Глава 5

Херладзе с нетерпением посматривал то на часы, то на стоянку машин у супермаркета. Имерлидзе опаздывал на явку больше чем на десять минут, и его стали посещать дурные мысли. Херладзе потянулся к телефону, но профессиональная выучка взяла верх над эмоциями.

«Не дергайся, Заза. Это армия: закатилось солнце, и началась служба — круглое тащить, квадратное катить. Подожду еще», — решил Херладзе и, чтобы не бросаться в глаза, поднялся в супермаркет, потолкался в очередях, когда наконец Имерлидзе напомнил о себе телефонным звонком.

Поздоровавшись, Херладзе поинтересовался:

— Хвича, у тебя все в порядке?

— Более чем, можешь поздравить, Заза!

Радостный голос Имерлидзе настроения Херладзе не добавил. Отсутствие пунктуальности у агента все больше раздражало его.

— Что, продсклад спалил? — с сарказмом произнес он.

— Ха-ха, — хохотнул Имерлидзе. — Рановато, еще не все вынес.

— Может, хватит ржать! Я тут уже полчаса торчу!

— Да ладно, Заза, не заводись. Ты где?

— У тебя под носом.

— Тогда двигай на стоянку.

«Козел!» — выругался в душе Херладзе, вышел из супермаркета и направился к машине.

Имерлидзе предупредительно распахнул дверцу, но это не смягчило Херладзе. Плюхнувшись на переднее сиденье, он окатил его ледяным взглядом и дал волю своим чувствам:

— Ты чего борзеешь?! Мы с тобой не в бирюльки играем! На Колыму захотел?

— Я что, служба такая, не знаешь, когда и кто тебя поимеет, — оправдывался Имерлидзе.

— А позвонить, что, не мог?

— Слушай, Заза, не гони волну! Че из мухи слона раздувать? Все нормально!

— Нормально?! Вот ласты склеят, тогда будет тебе муха! — все не мог успокоиться Херладзе.

Упоминание о возможном провале вызвало на лице Имерлидзе болезненную гримасу. Ни слова не говоря, он достал из кармана куртки пакет и протянул Херладзе.

— Что тут? — спросил тот.

— Открой, увидишь, — буркнул Имерлидзе.

Херладзе встряхнул пакет (на колени вывалился новенький российский паспорт) и торопливо зашелестел страницами: его фотография, штамп прописки — все было на своих местах.

— Настоящий?! — Он все еще не мог поверить своим глазам.

— А какой же еще? Я липу не делаю! — проворчал Имерлидзе.

— Да-а, Хвича, с твоими связями мы еще не то замутим, — смягчился Херладзе и, похлопав по плечу, извинился: — Не держи зла. Время прошло, а тебя нет. Всякое в голову полезет.

— Я из-за паспорта задержался. Дело скользкое, пришлось подстраховаться.

— Все правильно! В нашей работе это прежде всего, — похвалил Херладзе и перешел к делу: — Что по крыше? Есть подходящие варианты?

— Да, — подтвердил Имерлидзе и предложил: — Поехали, сам посмотришь.

— Идет! — охотно согласился Херладзе.

Имерлидзе, знавший все злачные точки Владикавказа, начал объезд с ресторана «Казбек». В нем они не задержались — Херладзе не понравились само место и внутренний интерьер. Два следующих также не произвели впечатления, и только к концу третьего часа он определился с выбором — им стал ресторан «Леди Фокс». Леди, если в нем и бывали, то весьма сомнительного поведения, а сэрами и пэрами в его стенах вовсе не пахло. Но это не смутило Херладзе, он оценил другие достоинства ресторана — в нем проводили свой досуг офицеры 58-й армии. Сочная армейская речь, звучавшая под крышей ресторана, стала для него самой сладкой музыкой. Будущих агентов с их слабостями и недостатками Херладзе рассчитывал вербовать на месте. Переговоры с владельцем ресторана об аренде завершились в тот же день. Солидный задаток и кругленькая сумма в договоре рассеяли все его сомнения.

Легализовавшись, Херладзе приступил к решению главной задачи: созданию нелегальной резидентуры. Первым кандидатом в нее предстояло стать старшему офицеру разведотдела 58-й армии подполковнику Марлену Калашвили. Собранные на него через Имерлидзе данные и личные наблюдения говорили Херладзе: на одной лирике о помощи исторической родине привлечь российского военного разведчика к сотрудничеству не удастся. Калашвили не испытывал горячей любви к Грузии. Последний раз к родственникам в Поти он приезжал три года назад, но долго не задержался. Что касается слабостей, то и здесь кандидат в агенты не имел явных уязвимых мест: на женщин не был падок, деньгами направо и налево не сорил, а в личную жизнь и к себе в душу малознакомых людей не пускал — сказывалась школа советской разведки.

