Ни я, ни Дега не задавались вопросом, куда мы едем. Все равно куда, лишь бы подальше отсюда. Подозреваю, той же логикой руководствовался и управлявший автомобилем Макс.

Выбравшись из частного сектора, мы покатили по хорошо знакомым мне улицам, потом – по малознакомым улицам, а потом – и вовсе по незнакомым. И внезапно нас из какого-то кривого и грязного закоулка выбросило прямо к высоким узорчатым чугунным воротам, одна створка которых, открытая и сломанная, косо привалилась к столбу ограды. За воротами горела разноцветная листва деревьев – так ярко горела, что можно было подумать, будто в каждой кроне спрятаны фонарики, а на створке ворот (той, что была сломана) виднелась повисшая на одном шурупе табличка. На этой табличке, напрягши зрение, можно было прочитать давно размытое: «Городской парк культуры и отдыха имени…» А вот чье имя носил парк, разобрать уже не представлялось возможным. И повсюду здесь разгуливали люди, множество людей, такого количества праздношатающегося народа у нас в Гагаринке сроду не увидишь.

Макс достал с заднего сиденья свой рюкзак, положил его себе на колени.

– Погуляйте, – сумрачно сказал он. – Где-то с часок погуляйте, потом возвращайтесь. И не вздумайте меня беспокоить раньше времени.

Открыв рюкзак, он вытащил оттуда кожаный мешочек и огарок черной свечи, затем, покопавшись, нашел и зажигалку. Свечу поставил на приборную панель, щелкнул зажигалкой. Уже выбравшись из салона «семерки», я увидел, как он высыпает из мешочка на освобожденное мною переднее пассажирское сиденье круглые гладкие камешки, черные и белые. На белых камешках темнели рисунки, довольно схематично изображающие животных, человеческие фигурки в причудливых позах и что-то еще, я не рассмотрел. Подобные рисунки были нанесены и на черные камешки, но уже белой краской.

– Идем, что ли? – осведомился Дега, кивнув в сторону ворот.

– Идем…

Здесь было шумно. Бряцала и взвизгивала где-то в недрах парка развеселая музыка, многоголосо гомонили прохожие, кто-то зазывающе вопил: «Шашлык-шашлычок! С пылу, с жару! На любой вкус, на любой кошелек! Шашлык-шашлычок!..» Гудели и рычали неподалеку проезжающие автомобили.

Это был Центр. Центральный район Заволжска то бишь.

Такая бестревожная и беспечная расстилалась вокруг нас действительность… Даже и не верилось в то, что произошедшее с нами во дворике Лешего было на самом деле…

Мы вошли в парк. По аллейкам, упрятанным между буйно разросшимися кустами и деревьями, прогуливались тетки и бабки, несколько мамаш безбоязненно перекатывали детские коляски через старательно замазанные цементом трещины в асфальтовом покрытии. Мужчин, впрочем, и пацанов нашего возраста было мало. Вот слева, в прогале древесных разноцветных крон показалась площадка аттракционов. Ясное дело, ни один из них давно уже не работал, кроме тех, конечно, для чьего функционирования не требовалась электроэнергия. Такие качели-карусели были густо облеплены пронзительно голосящей мелкой пацанвой. Малолетки оккупировали и остановившееся пес его знает сколько лет назад чертово колесо – прямо как воронята, копошились там, перепрыгивая с железяки на железяку, азартно визжали, играли, наверное, во что-то…

Папахен рассказывал, что они с мамой водили меня в этот парк, когда еще работали аттракционы. Я этого не помню.

Нарваться на какую-нибудь из местных ватаг мы не очень-то и боялись. Во-первых, Центр – территория огромная, побольше нашей Гагаринки раз в десять, кто тут друг друга в лицо знает?.. А во-вторых, после того, что мы совсем недавно пережили, бояться получить по морде или, скажем, чтобы тебе ту морду джагой расписали (так обычно с чужаками поступают), как-то глупо…

