В Бомбей я прилетел поздно ночью, но «Леопольд» был еще открыт, и Дидье наверняка сидел там. Мне требовалась информация. Худощавый связной в аэропорту велел прежде всего встретиться с людьми Санджая. Это было странно. Обычно я встречался с Санджаем через сутки после возвращения с задания во избежание слежки – он всегда на этом настаивал. Однако на этот раз задание было необычным. Я ничего не понимал, поэтому хотел, чтобы Дидье рассказал обо всем, что случилось за время моего отсутствия. А еще надо было узнать, где сейчас живет Лиза.

Дидье мне все рассказал, но не в «Леопольде».

В тревожном молчании мы сели в такси. На каждый вопрос Дидье отвечал поднятием ладони. Мы вышли из такси на набережной, с видом на мечеть Хаджи Али.

– Лиза умерла, – сказал Дидье под шум ветра с океана. – От передоза.

– Чего? Ты вообще о чем?

– Ее больше нет. Умерла.

– От передоза? Какого еще передоза?

– Рогипнол, – печально ответил он.

– Не может быть.

«Неужели она умерла, а я ничего не ощутил? – думал я. – Ничего не почувствовал?»

– Увы.

Грудь пронзили осколки потерянного времени, обрывки несказанных слов, призраки несделанных дел, растраченные понапрасну мгновения, упущенные ласки. Она умерла без меня.

– Неправда!

– Правда, Лин. Горькая правда.

Колени у меня задрожали – то ли от напряжения, то ли от слабости. Мир без Лизы. Дидье обнял меня за плечи. Мы прислонились к парапету набережной.

Силы покинули меня. Атомы любви оторвались от ядра, потому что мир вращался слишком быстро и не мог их удержать. Небо спряталось за черным плащом облаков, отражения городских огней на воде стали слезами океана. Во мне что-то умирало, а что-то – некий призрак или дух – высвобождалось.

Я прерывисто вздохнул, стараясь замедлить бешеное биение сердца, и повернулся к другу:

– А ее родители…

– Приезжали. Очень милые люди.

– Ты с ними говорил?

– Да, и они со мной тоже – пока не узнали, что я дружен не только с Лизой, но и с тобой. Прости, Лин, но они считают, что в ее смерти виноват ты.

– Я?

– Ради тебя, ради вас с Лизой я говорил с ними о тебе, но они мне не поверили. Они с тобой незнакомы, поэтому им легче винить неизвестного, чем признать правду. Они вчера уехали, тело увезли. Бедная, милая Лиза…

– Умерла? Тело увезли?

– Да, Лин. Да. Такое горе… Я сам не верю…

Автомобили роились у светофоров, широкий бульвар то пустел, то заполнялся машинами. На набережной сидели парочки и семьи, разглядывали мечеть Хаджи Али, сияющий чертог духа в безбрежном океане.

– Расскажи мне, что произошло.

– Может, не стоит пока, дружище? Давай сначала напьемся.

– Нет, рассказывай.

– Для этого мне нужно напиться.

– Дидье, не тяни.

– Знаешь, я ее тоже любил, – сказал он, отхлебнув из фляжки. – Мне тут трудно было без тебя.

Он спрятал фляжку в карман, раскрыл латунный портсигар, взял косяк, раскурил, затянулся и передал мне.

– Нет, спасибо.

– Может, передумаешь? – изумленно спросил он.

– Нет, не передумаю. Мне… терпимо. Рассказывай, что произошло.

– Через день после твоего отъезда я…

– Через день после моего отъезда? Пять дней назад?

– Лин, я пытался с тобой связаться. Из людей Санджая слова не вытянешь, Абдуллу я не нашел. По-моему, он еще ничего не знает.

«Абдулла, где ты?» – с горечью подумал я и вздохнул:

– Он расстроится. Они с Лизой всегда ладили.

– Да, я помню. Она была ему ракхи-сестрой.

– Правда? Я и не знал. Ни она, ни он мне об этом не говорили.

Священная нить ракхи, повязанная девушкой на запястье юноши, скрепляет их родственными отношениями. Получив такой браслет, юноша становится названым братом и должен всегда защищать честь сестры. Этот браслет – символ чистоты и тесной связи между ними.

– Я тоже был ее ракхи-братом, Лин.

– С каких это пор?

Я не знал, что Лиза совершила обряд ракхибандхан и избрала назваными братьями Абдуллу и Дидье.

– В ее смерти виновен я, – тихо произнес Дидье. – Я ее не сберег.

