Мне надо было встретиться с Абдуллой, узнать, что у него за дела с Конкэнноном. Я съездил на Нул-базар, в мечеть Набила и во все остальные места, где обычно появлялся Абдулла. Злость не отпускала. Разбитые в кровь кулаки саднили. О вежливости я забыл.

– Где Абдулла? – спрашивал я снова и снова под рев мотоцикла.

Парни, закаленные в уличных боях, требовали к себе элементарного уважения, и мои наглые вопросы встречали ответной грубостью:

– Иди к черту, Лин! Может, тебе еще и пистолет показать, вдруг Абдулла в стволе спрятался?

– Да пошел ты! Я тебя спрашиваю, где Абдулла.

Друга я отыскал в шатре, среди суфийских певцов, исполнявших манкабат – песнопение в честь святого имама Али, которое занимало несколько часов. Исполнители передавали по кругу чиллум. Заметив меня, Абдулла встал и направился ко мне. На усыпанной гравием парковке мы встали у деревьев ограды.

– Салям алейкум, – сказал Абдулла, целуя меня в щеку.

– Ва алейкум салям. Что происходит? Ты что, с Конкэнноном на убийство ходил? И стрелял в ирландца, чтобы он никому не разболтал?

– Пойдем… – Абдулла хмуро потянул меня за руку.

Мы отошли к магнолии, что качала ветвями под легким ветерком, и уселись на валуны, служившие барьером для автомобилей. Из шатра раздавались суфийские напевы. На дереве хрипло закаркала ворона. Шатер украшали гирлянды фонариков – если муниципалитет давал разрешение, такие шатры стихийно возникали по вечерам, а с рассветом исчезали. Покой фестиваля духовных песнопений боялись нарушать даже самые отчаянные бандиты – поговаривали, что это навлечет проклятье на семь поколений родных и близких. Случается, что нас оберегают потомки, еще не рожденные на свет.

– Санджай лично, не от имени Компании, велел мне взять заказ со стороны, – начал Абдулла. – По-моему, у него были какие-то политические мотивы. В общем, он приказал мне убить одного бизнесмена.

Он умолк. Я не торопил его – день и без того выдался утомительный.

– Ирландец всем свои услуги предлагал, вот Санджай его и нанял, а меня отправил присматривать, чтобы все прошло как полагается.

Он снова помолчал.

– Только все вышло иначе, – вздохнул я.

– Да, в доме оказались жена и дочь. Они нас видели, могли опознать, но у меня рука не поднималась их убить.

– Ну да.

– Их убил Конкэннон. Я его не остановил, навлек на себя проклятие.

Абдулла, неуязвимый, несгибаемый Абдулла исчезал на глазах, как иногда исчезает любовь, высыпаясь песком из горсти.

– Ох, что ты натворил!

– Он им горло перерезал, – вздохнул Абдулла.

– Господи!

– Все газеты об этом писали, ты наверняка помнишь.

Ограбление, муж задушен, жена и дочь зарезаны… Я хорошо помнил это убийство.

– Я предупредил Конкэннона, что убью его при первой же встрече, – сказал Абдулла. – Я запретил ему иметь дело с Компанией. На мокрые дела Санджай стал нанимать велокиллеров.

– А почему ты мне об этом не рассказал? Ирландец же за мое убийство деньги сулил!

– Мне было стыдно.

– Стыдно?

Стыдно… Я знал, что такое стыд. Абдулла был моим братом, а братство не знает границ.

– Надо было мне сказать, Абдулла. Мы же братья!

– После такого постыдного поступка ты бы от меня отвернулся.

Судьба не только осуждает, но и заставляет стать судьей. Абдулла усадил в судейское кресло меня, преступника, сбежавшего из тюрьмы, вручил мне судейский молоток… Вот бы его самого этим молотком по лбу стукнуть…

– Надо было сказать…

– Знаю, – понурился он.

– Все, больше никаких секретов, – сказал я. – Вы с Дидье обожаете секреты.

– Больше никаких секретов, – повторил он.

– Поклянись!

– Клянусь.