Однако Херладзе не терял надежды завербовать Калашвили. Ее питали его тщеславие, а еще больше обида на командование части. Он — один из лучших офицеров разведотдела армии, как какой-то недоумок, срезался на первом же экзамене при поступлении в академию. Причину своего провала Калашвили связывал не с недостатком знаний, а с происками кадровиков, зацепившихся за национальность и решивших поставить крест на его дальнейшей карьере. Лишнее подтверждение этому предположению Калашвили нашел по возвращении в родную часть из Москвы. Очередные перемещения на вышестоящие должности миновали его. Объяснения кадровика, а потом командира ничего не прояснили, они отделались общими фразами и туманными обещаниями.

Все это вместе взятое укрепляло уверенность Херладзе в успехе вербовки Калашвили. Свои предложения он доложил руководству грузинской разведки. Джапаридзе с ними согласился, но, взвесив все «за» и «против», не стал рисковать резидентом. Вербовку проблемного кандидата в агенты было решено проводить в Грузии. С этой целью подчиненные Джапаридзе разыграли незатейливую комбинацию. По уже отработанному варианту они создали проблемы с квартирой у брата Калашвили, проживавшего в Тбилиси. А дальше все пошло по накатанной колее — он обратился за помощью к Имерлидзе. Тот пообещал решить проблему и предложил встретиться, чтобы обсудить ее. Калашвили тут же откликнулся на это предложение, и Имерлидзе со свойственными ему энергией и изобретательностью взялся за подготовку к встрече. Место ее проведения у шпионов не вызывало спора — ресторан «Леди Фокс». Состав участников «дружеского ужина» также был подобран со смыслом. На него Имерлидзе пригласил земляков: подчиненного — начальника продсклада госпиталя прапорщика Ромишвили — и начальника отделения узла связи капитана Чхеидзе. Дав согласие, они не подозревали, что им предстояло сыграть свои роли в спектакле, задуманном Имерлидзе.

Проходимец Ромишвили мог делать деньги даже из воздуха и находить путь к сердцу клиента не только тем, что по дешевке сбывал продукты с госпитального склада, но и замечательным домашним вином, которое привозил от родителей. Вино и рассказы Ромишвили о родине, по замыслу хитроумного Имерлидзе, должны были пробудить в душе Калашвили ностальгические чувства.

Главную же скрипку в задуманной им партитуре предстояло сыграть Чхеидзе. Служба для него давно превратилась в каторгу. Он безнадежно застрял в категории «вечный капитан» и, скрипя зубами, дотягивал постылую армейскую лямку. Впереди ему светила лишь малая пенсия, а после смерти — похороны за счет государства под звуки духового оркестра. Обиженный на все: службу, удачливых однокашников, давно уже командовавших полками, и саму жизнь, Чхеидзе после нескольких рюмок превращался в брюзгу и своим брюзжанием должен был завести Калашвили.

Эти свои соображения Имерлидзе изложил Херладзе. Тот их одобрил, выделил на расходы десять тысяч рублей и подтвердил готовность к встрече в ресторане «Леди Фокс». В отдельной кабинке он установил звукозаписывающую аппаратуру, чтобы фиксировать каждое слово и каждый жест будущего агента грузинской разведки, но в самый последний момент встреча сорвалась. Начальник штаба армии отправил Калашвили в командировку в Южную Осетию. Там тот пробыл до конца месяца, а по возвращении во Владикавказ сразу позвонил Имерлидзе и договорился о встрече.

1 апреля 2007 года компания земляков: Имерлидзе, Калашвили, Ромишвили и Чхеидзе собралась в ресторане «Леди Фокс». В очередной раз Имерлидзе лицом в грязь не ударил и лишний раз продемонстрировал Калашвили возможности своих связей. Несмотря на то что в главном зале негде было яблоку упасть, а в глазах рябило от погон, для них нашлась отдельная кабинка. Не успели они занять в ней места, как Ромишвили выставил на стол глиняный кувшин с фамильным домашним вином, а затем с ловкостью фокусника стал извлекать из сумки консервные банки с деликатесами. Маркировка на них не оставляла сомнений — они были с госпитального продсклада.

— Да-а, Резо, кому война, а кому мать родная, — саркастически оценил этот консервно-гастрономический набор Калашвили.

— А что делать, товарищ подполковник. Все, что есть в армии, принадлежит прапорщикам, — быстро нашелся Ромишвили.

— Слава Богу, что вас мало, а то бы последнее растащили, — едко заметил Чхеидзе.

— Не переживай, Зураб, на наш век хватит, — осклабился в ухмылке Ромишвили.

— Резо, спрячь подальше! Это тебе не склад или каптера, а ресторан. Здесь собрались не Иваны, а свои — земляки! — потребовал Имерлидзе.