Он сделал глубокую затяжку, сморгнул слезы и, посмотрев на меня, хотел еще что-то добавить, но отвернулся, едва наши взгляды встретились. Мы оба знали, что он прав: я оставил Лизу на его попечение и он обещал ее оберегать.

Уличный метельщик прошуршал по набережной, поглядел на меня и дружелюбно кивнул, размеренно взмахивая метлой в такт неспешным шагам.

– Она меня обманула, – сказал Дидье. – Я ей доверял, а она меня вокруг пальца обвела.

– Продолжай.

– Мы устроили вечер французского кино, я сам выбрал хорошие фильмы, думал, ей понравятся. А она вдруг заявила, что у нее голова болит, ушла спать, попросила меня сходить в аптеку за лекарством. Я вернулся, а она сбежала. Записку оставила, что ушла на вечеринку и вернется к утру. – Он вздохнул, покачал головой. По щекам покатились слезы.

– На какую вечеринку?

– Уже потом я узнал, что в честь каких-то болливудских звезд вечеринку в Бандре устроили. Ты же знаешь, в Джуху и в Бандре каждый день вечеринки до утра. Вот я и решил, что Лиза вернется на рассвете, всю ночь не спал вместе с Близнецом – ну, он же вообще не спит. Думал, она мне позвонит. Всех предупредил, даже твоего сторожа.

– И что с того, Дидье? Ты обещал мне за ней присматривать, а она умерла. Не понимаю, как это произошло.

– Лин, ты вправе меня винить.

«Ох, кто мне дал право кого-то винить?» – подумал я. Лиза и меня частенько обманывала, сбегала. Бывало, я понятия не имел, где она и чем занимается.

– Ладно, это все пустое. Я понимаю. Лиза кого хочешь может… могла обмануть. Ты ни в чем не виноват. Рассказывай, что дальше было.

– Ну, я оставил ей сообщение и пошел в «Махеш», в покер играть. С Джорджем Близнецом. Лиза умирала, а я в карты играл. Мне посыльный принес записку, что Лизу нашли. От горя я чуть с ума не сошел.

– А потом?

– Ну, вскрытие показало…

Вскрытие… Тело Лизы разрезали, извлекли внутренние органы… «Не думай об этом. Не представляй!»

– Вскрытие?

– В общем, ужасно, – вздохнул Дидье. – В протоколе вскрытия говорится, что она умерла от сильной дозы транквилизаторов. В одиночестве.

– От рогипнола?

– Да, – кивнул Дидье и недоуменно наморщил лоб. – Может, она рогипнолом баловалась?

– Нет, никогда. Я вообще ничего не понимаю. Мы с ней транквилизаторы ненавидели, она никогда их не употребляла. И знакомых своих отговаривала.

– Сначала в полиции решили, что это самоубийство. Что она специально приняла большую дозу, чтобы наверняка.

– Самоубийство?! Не может быть. Она любит жизнь…

– Любила, Лин. Она умерла.

Рассудок не желал примиряться со смертью. В ушах все еще звенел шаловливый смех Лизы.

– Уберечь я ее не уберег, – сокрушенно сказал Дидье, – но договорился, чтобы в полицейском протоколе самоубийство не значилось. Причиной смерти указан несчастный случай, передозировка рогипнола. Пришлось Дилипу-Молнии взятку дать. Здешним полицейским впору банк открывать, я бы с удовольствием акционером стал.

– А кто тело нашел? Сторож?

– Нет. Тело обнаружила Карла.

– Карла?!

– Вроде бы они с Лизой договорились встретиться у тебя дома. Карла пришла, а дверь нараспашку, и Лиза… В общем, Карла позвала сторожа, тот позвонил в «скорую», потом в полицию…

– Карла?!

Тайный шепот волн перехлестывал через парапет, заливал мостовую. Земля под ногами дрожала.

– Да. Ей трудно пришлось, но она все выдержала. Стойкая она. Несгибаемая.

– Ты о чем?

– В полиции ее допрашивали… с пристрастием. Я ей советовал на время уехать из города, но она наотрез отказалась. И родителям Лизы помогла…

– Ты когда с ней последний раз виделся?

– Вчера. На поминальной службе в Афганской мемориальной церкви.

– На поминальной службе? Так тело же родители увезли…

– Да. Карла все устроила.

Удары сыпались один за другим. Я чувствовал, что сдаю раунд, что не продержусь до финального гонга, до спасительного угла.

– Карла все устроила?