Музыка стала громче. Свернув за угол аллейки, мы вышли к павильончику, на котором поверху тянулась кучерявая надпись: «Добро пожаловать», а снизу красовался довольно реалистично изображенный розовый поросенок – жизнерадостно улыбающийся, несмотря на то что в спине у него торчала большая вилка, а сам он, обложенный яблоками, возлежал на блюде. На скамейке рядом с павильончиком сидел, развалившись, здоровенный такой дядя, обгладывал с проволочного прута нанизанные куски мяса, исходящие парком. Наверняка не крысятина, как у нас в шалмане. Или не… чего похуже… А что? В нынешние-то времена все может быть. У нашего шалманщика, например, любимая шутка: «Был человек – стал чебурек…» А тут, в Центре, наверное, ниже чем собачатиной не кормят. А то и – чего доброго – настоящей свининой потчуют; не зря же поросенка на вывеске изобразили… Впрочем, сейчас я бы даже и от свинины отказался. При виде мяса на проволочном пруте меня замутило.

– Ох ты ж глянь!.. – толкнул меня в бок Дега.

Я повернулся, куда он мне указал.

Неподалеку, прямо на бордюре расположилась компания самого дурацкого вида: две девки в джинсах и каких-то нелепых пончо, с неряшливо распущенными грязноватыми волосами и парень, чуть постарше нас. Одна половина головы его была обрита, а другая топорщилась скрученными из волос длинными иглами, выкрашенными красным и зеленым. Парень – голый по пояс и почему-то в шерстяной клетчатой юбке – замысловато и ловко бряцал на гитаре, а девки визжали на причудливо изогнутых дудках. Эта компания и являлась источником музыки, наполнявшей почти весь парк.

– Стараются, додики… – оценил Дега. – Аж за воротами их слышно. И – гляди-ка – народу нравится…

Он кивнул на стоящую перед музыкантами пластиковую бутыль со срезанным верхом, наполовину заполненную монетками. Проходивший мимо мужичок в добротном плаще, с портфелем в руках, не глядя, кинул в ту бутыль скомканную купюру. Одна из девок, не прекращая дудеть в свою дудку, быстро выудила купюру, спрятала куда-то под пончо…

– Вот твари зажравшиеся! – возмутился Дега в адрес мужичка в плаще. – Деньги, что ли, девать некуда? Засек, сколько он им загнал? В Гагаринке за такие бабки люди сутки вкалывают. А эти додики ничего… не промах… Ты выпить хочешь? – со значением спросил он. – У меня лично в горле пересохло. Я тут подумал: может, нас угостят, а?

Вместо ответа я чуть заметно кивнул ему в сторону дяди на скамейке. Тот, перестав жевать, внимательно, оценивающе смотрел на нас. Дега столкнулся с ним взглядом, но не отвел глаза. И тогда дядя вроде как нечаянно откинул полу куртки, ненавязчиво продемонстрировав потертую рукоять заткнутого за пояс пистолета.

– Не успеет вынуть! – продолжая смотреть на дядю, довольно громко заявил мой кореш. – Я ему сам выну… язычину, как галстук, через второй рот, который на горле нарисую… Если рыпнется, гад! Ты знаешь, я с джагой обращаться умею. Да у него и патронов, наверно, нет. Носит игрушку лохов пугать…

Дядя, явно услышавший эти слова, заметно побледнел, отложил проволочный шампур, подобрался и, уже не скрываясь, запустил руку под полу куртки. Дега ощерился со злым весельем, чуть присел, словно для предстоящего молниеносного рывка… Я ухватил его за плечо, поволок в сторону. Я прекрасно осознавал, отчего это вдруг вспыхнуло в нем желание подраться. Все напряжение сегодняшнего дня развернулось пружиной в Деге, настойчиво рвалось наружу… Я силой усадил кореша на скамейку неподалеку:

– Сдурел? Тут тебе не Гагаринка, копы мигом примчатся… Мало у нас проблем?

Дега тяжело, с сопением дышал, глядя себе под ноги. Низко опущенная голова его слегка вздрагивала. Прошло, наверно, минут пять, прежде чем он успокоился, выпрямился, задышал ровнее и тише. Заострившиеся было скулы на его узком лице как-то словно опали, расслабившись. Охранник музыкантов к этому времени куда-то слинял, кстати, со своего поста. Может, все-таки прав был Дега относительно наличия у него боезаряда к пистолету?..