Понял, Юлонович, возвращаю все в исходное! — засуетился Ромишвили и принялся складывать консервы обратно в сумку. Но когда его рука коснулась кувшина с вином, ее перехватил Чхеидзе и потребовал:

— Отставить!

Ромишвили вопросительно посмотрел на Имерлидзе. Тот хмыкнул и назидательно сказал:

— Слушай старого капитана, Резо. В армии как говорят: не спеши выполнить первую команду, вторая ее отменит.

— Понял, Юлонович, открываю, — хихикнул Ромишвили и принялся ломать сургуч на горлышке кувшина.

В это время в кабинке появился официант с легкими закусками: пхали, аджикой, аджапсандалом, кучмачи и лобио. Чхеидзе пробежался по этому изобилию загоревшимся взглядом, плотоядно облизнул губы, и в его голосе зазвучали ностальгические нотки.

— Пхали?! Кучмачи?! Как дома побывал!

— Ну ты, Хвича, даешь! У тебя и тут все схвачено! — восхитился его проворством Калашвили.

— Ну, что я могу тебе сказать, Марлен, как говорится: это кто на что учился, — расплылся в довольной улыбке Имерлидзе и распорядился: — Резо, что-то в горле дырынчит, надо горло промочить. Наливай!

Ромишвили поднял кувшин и, напевая себе под нос:

— Расцветай под солнцем, Грузия моя, — стал разливать вино по бокалам.

— Резо, ты че, краев не видишь? Наливай по полному! — потребовал Чхеидзе.

— Зурик, у них, тыловиков, это профессиональное: недолив, недосып, недовес, — едко заметил Калашвили.

Имерлидзе пропустил колкость мимо ушей, поднял бокал и произнес тост:

— За земляков! Нас здесь мало, и мы должны поддерживать друг друга!

— Скоро и тех выкинут на улицу, — буркнул Чхеидзе и большими глотками осушил бокал до дна.

Это не осталось незамеченным Имерлидзе. Сделав удивленное лицо, он с недоумением посмотрел на пустой бокал, затем на Чхеидзе и не удержался от упрека:

— Зурик, обижаешь! Ты что, собрался уходить?

— Я-а? С чего ты взял? — удивился тот.

— Так бокал-то пустой.

— Э-э, Зурик, забываешь наши традиции, совсем уже русским стал, — поддакнул Ромишвили.

Чхеидзе поиграл желваками на скулах и, не поднимая головы, просипел:

— Наливай! Между первой и второй перерывчик небольшой.

— Погоди, погоди, Зурик! Тут не Иваны собрались, — осадил его Имерлидзе.

Чхеидзе промолчал и, уткнувшись в тарелку с аджапсандалом, принялся жевать. Какое-то время за столом были слышны стук вилок, ножей и довольные возгласы. Появление официанта, а точнее шашлыка, снова вызвало оживление в компании. Ромишвили склонился над огромным блюдом, заваленным румяным мясом, вдохнул вившийся над ним ароматный парок и, закрыв от удовольствия глаза, воскликнул:

— Вкуснятина, пальчики оближешь!

— Резо, наливай! Толком еще не выпили, а разговор уже пошел о службе, — распорядился Имерлидзе.

— Точно, Юлонович, баб и анекдоты пропустили! — поддержал его Ромишвили и, живо подхватив тему, предложил: — Есть один как раз в тему!

— Давай, только быстрее, а то шашлык стынет! — поторопил Чхеидзе.

— Зурик, ты помнишь «черного полковника», что проверял узел связи? — продолжал интриговать Ромишвили.

— Ну?

— На итоговом зачете он резал народ по-страшному. Командир узла на уши встал — полный завал, не знает, что делать — и тут вспомнил про древнего капитана Стародуба. Тот за 25 лет безупречной службы уже мхом оброс, но при этом ни одной проверки не завалил. В общем, вызвали Стародуба из дембельского отпуска и поставили задачу — уломать полковника хоть на тройку…

— Резо, кончай мозги полоскать, вино прокиснет! Наливай! — начал терять терпение Чхеидзе.

— Погоди, Зурик, пусть расскажет, — остановил его Калашвили.

— Короче, капитан вывез полковника на природу, к водопадам, — вернулся к анекдоту Ромишвили. — Сами знаете, красота там обалденная. Полковник и обалдел. Капитан подсуетился, повесил гамак и поднес ему парочку стопарей, а потом шашлычок из молодого барашка. Полковник выпил, закусил, разлегся в гамаке, расслабился и яйца вывалил из трусов. На запах шашлыка прибежал пес, забрался под гамак и давай их лизать. Полковник блаженствует и так вальяжно говорит: «Молодец, капитан, уже до четверки дотягиваешь».

— Ха-ха! — зашлись в хохоте Калашвили с Имерлидзе, сквозь него прорывалось: — Ну, все, как у нас!

Чхеизде же зло сверкнул глазами и обрушился на Ромишвили:

— Борзеешь, прапор?! Про капитана специально ввернул?

