Книга: Женщины Вены в европейской культуре
Назад: Доктор Евгения Шварцвальд (1872–1940)
Дальше: Лина Лоз (1882–1950)
Берта Цукеркандль
(1864–1945)
Берта Цукеркандль.
Берта Цукеркандль — выдающаяся представительница венской салонной культуры первой трети XX века. Человек широких интересов, движимая сильным чувством ответственной сопричастности самым различным индивидуальным и общественным устремлениям, она настолько умело пользовалась своими контактами, что это принимало порой исторические масштабы.
Возможности для этого давал ей сначала дом отца, потом мужа, а когда она стала вдовой — ее собственный дом. Берта родилась 13 августа 1864 года в Вене. Она была дочерью известного либерального журналиста и газетного издателя Морица Шепса и госпожи Амалии, урожденной Шлезингер. Отец был родом из Галиции, в Вене он быстро сделал журналистскую карьеру, для которой, по-видимому, не очень пригодились его познания в области естественных наук, коим он обучался в Лемберге и Вене. Зато немалую помощь оказал ему тесть — известный фельетонист Зигмунд Шлезингер. Вскоре Мориц возглавил либеральную «Моргенпост», а потом (вплоть до 1872 года) был владельцем и издателем газеты «Нойес Винер Тагблатт».
Эта газета отличалась особой точностью информации и стала платформой реформаторских идей. Йозер Шёффель, например, которому мы обязаны созданием зеленого поясам вокруг Вены, имел возможность проводить свои природоохранные идеи с помощью упомянутой газеты. Да и кронпринц Рудольф, один из виднейших критических умов того времени, постоянно использовал газету для анонимных комментариев, в которых высказывал суждения, резко расходящиеся с политикой императора и правительства. Бригитта Хаман на этот счет пишет:
«…Шепс, несомненно, был человеком светским, великолепно образованным и одним из лучших журналистов, которых только знала избалованная в этом отношении Вена. То, что человек такой притягательной силы оказывал большое влияние на молодого кронпринца, не подлежит сомнению. И несмотря на то, что дружеского расположения кронпринца, принадлежащего к консервативному, демонстративно католическому двору, где знались только с лицами, имевшими шестнадцать именитых предков, был удостоен галицийский еврей и демократ-интеллектуал, не могло не шокировать, бесспорно одно: решающее воздействие на развитие личности Рудольфа исходило не от ближайших или далеких сородичей, не от двора, а исключительно от либеральных наставников и друзей.»
Растущий успех Морица Шепса можно проследить по изменению его адресов и имущественного состояния. Первый адрес ведет нас во второй район Вены — Леопольдштадт, традиционное прибежище для прибывающих из разных земель монархии евреев, затем — переезд на Вайбургергассе в первом районе, дом здесь куплен уже на деньги, заработанные журналистикой. Прорыв к газетному олимпу знаменует приобретение небольшого особняка — Лихтенштейнштрассе, 51. Когда семья заняла этот дом, Берте было четырнадцать лет. Леволиберальный журналист наметил для своих детей прогрессивную систему воспитания:
«…Не принимавший школьного принципа принуждения, отец хотел создать у нас дома что-то вроде высшего учебного заведения. С этой целью он пригласил химика и известного физика читать нам лекции. В один прекрасный день появился у нас и хранитель Амбразской коллекции Альберт Ильг, он посещал нас три раза в неделю. Его лекции всегда охватывали весь комплекс истории культуры… В своих воззрениях он был настолько современен, что высказываемые им идеи, за которые Отто Вагнер был побит камнями в 1912 году, стали для нас основой заложенного им миросозерцания».
С переездом в особняк Берта начала активно вникать в общественную и политическую жизнь родителей. В политическом плане она всю жизнь (возможно, тоже под влиянием отца) оставалась близка либеральному лагерю, который, помимо прочего, противился темной связи австро-венгерской монархии с немецким рейхом.