– Ладно, извини, – выговорил мой кореш сипло, – просто, понимаешь…

– Понимаю, – сказал я.

– А выпить-то все равно надо, – помолчав, произнес он. – Губана помянуть. И… – он замялся, – и старшаков наших – тоже. И Лешего.

Я промолчал. Не стал возражать. Что тут возразишь?

Дега грустно усмехнулся, вытащил из кармана и подбросил на ладони Чипин перстенек.

– Все равно теперь отдавать его некому, – как-то неловко сказал он. – Сиди, я быстро.

– Только смотри, чтоб безо всяких…

– Да не боись! – не дал он мне договорить, поднялся на ноги. – Жрать не хочешь?

Я помотал головой, с трудом проглотив тугой комок в горле. Есть мне, наверно, еще долго не захочется. Дега устремился к павильончику, откуда навстречу ему высунулась, как кукушка из часов, смуглая физиономия и заученно проорала:

– Шашлык-шашлычок! На любой вкус и кошелек!

Я смотрел, как Дега торговался, сунув голову в окошко павильончика, как притоптывал ногами в азарте, как несколько раз порывался уйти с оскорбленным видом – и все равно возвращался и, по плечи влезши в окошко, опять начинал приплясывать. А сверху грело солнце, а изнутри грело предвкушение выпивки. И меня вдруг от макушки до пяток прошибла простая и ясная мысль, что я живой. Губана, Чипы с его ватагой, Лешего – их уже никого нет, а я живой. И мир вокруг меня огромен, и столько всего еще впереди…

На соседнюю скамейку присели две женщины годами, как мой папахен, наверно. Тащили через этот парк по увесистому баулу каждая и решили, видно, передохнуть. Отдышавшись немного, они тут же затеяли разговор.

– Слыхала? – осведомилась первая. – На хлебобулочном еще один цех запускают. Слава те, Господи, может, скоро образуется все, заживем, как раньше… Жалко, твой-то балбес пьющий, а то бы взяли его обратно – в тот цех. Он ведь у тебя на хлебобулочном работал, пропащий твой?

– А его и взяли, – чуть помедлив, ответила вторая. – Не за спасибо, само собой. Пришлось подсуетиться.

Первая довольно долго молчала, моргая редкими неподкрашенными ресницами, рассеянно теребя завязки своего баула. Потом робко проговорила:

– Да не так уж и сильно он у тебя пьет… А кто сейчас мимо рта-то проносит? Зато умный, работящий, детей любит. Прямо скажем: золото, а не мужик. Ты бы поговорила с ним, вдруг можно и моего как-нибудь устроить, а? Наскребли бы чего-ничего на благодарность, а?..

Дега бухнулся рядом со мной на скамейку.

– Гадство! – мрачно сказал он. – Перстенек-то у Чипы оказался – фуфло. Даже не золотой. Так, бирюлька. Вот сколько всего лишь выудил… – Он протянул мне полулитровую пластиковую бутылку без крышки, меньше чем наполовину заполненную желтоватой прозрачной жидкостью.

Я понюхал из горлышка:

– Гаоляновая…

– А то какая ж еще? Ну, за Губана нашего?

Отпив вонючей, обжигающей горло водки, я вернул бутылку Деге. Он глотнул, фыркнул.

Несколько минут мы не разговаривали. Женщины с соседней скамейки, подозрительно косясь на нас, подхватили свои баулы и ретировались. Затем Дега проговорил негромко, глядя прямо перед собой:

– А знаешь, что хорошо?

Не предполагая, что именно он имеет в виду, я неопределенно пожал плечами.

– Что Губан первый раз в жизни наелся, – договорил мой кореш.

Пару секунд я не мог сообразить, как отреагировать на это высказывание. А потом рассмеялся. Рассмеялся и Дега. Мы хохотали громко и долго, гораздо дольше и громче, чем следовало бы, толкали друг друга локтями и опять хохотали под неодобрительными и опасливыми взглядами прохожих. Незамысловатая эта шутка точно встала щитом, дополнительно укрепленным нашим смехом, между нами и тем кошмаром, который нам пришлось сегодня перенести.