— Да ты че, Зурик?! Это ж анекдот! — оторопел Ромишвили.

— Шутник хренов! С мое послужи, а потом зубы скаль! — наливался гневом Чхеидзе.

— Зурик, не заводись! Ты че, первый день в армии? — пытался утихомирить его Калашвили.

Но Чхеидзе было не остановить. Он выплеснул все, что накипело у него на душе:

— В гробу я видал вашу армию и долбаную Россию! После дембеля ноги моей здесь не будет. Продам квартиру — и к себе в Батуми. Миша из него картинку сделал. Я…

Здесь уже Имерлидзе вынужден был вмешаться и, чтобы погасить ссору, провозгласил тост:

— За Грузию! За нашего друга и за ее настоящего сына Зурика.

— За Зурика! — поддержали остальные.

Чхеидзе отмяк и расчувствовался. Прошло полчаса, он уже с трудом ворочал языком, и Ромишвили вызвался отвести его домой. Калашвили с Имерлидзе остались одни. Хитрый тыловик держал паузу и снова потянулся к кувшину с вином. Калашвили остановил его.

— Погоди, Хвича, пока совсем не закосели. Так что там с моим вопросом?

— Ах да! Извини, Марлен, Зурик все мозги вынес, — посетовал Имерлидзе.

— Так как?

— В работе. Я подключил свои связи в Тбилиси.

— Ну?

— Обещают решить в ближайшее время.

— Не может быть!

— Решат, Марлен, не сомневайся. Занимаются серьезные люди.

— Спасибо! Век не забуду. Я твой должник, Хвича! — расчувствовался Калашвили.

— Да ладно тебе, свои люди — сочтемся. Готовься, скоро махнем в Тбилиси.

— В Тбилиси? А мне что там делать?

— Есть какие-то моменты, без тебя их не решить, да и «поляну» надо накрыть.

— Понятно, но с моей службой и начальством это не так просто сделать.

— Почему? Причина же уважительная — квартирный вопрос.

— Но не мой же, а брата!

— А чего об этом начальству докладывать, втихаря съездим.

— Ладно, поищу варианты, — согласился Калашвили и предложил: — Наливай!

Имерлидзе разлил вино по бокалам, они выпили, затем еще повторили, и Калашвили прорвало. Он принялся костерить на чем свет стоит сволочей — академиков, зарубивших ему дорогу к генеральским звездам, а затем «отца-командира», кормившего его «завтраками» и продолжавшего держать на подполковничьей должности. Имерлидзе терпеливо слушал, время от времени поддакивал, распаляя в нем недобрые чувства. Покинули ресторан они далеко за полночь. Калашвили едва держался на ногах, и Имерлидзе еще раз продемонстрировал ему свои неограниченные возможности. На стоянке перед рестораном их дожидался его приятель с машиной — Заза. Резидент воспользовался ситуацией, чтобы ближе познакомиться с будущим агентом в шпионскую сеть. Она мало что дала, машина тронулась с места, и Калашвили тут же отключился. В квартиру они внесли его на руках. Спустя сутки Имерлидзе снова встретился с ним и договорился о поездке в Тбилиси. Но она сорвалась, закрученный в колесо армейских проверок и учений Калашвили не принадлежал самому себе.

Подходил к концу апрель. Яркое южное солнце растопило снега, яркая зелень покрыла предгорья, сады оделись в нежно-розовый убор. Джапаридзе потерял терпение и насел на Херладзе, тот не давал покоя Имерлидзе. Нервотрепка закончилась 30 апреля — у Калашвили наконец образовалось свободное окно в службе. После обеда он, не подозревая, что его ждет, вместе с Имерлидзе отправился в Грузию. После проверки документов в пункте пограничного пропуска «Верхний Ларс» они сразу же попали под колпак грузинской разведки. Перед ними она предстала в лице обаятельного Гиви Коладзе. Старый приятель, как его представил Имерлидзе, произвел впечатление на Калашвили. Модный костюм, дорогой автомобиль и вальяжность в поведении говорили сами за себя. Перед Калашвили находился хозяин жизни. По дороге в Тбилиси он не один раз убедился в этом — проверки на полицейских постах, не успев начаться, заканчивались.

В город они въехали под вечер. Гиви, уверенно ориентируясь в лабиринте узких улочек старого города, подвез Калашвили к подъезду дома, где жили родственники — Гобелидзе. Его предложение поужинать в их кругу он и Имерлидзе вежливо отклонили. Сославшись на позднее время, они договорились собраться на следующий день.

Встречу Калашвили с родственниками нельзя было назвать радостной. Последние дни они жили на одних нервах. Мрачная перспектива быть выброшенными на улицу доводила Марго — жену брата — до истерики. Поэтому ужин для Калашвили стал пыткой. Все разговоры за столом начинались и заканчивались одним и тем же: как сохранить квартиру. С трудом дождавшись окончания ужина, он отправился спать.

