Глава девятая
Поиск связного
13 августа 1942 года основной костяк абвергруппы 102 прибыл в Краснодар. Новый ее начальник капитан Мартин Рудель энергично принялся за дело. Уже на следующий день в штабе, разместившемся в двухэтажном купеческом особняке по улице Комсомольская, 58, заработали все службы. Спустя неделю, поблизости от линии фронта, в станицах: Афипской, Хадыженской, Крымской и Абинской, были оборудованы пункты заброски агентуры, а на окраине пригорода Краснодара — в Пашковской в полевом лагере полным ходом шла подготовка курсантов.
Август — октябрь 1942 года стали решающими в битве за Кавказ, поэтому сотрудникам группы приходилось работать с полным напряжением сил. Вербовки агентов из числа советских военнопленных и полицейских, их ускоренная подготовка и заброска в тыл частей Закавказского фронта были поставлены на поток. Особую активность проявляли фельдфебель Аппельт, инструкторы Лысый и Шевченко. Петр настойчиво искал способ скомпрометировать их и вскоре он нашелся.
Националистические взгляды Романа Лысого были хорошо известны его ближайшему окружению. Он люто ненавидел москалей, и когда разговор заходил на эту тему, то в запале в последнее время доставалось и немцам. Эти откровения, вероятно, не оставались без внимания осведомителей Райхдихта, но Лысому пока все сходило с рук. Рудель сквозь пальцы смотрел на его националистические завихрения, и тому была причина: подготовленные им группы агентов реже, чем другие, проваливались на заданиях. Одна из них накануне возвратилась после совершения диверсии на участке дороги Новороссийск — Геленджик. Этот успех Рудель отметил не только перед строем, а и в рапорте на имя Гемприха, в котором ходатайствовал о награждении Лысого. Тот буквально раздулся от гордости, не дожидаясь приказа, предложил Петру и Шевченко отметить будущую награду.
Они охотно согласились, и в тот же день после окончания занятий вышли в город. Лысый не стал долго перебирать рестораны и остановил выбор на ближайшем с претенциозным названием «Райх». В нем подавали вареных раков, а он — большой их любитель, не мог отказать себе в таком удовольствии. Был конец августа — самая благодатная пора на Кубани, и они отправились в ресторан пешком. В нем было немноголюдно, расторопный официант быстро подал к столу холодное пиво и вареных раков.
Лысый, смакуя деликатес, с ностальгией вспоминал о родине — Черновцах. Вместе с ним ударился в воспоминания и Шевченко. Петр живо поддержал разговор, а когда официант выставил на стол бутылку водки, не забывал почаще наливать в рюмки. Под пьяный треп он надеялся вытащить из Лысого и Шевченко дополнительные сведения о диверсантах, заброшенных за линию фронта.
Повод на эту тему дал сам Лысый. После последней успешной операции группы Вязуна в советском тылу Рудель поручил ему создать на ее базе резидентуру. Это не вызвало особого энтузиазма у Лысого — контингент будущих диверсантов оставлял желать лучшего. После поражения гитлеровцев под Москвой охотников шпионить и совершать диверсии среди военнопленных существенно поубавилось.
— Выбрать не из кого — одна шваль! — сетовал он на трудности.
— Ну, почему? В третьем отделении есть подходящие экземпляры, — возразил Петр.
— С чего ты взял?
— Четверо дезертиров и один, если верить тому, что пишет, из семьи врагов народа.
— Во-во, пише. Ты, Петро, судишь о них по своим бумажкам, а я их бачу в деле… Одно говно.
— Ты не прав, Рома.
— Я не прав? Трое грузиняк, два ары — с такими хрен че навоюешь.
— Кто такие?
— Этот, як его Хер. Звиняйте, хлопци, язык сломаешь — Херкеладзе, — Лысый осекся и, посмотрев на Петра протрезвевшим взглядом, спросил: — А че ты про него пытаешь?
— Помочь хочу, — быстро нашелся Петр.
— Як?
— В моей картотеке вся их подноготная написана.
— А-а-а, от цих бумажек тильки одна польза — сраку подтереть.
— Не скажи.
— Ром, а Петро дело каже, — поддержал его Шевченко.
— Ладно, опосля погутарим, — не стал спорить Лысый и предложил: — Наливай.
Шевченко разлил водку по рюмкам и произнес тост:
— Хлопци, выпьем за тэ, шоб у цем роки угробить коммуняк, та гйада до хаты!
Выпив, Лысый вдруг скуксился и мрачно обронил:
— Кажешь, до хаты.
— А шо, ни? Почитай бильше рока диток не бачив, — посетовал Шевченко.
— Побачишь, колы рак на гори свисне.
— Ром, а ты шо, сомневаешься? Подывись, як нимец пре!
— И шо? До Москвы тож пер, а там его на жопу посадили.
— Так тэ ж було в прошлом роки, а сегодня вин уже дошов до абрэкив. А ти тильки и ждут, шоб кишки коммунякам пустить.