– Да. Между прочим, в одиночку. Я вызвался ей помочь, но она все сама организовала.

– А кто еще был на службе?

– Приятели Лизы из картинной галереи, наши из «Леопольда», Кавита, Викрам, Джонни Сигар с женой, Навин Адэр, Дива Девнани, зодиакальные Джорджи, Стюарт Винсон и его подруга-норвежка. Лизины родители уже увезли тело, поэтому все прошло очень тихо.

– А кто последнее слово произнес?

– Никто. Мы посидели, послушали службу и по одному вышли из церкви.

Вчера. Мне следовало вернуться вчера, быть с теми, кто любил Лизу, а я стоял на пустынной дороге и глядел на отрезанную голову. Вчера худощавый связник в аэропорту предупредил меня ни в коем случае не заходить домой.

«Тебе опасность не грозит», – сказал связник.

Я не обратил внимания, не понял, что именно он мне говорит.

Он произнес «тебе…» и на мгновение замялся.

«Тебе… опасность не грозит».

В опасности был не я, а кто-то другой. Знал ли об этом связник? Знал ли он о смерти Лизы, встречаясь со мной в аэропорту?

И Голубой Хиджаб… Я вспомнил ее слезы, ее печаль, ее долгий проникновенный взгляд при прощании на дороге в аэропорт. Знала ли она о смерти Лизы?

Лиза умерла четыре дня назад. Санджай и его люди наверняка об этом знали – они знали все, что происходит на их территории. Санджай испугался, что я, узнав о смерти Лизы, выйду из себя, поэтому отправил в аэропорт связника – проследить, чтобы я не провалил задания.

– Мы с Навином Адэром кое-что разузнали, – сказал Дидье, пристально глядя на меня.

Земля качалась под ногами – или это я раскачивался, будто на палубе «Митратты». Слов Дидье я не воспринимал. В ушах гулко шумел океан: «Лиза. Лиза. Лиза».

– Лин!

– Что?

– Мы с Навином кое-что разузнали.

– Что именно?

– Как Лиза раздобыла рогипнол, наверняка установить не удалось, зато мы отыскали дилера.

– Каким образом?

– Среди вещественных доказательств, собранных полицейскими, была упаковка рогипнола, весьма характерная.

– Вы выкрали вещественные доказательства?

– Нет, что ты! Мы их выкупили.

– Отлично. И кто же этот дилер?

Дидье замялся, озабоченно сощурился и посмотрел на меня:

– Обещай, что без меня ты его не убьешь.

– Кто это?

– Конкэннон.

Набережная снова накренилась и заскользила, уходя из-под ног. Я плотнее вжался в парапет, чтобы не упасть. Голова кружилась – или это кружился мир, навсегда потеряв равновесие? Перед глазами все качалось и плыло.

Я огляделся, стараясь прийти в себя. В ночь новолуния свет городских фонарей затмевал сияние звезд. Автомобили проплывали по бульвару, словно косяки рыб в океане.

– Ее не изнасиловали, – сказал Дидье.

– Ты о чем?

– Присутствие рогипнола в организме обычно вызывает подозрение в изнасиловании, – тихо произнес Дидье. – Но в полицейском протоколе значится, что никаких следов насилия не обнаружено. По-моему, тебе следует это учесть.

Волны с плеском разбивались о волнорез, лизали прибрежные валуны, очищали зубастые челюсти утесов от ракушек и топляка, терпеливо и нежно ласкали гранитные уступы.

Волны смеялись. Волны рыдали. Прекрасный миг жизни обращался в ветер, в океан, в песок. Волны смеялись и стенали. Волны звали меня. Я проваливался в бездну. Надо было собраться, взять себя в руки. Хотелось сесть на мотоцикл.

– Мне нужно домой, – сказал я.

– Да, конечно. Я поеду с тобой.

– Дидье…

– Лин, почему ты всегда отталкиваешь друзей? Это твой главный недостаток.

– Дидье…

– Если друг хочет что-то для тебя сделать, не отвергай его, а прими предложенное с благодарностью. В этом и заключается любовь.

«В этом и заключается любовь».

В безмолвии такси, по дороге домой, я снова и снова слышал эти слова. Наконец они умолкли. Я вошел в квартиру, пригласил сторожа и начал расспрашивать его о Лизе.

Он разрыдался, оплакивая Лизу, скорбя о нас обоих. Для него мы всегда были людьми счастливыми, добрыми и щедрыми, помнившими все праздники и дни рождения.