– Отлично. А теперь смотри в оба. Я сегодня с Конкэнноном встречался, не знаю, отвяжется он или захочет отомстить.

– Ты без меня к нему пошел?

– Все обошлось. Мне помогли.

– Ты с ним разобрался?

– В общем, да. Не волнуйся, морду я ему раскровянил.

– Я тобой горжусь, – сказал Абдулла.

– Было бы чем гордиться, – вздохнул я. – Я не собирался в драку ввязываться, но с ним иначе нельзя, он другого не понимает.

– Пойдем в шатер? – предложил Абдулла. – Они до рассвета петь будут.

– Нет, спасибо за приглашение, но мне домой пора. Может быть, Карлу застану. До встречи, брат.

По Марин-драйв я вернулся в Город семи островов и отправился в гостиницу «Амритсар». Дорога и набережная были пустынны, от дремлющих особняков исходил покой.

Под фонарем на разделительной полосе сидел человек с гитарой. Олег. Я подъехал к нему:

– Ты что здесь делаешь?

– На гитаре играю, – радостно ответил он.

– Посреди дороги?

– Здесь прекрасная акустика, – с лучезарной улыбкой заявил Олег. – За спиной море, впереди дома. Ты умеешь играть? Может, дуэт составим?

Я сорвался с места, но у Нариман-пойнт развернулся и снова приехал на бульвар.

– Выпить хочешь? – крикнул я Олегу, перекрывая шум мотора.

– С тобой? – недоверчиво уточнил русский.

Я снова доехал до Нариман-Пойнт и вернулся.

– Да, хочу! – сказал Олег.

– Тогда садись, черт возьми!

– А можно я за руль сяду?

– Размечтался! Я свой байк в чужие руки не отдаю.

– Ладно, – сказал он, усаживаясь у меня за спиной и пристраивая гитару сбоку. – Главное, границы вовремя очертить.

– Держись покрепче.

– С кем драться будем?

– Ни с кем.

– А друг с другом?

– Ну-ка слезай!

– Я к тому, что с тобой я драться буду только на трезвую голову, иначе нечестно получится.

– Да пошел ты!

– Русские всегда честно дерутся.

– Еще раз услышу слово «русский», на дорогу столкну.

– Но я же русский!

– Лучше говори – слово на букву «эр».

– Ладно. Мы, люди на букву «эр», вообще понятливые.

По дороге отличное настроение вернулось – ехать с Олегом было приятно. Едва мы поднялись ко мне в номер, как соседняя дверь распахнулась и на пороге появилась Карла, в вечернем платье без рукавов и в высоких кроссовках. Волосы, собранные в тугой узел, скрепляла заколка из рыбьей кости, украшенная кольцом со сверкающим камнем.

– Ого! – воскликнул Олег, заметив в распахнутой двери обстановку бедуинского шатра.

– Карла, познакомься, это Олег, русский писатель и вообще хороший человек. В стесненных обстоятельствах. Олег, это Карла.

Карла, склонив голову набок, как женщина в доме Туарега, придирчиво оглядела меня с головы до ног. Что-то было не так. Она посмотрела на Олега и улыбнулась:

– В стесненных обстоятельствах?

– Карла… какое прекрасное имя, – сказал Олег, целуя ей руку. – У меня есть возлюбленная, я ласково зову ее Карлуша. Для меня большая честь с вами познакомиться. Между прочим, ваш друг обещал меня прирезать, если я попытаюсь с вами флиртовать.

– Да неужели? – улыбнулась Карла.

– Послушай, мы, вообще-то, собирались напиться у меня в номере, а то ночь выдалась тяжелая. Может, составишь нам компанию?

– Это приказ или приглашение?

– Карла…

– А что, правильный вопрос, – вмешался Олег.

Я укоризненно посмотрел на него и попытался объяснить:

– Я имел в виду…

– Нет, спасибо. – Карла выключила свет в номере, захлопнула дверь, закрыла ее на бесчисленные замки и повернулась к Олегу. – Между прочим, у меня есть для тебя встречное предложение.

– Какое?

– Нам нужны сыщики.

– Сыщики?