— Ага, пустят. Придэ зима, и ось побачишь, як москали надерут жопу нимцу, — гнул свое Лысый.
Шевченко переглянулся с Петром и с раздражением бросил:
— Ром, я шось нэ пийму. Ты за нимца чи за коммуняк?
Тот яростно сверкнул глазами и отрезал:
— Я за незалежну Украину!
— Так мы ж с Петром тож за тэ. Но сначала надо покончить с коммуняками, а потом по хатам.
— По хатам, так воны тоби и дадут.
— Та хто, воны?
— А ты шо, не разумляешь, — продолжал говорить загадками Лысый.
— Ром, говори прямо, тут все свои! — потребовал Петр, которому тоже надоели его туманные намеки.
— Ладно, хлопци, — согласился он, полез в карман, достал вдвое сложенный листок бумаги и, развернув на столе, ткнул в него пальцем.
— Ось, дывысь!
Петр и Шевченко склонились над ним. В верхней части в глаза бросился голубой трезубец — это была листовка ОУН. Ее авторы призывали своих единомышленников не только не допустить восстановления на Украине большевистско-жидовским ига, а и подняться на борьбу с немцами. Последний абзац листовки изумил Петра с Шевченко, и они в один голос воскликнули:
— Как так?!
— А ось так, хлопци! Шо большевики, шо гансы — одна сатана! — заявил Лысый и, понизив голос, сообщил: — У мэни на батькивщине гансы 9 хлопцив з ОУН вбылы.
— Та не може быть?! — не поверил Шевченко.
— Може, Трофим. Ты подывысь, як Рудель и друга немчура к нам относятся.
— Як к скотине, — пробормотал он.
— Так что же делать, Рома? — задался вопросом Петр.
— Пока ждать.
— Чего?
— Зимы.
— И что тогда будет?
— Сталин Гитлеру харю начистит, вот тогда и рванем до хаты. Там наши хлопци тильки и ждут, шоб пидняться.
— И много их?
— Богато, — не стал дальше развивать разговор Лысый и, сложив листовку в карман, хмыкнул:
— Ой, хлопци, шось в горли дыренчить, треба горло промочить.
Шевченко понял намек, снова разлил водку по рюмкам, и Лысый произнес тост:
— За незалежну Украину!
Его дружно поддержали, и затем навалились на только что снятый с углей шашлык. В тот вечер они больше не возвращались к опасной теме и принялись перемывать кости Самутину и Райхдихту. Петр поддакивал собутыльникам, а у самого из головы не шла мысль, как обернуть пьяные откровения Лысого и националистическую листовку против него. Она не давала ему покоя и в общежитие. Решение пришло неожиданно: использовать в этих целях начальника секретной части ефрейтора Коха. У него хранились папки с материалами инструкторов. Петр несколько раз был невольным свидетелем того, как он копался в них. Вряд ли им двигало праздное любопытство, скорее он подрабатывал у Райхдихта на ниве осведомительства. Определившись с исполнителем задуманного плана компрометации Лысого, Петр стал ждать удобного случая, чтобы завладеть листовкой. Вскоре он представился.
Лысый вместе с группой курсантов выехал на занятия в полевой лагерь под Пашковскую, а у Петра выдался свободный час. Он не замедлил этим воспользоваться и возвратился в общежитие. В нем царила сонная тишина. Дежурный клевал носом за стеклянной перегородкой и не заметил его. На втором этаже, где находилась комната Лысого, тоже никого не оказалось. Петр решительно открыл дверь и переступил порог. Обстановка в комнате ему была хорошо знакома: кровать, стол, тумбочка и платяной шкаф.
«С чего начать? С чего? Со шкафа!» — решил он и распахнул дверцы. В глаза бросился кожаный чемодан, и руки сами потянулись к нему.
«Стоп, Петя! Лысый не дурак, чтобы хранить листовку в том, что торчит на виду. Так где же ты ее спрятал? А может, в коробках? Начнем с них», — определился Петр и принялся перебирать их содержимое.
Серебряные ложки, фарфоровый сервиз, отрезы ткани — обычной набор мародера подсказали ему: тайник надо искать в столе или тумбочке. Но и там его не оказалось. Обнаруженная под журналами стопка порнографических фотографий с извращенцами свидетельствовала о нездоровых сексуальных пристрастиях Лысого, но никак не о националистических, антигерманских взглядах.
Петр отступил на середину комнаты и мысленно перебрал все возможные места, где Лысый мог хранить самое ценное — золото!
«Точно, золото! Ты его не нашел! А оно должно быть! Должно! Только где?» — задался он этим вопросом.
