В «Тадж» я пришел слишком рано. У подъезда из лимузинов выходили кинозвезды, приехавшие на банкет в честь нового фильма. Я припарковал байк под пальмами напротив гостиницы и ждал, пока время медлительной улиткой не доползет до восьми – назначенного Карлой часа.

Сквозь широкие двери гостиничного вестибюля было видно, как у стенда спонсоров знаменитости позировали для снимков на фоне названий фирм, оплативших секунды и минуты рекламного времени. Вспышка, еще одна, повернитесь направо, теперь налево – почетных гостей фотографировали, как арестованных преступников для полицейского досье.

Наконец поток лимузинов схлынул, репортеры разбежались в поисках других новостей, стенд спонсоров разобрали. Просторный вестибюль, где не один десяток лет дождливыми вечерами индийские мыслители обсуждали с единомышленниками и противниками свои великие идеи, опустел и приобрел деловитый вид.

Ничего страшного, что я прибыл слишком рано. Я направился к заднему ходу, где стоял знакомый охранник, взошел по широким ступеням к номеру Карлы, постучал. Она распахнула дверь.

Карла, босоногая, в черном шелковом комбинезоне без рукавов, с застежкой-молнией впереди, собрала волосы в пучок на шее и скрепила тонким серебряным ножичком для разрезания писем. Дамасский клинок в волосах – в этом вся Карла.

– Ты рано, – сказала она на пороге, не приглашая меня войти.

– Я всегда или рано, или поздно.

– Весьма подходящая способность для такого, как ты. Так и будешь на пороге стоять?

– Спасибо, я войду.

– Риш! – позвала она, оборачиваясь. – Мы закончили.

Риш, один из Лизиных партнеров по галерее, подбежал к двери.

– Ох, Лин, такое несчастье, – вздохнул он, обеими руками сжимая мне ладонь. – Лиза… Я вне себя от горя.

Он протиснулся между нами и поспешил к выходу по коридору. По очень длинному коридору.

– Лишь глупец станет горевать так, что выйдет из себя, – заметила Карла. – Входи, Шантарам. День сегодня бесконечный. – Она прошла в гостиную и уселась на банкетку у окна. – Смешай мне коктейль, пожалуйста. Ненавижу смешивать коктейли.

Я закрыл дверь и запер ее на замок.

– Что тебе налить?

– «Счастливую Мэри».

– «Счастливую Мэри»? Это что?

– То же самое, что «кровавая Мэри», только без красных частичек. И лед. Побольше льда.

Приготовив коктейль, я отнес бокалы к окну и сел рядом с Карлой.

– За что пьем? – спросила она.

– За сбежавших в гневе? – предложил я.

Она рассмеялась:

– Давай лучше выпьем за прошлое, Шантарам.

– За павших друзей.

– За павших друзей, – согласно кивнула она, чокнулась со мной, сделала большой глоток и отставила бокал. – Слушай, тебе надо успокоиться.

– Я вполне спокоен.

– Не ври. Я только что сделала тебе четыре намека – глупцы, счастье, кровь и лед, – а ты ни на один не отреагировал. На тебя это не похоже. На нас с тобой это не похоже.

– На нас с тобой?

Она с улыбкой наблюдала, как я осмысливаю услышанное, а потом спросила:

– Почему тебе так хочется узнать, кто дал Лизе рогипнол?

– А тебе не хочется?

Она снова взяла бокал, задумчиво посмотрела на него, сделала еще один большой глоток и перевела взгляд на меня:

– Если я или ты узнаем, кто это сделал, мне наверняка захочется его убить. За такое всегда хочется убить. Ты к этому готов?

– Карла, я должен знать, что случилось с Лизой. Она этого заслуживает.

Она оперлась ладонями о колени, резко выдохнула, встала и подошла к письменному столу, где вытащила из сумочки латунный портсигар, такой же как у Дидье. Потом, не оборачиваясь, закурила косяк.

– А я-то надеялась, что сегодня мне это не понадобится, – пробормотала она между затяжками.

Я глядел на силуэт, окутанный черным шелком, и во мне стонала любовь.

– Либо это, – продолжила Карла, по-прежнему не оборачиваясь, – либо бутылкой по голове.

– Ты о чем?

Она затушила окурок, извлекла из портсигара еще пару косяков, вернула портсигар в сумочку и подошла к банкетке.

– Вот, догоняй, – велела Карла, протягивая мне самокрутку.

– Мне и так хорошо.

– Иди к черту, Шантарам. Кури уже.

– Ладно…

Я затянулся. Всякий раз, как я порывался что-то сказать, она снова подталкивала ко мне косяк. Наконец я улучил минутку и произнес:

– Знаешь, ты меня сегодня дважды к черту послала.

