. Старик буквально кипел от негодования. – Но, учитывая его возраст и совершенный проступок, обычный закон вряд ли здесь применим.
Рассерженный, он так походил на доктора Ловиата, что Маевен пришлось сделать над собой немалое усилие, чтобы не кивнуть. Как уже не раз случалось в последнее время, она обнаружила, что, похоже, дело зашло слишком далеко для смиренного согласия со стариком.
– Я здесь главная, и заявляю, что на самом деле он не является вашим учеником. И потому я говорю, что вы не можете отобрать у него квиддеру, даже если Морил сделает что-нибудь… сотворит с ее помощью какое-нибудь безумство.
– Тут есть и моя вина, – вставил Митт, но его слова прозвучали очень уж некстати.
После того, что сказал ему Морил, он опасался даже смотреть на Норет. Хестеван вскинул голову и воинственно выпятил бороду в сторону Маевен.
«Вот и еще один обиженный! – воскликнула про себя Маевен. – И Митт тоже глядит зверем. Если ты предводительница, то все тебя ненавидят. И Морил тоже сейчас возненавидит».
– Морил, скажи, ты хотел при помощи квиддеры причинить вред Митту?
Любой другой мальчик начал бы протестовать и объяснять, что Митт вдвое больше, чем он. И потому на Маевен произвел огромное впечатление простой ответ юного менестреля:
– Да.
Она чувствовала себя чуть ли не чудовищем, но хорошо понимала, что, избрав твердую линию поведения, должна выдержать ее до конца.
– Раз так, то кому-то придется взять на себя ответственность за инструмент до тех пор, пока мы не доберемся до Гардейла. Морил, не будешь ли ты любезен передать свою квиддеру Венду?
Невозможно было понять, кто из троих – Морил, Венд или Хестеван – удивился сильнее. Старик отвернулся и полез в повозку, все так же воинственно выпячивая бороду. Морил в первый момент еще крепче прижал к себе квиддеру. А потом, бросив на Митта взгляд, исполненный какого-то непонятного остальным значения, протянул Венду красивый блестящий инструмент. Венд взял его столь почтительно, что могло показаться, будто квиддера сама скользнула ему в руки. Он перекинул потертый кожаный ремень через плечо и посмотрел на инструмент с таким видом, словно прижимал к груди ягненка, спасенного из-под снежного завала. Пальцы левой руки легли на струны, и выглядело это так, будто он ничего не мог с этим поделать.
– Ты позволишь? – спросил он, покосившись на Морила.
– Если сможешь, – ответил мальчик. – Сейчас я принесу футляр.
Правая рука Венда прошлась по струнам, будто погладила голову животного. Он сыграл лишь несколько аккордов и арпеджио, но и этого хватило, чтобы Венд предстал совершенно в ином облике. На его лице появилась слабая, зато искренняя улыбка, оно ожило, исполнилось энергией, которой там и в помине не было несколько минут назад. А еще он теперь отчего-то казался выше и сильнее. В первый раз за то время, что Маевен была с ним знакома, он выглядел счастливым и… опасным.
«Почему же он не мог быть таким с самого начала? – спросила себя девочка, забираясь на лошадь. – Зачем ему понадобилось делать вид, что он не Бессмертный, а такой же, как и все мы, простой человек?» Она попыталась встретиться взглядом с Миттом, чтобы узнать, что он думал об этом, но тот был настолько подавлен стыдом с того момента, как услышал от Морила слово «ревность», что поспешно отвернулся, едва почувствовал ее взгляд. Хестеван, занявший свое обычное место на козлах повозки, глянул на нее весьма неприязненно.
Количество обиженных росло! Девочка решила, что Навис был прав: Хестеван хотел получить квиддеру Морила. Когда же отряд тронулся в путь, она задумалась, почему старый менестрель вообще последовал за Норет, – очевидно ведь, что он ее очень не любит.
Передача квиддеры в другие руки удивительным образом сказалась и на Мориле. Если Венд шагал вперед и выглядел сильным и совершенно непохожим на себя прежнего, то Морил вел себя как мальчишка, которого освободили от уроков. Он вприпрыжку бежал рядом с Графиней, выкрикивая дерзкие и шутливые замечания Митту. Последний отвечал ему тем же, и они оба то и дело заливались веселым беспричинным смехом. Через некоторое время подростки решили ехать верхом по очереди. Когда же Графиня взбрыкивал, пытаясь сбросить незнакомого седока, смеху было еще больше.
Маевен одиноко ехала впереди, чувствуя себя покинутой и нелюбимой, слушая, как эти двое балагурили и смеялись в туманной дымке у нее за спиной. Наверно, владение такой вещью, как эта квиддера, – большая ответственность. Сквозь мысль упрямо пробивалось подозрение, что Морил и Митт дурачились из-за нее. «Меня заставили отправиться сюда и возглавить поход. И нечего разводить эту – как она называется? – паранойю».
И слово это как будто распахнуло некую дверь: в голове зазвучал знакомый глубокий голос, который, казалось, был порожден вновь начавшим сгущаться туманом.