Единственным предметом, который оставался не осмотренным, был чемодан. Петр стащил его с полки, положил на стол и попытался открыть замки — они были закрыты на ключ. Выручила булавка — после легкого нажимы верхняя крышка открылась, и догадка нашла подтверждение. Перед его глазами предстала россыпь часов в серебряной и золотой оправе, вязанка золотых колец и фотоальбом. С него он начал осмотр, и здесь удача, наконец, улыбнулась ему: листовка была спрятана под обложкой, там же лежал список из 18 курсантов и агентов, заброшенных в тыл советских войск. Судя по фамилиям, большинство из них являлись выходцами из западных областей Украины. Похоже, Лысый рассчитывал предстать перед главарями ОУН не с пустыми руками. Но это уже мало заботило Петра, его мысли занимало другое: как подкинуть листовку Коху? Здесь он рассчитывал на слабость ефрейтора к сладостям. По его расчету, банка отменного каштанового меда должна была открыть путь не только к желудку ефрейтора, но и дверь в секретную часть.
Дождавшись начала очередного часа занятий, Петр прихватил мед и отправился к Коху. Любитель почесать языком, он маялся в одиночестве и при появлении Петра оживился.
— Привет, Густав, скучаешь! — поздоровался Петр.
— О чем ты, Петр, при моей-то службе, — посетовал тот.
— Да, не расслабишься. Все дороги нашей группы ведут к тебе.
— Скорее, к Шойриху.
— Не скажи. После него некоторые из сортира не вылазят.
— Ха-ха, — хохотнул Кох и скосил хитрющий взгляд на пакет в руке Петра.
Он тряхнул им и предложил:
— Может, чайком побалуемся.
— Ну, ты же знаешь, в рабочее время… — замялся Кох.
— Так все же на занятиях. А у меня отличный мед — каштановый. Помнишь, я тебя угощал.
— О! — воскликнул сладкоежка ефрейтор и, не устояв перед искушением, открыл дверь секретки. Первая часть плана Петра сработала, оставалось добраться до папки Лысого. Он пробежался взглядом по безликим стеллажам. Здесь каждый предмет и документ знал свое место — был пронумерован и имел своего владельца. Папка Лысого значилась под номером 23 и находилась на верхней полке. Петр несколько раз порывался подобраться к ней, но вынужден был отступить. Неугомонный Кох крутился под самым носом и не давал сделать ни одного лишнего движения. И только когда сердито засипел чайник, у Петра появился шанс. Ефрейтор захлопотал над столом, он воспользовался этим — стремительно шагнул к стеллажу и засунул под обложку папки листовку вместе со списком из 18 агентов и курсантов. Это движение не укрылось от Коха:
— Ты чего там? — окликнул он.
— Не возражаешь, если возьму свою папку, а потом распишусь в журнале?
— Успеешь, иди пить чай.
— Ладно, — согласился Петр и подсел к столу.
Банка меда сыграла свою роль: Кох расщедрился и вместо пересохших галет достал краюху свежего белого хлеба. Смакуя мед, он ударился в воспоминания. Пчеловодство ему было знакомо не понаслышке. Детство Кох провел на пасеке у деда и с упоением рассказывал о тех счастливых днях. Петр поддакивал и украдкой поглядывал на часы. Приближалось время перерыва в занятиях, и не в его интересах было лезть на глаза Райхдихта, а тем более Лысого. Кох же, сев на любимого конька, и не думал останавливаться. Петр нервно елозил на стуле и напряженно думал, как бы поскорее выбраться из секретки. Его ссылки на неотложную работу не возымели действия — Кох продолжал разглагольствовать, и только появление двух инструкторов, пришедших сдавать документы, положило конец чаепитию. Забрав свою папку и расписавшись в журнале выдачи, Петр, наконец, смог выбраться к себе в кабинет.
Остаток дня он провел как на иголках. Совещание, на которое Рудель вызвал всех старших инструкторов, прошло рутинно, о Лысом не было сказано ни слова. Сам он до отбоя так и не появился в группе. Встретились они только на следующий день за завтраком. Ничего необычного в поведении Лысого Петр не заметил. Он пребывал в хорошем настроении и после утреннего развода снова отравился с группой курсантов на полевые занятия. Все основные события, связанные с ним, начали стремительно развиваться после обеда.
Свободные от занятий инструкторы отправились отдыхать в общежитие, но отдыха не получилось. Вслед за ними туда нагрянул Райхдихт вместе с комендантом, чем вызвал немалый переполох. Перевернув верх дном все, что было в комнате Лысого, они забрали чемодан и унесли в штаб. Затем в кабинет Райхдихта начали таскать по одному курсантов, значившихся в списке Лысого. Это окончательно убедило Петра в том, что его «послание» дошло до нужного адресата. К вечеру по группе поползли слухи: Лысый «спалился» на языке. Его самого доставили в группу под конвоем и посадили на гауптвахту. Там за него взялся Райхдихт. Клятвы Лысого, что он ни в чем не виноват, а листовка — это дело агента большевиков, гитлеровцев не убедили. Так оуновская листовка похоронила одного из самых рьяных инструкторов абвергруппы 102 и заставила подергаться Шевченко.
Прошел день, за ним — другой. После исчезновения Лысого из группы прошло два дня, но ни Шевченко, ни Петра так и не вызвали на допрос к Райхдихту. История с Лысым стала забываться. Шпионское колесо абвера продолжало катиться, так и не коснувшись Петра.