– Олег, давай напьемся до беспамятства, – сказал я.

– В соседнем номере – наше детективное агентство, – пояснила Карла. – Нам нужны люди понятливые и сообразительные. Ты ведь понятливый?

– Иногда, – ответил Олег. – А почему вы так решили?

– Иначе он бы тебя мне не представил, – сказала Карла, кивая на меня. – Ну что, согласен?

– Если я соглашусь, ты меня не прирежешь? – озабоченно спросил меня Олег.

– Нет, не прирежет, – пообещала Карла.

Он оценивающе взглянул на нее:

– Здорово! В один и тот же день меня дважды уволили и дважды взяли на работу. Похоже, я в этом городе разбогатею. Когда начинать?

– В десять утра. Не забудь рубашку сменить.

Олег одарил ее очаровательной улыбкой. Карла улыбнулась в ответ. Мне захотелось удавить Олега чистой рубашкой.

– Ладно, тогда до свидания, – сказал я и потянулся к ней, надеясь обнять, поцеловать и вдохнуть родной аромат океана.

Она коснулась моей груди и легонько отстранилась.

– Олег, открывай дверь! – сказал я, швырнув ему ключи.

Он открыл дверь и ахнул:

– Ну и минимализм! Прямо как у Солженицына.

– Карла, что случилось? – спросил я, как только мы остались наедине.

Она глядела на меня, как на смутно знакомый лабиринт, вспоминая, как оттуда выбраться.

– Я на пару недель уезжаю.

– Куда?

– Так и знала, что ты об этом спросишь. Очаровательное качество, но слегка раздражает.

– Не уходи от ответа. Куда ты уезжаешь?

– Тебе совершенно незачем это знать.

– Нет, есть зачем. Я должен знать, где дверь выламывать в случае чего.

Она рассмеялась. Вот так всегда: я говорю серьезно, а люди смеются.

– Поживу у Кавиты, – наконец ответила она.

– Какого черта? – выпалил я, не подумав.

Она вопросительно склонила голову набок:

– Ты ревнуешь, Шантарам?

На самом деле я не ревновал ее к Кавите – тогда меня гораздо больше беспокоил Олег, – но я слишком хорошо помнил резкую отповедь журналистки и не хотел, чтобы Карла уходила к женщине, которая меня ненавидит. Я не стал рассказывать Карле о нашем разговоре с Кавитой, хотя теперь понимаю, что это следовало сделать.

– Мадам Жу подстерегла меня в темном переулке и велела отстать от Кавиты. Может, тебе не стоит к ней переезжать? – спросил я.

– Чего ты от меня добиваешься? – возмутилась Карла.

– Я хочу стать для тебя близким человеком, а ты мне это запрещаешь. Я устал от твоих игр. Не мучай меня! Либо скажи, чтобы я оставил тебя в покое, либо прими мою любовь как есть. Всю, без остатка.

Задетая моими словами, Карла не смогла скрыть потрясения.

– Если помнишь, я просила тебя мне довериться, но предупреждала, что это будет непросто.

– Карла, не уезжай!

– Я поживу у Кавиты, – отвернувшись, сказала она и стала спускаться по лестнице.

Я ворвался в номер и выглянул в окно: на стоянке у кинотеатра Карла садилась в такси.

– Плохи твои дела, брат, – сказал Олег. – И водка у тебя паршивая. А вот ром ничего, пить можно.

– Я сначала себя в порядок приведу, приму душ. Располагайся, чувствуй себя как дома.

– Ладно, – кивнул он, обводя взглядом скромно обставленную комнату с паркетным полом, натертым до зеркального блеска, как крышка гроба.

В ванной я включил воду. Душ фыркал и плевался – воду доставляли в гостиницу цистернами и переливали в баки на чердаке, поэтому ее приходилось экономить. Я то включал, то выключал душ, а потом воспоминания о встрече с Конкэнноном накатили с такой остротой, что меня пробила дрожь. Я встал под целительные струи.