– Так пошли и ты меня, если тебе от этого станет легче.

– Нет, я…

– Давай не стесняйся. Тебе точно станет легче. Скажи: «Иди к черту, Карла». Скажи: «Не доводи меня, Карла». Ну, вперед. Говори. «Иди…» – ну?

Я поглядел на нее и ответил:

– Не могу.

– А ты попробуй.

– Как сказать заре: «Иди к черту»? Как сказать такое галактике?

Она улыбнулась, но во взгляде сквозил гнев. Я не понимал, что она замышляет.

– Послушай, давай начистоту, – сказал я. – Я хочу выяснить, что случилось с Лизой. Мне хочется во всем разобраться – и ради Лизы, и ради нас. Понимаешь? Надо решить…

– От решения до мщения тропинка обрывистая, – ответила она. – С обрыва многие срывались.

– Я срываться не собираюсь.

– Я все о тебе знаю, Лин, – рассмеялась она.

– Все?

– Практически.

– Точно знаешь?

– Проверь, – мурлыкнула она.

Я улыбнулся, но внезапно сообразил, что она не шутит.

– Ты серьезно?

– Кури свою траву.

Я затянулся.

– Любимый цвет: голубой с зеленью, цвет листьев на фоне неба.

– Черт, и правда ведь, – признал я. – А любимое время года?

– Муссон, сезон дождей.

– Любимый…

– Голливудский фильм – «Касабланка», любимый болливудский фильм – «Узник любви», любимая еда – мороженое-джелато, любимая песня на хинди – «Этот мир и эти люди» из фильма «Разочарование», любимый мотоцикл… тот, на котором ты сейчас ездишь, да благословят его боги, любимые духи́…

– Твои, – вздохнул я, в отчаянии вскидывая руки. – Мои любимые духи́ – твои. Сдаюсь. Ты победила.

– Разумеется. Я рождена для тебя, а ты – для меня. Мы с тобой это знаем.

Ветер с моря ворвался в комнату, зашуршал прозрачными шелковыми занавесками. Внезапно я вспомнил, что давным-давно приходил сюда в номер по соседству, к Лизе.

Неужели я сошел с ума? Или просто сглупил, зря не сказал Карле правду? Я не понимал ее отношений с Ранджитом, а жизнь зажала в кулак и не позволяла отпустить на волю ни воспоминания о живой Лизе, ни мысли о ее смерти. Я не желал быть с Карлой, увенчанный горем. Мне хотелось освободиться от прошлого, принадлежать только ей. Но сейчас это невозможно – и еще долго будет невозможно.

– Лиза была… – начал я.

– Заткнись.

Я заткнулся. Карла прикурила еще один косяк и передала мне, потом подошла к бару, схватила пригоршню кубиков льда, наполнила ими бокал.

– Сначала кладешь лед, – сказала она, медленно наливая водку поверх льда, – а потом осторожно, сосредоточенно добавляешь «счастливую Мэри». – Она пригубила водку и вздохнула. – Ах, вот теперь отлично! – И рассеянно добавила, глядя в потолок: – День сегодня бесконечный.

– Карла, что случилось у вас с Ранджитом?

Она обратила на меня взор разгневанной богини. Сердце в груди заледенело. Карла была великолепна.

– Ну что я такого сказал?

Она оскалила зубы и процедила:

– А, наконец-то ты соизволил выглянуть из-под покровов скорби и осведомиться о моих делах? Вот из-за этого, Лин, мне и хочется тебя послать ко всем чертям.

– Погоди, я не расспрашивал тебя о Ранджите и о том, почему ты от него ушла, потому что считал причину очевидной. Ранджит – редкий мудак. Что именно между вами произошло? Он тебе угрожал?

Она холодно рассмеялась, поставила бокал на стол и подошла ко мне:

– Встань, Шантарам.

Я встал. Кончиками пальцев она коснулась пояса моих джинсов, потянула за ремень к себе.

– Иногда я просто не представляю, что с тобой делать, – без улыбки сказала она.

Я хотел ей объяснить, что со мной делать, но не успел – она толкнула меня на банкетку и села рядом.

– Для меня Лиза умерла неделю назад, – сказала она. – А для тебя это случилось вчера. Я понимаю. Мы все это понимаем. А тебя бесит, что мы вроде бы не соображаем, как это для тебя важно.

– Совершенно верно.

– Заткнись. Поцелуй меня.

– Что?