Новый день не добавил Калашвили настроения. Убитый вид Кахи и молящий взгляд Марго навевали на него смертельную тоску и отбивали всякий аппетит. Торопливо проглотив хачапури и запив его крепким кофе, он, сославшись на срочные дела, отправился в город и возвратился обратно за несколько минут до времени, назначенного Гиви.

Тот был точен, ровно в час дня вместе с Имерлидзе подъехал к подъезду. Оба находились в хорошем расположении духа. На немой вопрос, читавшийся в глазах Калашвили, Имерлидзе ответил улыбкой и дал понять — проблема с квартирой Гобелидзе практически решена, остались лишь нюансы. Их он предложил обсудить за обедом. Калашвили воспрянул духом и, кажется, готов был отправиться не только в ресторан «Махараджа», кухню которого нахваливал Коладзе, а хоть к черту на кулички.

Ехать далеко не пришлось. Ресторан располагался в бывшей гостинице «Советская». В ней когда-то останавливались идеологически выдержанные члены партии, но не чуравшиеся проводить вечера в веселой компании невыдержанных комсомолок. И когда машина подъехала к гостинице, то Калашвили не сразу мог понять, где находится. Она начисто утратила свой советский облик.

С приходом Саакашвили к власти заря коммунизма, которая, по словам недавнего вождя Грузии, в прошлом члена Политбюро ЦК КПСС Шеварднадзе, вставала для грузин на севере — в Москве, безнадежно погасла. Теперь, но уже заря демократии, восходила для Грузии на западе — в Вашингтоне.

Саакашвили после шумного балагана под названием «революция роз», устроенного в парламенте, утвердившись во властном кресле, от слов перешел к делу. В приступе антироссийской ненависти он и другие «розовые революционеры», взращенные в питомниках ЦРУ и Госдепа США, с каким-то нечеловеческим остервенением уничтожали все советское, все русское. Даже великим Пушкину и Лермонтову, воспевшим Грузию в своих гениальных стихах, не нашлось места не только в Пантеоне славы, но и в литературе.

Грузинскому народу навязывались новые символы и идолы. Музей советской оккупации должен был напоминать ему, как изнывала советская Грузия под игом грузина Сталина, а обновленный проспект имени Д. Буша не оставлять сомнений: все дороги ведут в Вашингтон.

Та же судьба постигла гостиницу «Советская». Мраморную символику социалистического прошлого варварски сбили долотом. Знаменитую кровать, на которой спал поэт Маяковский, безжалостно выбросили на свалку. Кресло «всесоюзного палача» Берии, как эстафету, передававшуюся от директора к директору, растащили на сувениры. После переделки гостиница превратилась в нечто напоминающее буддийский храм и одновременно казино Лас-Вегаса.

— Приехали! — объявил Гиви и, не обращая внимания на знаки, заехал на служебную стоянку.

Оставив на ней машину, он, Калашвили и Имерлидзе направились к входу в ресторан. Импозантный метрдотель, ряженный под раджу, склонившийся перед ними в заискивающем поклоне, официант, рассыпающийся мелким бесом, чарующая грузинская мелодия и сладкий елей, лившийся из медовых уст Гиви в захмелевшую душу земляка, «мыкающегося на чужбине за грошовую зарплату», а также намеки на то, что они смогут замутить серьезный бизнес, вскружили голову Калашвили. В его воображении вместо прокуренного армейского кабинета уже вырисовывался респектабельный офис и длинноногая секретарша в приемной. Окончательно он поверил в неограниченные возможности Гиви, когда в его руках появилась заветная справка. В ней черным по белому было написано: Гобелидзе являются законными собственниками трехкомнатной квартиры в Тбилиси. В порыве благодарности Калашвили предложил Коладзе и Имерлидзе тут же отправиться к ним и отметить столь счастливое событие. Они вежливо отказались, и Гиви объявил новый тост:

— За будущие наши общие успехи!

Имерлидзе присоединился к нему и со смешком добавил:

— А у нас в тылах еще говорят: чтобы у нас все было, а за это ничего не было.

— Идет! — согласился Калашвили.

Не успели они закусить, как у Имерлидзе зазвонил сотовый телефон.

— А-а, это ты, — недовольно произнес он и осекся: — Ког… В сознании?! Что? Бабки? Я решу. Жди, выезжаю! — потухшим голосом закончил разговор Имерлидзе.

— Хвича, опять что-то с матерью? — догадался Гиви.

— Инсульт, — потерянно произнес он и, собравшись с духом, поднялся из кресла.

— Едем вместе! — вызвался помочь Коладзе.

— Не надо, Гиви, я пока сам.

— Тогда бери мою машину!