Дега смолк внезапно, словно подавился. Я машинально глянул в том направлении, куда смотрел он, и тоже замолчал.

– Вот же черт!

С противоположной стороны аллеи появились из зарослей разноцветных кустов пятеро. Давешний дядька-здоровяк и четверо парней, тоже довольно внушительного телосложения. Дядька небрежно ткнул в нашу сторону пальцем, бросил на Дегу торжествующе-злобный взгляд и вразвалочку удалился к павильончику.

Мы вскочили одновременно. Моя джага как будто сама прыгнула в руку из-за голенища. И Дега тоже успел выхватить свою. Мы не сговаривались, но точно знали, что будем делать дальше; опыт жизни в Гагаринке, как-никак… Парк этот нам незнаком, если побежим, скорее всего, заплутаем. А парни – местные. Вон как идут… Не идут даже, а надвигаются: молча, неторопливо, словно давая нам время сообразить, что к чему, и рвануть, пока не поздно. Наверняка они на это и рассчитывают – погнать нас сквозь парковые заросли подальше с глаз свидетелей. Значит, остается только одно – попытаться отбиться прямо здесь и сейчас. Если первую атаку выдержим, второй может и не быть, место все же не подходящее для разборок, людное…

Я и не заметил, как рядом оказался Макс. Буркнув:

– Что так долго? Ищи вас тут… – он зыркнул исподлобья на парней.

И спустил с плеча свой рюкзак. Держа его за лямки, качнул в сторону этих четверых.

Парни остановились. Попятились. Они больше не смотрели на нас, как будто и вовсе забыли о нашем существовании. Они не могли отвести взгляд от покачивающегося взад-вперед рюкзака, и на мордах их, враз посеревших, явственно читались страх и омерзение.

– Эй, ты чего творишь? – воскликнул один из них. – Псину убери!

– Братва! – взвизгнул второй, внезапно подпрыгнув. – Гляди! Гляди! У нее зубы по всей глотке! И язык раздвоенный!..

– Считаю до трех, – предупредил их Макс. – Если не уберетесь, спущу с поводка. Раз…

Ему не пришлось продолжать счет. Парни как по команде развернулись, бросились прочь и ворвались в заросли, с треском ломая ветви.

Я спрятал джагу. Сердце все еще колотилось. Дега сглотнул и с восхищением уставился на Макса.

– А можете меня такой штуке научить? – спросил он.

Макс на этот глупый вопрос даже отвечать не стал.

– Пойдемте пройдемся, – сказал он. – Разговор есть к вам. Серьезный разговор.

– Значит, так, – начал брахман, шагавший между мною и Дегой, заложив руки за спину. – Домой вам возвращаться нельзя.

– Это почему? – вырвалось у меня.

– Почему это? – искаженным эхом отозвался Дега.

– Почему? – повторил Макс. – Потому что Рыба пожрала Собаку. И все бы ничего, но на Собаку пала Тень Висельника, а Рыба была Поющей…

Дега раскрыл рот.

– Понятно, – зачем-то сказал я. – Меркурий во втором доме, Луна ушла… Значит, какая-то Аннушка уже разлила масло?..

Макс покосился на меня с удивлением.

– Какой начитанный молодой человек! – проговорил он. – Теперь это большая редкость. Только вот это никакая не Аннушка, это вы сами масло разлили…

– А мне не понятно! – заявил мой кореш. – Какая еще поющая Аннушка? Что за собака-висельник?

– А чего ж вы хотели? – сказал брахман, снова проигнорировав вопрос Деги. – Давайте по порядку… Во всем Заволжске только один ЛОПС и был, Агалай. То есть Леший. Сколько народу опечалится, узнав, что его больше нет? А?

– Много народу, допустим… – выдал очевидный ответ Дега. – Но мы-то здесь при чем? Мы его пальцем не тронули! Мы наоборот! Мы порченого завалили! И только потому, что случайно там оказались!

– Случайностей, детвора, не бывает. Всему и всегда есть своя причина, факт. Идем дальше. Старшаки ваши. Кто в Гагаринке не знал про конфликт с Чипой?

– Все знали… – пробубнил Дега.

Макс вдруг подмигнул ему:

– А перстенек-то куда делся?