Успех в нейтрализации Лысого окрылил его. Следующий удар он нанес по одной из ключевых фигур — фельдфебелю Аппельту. На нем «висели» финансы, в том числе и те, которые выдавались агентуре. Найти у него уязвимое место, как это было в случае с Лысым, оказалось делом гораздо более сложным. Аппельт, «истинный ариец», со своим особым статусом, держался на расстоянии от «черной кости» — инструкторов-славян. И все-таки он оказался не безгрешен: допускал нарушения в работе с секретными документами и нередко брал их с собой на квартиру. Петр воспользоваться этим.
Самым подходящим днем для выполнения им задуманного являлась суббота. После традиционного совещания руководящего состава группы Рудель вместе с Райхдихтом, Аппельтом, Шойрихом и Бокком, как правило, отправлялся на ужин в ресторан «Золотая подкова». И на этот раз они не изменили себе. Петр отправился на квартиру фельдфебеля. Она находилась в пятнадцати минутах ходьбы от штаба. Ее хозяйка, молодая, разбитная бабенка, сдававшая в поднаем две комнаты и, судя по тем продовольственным пайкам, что Аппельт таскал со склада Шойриха, водила с ним шуры-муры. Лишним подтверждением тому были их частые появления в ресторанах «Золотая подкова» и «Райх». Петр несколько раз встречался с ней, и опасался, как бы она не опознала его, и, чтобы не подвергать себя риску, заранее купил на рынке новые куртку, фуражку, шкурку нутрии, из которой изготовил усы. Весь этот маскировочный гардероб болтался за его спиной. На подходе к квартире Аппельта, он свернул в развалины и переоделся. Дольше всего пришлось повозиться с усами — они никак не хотели держаться, и когда с ними было покончено, из осколка зеркала на него таращилась хмурая физиономия с воинственно топорщащимися рыжими усами.
«Не красавец, конечно, но сойдет. Главное, что не узнает», — Петр остался доволен своим видом и решительно направился к дому Аппельта. В душе он надеялся, что, возможно, хозяйка ужинает вместе с фельдфебелем, и в этом случае у него будут полностью развязаны руки. Но надежде не суждено было сбыться — хозяйка оказалась дома. Он решил не отступать и, войдя в сенцы, постучал.
— Хто там? — из глубины комнат откликнулся молодой голос.
— Со службы господина фельдфебеля, — Петр добавил металла в голос.
— Так его нэма.
— Он вот-вот должен подойти. Я подожду.
— Ну, тогда заходьте, я щас.
Петр прошел в горницу, и через минуту из кухни выглянула хозяйка. На вид ей было около тридцати. Крепко сбитая, с развитыми формами, перед которыми такому, как Аппельт, трудно было устоять. Задорные ямочки на щеках и черные глаза — смородины, в которых скакали лукавые чертики, говорили, что баба далеко не промах и своего не упустит.
— Здравствуйте, — поздоровался Петр и решил держать ухо востро.
— Здрасте, — поздоровалась хозяйка и, оценив его внушительный вид, предложила: — Може, чайку или компотику?
— Нет, спасибо, не буду мешать вам. Я лучше подожду в комнате господина фельдфебеля, — отказался Петр.
— Як знаете, — не стала настаивать она и открыла дверь.
В комнате Аппельта царил образцовый порядок.
«Легче будет искать», — отметил про себя Петр и, чтобы отделаться от хозяйки, спросил:
— У вас на кухни ничего не горит?
Та поняла все по-своему и предложила:
— Могу яйца поджарить.
— А вот этого не надо. Они мне еще нужны.
— Шо? — в следующее мгновение хозяйка зашлась в хохоте, а затем плотоядным взглядом окинула ладную фигуру Петра. По сравнению с пузаном Аппельтом он явно выигрывал. В ней заговорила стервозная натура. Игриво хохотнув, она предложила:
— А може, вишневой наливочки чи самогоночки?
— Спасибо, в следующий раз. Я на службе.
— Ну тады боршика. Свежий, тильки с огня, — не отставала она.
«Чертова баба! И послать не пошлешь. Скандала только не хватало», — проклинал ее в душе Петр и предпринял еще одну попытку, чтобы выставить ее из комнаты:
— Знаете без господина фельдфебеля как-то неудобно, давайте подождем.
— Як знаете, — с нотками разочарования в голосе произнесла хозяйка и направилась на кухню.