– Поцелуй меня. – Она обняла меня за шею, нежно поцеловала и снова оттолкнула. – Послушай, дело не в Ранджите и не в Лизе. Я понимаю, что душевно ты еще не готов ее отпустить, потому что я тебя знаю и люблю. Вот поэтому…

– Ты меня любишь?

– Я только что это сказала. Я рождена для тебя, а ты – для меня. Я знаю это с тех самых пор, как снова увидела тебя на горе.

– Я…

– Мне известны и все твои слабости. Кое-какие слабости у нас с тобой совпадают, а это очень хорошо для нашей близости. Но я…

– Для нашей близости?

– Шантарам, а о чем мы сейчас говорим, если не о нас?

– Я…

– Так вот, о твоих слабостях. Надо…

– Ты – моя единственная слабость, Карла.

– Я – твоя сила. А сейчас, похоже, я – бóльшая часть твоей силы. Твоя слабость заключается в том, что ты терзаешь себя виной и стыдом, покрываешь позором. Я думала, ты это перерастешь, но…

– Ну, я…

– Да, определенного успеха ты добился, – оборвала она меня, предостерегающе воздев руку. – В этом нет никаких сомнений. Увы, до окончательного результата еще далеко. Твоя самооценка оставляет желать лучшего…

– Да уж какая есть.

– Очень смешно, ха-ха. Однако самооценка – не самое страшное, пустяки. Это можно поправить. Вот я, к примеру, убить кое-кого готова. Совершенства не бывает. Пойми, Лиза умерла, и никакое самобичевание ее не возродит, иначе я сама бы тебя выпорола. Впрочем, может, и выпорю, если не прекратишь себя терзать.

– Погоди, я за тобой не поспеваю.

– Отпусти Лизу. Забудь о ней. Во всяком случае, со мной. Я сказала, что люблю тебя, – я никогда и никому этого не говорила. Если бы ты не терзался виной, ты бы отреагировал иначе.

Я поцеловал ее изо всех сил, вложив в поцелуй всю свою сущность, все свои желания.

– Вот так-то лучше. – Она легонько меня оттолкнула. – Любовника я могу и подождать, но для этого мне нужен рядом друг. Сейчас слишком много всего происходит. Тебе пора во всем разобраться и кое-что принять на веру. Доверься мне, потому что рассказать я тебе пока ничего не могу.

– Почему?

– Вот поэтому и не могу, – улыбнулась она. – Ты слишком любопытный – и верный. Пока я все не улажу, обо мне будут говорить всякое, по большей части дурное. Поэтому просто доверься мне.

Говорила она совершенно искренне, в ее словах не было ни подвоха, ни лукавства. Это прельщало и пугало одновременно. «Представь, что вот так – каждый день», – завороженно подумал я.

Она схватила меня за рубаху и притянула к себе.

– Погляди мне в глаза и скажи, что ты меня понял, – потребовала она. – Я тебя люблю, но мне сейчас не до трагедий. Скажи мне, что ты все понял.

– Я понял, – ответил я, погружаясь в зеленую глубину ее глаз, в манящую бездонную лагуну.

– Прекрасно. А теперь убирайся.

– Ты что, серьезно? – недоуменно спросил я.

Голова кружилась.

– Серьезнее некуда.

– Но я…

Мы подошли к двери, и Карла вытолкнула меня в коридор – ни поцелуя, ни рукопожатия. Дверь захлопнулась, и я остался в одиночестве в гостиничном коридоре, облицованном мраморными плитами.

Что произошло? Все не так. Не так.

Я бросился к номеру и постучал в дверь. Карла открыла сразу же.

– Послушай, – сбивчиво зачастил я. – Ты… Я… С нашей первой встречи я… Как только я…

– Как только мы с тобой столкнулись на улице, – продолжила она, прислонясь к дверному косяку. – А ты улыбался и едва не попал под автобус. Ты улыбался какому-то мальчишке, а у твоих ног бежал пес. Ты знаешь, что такое Таро?

– Китайская мафия?

Она счастливо рассмеялась, будто прозвенел храмовый гонг.

– Свет вспыхнул в тот самый миг, как я выдернула тебя из-под колес автобуса и посмотрела тебе в глаза. А время…

– Остановилось, – продолжил я. – Секунды стали долгими-долгими, и это продолжалось…

– Несколько дней. – Карла выпрямилась и в упор взглянула на меня. – Лин, я не хочу впутывать тебя в свои дела. Просто будь со мной рядом и доверься мне. Ясно?

– Любимый цвет – кроваво-красный, – начал я, жестом поставив галочку в воображаемом списке.