Мой кореш замер. И попытался было ринуться обратно, но брахман остановил его:

– Чего еще придумал… Только хуже сделаешь, если шум поднимешь сейчас. Хотя хуже-то, собственно, уже не будет.

Я внезапно почувствовал, что у меня отяжелели ноги. А ведь прав он, брахман, шептун, лобстер… Как же я раньше обо всем этом не подумал?!

– Ну и что? Ну и что? – не сдавался Дега. – Все равно рано или поздно все во всем разберутся! Мы ведь правда ни в чем не виноваты!

– А кто виноват? – негромко спросил Макс.

– Порченый! – ляпнул мой кореш и тут же прикусил язык, сообразив, что сморозил глупость. И дураку ясно, что с порченого ни за что не спросишь и ни в чем его не обвинишь. Он же не человек, у него свободы выбора нет – так поступить или этак. Он… просто оболочка, лишенная всего, что составляет человека (мыслей, чувств, памяти), напитанная непонятной чужеродной энергией оболочка… Все равно что обвинять в убийстве плиту, упавшую с высоты и расплющившую кого-то… – То есть, получается, никто не виноват, – поправился Дега.

– Так не бывает, чтобы не было виноватых, – веско произнес Макс. – Людям всегда нужен виноватый. Людям без виноватых жить неинтересно.

Некоторое время мы молчали. Я заговорил первым:

– И что же конкретно вам ваши камешки показали? – спросил я. – Кто нас… того самого?.. Кто до нас скорее доберется? Копы или старшаки?

– Копы, – без колебаний ответил брахман. – Что для вас в этой ситуации, кстати говоря, – наилучший вариант. Отсидите, выйдете… К тому времени, глядишь, и подзабудут в Гагаринке ваши деяния. Вполне вероятно, что живыми останетесь… в конце концов.

– А… к какому времени… подзабудут? – осторожно осведомился Дега. – То есть долго нам сидеть придется? Про это вам ваши камушки тоже сказали?

– Этого я не видел – точного срока, – серьезно проговорил Макс. – Но, надо полагать, повесят на вас немало. И вашего, и чужого. Как копы работают, напоминать не надо, я надеюсь?

– А что делать-то? – спросил Дега беспомощно и жалобно.

– Я сегодня же уезжаю из города, – сказал брахман. – Если пожелаете со мной – милости прошу.

– Навсегда? – охнул Дега.

– Почему же навсегда… Не навсегда, конечно. Но надолго. Годик, я думаю, прокантоваться вдали от родимого дома придется. Да, года, пожалуй, хватит…

– А где конкретно кантоваться? – спросил я.

– Есть одно место… – неопределенно проговорил Макс.

– И что это за место?

– Доберемся – увидите. Вы про Всадника ничего не слышали? Ах да, я уже спрашивал…

– Интересно… – сказал я. – И нам в этом самом месте целый год сиднем сидеть?

– Ну почему же… Это, детвора, такое место, где сиднем сидеть не дадут.

Этот «сидень» живо мне напомнил вчерашний разговор Макса с папахеном. Черт возьми – вчерашний! А кажется, будто целая жизнь прошла…

– Это такое место, – продолжил брахман, – где умений и знаний можно набраться столько, что потом никакие копы и старшаки вам страшны не будут. Сами наиглавнейшими старшаками станете…

У Деги немедленно загорелись глаза. А я сказал:

– Будто вербуете куда-то… И даже не говорите куда…

– Придет время – сами все узнаете, – пожал плечами Макс. – Вербую… Даю возможность выбора. Помочь хочу. Не понравится там, куда я еду, – никто держать не будет. Только вот… – Он остановился. Посмотрел по очереди на меня и на Дегу. И закончил: – Только должен вас предупредить. Я и этот вариант посмотрел – что вы со мной поедете. И тоже ничего хорошего для вас не увидел. Как и для себя, впрочем, – тише добавил он. – Непросто будет до места добраться. Но оставаться для вас еще хуже, факт. Решайте, детвора.

– И… что же нас ждет? – поинтересовался я. – В конечном итоге?

– В конечном итоге? – Макс усмехнулся, двинувшись дальше. – А то же, что и всех. Она, родимая, дура с косой. Рано или поздно, факт.