Петр прикрыл плотнее дверь и, достав из-за голенища сапога тесак, принялся взламывать ящики стола. В левом верхнем ящике лежал семейный альбом с фотографиями и детские безделушки, Они напоминали не лишенному сентиментальности фельдфебелю о дочерях-близняшках и сыне. В нижнем находились бланки финансовых ведомостей и фотографии из его армейской жизни. На них часто попадались знакомые лица. Все это было не тем, что могло скомпрометировать Аппельта в глазах Руделя и Гемприха. Заполненные денежные ведомости с фамилиями и псевдонимами курсантов и агентов, а главное — штатного состава группы, включая самого Руделя, Петр обнаружил в нижнем ящике правой тумбы стола. Под ними лежал конверт с двумя тысячами марок, горсть золотых цепочек и массивный серебряный крест. Распихав находки по карманам куртки, он переключился на комод. Из него в сумку перекочевали детская меховая шубка, дамская норковая шапка. Они должны были навести Аппельта и Райхдихта на мысль, что в квартире побывал воришка. До нижнего ящика Петр так и не добрался, за окном скрипнули тормоза, а затем хлопнула дверца. Он приник к окну.
На дорожке к дому возник силуэт. Характерная походка и торчащий живот не вызвали сомнений — это был Аппельт. Не раздумывая, Петр распахнул окошко, ящерицей соскользнул в палисадник и, прячась за кустарником, выбрался в сад. В доме пока царила тишина, и он поспешил избавиться от маскарада, запихнул его в сумку и, перемахнув через плетень, оказался на соседней улице. Его рискованная затея удалась — Аппельт лишился важных документов.
Теперь, когда опасность осталась позади, Петр не шел, а буквально летел на крыльях, в последний момент услышал шум приближающегося автомобиля и отскочил на обочину. Рядом остановился опель, и из кабины высунулась разгневанная физиономия.
— Ты шо, глухой? Я же тебя, — голос оборвался на полуслове — за рулем был водитель группы Василий Матвиенко.
«Откуда тебя принесло?! Привез Аппельта?!» — Петр похолодел от этой мысли. И, страшась услышать подтверждение своей догадке, чужим голосом спросил:
— А ты че тут раскатываешь?
— Фельдфебеля до хаты подвозил? — пояснил Матвиенко.
— Он что, тут живет? — прикинулся незнающим Петр.
— Рядом, за углом.
— О, а я и не знал.
— А ты, Петро, шо тут делаешь?
— Случайно зашел.
— Может, подвести? — предложил Матвиенко.
— Не надо, я пешочком прогуляюсь. После моих бумаг хочется развеяться.
— Ну, як знаешь, а я в группу, — не стал настаивать Матвиенко и, захлопнув дверцу, тронул машину.
«Кажись, не догадался», — подумал Петр и, приободрившись, направился к развалинам. Там он стащил с себя куртку, кепку и вместе с деньгами и золотом сложил в сумку и затолкал под обломки кирпича, потом сжег денежные ведомости и направился в ресторан «Золотой якорь»! В нем всегда отирался кто-нибудь из группы и мог обеспечить ему алиби. Пока все шло по его плану. В зале ему встретилась подвыпившая компания инструкторов — Коляда, Трофимов и Пинчук. Он присоединился к ним. В группу они возвратились изрядно навеселе и попались на глаза дежурному по штабу. Тот слегка с ними пособачился, и на том все закончилось. На следующий день Петр с нетерпением ждал реакции Аппельта и Руделя на происшествие. Первым сигналом, что его дерзкая затея дала результат, стало отсутствие их обоих на утреннем разводе. Позже в кабинете Руделя на совещание собрались только немцы. О чем там шла речь, для инструкторов осталось тайной. После него немцы хранили гробовое молчание. Внешне в группе ничего не менялось, но атмосфера становилась все более напряженной. Особенно это было заметно по Аппельту. Он на глазах худел, а на службе ходил словно в воду опущенный.
Прошло около недели, и из Варшавы, из штаба Вали 1 (специальный орган абвера, созданный в июне 1941 года для ведения разведывательно-диверсионной и контрразведывательной работы против Советского Союза) прибыла специальная комиссия. Потрепав нервы в основном начальству и не сделав никаких оргвыводов, она укатила обратно. Они последовали позже. В начале декабря из Варшавы поступил приказ: все курсантские группы, значившиеся в денежных ведомостях Аппельта, расформировать и отчислить, его самого сняли с должности и отозвали из Краснодара. Вслед за ним та же участь постигла Руделя.
На смену ему прибыл капитан Гесс, человек с невыразительным лицом и лишенный всяческой харизмы, он, скорее, «отбывал номер», чем пытался восстановить изрядно подмоченную репутацию группы. Поговаривали, что своим назначением Гесс был обязан влиятельным родственникам по линии жены. Вскоре налаженный Руделем деловой ритм сбился — в кабинете Гесса можно было чаще встретить проходимца Шойриха, чем инструкторов, занимающихся подготовкой разведывательно-диверсионных групп. Помимо лени у него имелась и другая слабость — спиртное. Вместе с ним группа ударилась в пьянство.