– Ты правильно сделала, что не позволила певцу заполучить квиддеру.
Руки Маевен, сжимавшие поводья, вздрогнули. Она знала, что рано или поздно ей придется остаться в одиночестве и голос поймает ее. Мог ли это на самом деле быть Единый? Он говорил исключительно то, что ей хотелось слышать. Как-то уж очень это подозрительно! Но после того как ей пришлось увидеть внезапно возникшую из ничего могучую реку, у девушки появились иные мысли. Она чувствовала, что Единый может сказать ей что-нибудь совершенно неожиданное, что-нибудь такое, чего ей вовсе не хотелось бы знать. Нет, это, наверно, был некий призрак, порожденный ее собственным сознанием во время путешествия по зеленым дорогам.
– Тебе понадобится квиддера и мальчишка-менестрель, который будет на ней играть, – продолжал голос, – когда ты прибудешь на место и начнешь разыскивать корону.
Маевен очень не хотелось отвечать, но она все же уточнила:
– А как насчет чаши и меча?
– Южанин сумеет украсть для тебя и то и другое, – успокоил ее голос.
– Да ну? Неужели? Так же, как и кольцо? – спросила Маевен.
– Именно, – заявил голос. – Ты должна следовать моим советам, в противном случае не сможешь разыскать корону. И ни за что не расставайся с мальчишкой-певцом!
– Ладно. – Маевен натянула поводья и заставила лошадь убавить шаг, чтобы Навис и Венд смогли догнать ее. – Ладно. А теперь вам пора исчезнуть, ведь так?
Почти сразу же она услышала позади голос Нависа, выяснявшего у Венда, далеко ли еще до Гардейла. Тот отвечал, что ехать придется не меньше одного полного дня. Маевен заняла место рядом с Нависом и надеялась, что голос не заговорит с ней снова.
Туман становился все более плотным. Ближе к сумеркам путники сделали привал на одной из просторных холмистых полян. Возможно, здесь когда-то было поселение. Неподалеку от дороги нашлось сложенное из камней и спрятанное от ветра кострище, где Морил при помощи все того же угля развел веселый костерок. Маевен напомнила Митту о его идее приготовления маринованных вишен. Тот никак не мог заставить себя держаться как обычно. Как-то неестественно и развязно двигаясь и разговаривая, он извлек из повозки тонкие шампуры. Продолжая отворачиваться от Маевен, юноша принялся насаживать на них вишни, куски сыра и вяленого мяса, а потом пристроил все это над огнем. Напряжение ужасно угнетало.
При этом Митт пытался быть вежливым. Он поспешил согласиться с Норет, что неплохо было бы добавить к ужину тушеной чечевицы, но, впрочем, тут же постарался сгладить впечатление от излишней вежливости и снова принялся грубить. Митт и сам понимал, что ведет себя нелепо. При свете костра ему было хорошо видно расстроенное и озадаченное выражение на густо усыпанном веснушками лице Норет. Парень чувствовал, что она пыталась угадать, каким образом умудрилась оскорбить его, и, конечно, у него не было никакой возможности сказать ей об истинной причине, заставившей его вести себя таким образом.
«Не важно, в Гардейле я снова увижу Хильди», – успокаивал он себя. Почему-то он был уверен, что после этого все сразу наладится.
Пока чечевичная каша в горшке булькала, пузырилась и густела, Маевен попыталась отключиться от раздумий о Митте и решить, что же нужно будет сделать в Гардейле. Произнести речь? Да, она сказала Навису, что ее армия соберется сама, но ведь этот разговор состоялся на побережье. Теперь же они зашли далеко вглубь страны, где народу мало что известно о Норет. А главное – она понятия не имела, чего ей ожидать. Ей довелось съездить в свое время в Гардейл с тетей Лисс на экскурсию. Но ее мучило предчувствие, что никакой пользы от этой экскурсии ей сейчас ждать не стоит, и если она попытается вспомнить те впечатления, то они только собьют ее с толку.
Все расселись у костра, ожидая ужина. Венд вежливо спросил у Морила разрешения и снова заиграл на квиддере. Среди скал зазвучали ритмичные мелодии давно минувших дней. И отчего-то у всех исправилось настроение. Путники с большим аппетитом съели густую чечевицу и продымленные шашлыки Митта. Когда же с едой было покончено, Хестеван, ко всеобщему удовольствию, принялся рассказывать предания глубокой старины. В большинстве своем эти истории дошли и до того времени, в котором жила Маевен, но ей всего лишь довелось читать их в книгах. Это было совсем не то, что сидеть у костра и слушать, как Хестеван очень серьезно вещает с таким видом, будто все события древности происходили на самом деле. От этого истории внезапно ожили, сделавшись совершенно реальными. Маевен почти каждый раз вспоминала, чем должна закончиться очередная легенда, и все равно удивлялась, будто слышала все это впервые.
Вот что значит быть хорошим менестрелем, а ведь Хестеван, несомненно, был очень хорош!
– Благодарю вас, – произнес Навис, когда тот умолк. – Я никогда еще не слышал, чтобы кто-нибудь исполнял все это лучше вас.