Успокоившись, сторож рассказал мне, что Лиза прибыла в час ночи с двумя спутниками в черном лимузине. Один из мужчин вернулся в машину минут через пятнадцать и уехал, а второй провел в квартире около часа. Чуть позже пришла Карла – и сразу же позвала сторожа.

– Вы не признали никого из гостей?

– Нет, сэр.

– Как они выглядели?

– Один с виду иностранец, он первым ушел. Разговаривал громко, ходил, опираясь на две трости, и кряхтел от боли, будто у него нога сломана.

– Или два пулевых ранения, – заметил Дидье.

– Значит, Конкэннон. А второй?

– Я его лица не разглядел. Он все время отворачивался, а лицо носовым платком прикрывал и как пришел, и как уходил.

– Он был с машиной?

– Нет, сэр. Он пешком ушел, очень быстро, в сторону Военно-морского клуба.

– А номер лимузина вы записали?

– Да, сэр. – Он сверился с блокнотом, продиктовал номер машины. – Простите, сэр, мне следовало…

– Ваша обязанность – охранять ворота, а не апартаменты. Вы ни в чем не виноваты. Лиза вас очень любила. Вы бы ее наверняка спасли, если бы неладное заподозрили. И я бы спас. Не расстраивайтесь. Успокойтесь.

Я вручил ему деньги, попросил немедленно сообщить о появлении полицейских и по ступенькам поднялся к себе. Открыл входную дверь, пересек гостиную и вошел в спальню. Место наших совместных размолвок и примирений теперь превратилось в склеп – для одной Лизы.

Кровать была пуста. Постельное белье сняли. О Лизе напоминал купленный ею матрас с переплетением морских коньков на обивке. В изголовье лежали две подушки. В изножье стояли плетеные шлепанцы из пеньки, заношенные и обтрепанные. Лизины любимые.

Через минуту я отвел глаза, не желая больше видеть место, где Лизино дыхание замедлилось, прервалось и растаяло.

В спальне было чисто и пусто. Все Лизины вещи исчезли, остались только мои.

На стене по-прежнему висела алая афиша фильма Антониони «Фотоувеличение» – творческий импульс, смерть и страсть. На подоконнике красовалась резная лошадиная голова. Мои ремни болтались на вешалке в углу. На этажерке лежали книги и сломанная сабля.

И это – все следы моего присутствия в квартире. Без Лизиных цветов, картин и ярких саронгов место, бывшее нам домом, стало унылым и одиноким. «Что такое цивилизация? – заявил однажды Идрис. – Цивилизация – женщина, живущая так, как ей хочется».

– В полицейском протоколе есть фотография с места происшествия, – сказал Дидье, стоя в дверях. – Хочешь взглянуть?

– Нет. Нет, спасибо, не стоит.

– Может, снимок тебя утешит. Лиза выглядит умиротворенной, как будто легла и уснула. Навечно.

Между стен металось эхо тишины, звучало в наших сердцах. Внутри все сжималось от мысли о фотографии, о вечном сне Лизы.

– Лин, тебе грозит опасность, – напомнил Дидье. – Тебя разыскивает полиция. Как только им станет известно, что ты вернулся в Бомбей, они сразу же сюда заявятся.

Напоминание вывело меня из оцепенения.

– Помоги, а? – попросил я, оттаскивая тяжелый комод от стены.

За фальшивой перегородкой в задней стенке комода скрывался тайник. Похоже, его не обнаружили. Я нажал защелку.

– У тебя есть надежный человек, которому можно отдать на хранение оружие, много денег, паспорта и полкило самого лучшего кашмирского гашиша?

– Есть. Его услуги обойдутся в десять процентов.

– Десять процентов от суммы денег?

– Да.

– Отлично. Позвони ему, пусть придет.

– Лин, я попрошу, чтобы он выпивку с собой захватил. Я долго без спиртного не могу, ты же знаешь.

– А кто только что из фляжки отхлебнул?!

– Фляжка не в счет, – снисходительно, будто ребенку, ответил он. – А закуску просить?

– Я не голоден.

– Вот и славно. Еда для тех, кто наркотики боится принимать. Вдобавок еда ослабляет действие спиртного. Ученые ставили эксперимент на мышах… или на крысах, не помню…

– Звони уже, Дидье!

Я запихнул в один внутренний карман джинсовой куртки пачку рупий, в другой – пачку долларов, отрезал уголок от брикета гашиша, вернул пакет в тайник и подпоясался перевязью с ножами; потом закрыл потайную панель и снова придвинул комод к стене, на случай если в квартиру придет еще кто-нибудь, кроме приятеля Дидье.