При таком начальстве Петр, казалось бы, мог спокойно вздохнуть, но каждый раз, когда он встречался с Матвиенко, в нем просыпалась тревога. Ему казалось, что тот догадывается о той его роли, которую он сыграл в судьбе Аппельта. И тогда он решил более внимательно присмотреться к Василию. Первым делом со всей тщательностью изучил его личное дело. На первый взгляд Матвиенко мало чем отличался от тех, кто пошел на сотрудничество с абвером. В плен Василий попал после контузии. Вербовал его Самутин, но не как будущего шпиона или диверсанта — это был тот редкий случай, когда в штаб требовался хороший водитель. Но не только отличные профессиональные навыки, а и немногословность Матвиенко обеспечила ему место среди постоянного состава группы. Помимо этого, Петр отметил для себя и другой важный момент, который мог сыграть свою роль при перевербовке Матвиенко: его близкие — жена сын и дочь — проживали на не оккупированной гитлеровцами территории — в Туапсе.
Предлог для беседы с Василием ему не пришлось искать. Слухи о наступлении Красной армии под Сталинградом просочились в группу и, обрастая самыми невероятными подробностями, порождали панические настроения. Их усиливали сообщения разведывательно-диверсионных групп, заброшенных в расположение частей Закавказского и Северо-Кавказского фронтов, — они докладывали о накопление резервов. Одну из них Василий только что доставил с пункта переброски в Абинской. Поставив машину в гараж, он занялся своим любимым занятием — ремонтом часов. С этого Петр и решил начать с ним разговор. Поздоровавшись, он присел на табурет так, чтобы видеть его лицо. Матвиенко молча кивнул и продолжил ковыряться в металлических внутренностях дорогих, явно не рядового инструктора, часах.
— Чье хозяйство чинишь? — поинтересовался Петр.
— Шойриха, — коротко обронил Василий.
— Вот ненасытный, все ему мало.
Матвиенко никак не среагировал на эту затравку. Тогда Петр зашел с другой стороны и спросил:
— Давно приехал?
— Недавно.
— Группа вся вернулась?
— Не знаю, спроси у Шевченко, — односложно отвечал Василий.
Но Петр не оставлял надежды растормошить его и продолжил:
— Шороху-то они навели?
— Вроде да.
— В Туапсе?
— Угу.
— Твои же родные места? Небось сам рвался, чтоб своих увидеть? Вот бы радость была.
— Ага, полные штаны, — с ожесточением произнес Василий.
— Чего так? — разыгрывал недоумение Петр.
— Будто не знаешь. Там разговор один: к стенке, и все!
— Да брось ты это. Ни сегодня, так завтра будем в твоем Туапсе.
— Будем. Из Волги уже воды попили. Всыпали гансам, так Гесс теперь коньяком заливает… — Матвиенко осекся и с испугом посмотрел на Петра.
— Не смотри на меня так, Вася. Я не шкура и своих не продаю, — успокоил он его и, достав часы, попросил: — Посмотри, в последнее время что-то барахлят.
Матвиенко обмяк и, вымученно улыбнувшись, сказал:
— Оставь, сделаю.
— Что с меня?
— Ничего. Я со своих не беру.
— Спасибо. Хорошо, что такие, как ты, еще остались и за ефрейторскую лычку не продаются, — сделал многозначительную оговорку Петр и внимательно посмотрел в глаза Василию.
Тот не отвел их в сторону. В них, как показалось Петру, промелькнула тень.
«Ах ты, молчун! Все ты понимаешь с полуслова. Похоже, моя вылазка к Аппельту для тебя не секрет. Стоящий ты мужик, Вася. С тобой можно иметь дело! — порадовался в душе Петр, но осторожность взяла верх. — Стоп! Не гони лошадей! Пусть над нашим разговором покумекает, а там видно будет», — не стал он форсировать события и спросил:
— За часами, когда зайти?
— Где-то завтра, послезавтра. В общем, как будет время, — предложил Матвиенко.
— Договорились, — согласился Петр и впервые за последнее время ощутил прилив радости.
После разговора прошла неделя, но они так и не смогли встретиться. Василий постоянно находился в разъездах, а Петр вместе с Шевченко четвертые сутки безвылазно сидели в пункте заброски в Абинской. Гесс не давал команды на возвращение в Краснодар, и это наводило их на мысль, что следующие разведывательно-диверсионные группы придется возглавить им. Внезапное появление Бокка подтвердило ее. По указанию Гемприха для проведения диверсии на туапсинском нефтетерминале из постоянного состава группы формировалась особая команда «Д». Эта новость не вызвала у Шевченко энтузиазма. Четыре предыдущие диверсионные группы бесследно сгинули в суровых кавказских горах. Петр для вида тоже побурчал, а в душе порадовался — появлялся шанс восстановить связь со своими.
По приезде в Краснодар его вызвал Гесс. Он — любитель пышных фраз, и когда находился в ударе, то Геббельс отдыхал, — начал речь с мессианской роли арийцев, а затем обрушился с гневными тирадами на ненавистных большевиков и евреев. Не оставив от них камня на камне, Гесс объявил, что ему — Петру и еще семи лучшим из лучших выпала величайшая честь решить судьбу битвы за Кавказ — взорвать нефтетерминалы в Туапсе.