– Так все же рано или поздно?

– А вот на этот вопрос, – заправив волосы за уши, он качнул перед нами указательным пальцем, – никто никогда вам точного ответа не даст. А если кто и будет уверять, что даст, – наверняка обманет. Потому что это знание – не человеческое. Нет у человека права предположения насчет своей (да и чужой) смерти строить.

– Хорошенькое дело! – взвился вдруг ненадолго замолчавший Дега. – Что ж получается: куда ни кинь – всюду… параша! Давай не поедем никуда? – обратился он ко мне. – Ну примут нас копы, ну отсидим… Может, нам и дадут-то немного? Может, нам вообще нисколько не дадут? Разберутся. И копы, и наши старшаки разберутся? Может, нам совсем ничего не будет? Может, обойдется все?..

Мы как раз успели добраться до ворот парка. Уже видна была красная «семерка», которая нас сюда привезла…

А у «семерки» крутились, заглядывая через окна в салон, два копа. С большим любопытством они туда заглядывали, и один из них при этом явно возбужденно говорил что-то в черный короб рации, а второй все держался правой рукой за кобуру с пистолетом… А от остановившейся через дорогу патрульной машины уже бежали к «семерке» еще двое копов…

– Да не смотрите вы на них! – прошипел брахман, подтолкнув меня. – Или хотите добровольно сдаться? Чтоб уж поскорее покончить… Нет? Тогда спокойно проходим ворота и сразу поворачиваем во-о-он туда.

И мы спокойно прошли ворота. И сразу повернули «во-о-он туда». И тут-то можно было уже отделиться от брахмана, пойти своей дорогой.

Но почему-то мы не спешили делать это. Хотя что значит «почему-то»? Понятно почему… Теперь уже не оставалось у нас сомнений в том, что эта самая своя дорога закончится неотвратимыми серьезными проблемами – если не с копами, то с нашими же, гагаринскими, старшаками. Лучше уж прогуляться с Максом в… куда он там собрался?.. Прогуляемся и вернемся, а там, может быть, все само собой и утрясется… Год – это все-таки не так уж и много. Как раз, наверно, достаточно, чтобы о нас в Гагаринке подзабыли…

Я оглянулся на Дегу, он вздохнул и согласно кивнул мне.

Вот так все и решилось.

А шумный парк удалялся, и музыка его – звонко подпрыгивающее струнное бряцанье и тягучие духовые извивы – стихала за нашими спинами, будто ее уносило ветром. Будто все, что оставалось позади, всю нашу прожитую жизнь, словно сорванные листья и невесомую древесную труху, терпкий, как дым, осенний ветер сдувал за границы бытия.

Это был немецкий внедорожник, черный и громоздкий, как вражеский танк. На лобовом стекле его, в углу, пестрела четырехугольная наклейка, сообщавшая о том, что сам автомобиль и те, кто на нем передвигаются, принадлежат правительству Заволжского округа.

– Нравится? – негромко осведомился у нас Макс, останавливаясь у внедорожника.

За рулем сидел парень в темном костюме, с лицом пухлым и бледным, словно подушка. Чуть повернув стриженную ежиком башку, он посмотрел на нас с Дегой тем примерно взглядом, каким недобрые люди смотрят на бродячих собак; то есть брезгливо и с некоторой опаской – вдруг еще цапнут за ногу, порвут штанину… Впрочем, выражение его лица моментально изменилось, стало деятельно-подобострастным, как только он встретился глазами с Максом.

– Вылезай, – скомандовал брахман. – А ключи оставь.

– Ага, Иван Терентьич! – откликнулся парень, бодро выпрыгивая из автомобиля. – Сами поведете, значит? Хорошее дело… А мне как же? Домой или обратно в гараж?

– Домой, – сказал Макс. – И два дня лежи-отдыхай. Отгул тебе даю.

– Оплаченный, Иван Терентьич? – с надеждой спросил парень, который, конечно, вместо шептуна, как мы уже понимали, видел того, кому привык безоговорочно подчиняться.