В созданном нами мире и мужчины и женщины сотканы из лжи. Женщина всегда больше навязанного ей идеала, а мужчина всегда больше возложенного на него долга. Мужчины сочувствуют, женщины возглавляют армии. Мужчины воспитывают детей, женщины исследуют вселенную. Нас определяет не что-то одно, мы – странные версии друг друга. Иногда мужчины плачут в ванной.

Я долго смывал с лица чувства. Потом, пока Олег принимал душ, я задумчиво вычистил пистолет и спрятал его в прикроватном тайнике.

– Мыло у тебя паршивое, – заявил Олег. – Я тебе достану мыла на букву «эр», оно до блеска все отчищает.

– Я блестеть не люблю, – ответил я. – Меня вполне устраивает мое мыло.

Мы с ним по очереди отпивали из горлышка, передавая друг другу бутылку.

– Кстати, на тебе моя футболка, – заметил я.

– Ага. Надеюсь, ты не возражаешь, что я ее позаимствовал? А то я в своей целую геологическую эпоху проходил.

– Ничего, у меня еще одна есть.

– Да, я видел. Там еще две пары джинсов. У тебя вообще вещей немного. Слушай, а джинсы ты мне не ссудишь? Кстати, ничего, если я их подверну? Мне так больше нравится.

– Да подворачивай, мне без разницы. Заодно улыбку сверни, а то мне спьяну не по себе становится.

– Понял, улыбку сверну. Мы, люди на букву «эр», легко адаптируемся в любой ситуации. А музыка у тебя есть?

– Я писатель, мне без музыки нельзя.

Я подсоединил плеер к старым болливудским колонкам, которые превращали все звуки в шум океана, в песни китов из безвоздушного пространства.

– И система у тебя паршивая, – сказал Олег.

– Критикан ты, – вздохнул я.

– Да я просто в уме список составляю, хочу тебе что-нибудь получше подарить.

– Что тебе поставить?

– У тебя Clash есть?

Я поставил альбом «Combat Rock», и Олег схватил гитару.

– Переключи на последнюю вещь, я аккорды знаю, – попросил он. – Давай вместе сыграем?

В бомбейском гостиничном номере зазвучала акустическая русско-австралийско-индийская версия «Death is a Star». Мы повторяли ее много раз, пока не стало выходить более или менее прилично, и развеселились, как дети. Моя гитара покрылась пятнами – кровоточили кулаки, разбитые в драке с Конкэнноном.

Мы так упились, что больше играть не могли, но нам было все равно. Внезапно в номере возник курьер в рубашке хаки и протянул мне записку.

– Ты откуда взялся? – спросил я, пьяно щурясь.

– Снаружи, сэр.

– А, тогда ладно. Что тебе надо?

– У меня для вас записка, сэр.

– Я записок не люблю.

– Сэр, у меня служба такая – записки передавать.

– А, тогда ладно. Сколько я тебе должен?

Я расплатился и сел на пол, разглядывая записку. Ей не хотелось, чтобы ее читали. Англичане утверждают, что отсутствие новостей – хорошая новость. Немцы говорят, что отсутствие новостей – не плохая новость. Мне больше нравится немецкий подход. Мне всегда почему-то хочется разорвать записку не читая, не важно, от кого она. Иногда я так и делаю. Может быть, в этом мое спасение, а может – проклятие. Однако записку я все-таки прочел, надеясь, что она от Карлы. Записка оказалась от Джорджа Близнеца.

Я не понял, что это просьба о помощи. Мне показалось, что от записки веет надеждой. Я швырнул листок на стол, поставил диск с регги, и мы с Олегом пустились в пляс. По-моему, улыбчивый русский танцевал просто так, за компанию, а может быть, и ему хотелось избавиться от негативной энергии. Я вспоминал драку с Конкэнноном и в танце искал отпущения грехов, сожалея о победе над врагом.

Луна, наша одинокая сестра, отфильтровывает боль и жар солнца, возвращает нам его чистый, ясный свет. Мы с Олегом танцевали на балконе, в холодном лунном сиянии, пели, орали и смеялись, смиряясь с нашими деяниями и утратами. Луна милостиво взирала на двух глупцов и заливала нас лучами солнца, отраженными каменным зеркалом в небесах.