В число семи вошел и Матвиенко. Гесс лез из кожи вон, чтобы доказать Гемприху в Запорожье и Штольце в Берлине, что с его назначением они не прогадали. То, что не удалось сделать его предшественникам — Гопф-Гойеру и Руделю — выполнит он, капитан Гесс. Ради этого он пожертвовал лучшим водителем группы. Василий имел несчастье вырасти в Туапсе, и Гесс рассчитывал, что именно ему удастся вывести диверсантов на нефтетерминалы.
Это подтолкнуло Петра к решающей беседе с Матвиенко. Нашел он его в учебном классе. Под руководством Бокка бедолага пытался освоить азы топографии. Мастер золотые руки, Василий, чувствовал в ней себя ребенком, заплутавшим в дебрях азимутов и градусов. Не меньше его измучился фельдфебель и потому был рад, когда ему на смену пришел Петр. Матвиенко тоже перевел дыхание. Для него были более понятны уловки советской комендатуры, которые применялись в документах красноармейцев, чтобы выявить агентов абвера.
Занятие подходило к концу. Петр посчитал, что более подходящего времени для решающего разговора с Василием ему не найти, и сделал первый намек:
— Как мои часы? Показывают правильно?
— А я разве халтуру роблю? — вопросом на вопрос ответил хитрый Матвиенко.
— Нет. Не зря же тебя включили в нашу группу.
— Угу!
— Ты, смотрю, не рад.
— А чему радоваться? Четыре группы вже сгинули.
— Ну, с таким, как ты, проводником мы не пропадем.
— Ага. До смерти точно доведу.
— Ладно тебе, Вася, прорвемся, — Петр похлопал его по плечу и спросил: — Где часы?
— В кандейке, в гараже, — пояснил Василий.
— Пошли, время не ждет! — поторопил Петр. Лишний раз подставляться под скрытые микрофоны Райхдихта у него не было ни малейшего желания.
В гараже было непривычно тихо и ничто не мешало разговору с глазу на глаз. Петр успел изучить характер Матвиенко — тот не терпел разговоров с подходцем — и, повертев часы, похвалил:
— Правильно идут.
— Я же говорил, шо халтуры не делаю.
— Часы-то правильно идут, не то что твоя жизнь, Василий, — поддел его Петр.
— А че, моя жизнь? С волками жить — по-волчьи выть, — огрызнулся он.
— А ты разве волк?
— Какая на хрен разница. Мое дило — баранку крутить.
— Все, Вася, открутил. Теперь родной Туапсе взрывать будешь.
— Туда треба ще дойти.
— А если дойдем, взрывать станешь? — допытывался Петр.
— То шо ты причипывся? Кажи прямо, чего надо?! — потерял терпение Матвиенко.
— Мне ничего, а вот жене и детям ты нужен.
— А тебе якэ до них дило?
— Хочу, чтоб они не потеряли мужа и отца, — заявил Петр и напрягся.
От ответа Василия зависело многое. Лицо Матвиенко исказила гримаса, а пальцы сжались в кулаки. Рука Петра опустилась на рукоять тесака. Это движение не укрылось от внимания Василия. Его плотно сжатые губы разжались, и с них слетело:
— Боишсь, шо донесу Гессу?
— Доносить-то нечего, — отмахнулся Петр.
А голове пронеслось: «Неужели ошибся?»
— Разве? А хто только, что мне предлагал на ту сторону бежать? — с ехидцей спросил Матвиенко.
— Тебе показалось.
— Показалось? А Аппельта? Цэ ты спихнул?
Этот вопрос Матвиенко сказал все Петру. Василий догадывался, что он оказался там не случайно, и все произошедшее с Аппельтом и Руделем было его рук делом. Теплая волна окатила Петра: «Ну ты, Вася, и змей! Знал и столько молчал!»
И уже не таясь, он спросил:
— А ты как думаешь?
Василий хмыкнул и заявил:
— Ну, туда ему и дорога.
Петр рассмеялся и в тон ему заметил:
— Там, может, еще кого сплавим?
— А запросто.
— Ну, ты, Вася, даешь! Ох, как мне тебя не хватало! — воскликнул Петр и, не стесняясь своего порыва, стиснул его в своих объятиях.
Матвиенко тоже расчувствовался и с его дрожащих губ сорвалось:
— Петро, так ты свой?
— Свой! Свой! — повторял Петр.
И когда они овладели чувствами, Василий спросил:
— Та шо мэни робыть?
— Готовиться к выполнению задания.
— Якого?
— Гесса.
— Я-як? — опешил Василий.
— Самым добросовестным образом. В группу зачислят только пятерых. Ты должен попасть в их число.
— Понял. А шо потом?
— Не спеши, придет время, я все скажу, — закончил на том разговор Петр и отправился в штаб.
Следующие четыре дня они и еще шестеро диверсантов под командованием Бокка усилено готовились к выполнению задания. 17 декабря 1942 года Гесс без всяких объяснений отменил его, а сам укатил в поселок Абрау якобы с инспекцией. Острые языки по этому поводу злословили, что шеф заблудился в лабиринте подвалов знаменитого винзавода. В оставшееся до Рождества время в группе шел вяло текущий учебный процесс.