– Обойдешься. За свой счет. Гляди вон харю какую отрастил, – сказал Макс, опускаясь на водительское место. Потом покосился на покорно двинувшегося по тротуару парня и нахмурился. – Хотя, впрочем, постой. «Лежи-отдыхай» отменяется. Давай-ка дуй в городской парк, ищи в парке дворницкую, а в дворницкой – метлу. И вперед – дорожки подметать от огрызков, окурков, бутылок и прочего культурного слоя. Через два дня лично проверю. А если кто вопросы будет задавать, скажешь: мол, Иван Терентьич велел… – Макс на секунду задумался. – В качестве, скажем, наказания. Понял, за что?

– Понял… – понурился парень. – Сколько ж можно, Иван Терентьич, мне тот бензин припоминать?..

– Разговорчики! – прикрикнул на него Макс. – Выполнять указание! А вы чего ждете? – обратился он к нам. – Мне показалось, вы уже приняли решение? Или я ошибся?

– Ничего не ошиблись! – заявил Дега, проворно обегая автомобиль, чтобы занять сиденье рядом с водительским. – Мы с вами, конечно. Эх, вот это тачка! – восторженно взвыл он, ощупывая скрипящую кожу кресла, на которое только что приземлился. – Куда там Чипиной тарантайке!

Я влез на заднее сиденье, подвигался туда-сюда, осваиваясь в просторном, приятно пахнущем полумраке салона. Пощелкал кнопками на дверных панелях, полюбовался, как сами собой поднимаются-опускаются стекла; на спинке переднего кресла обнаружился откидывающийся столик – когда его приводили в горизонтальное положение, над ним загорался неяркий уютный светильник, при котором можно было читать. Я нажал наугад еще одну кнопку, и мне под руку вывалился мягчайший подлокотник, который, как я тут же выяснил, открывался. В полости подлокотника, я нашел едва початую деревянную коробку с толстенными сигарами. Пахли сигары умопомрачительно. Дега тем временем с азартом обшаривал бардачок.

– Зажигалка! – перечислял он. – Еще одна! Ого, жвачка! Сигареты… не наши и не китайские. Американские, по-моему. Где они их достают только?.. Бабки! – вдруг взвизгнул он. – Бабульки! Целая пачка, глянь! Да здесь целое состояние! Ого! Ого! Ствол!.. А, травматический… Но все равно круто! Ой, гляньте! Гляньте! Другой ствол! Этот настоящий, боевой! Макаров! Ну ничего себе!.. Фляжка с чем-то… А это что такое? Посмотри, Умник?

– Гильотинка, кажется… – определил я. – Дай сюда.

– Что еще за гильотинка?

– Кончики сигар чтобы откусывать.

– Ножнички маленькие… Часы! Вот это да! Работают! Золотые, что ли? Может быть такое, что они на самом деле золотые?

– Все может быть. Дай гильотинку-то!

Я закурил сигару, напустив в салон синего ароматного дыма. Даже дышать стало трудно. Не беда, нажмем на кнопочку, стекло само опустится…

Вот это да! Признаться, в тот момент я напрочь забыл об ужасах сегодняшнего утра… Вот это агрегат! Еще совсем недавно для нас древняя «семерка» Чипы являлась абсолютно недостижимой роскошью, а тут такое!.. А мы еще и колебались, ехать или не ехать с Максом, придурки! Еще жалели чего-то…Чего жалеть? Полуголодную крысиную жизнь в ущельях серых пятиэтажек, где всего-то и развлечений – надраться в шалмане да помахать кулаками и джагами район на район?.. Тьфу! А может, эта шикарная тачка – только начало… Что там будет дальше? Сдается мне, путешествие в компании с брахманом не лишено приятности…

Папахена только жалко. Весточку бы ему какую отправить, да как?

– Наигрались? – поинтересовался Макс, наблюдавший за нами посмеиваясь.

Я вдруг испугался, что он скажет: «Давайте-ка теперь по домам, пацаны, я передумал…» Видимо, и Дегу ударила такая же мысль, потому что он притих и осторожненько закрыл бардачок.

– Ну, трогаемся, – сказал Макс. – Бензина полный бак, и это хорошо. С Богом.

Он повернул ключ в замке зажигания, и двигатель чудо-автомобиля ласково заурчал.