На кухне Дидье обследовал содержимое шкафчиков.

– Даже хереса нет, – расстроенно бормотал он, заметил меня и улыбнулся. – Тито, мой приятель, придет через полчаса. Ты как, дружище?

– Терпимо, – рассеянно ответил я, разглядывая дверцу холодильника, – к ней Лиза клеила скотчем свои фотографии; снимки делал я.

Фотографий не было, остались только полоски прозрачной клейкой ленты, обрамляющие пустоту.

Лиза настояла на клейкой ленте, потому что терпеть не могла магнитики. «Ненавижу магнитики, они предательски ненадежные», – утверждала она.

– Родители собрали все ее вещи, все, что напоминало о ней, и увезли с собой, – объяснил Дидье. – Без слез не обошлось.

Я ушел в туалет, ополоснул лицо холодной водой. Не помогло. Я рухнул на колени перед унитазом и изверг из себя темную, тяжелую кислоту.

Дидье заглянул в туалетную комнату и поступил по-дружески – вышел и оставил меня предаваться отчаянию.

Я снова умылся и посмотрел в зеркало. В рамке торчала половина фотографии – смеющееся лицо Лизы исчезло, на меня глядела только моя ухмыляющаяся рожа. Я вытащил клочок бумаги, разодрал его на мелкие кусочки и выбросил в мусорную корзину.

Усевшись в гостиной, мы с Дидье пили крепкий черный кофе и курили крепкий черный кашмирский продукт – Лизины запасы, ее божественная дурь, сберегаемая для особых случаев, а потому хранимая в моем тайнике.

А потом появился Тито, принес бренди и еду. Мы помянули Лизу. Выпили за возлюбленную.

Тито помог мне снова оттащить тяжелый комод от стены, взглянул на оружие, деньги и паспорта и изрек:

– Отлично. Десять процентов.

– Заметано.

Он начал укладывать в котомку пакеты и пачки – все мое добро в Городе семи островов, моя доля в нашем с Дидье предприятии, все мое движимое имущество, за исключением содержимого карманов и рюкзака.

Тито собрался затянуть горловину котомки, но я его остановил:

– Погоди.

Я вспомнил еще об одном тайнике, который вряд ли обнаружила полиция. В чулане стоял газовый бойлер, над которым Лиза соорудила полку, где сушила галлюциногенные грибы, привезенные подругой из Германии.

Я распахнул дверь в чулан, пошарил на полке, нащупал у самой стены обувную коробку с надписью на боку: «ВОТ ПОЧЕМУ». Я подтащил коробку поближе, запустил руку внутрь, просеивая пальцами содержимое, как болотную ряску.

Мелкие безделушки: тончайший серебристый шарфик – Лиза надела его в день нашего знакомства; заводная игрушка; латунная зажигалка «Зиппо» – Дидье подарил ее на новоселье, а Лиза не разрешала мне ею пользоваться, опасаясь, что я ее потеряю (и наверняка ведь потерял бы); собачий свисток – им она сзывала окрестных собак всякий раз, когда мы выходили гулять на набережную Марин-драйв; самодельное пресс-папье из серебряных колец; какие-то раковины, камешки, фотографии, амулеты и монетки… Мелочи, пустяки, бросовые сувениры, для посторонних не имеющие никакой ценности, но для нас с ней – дороже всего на свете.

«В этом и заключается любовь, Лиза», – подумал я, глядя на коробку. Любовь – это то, что не имеет никакой ценности для посторонних, но дороже всего на свете для нас.

«Мы с тобой любили друг друга, Лиза. Мы любили…»

Я уложил в котомку Тито коробку, сломанную саблю Кадербхая и Лизины пеньковые шлепанцы. Тито крепко затянул тесемки и вскинул котомку на плечо.

– Как ваша фамилия? – спросил я, пристально всматриваясь ему в глаза.

Мы с ним познакомились всего четырнадцать минут назад, но он уже стал хранителем всего моего имущества. Мне важно было запомнить лицо Тито, надежно закрепить его в памяти.

– Дешпанде, – ответил он.

– Позаботьтесь о моей доле и о своей не забывайте, мистер Дешпанде.

– Не волнуйтесь, – рассмеялся он.

Мы обменялись рукопожатиями, Тито кивнул Дидье и сбежал по лестнице.

После его ухода Дидье спросил, разливая по бокалам бренди:

– И как мы его убьем?

– Кого?