Она снова оперлась на дверной косяк, понимающе улыбнулась:

– Любимое время года – зима. В Базеле. Любимый фильм – «Ки-Ларго», любимая еда – стейк на гриле, любимая песня – «Интернационал»… Мотоциклы ты еще не полюбила, поэтому любимый автомобиль – «шевроле-камаро», модель шестьдесят седьмого года, матово-черный, с кроваво-красной обивкой салона…

Она меня поцеловала. Я закрыл глаза. Свет вспыхнул, накатил угасающими волнами, исчез, растворился под миром. Любовь – поток, бегущий к океану. Любовь, как Время, ищет смысл. Любовь – как все сущее.

– Прекрати! – Она оттолкнула меня, утерла губы тыльной стороной ладони, уничтожая океан.

Я хотел что-то сказать, но Карла хлестнула меня по щеке и сказала:

– Постарайся выжить. Мне хочется это повторить.

– Поцелуй или пощечину?

– И то и другое. Может быть, в ином порядке.

Она захлопнула дверь у меня перед носом.

Любовь. Любовь – гулкое мраморное эхо в пустынном гостиничном коридоре.

В вестибюле меня ждал Дидье.

– Я надеялся, что ты останешься у Карлы на ночь, – сказал он.

Я поглядел на него.

– Видишь ли, у меня опасные новости, – объяснил он. – Я узнал, где именно Конкэннон барыжит дурью.

Судя по всему, вечер удался. И настроение у меня было подходящее.

– Твоим сведениям можно верить?

– Его видели там сегодня, в три часа пополудни.

– Где?

– В особняке, принадлежащем «скорпионам».

– На Марин-Лайнз-роуд?

– Да. А ты откуда знаешь?

– После того как люди Вишну меня избили, я за ними проследил. Они там часто собираются.

– И что ты намерен делать?

– Постучать в дверь.

– Гранатой? – задумчиво спросил Дидье.

– Нет. Позвони Вишну и скажи, что я приду к нему в гости в десять вечера.

– С чего ты взял, что у меня есть номер его телефона?

– Дидье… – укоризненно вздохнул я.

– Ладно-ладно. У Дидье есть все номера телефонов. Но так ли уж необходимо соваться в львиное логово?

– Вишну захочет поговорить. Он вообще человек разговорчивый.

– Слушай, только без обид… А он захочет с тобой разговаривать?

– Я ушел от Санджая и остался жив. Вишну очень захочет со мной побеседовать.

– Ладно, я позвоню, – вздохнул Дидье и вернулся в гостиницу.

Я махнул швейцару-сикху, и тот подошел к мотоциклу.

– Чем могу служить, баба? – спросил он, приветственно протягивая руку.

Я, как обычно, вложил ему в ладонь несколько купюр:

– Это для всех, раздай после смены.

– Благодарю вас, баба. Сегодня в гостинице несколько вечеринок со знаменитостями, но чаевых от них мы не ждем. Еще будут пожелания?

– Присмотри за мисс Карлой. Если услышишь что-нибудь интересное, дай мне знать. Я остановился в «Амритсаре».

– Тхик, – согласно кивнул он и поспешил к дверям.

Вернулся Дидье, задумчивый, будто рыбак, разглядывающий грозовые тучи.

– Все устроено, – сказал он. – Вишну тебя ждет. Времени мало. Надо запастись оружием и патронами. – Он огляделся в поисках такси.

– Дидье, я оружия не возьму. А ты со мной не поедешь.

– Лин! – Он топнул ногой. – Если ты лишишь меня этого приключения, я оплюю твою могилу. Слово Дидье – кремень.

– Мою могилу? А если ты первым умрешь?

– Оплюю и станцую на ней, как Нуриев.

– Ты станцуешь на моей могиле?

– Как Нуриев.

– Ладно, поехали со мной.

– Может, кого-нибудь еще позвать?

– Какой дурак с нами пойдет? – спросил я, заводя мотоцикл.

– Тоже верно, – согласился он, не прекращая искать такси взглядом.

– Садись!

– Куда?

– На байк, Дидье. Если придется уносить ноги, на такси надеяться бесполезно. Садись!

– Лин, ты же знаешь, мне мотоциклы на нервы действуют.

– Садись, Дидье.

– Если бы автомобили заваливались, когда из них выходишь, я бы и в них не ездил. Так что мой невроз подтверждают законы физики.

– Нет у тебя никакого невроза. Ты просто мотоциклов боишься. У тебя мотофобия.

– Правда? – заинтересованно спросил он.

– Абсолютная правда.

– Мотофобия? Ты точно знаешь?

– Точно. И ничего стыдного в этом нет. У многих моих знакомых тоже мотофобия. Между прочим, это лечится.

– Да?

– Садись, Дидье.