— Спасибо, Гиви, — поблагодарил Имерлидзе и, взяв ключи от нее, скрылся за дверью кабинки.

Калашвили с Коладзе остались одни. За столом возникла тягостная пауза. Первым ее нарушил Коладзе.

— Бедняга Хвича, только мать на ноги поднял — и тут такое, — посетовал он.

— Да, не повезло, — посочувствовал Калашвили и, помявшись, сказал: — Гиви, я тоже, наверно, пойду. Спасибо тебе за все. Что с меня?

— О чем ты, Марлен?!

— И все-таки не хочу быть неблагодарным.

— Если только так, — не стал настаивать Коладзе, взял бутылку коньяка, разлил по рюмкам и произнес:

— За знакомство мы уже выпили, за дружбу тоже, я пью за твое блестящее будущее, Марлен!

Кислая улыбка появилась на лице Калашвили, и он уныло произнес:

— Да уж блестящее, дальше некуда. До дембеля умирать на подполковничьей должности.

— Ну, зачем так мрачно, Марлен. Завтра перед тобой могут открыться совершенно другие перспективы, — обнадежил его Коладзе.

— Какие к черту перспективы, когда тебе перевалило за сорок, да еще с моей национальностью!

— Плюнь ты на козлов, что зарубили академию! На ней свет клином не сошелся. У тебя, Марлен, могут открыться совершенно другие перспективы. Но сначала за них выпьем, — продолжал говорить загадками Коладзе.

Они выпили и снова навалились на закуску. Коладзе с явным удовольствием ел сочный шашлык и постреливал глазами в Калашвили. Тот вяло жевал. Загадочные намеки Коладзе заинтриговали его, и, не выдержав, он спросил:

— Гиви, так о каких моих перспективах идет речь?

Коладзе не торопился с ответом; аккуратно промокнув губы салфеткой, выпил минеральной воды и, пристально посмотрев на Калашвили, многозначительно произнес:

— Есть очень прибыльный, но рискованный бизнес.

— Наркота? Это без меня! — сразу отказался Калашвили.

На физиономии Коладзе появилась брезгливая гримаса, и после долгой паузы он не без пафоса объявил:

— Помочь нашей родине — Грузии!

— Грузии? Так ты… — Калашвили осекся.

Профессиональный разведчик — он все понял. За высокими словами Коладзе о родине крылось банальное вербовочное предложение. У Калашвили хмель сняло как рукой. Он нервно сглотнул и внезапно осипшим голосом спросил:

— Ты кто, разведка или контрразведка?

— Молодец, быстро соображаешь, — с ухмылкой ответил Коладзе и продолжил игру: — А как думаешь?

— Перец аджики не слаще.

— Значит, не хочешь помочь родине?

— Меня на такое не купить! На вербовку не пойду! — отрезал Калашвили и, швырнув на стол справку на квартиру Гобелидзе, подхватился с места.

— Сядь! Я не все сказал! — рыкнул Коладзе и окатил его леденящим взглядом.

Калашвили поежился. От вальяжной позы и мажора в голосе Коладзе не осталось и следа.

— Говоришь, вербовка? — процедил он и сорвался на крик: — А ты сколько наших завербовал?! Сколько?

— Я всего лишь выполнял свою работу, и не больше, — пытался оправдаться Калашвили.

— Работу? У нас она называется шпионажем.

— Это еще надо доказать.

— И докажем! — отрезал Коладзе.

— У вас, кроме слов, на меня ничего нет.

— Есть. Лет на пятнадцать хватит.

— Только не надо пугать — пуганый! Ничего не выйдет! — встал в позу Калашвили.

Коладзе не стал обострять ситуацию, сменил тактику разговора и предложил:

— Марлен, давай не будем друг друга накручивать, а спокойно как профессионалы оценим ситуацию.

Калашвили, поиграв желваками на скулах, тяжело опустился в кресло и немигающим взглядом уставился на Коладзе. Тот не отвел глаз и методично, словно вбивая гвозди, продолжил разговор:

— Марлен, эта ситуация, как ты понимаешь, возникла не на пустом месте. Мы ее основательно готовили и, не сомневайся, доведем до конца. Вопрос только в том, с какими для тебя последствиями. Можно пойти по варианту пьяного дебоша или изнасилования молоденькой девушки. Дальше перечислять, во что еще ты вляпаешься?

Яростный огонь, полыхавший в глазах Калашвили, погас, в них разлилась смертельная тоска. Наступил момент истины в операции Специальной службы внешней разведки Грузии. Коладзе, воспользовавшись растерянностью Калашвили, поспешил развить успех и предложил:

— Марлен, расслабься и не делай из этого трагедии. В наше время все продается и покупается, только у каждого своя цена.

— Ага, двадцать лет за решеткой, — потерянно произнес Калашвили.