Хестеван, не вставая, поклонился:
– И я благодарю вас. Никогда еще мне не приходилось так хорошо рассказывать за столь скудное вознаграждение.
Навис рассмеялся и бросил Хестевану серебряную монетку. Менестрель взял ее и слегка подмигнул в ответ. Все это выглядело так, будто спутники наконец-то начали проникаться симпатией друг к другу. Маевен уловила чуть заметную улыбку на лице Венда, когда тот аккуратно укладывал квиддеру в водонепроницаемый футляр, и задумалась.
Утро оказалось куда более туманным, чем весь вчерашний день, – вероятно, путники спустились в тучи. Зеленая дорога плавно вела их вниз по склонам, возвращаясь в долины. Вскоре стали появляться развилки, отмеченные путеводными камнями, и Маевен порадовалась тому, что впереди, указывая верный путь, легкими шагами идет Венд.
В этот день, впервые после выхода из Крединдейла, им на дороге стали встречаться путники. И, как указал Навис, это не случайно. Прежде они либо отставали от тех, кто отправился куда-нибудь праздновать Вершину лета, либо опережали их. Теперь же они включились в поток возвращавшихся домой после праздника или, наоборт, бредущих в Гардейл по делам.
Навстречу попадались как всадники, так и пешие – по одному или группами. Порой они натыкались на целые семьи с ручными тележками. Хестеван весело приветствовал каждого встречного. Когда же они нагнали первого путника, двигавшегося в том же направлении, – это был погонщик гусей, – старик звонким голосом провозгласил:
– Я Хестеван-менестрель! Приходите на мое представление в Гардейле.
Маевен напряглась. Конечно, Хестеван должен был заявлять о себе, но ведь и ей следовало делать то же самое. Может, стоит громко объявить: «К вам прибыла Норет, дочь Единого!»? А потом предложить этому, нет, этой – подъехав поближе, она сумела разглядеть сквозь туман, что гусей гнала немолодая женщина, – присоединиться к ней в Кернсбурге. Однако от одной лишь мысли об этом она содрогнулась. Ей ужасно не хотелось делать что-либо подобное. К тому же девушка опасалась, что та может сообщить о ней графу Гардейла. С другой стороны, возможно, Норет все же должна поступить именно так. На этот раз она была бы рада услышать глубокий голос у себя в голове, если бы, конечно, он дал ей совет. Но на это можно не рассчитывать: слишком уж много здесь народу.
Тем временем из тумана возникало все больше и больше белых фигурок, превращавшихся при приближении в гусей. И едва Маевен, которой удалось преодолеть свои колебания, открыла рот, чтобы объявить о себе наподобие Хестевана, как конь Митта решил показать всему миру, что он считает гусей низшей формой жизни. Графиня двинулся на них, недвусмысленно ускоряя шаг и совершенно не обращая внимания на седока, который изо всех сил натягивал поводья и осыпал скотину жуткой бранью.
Первые десять футов конь скакал наподобие детской лошадки-качалки, но затем ему удалось одержать безоговорочную победу. Митт вылетел из седла, и вокруг него разверзся настоящий ад: испуганное гоготанье, хлопанье крыльев и мечущиеся птицы. Гуси разбегались во все стороны. Два гусака кинулись к упавшему Митту, отчаянно размахивая крыльями и грозно вытягивая шеи. Престарелая дама тотчас же пронзительно завопила, заглушив шум, поднятый гусями, и принялась извергать на голову Митта и его коня всевозможные проклятия.
Навис решительно кинулся унимать переполох, используя для этой цели хлыст. Пожилая пастушка напустилась и на него. Но тут два гуся-смельчака отступили, Морил поймал Графиню, а Навис помог Митту подняться. Еще некоторое время весь отряд был занят ловлей гусей. К тому моменту, когда стадо оказалось собрано, решимость Маевен угасла. Навис и Хестеван успокаивали крестьянку, разговаривая с ней так вежливо, как могли бы объясняться с любой высокородной владетельницей. Девушка поняла, что представляться в такой обстановке бессмысленно. Самым подходящим временем для Норет объявить себя королевой будет тот час, когда она окажется в Кернсбурге, владея всеми дарами Адона и имея хоть что-нибудь, что можно показать вельможам. Приняв это решение, она сразу же почувствовала великое облегчение, но одновременно ощутила почти столь же резкий прилив слабости.
– Госпожа, полагаю, что это ваше, – произнес Навис, с низким поклоном преподнося гусятнице посох, который та выронила.
– Вы уж постарайтесь держать вашего долговязого растяпу подальше от этой клячи и моих гусей, – уже почти добродушно ответила дама.
– Постараемся. Но боюсь, что для этого потребуется купить ему нормальную лошадь, а у нас всех, вместе взятых, сейчас, увы, на это не хватит денег.
Женщина разразилась визгливым смехом, как будто Навис сказал что-то необыкновенно смешное, а Митт неловко уселся в седло, ощущая себя круглым дураком.
Теперь, наученный горьким опытом, он держал поводья натянутыми и останавливал лошадь каждый раз, когда из тумана возникала очередная фигура.