В отсутствие Гесса личный состав группы расслабился. В комнатах общежития и кабинетах штаба все чаще раздавались загадочные хлопки. Страсть капитана к зеленому змию оказалась заразительной. К рюмке стали прикладываться не только свободные от занятий инструктора, а и некоторые дежурные. Служба в группе в эти рождественские дни шла через пень-колоду. В какой-то момент в голову Петра пришла шальная мысль: вместо рождественского гуся подложить гитлеровцам большую свинью. Он поделился ею с Матвиенко, тот с ходу ее подержал. От мысли разбросать по городу листовки, в которых бы раскрывалось истинное назначение интендантского отдела, за ширмой которого скрывалась группа, они отказались. Слишком хлопотное это было дело.
— А если краской намалевать на стене, шо тут шпионская школа, — предложил Василий.
— Это мысль! — поддержал Петр, но, подумав, усомнился: — Рискованно, дежурный может заметить, да и времени у нас не хватит.
— Да, не пойдет. Так что же делать?
— Может, плакат повесить.
— Точно! Быстро и никто не заметит, — снова оживился Василий.
— Так и сделаем.
— А где столько бумаги и краски найти?
— Не проблема! — заверил Петр и подумал о начальнике типографии Николае Бойко.
У него он заказывал бланки красноармейских книжек, командировочных предписаний, госпитальных справок — в общем, все то, что потом служило абверовским агентам в качестве документов прикрытия.
— И когда мы будем давать рекламу гессовскому выводку? — торопил события Василий.
— На Рождество! — не задумываясь, назвал дату Петр.
— Точно! Пока гансы будут жрать своего гуся, мы подсунем им свинью.
— И еще какую!
— Надо такое написать, шоб Гесс сразу протрезвел!
— Напишем! — заверил Петр и тут же взялся за выполнение.
После обеда он выехал в типографию. Бойко был на месте и распекал наборщика. При появлении Петра его воинственно торчащие усы обвисли, и на лице появилась кислая улыбка.
— О, господин Петренко! — воскликнул он, но в его голосе не было энтузиазма.
— Здорово, Николай Пантелеевич, за что хлопца строгаешь? — бодро произнес Петр.
— Их не строгать, так вы же с меня три шкуры спустите.
— Так уж и три?
Бойко, смешавшись, ответил:
— По головке точно не погладите.
— Ладно, Пантелеич, я приехал не шкуру с тебя драть и не по головке гладить. Праздник на носу, нужна краска, плакатные перья и хорошая бумага.
— Чего-чего?! — Бойко не сразу понял, о чем идет речь.
— Ну там, разные штучки рисовать, писать.
— А-а-а, ясно, сейчас подберем.
— И такая, чтоб на дожде не смывало, — напомнил Петр.
— Сделаю, господин Петренко. Один момент, — засуетился Бойко и просеменил на склад.
Назад он возвратился с рулоном плотной бумаги, пачкой плакатных перьев и банками с краской.
Спустя час Петр был в группе. Все добытое в типографии они с Василием спрятали в гараже и, дождавшись вечера, приступили к осуществлению своего плана. После того как плакат был изготовлен, его положили в тайник. Теперь им оставалось запастись терпением и ждать наступления Рождества.
Его приход в группе был ознаменован торжественным утренним построением. После долгой речи Гесса, обещавшего скорую победу над большевиками, Шойрих организовал в столовой праздничный завтрак. На этот раз он не поскупился и выставил на стол семь фаршированных гусей и два десятка бутылок коньяка. Завтрак плавно перешел в обед, и к вечеру половина группы уже с трудом держалась на ногах.
Петр с Василием дождались наступления темноты и начали действовать. Погода им благоприятствовала. Пронизывающий декабрьский ветер шершавым языком поземки хлестал в лицо редким патрулям и тоскливо завывал в разрушенных печных трубах. Тусклый свет фонарей таял в кисельной пелене. Дежурный по группе, придвинувшись к печке, сонно клевал носом и не заметил, как две серые тени выскользнули за дверь. Наутро он, а вслед за ним мгновенно протрезвевший Гесс и жители города Краснодара увидели на фасаде штаба группы плакат, на нем черным по белому большими печатными буквами было написано:
«Здесь живут шпионы во главе с Гессом и прочими бандитами.
Вам не уйти от кары».
Шпионское гнездо абвера оказалось засвеченным. Скандал вышел грандиозный. Из Варшавы из штаба «Вали 1» в Краснодар прикатила специальная комиссия и приступила к расследованию. Злоумышленника она не нашла, но меры приняла решительные. Штаб группы перебазировался в неприметное одноэтажное здание по улице Седина. Часть агентов отправили в лагерь для военнопленных, а самого Гесса увезли «протрезвляться» в Варшаву. Исполнять обязанности начальника абвергруппы 102 поручили обер-лейтенанту Бруно Штайну.