— Ну, зачем так мрачно, Марлен. Все будет о'кей! Мы профессионалы, и нас голыми руками не взять, — заверил Коладзе и, пододвинув справку, потребовал: — Забирай и порадуй Марго с Кахой!

Рука Калашвили опустилась на стол, и подрагивающие пальцы коснулись бумаги. В глазах Коладзе вспыхнул радостный огонек — победа в острейшем психологическом поединке была близка. Он с нетерпением ждал, что скажет Калашвили. Тот молчал. В нем происходила острейшая борьба мотивов, и Коладзе решил не перегибать палку. Новые угрозы и давление могли загнать вербовочную ситуацию в тупик, и тогда прощай, будущий ценнейший источник информации. Поэтому он не стал форсировать события и предложил:

— Марлен, давай-ка отдохни, а завтра поговорим о нашей будущей работе. Встретимся в это же время в отеле «Старый Тбилиси» в номере 117.

Калашвили ничего не ответил. Сунув справку в карман, он побрел на выход. При его появлении в общем зале за одним из столиков произошло движение. Молоденькая парочка поднялась и двинулась вслед за ним.

После ухода Калашвили из ресторана для Коладзе, Джапаридзе и Чиковани потянулись часы томительного ожидания. Доклады агентов наружного наблюдения ясности в перспективу вербовки Калашвили не внесли.

Объект «Здоровяк» — Калашвили, как сообщали агенты наружки:

В 13.40 Джапаридзе и Чиковани наконец вздохнули с облегчением. Доклад агентов наружки не оставлял сомнений: Калашвили направляется к отелю «Старый Тбилиси». Там в отдельном номере уже больше часа томился в ожидании Коладзе. Звонок Чиковани поднял его на ноги. Проверив аппаратуру скрытой видеозаписи, Коладзе выставил из холодильника на стол закуску и бутылку с чачей. Скрип двери прервал его занятие. На пороге стоял Калашвили. Его вид говорил сам за себя. Румянец сошел со щек, а под глазами после бессонной ночи образовались мешки.

— О, Марлен! — воскликнул Коладзе и широким жестом пригласил к столу: — Проходи, пообедаем.

Калашвили, сделав вид, что не заметил протянутой ему руки, вошел в номер, тяжело опустился в кресло и немигающим взглядом уставился на Коладзе. Тот потянулся к бутылке и нарочито бодро предложил:

— Ну что, для разгончика выпьем самогончика?

— Нет! — отрезал Калашвили и потребовал: — Так чего вы от меня хотите?

— Хотим? Не хотим, а предлагаем.

— И что?

— Гляди! — Коладзе открыл металлический кейс, достал пухлый пакет и встряхнул.

На стол посыпались 100-долларовые купюры. Их горка росла. В глазах Калашвили вспыхнул и погас алчный огонек. Это не укрылось от Коладзе — денежная наживка оказалась сильнее любви к родине.

— Здесь только аванс, — небрежно бросил он.

— Сколько? — осипшим голосом спросил Калашвили.

— Три тысячи баксов. Кстати, Марлен, в русской разведке ты сколько получаешь?

— 21 тысячу, а с премией выходит 23.

— Ха, это же копейки. Мы будем платить тысячу баксов плюс отдельный бонус за каждую представленную информацию.

— Сколько в итоге?

— С твоими возможностями хватит, чтобы купить крутую тачку и виллу в Батуми. К ним плюсом пойдет гражданство Грузии.

— Виллу? — Гримаса исказила лицо Калашвили, и он мрачно обронил: — Скорее камеру в ФСБ.

— Марлен, к чему такие страсти? Мы с тобой профессионалы! И потом наша работа займет не больше года.

— Года?! А что потом?

— Потом ФСБ и России будет не до тебя. Мы их окунем в такое дерьмо, что им век не отмыться.

— Значит, год? — уточнил Калашвили.

— Да, — подтвердил Коладзе.

— Хорошо, я согласен. Теперь самый проблемный вопрос: как будем поддерживать связь?

— О, это уже деловой разговор! Молодец! — похвалил Коладзе и снова потянулся к бутылке с чачей. Калашвили ничего не сказал, он разлил ее по рюмкам и предложил тост: — За наш общий успех!

Калашвили залпом выпил и даже не поморщился, давало о себе знать нервное напряжение. Коладзе, закусив сулугуни, принялся подсовывать ему закуски. Калашвили мотнул головой и просипел:

— Наливай еще.

— Легко, — живо откликнулся Коладзе и снова наполнил рюмки чачей.

Они выпили. Калашвили закусил и повторил вопрос:

— Так как будем поддерживать связь?

— Во Владикавказе есть проверенный человек, через него…

— Хвича, что ли? — перебил Калашвили.

— Да.

— Он ваш агент?

— Не совсем, — не стал уточнять Коладзе и пояснил: — Он почти каждый месяц мотается через границу и успел примелькаться.