– Конкэннона.

– Я не собираюсь убивать Конкэннона. Я хочу его найти и выяснить, кто купил у него рогипнол для Лизы.

– По-моему, лучше сделать и то и другое, – задумчиво протянул Дидье.

– Мне надо поговорить с Навином. Позвони ему, договорись о встрече. Днем я увижусь с Санджаем, доложу ему о выполненном задании, а с Навином готов встретиться в пять в Афганской церкви.

– Хорошо. Ты не знаешь, когда вернется Абдулла?

– Нет.

– Тебе сейчас очень нужен свой человек в Компании Санджая.

– Да, это ясно. – Я обвел взглядом комнату, посмотрел на раскрытую дверь в спальню. – Я здесь переночую.

– Может, не стоит? – возразил Дидье. – Здесь опасно. Тут недалеко есть очаровательное местечко, у хозяина целый набор всевозможных задвигов и маний. Тебе понравится. Я тебя подвезу, если хочешь.

– Нет, я переночую здесь.

– Дружище, ты… – начал он и рассмеялся. – Ну раз тебя не переубедить, то придется и Дидье провести ночь в скорбной обители.

– Послушай…

– Нет, Дидье настаивает! Разумеется, спать Дидье будет на диване. Все-таки не зря я велел Тито две бутылки бренди захватить.

Я устроился на полу, рядом с кроватью, обняв Лизину подушку. Дидье спал как младенец, раскинувшись на диване.

Утром я наскоро перекусил остатками вчерашней еды и запил завтрак бренди с капелькой кофе. Дидье помог мне прибрать на кухне, и мы направились к выходу из квартиры, где еще он недавно был частым гостем, – из квартиры, где навсегда умолк смех любви.

– Мне очень стыдно, – негромко произнес Дидье. – Лин, мне так стыдно.

– Стыд – дело прошлое или очень скоро им станет.

Поразмыслив, он спросил:

– Это Карла сказала?

– А кто же еще?

Мы оба замолчали.

– Когда вы встретитесь… – начал он.

– Дидье… – предостерегающе оборвал его я.

– Будь с ней поласковее, ладно?

– Конечно. Я с Карлой всегда ласков. Я просто хотел узнать, как вышло, что именно она обнаружила тело Лизы. А ты тем временем следи за Конкэнноном и устрой встречу с Навином, договорились?

Дидье понимал, что мне необходимо чем-то заняться, чтобы сбежать из темницы тоски. Мы замерли в дверях, глядя на опустевшие комнаты.

– Мне тоже… терпимо, дружище, – наконец произнес Дидье. – Может… Точнее, с твоего позволения мне хотелось бы помянуть Лизу добрым словом здесь, у двери, которую мы с тобой больше никогда не откроем.

– Отлично придумано. Начинай.

– Лиза, мы все тебя любили, и в глубине души ты об этом знала. Нам нравилась твоя улыбка, твоя непосредственность, свободный полет твоих мыслей, привычка неожиданно пускаться в пляс и жульничать, играя в шарады. Нам нравилось то, что ты любила нас всех. Но больше всего нам нравилась твоя искренность. Лиза, в тебе не было ни грамма фальши. Ты была искренним человеком. Если твоя душа здесь задержалась, прошу тебя, войди в наши сердца и будь с нами даже тогда, когда мы покинем место, где ты нас покинула, чтобы частичка тебя всегда оставалась в нас… Чтобы мы всегда тебя любили.

– Спасибо, Дидье, – помолчав, сказал я. – Прекрасная речь.

– Разумеется. – Он подтолкнул меня к порогу, сам переступил его и захлопнул дверь. – Слышал бы ты, какую речь я подготовил для тебя, милый друг.

– Ты уже написал речь для моих поминок? – спросил я его на лестнице.

– Дидье врасплох не застанешь. Особенно когда дело касается лучшего друга.

– А, тогда конечно. Ты написал надгробные речи для всех своих лучших друзей?

– Нет, Лин, – ответил он во дворе. – Только для тебя. Поминальную речь я написал только для тебя. С Лизой я прощался от чистого сердца. А местные букмекеры уже принимают ставки на тебя, мой уцелевший друг, – как долго ты протянешь, разорвав узы с Санджаем.

Я посмотрел на дом. Мне не верилось, что Лиза умерла, ведь я не видел ее тела. Наш дом был единственным напоминанием о ней – и о нас. Для нас дом почти всегда был счастливым, светлым местом, но теперь он навсегда превратился для меня в разговор с духом.