— Это и плохо. ФСБ рано или поздно зацепится, начнет копать под него и выйдет на меня. Нет, не вариант! — отверг Калашвили.

— Да, есть здесь проблемка, — согласился Коладзе и заверил: — Мы ее решим в ближайшие месяцы — отработаем каналы связи через тайник или спутник, а пока задействуем Хвичу.

— Не больше чем на месяц и использовать его только втемную! — поставил условие Калашвили.

— Хорошо, — не стал спорить Коладзе и, подвинув к нему горку долларов, с улыбкой произнес: — Сгребай капусту, пока не прокисла!

Калашвили ответил кривой ухмылкой и принялся рассовывать деньги по карманам. И когда стол опустел, Коладзе выложил на него бланк, ручку и пояснил:

— Марлен, осталась одна техническая деталь, — и, ткнув пальцем вниз листа, попросил: — Вот здесь надо поставить свой автограф, а сумму написать прописью.

— Чего?! Какой еще автограф? — заартачился Калашвили.

— Извини, но, что поделать, такой порядок в нашей конторе. — Коладзе развел руками.

— Порядок? Все, как у нас!

— Так учитель же был один.

— Имеешь в виду Берию?

— Его самого.

Калашвили хмыкнул и затем со злой иронией заметил:

— А когда товарищ Берия вышел из доверия, то схлопотал девять граммов.

— Марлен, тебе это не грозит. Твоя безопасность для нас превыше всего. Что касается денег, то они, как знаешь, любят счет, а твоя роспись — чистая формальность.

— Знаю я эту формальность — крючок, чтоб я не сорвался, — буркнул Калашвили и, скрипя зубами, написал расписку.

Коладзе, перечитав ее, спрятал в кейс и потом более трех часов опрашивал Калашвили по сослуживцам-офицерам разведотдела 58-й армии. Грузинскую разведку интересовали их сильные и слабые стороны, положение в семье, перспективы по службе, а главное, закордонная агентура ГРУ, действующая в Грузии.

Во Владикавказ Калашвили — теперь уже агент Специальной службы внешней разведки Грузии Кахабер — возвратился с заданием: собирать сведения о боевой и мобилизационной готовности частей СКВО и военных формирований Республики Южная Осетия. В понедельник он вышел на службу. К этому времени страх перед возможным разоблачением прошел, а что касается угрызений совести, то они его не мучили. Ее остатки были безвозвратно утеряны в номере отеля «Старый Тбилиси».

Три тысячи долларов, полученные от Коладзе, и обещание выплачивать отдельные бонусы за каждую добытую секретную информацию подогревали денежные аппетиты Калашвили. Он приступил к выполнению задания: сделал электронную копию с совершенно секретного документа, содержащего сведения о мобготовности частей округа, а затем сканировал электронный справочник с данными на руководителей силовых структур Республики Северная Осетия. После того как они были зашифрованы, часть из них Калашвили передал Имерлидзе, а остальные попридержал. Начинающий шпион быстро сообразил, как можно подзаработать на грузинской разведке, и решил дозированно выдавать собранную информацию.

Имерлидзе, получив от Калашвили флеш-карту с записанными на нее материалами, поспешил поскорее от них избавиться. Под предлогом оказания помощи больной матери он взял отгул в части на два дня и в первую же субботу выехал в Грузию. В Гори его встретил сам заместитель начальника Оперативного управления Специальной службы внешней разведки Грузии Отар.

Встреча проходила по уже сложившейся схеме. После обеда в ресторане они продолжили разговор на конспиративной квартире. Там Имерлидзе передал Отару флеш-карту Калашвили, а затем сообщил сведения, которые получил сам на последнем совещании, проходившем в штабе 58-й армии. Отар похвалил Имерлидзе за проявленную инициативу, но денег не дал и пообещал расплатиться, после того как специалисты расшифруют и изучат материалы на флеш-карте.

После их проверки опасения Джапаридзе и Чиковани, что агент Кахабер мог являться подставой ГРУ или ФСБ, рассеялись. Подлинность добытых им материалов не вызывала сомнений. Отар тут же вызвал Имерлидзе на встречу, вручил ему новую флеш-карту с заданием для Калашвили, деньги и распорядился немедленно выехать во Владикавказ.

В тот же день вслед за агентом — курьером Док — по спутниковому каналу связи за подписью Джапаридзе в адрес резидента Шота ушла шифровка. В ней ему предписывалось: взять на личную связь агента Кахабер и организовать с ним работу. В качестве следующего задания резиденту предлагалось: используя возможности Кахабера, уточнить информацию, полученную американскими партнерами с помощью технических средств разведки, о возможном наличии в горном массиве Горячий Ключ — Туапсе — Абинск важного военного объекта. Для этого резиденту поручили восстановить связь с агентом Земеля и подключить его к выполнению задания.