Как и его дочери, Мориц Шепс испытывал сильные симпатии к Франции, он познакомился с восходящим на вершину политической карьеры Жоржем Клемансо, и тот в ответ на приглашение Шепса в 1883 году приехал в Вену.
«…Клемансо было сорок два года. Стройная, гибкая фигура, своеобразные черты, интересное лицо с очень живыми, огненными и все-таки холодными глазами. Одевался он с изысканной элегантностью. Такой мужчина, должно быть, опасен для женщин. В палате депутатов он уже считался грозным оратором. Каждое слово — нож гильотины. В это время он начинал карьеру в качестве „низвергателя министров“. Весь Париж находился под обаянием исключительной личности. Он пришел, мы его увидели, и он победил. Тип современной девушки, который мы собой являли, заинтересовал его. Ко мне он чувствовал особую симпатию и вскоре превратился в нашего веселого приятеля. Он всегда убеждался, что я охотно ассистирую ему во всех озорных проделках. Он всегда выискивал себе жертву. Его шутки граничили порой с жестокостью…»
В 1885 году последовал ответный визит семейства Шепсов в Париж к Клемансо. При этом старшая сестра Берты, София, влюбилась в Пауля — брата хозяина дома, и год спустя в Вене состоялась свадьба. Временем пребывания в Париже Берта датирует первое знакомство с французским импрессионизмом, в чем ей содействовал Клемансо. Этот контакт, наряду с увлечением политикой, литературой и музыкой, знаменует живейший интерес к изобразительным искусствам, который принимал все более активный характер.
«После всех новых эстетических впечатлений могла ли я оставаться праздной ценительницей, созерцательницей картин. Вихрь новых художественных воззрений, нового мироощущения подхватил меня…»
В 1883 году Берта познакомилась со своим будущим спутником жизни, анатомом Эмилем Цукеркандлем, который был выходцем из Западной Венгрии и достиг профессионального уровня необычным путем. До шестнадцати лет он не знал никаких честолюбивых устремлений, кроме одного: стать скрипачом-виртуозом. Затем его жизненные планы заметно меняются, в очень короткое время он наверстывает гимназическое образование и сразу же становится учеником видного анатома Йозефа Хюртля. В девятнадцать лет он открывает в человеческом скелете некую промежуточную косточку — «кость Цукеркандля». Начинает он доцентом Венского университета, потом получает профессорскую кафедру в Граце, а с 1888 года — брак с Бертой был заключен в 1886 году — он уже профессор Венского университета, где сотрудничает с такими авторитетными врачами и исследователями, как Теодор Билльрот и будущий нобелевский лауреат Юлиус Вагнер-Яурегг.
При этом Цукеркандль был не только талантливым ученым, он снискал уважение своей гражданской активностью (приложил, например, немало сил для того, чтобы открыть женщинам доступ к высшему образованию), а также своей объективностью, чем вызывал, разумеется, нападки консервативных и клерикальных оппонентов. Отражать эти нападки ему помогало удивительное остроумие и находчивость. Когда ему, к примеру, пеняли на то, что как анатом он должен знать: женский мозг развивается медленнее, чем мужской (он действительно в среднем легче мужского, хотя это никак не влияет на его продуктивность), Цукеркандль отвечал:
«…Это я, конечно, знаю. Но также знаю и то, что из 100 студентов, у коих я принимаю экзамены, 97 — полные ослы. Стало быть, остается ожидать, что не более 97 из 100 студенток окажутся полными гусынями…»
Так или иначе ему удалось добиться своего, и в 1897 году женщины получили возможность изучать в Вене медицину.
Вилла на Нусвальдгассе в 19-м районе стала адресом первого салона Берты Цукеркандль, где собирались виднейшие представители научной и творческой интеллигенции Австрии: писатели, Герман Бар и Артур Шницлер, актер Александр Жирарди; из ученых бывали уже упомянутый Вагнер-Яурегг и Крафт-Эбинг, среди музыкантов выделялся Иоганн Штраус; позднее дом стали посещать политики, причем как из левого, так и из христианского лагеря. У Цукеркандлей состоялось знакомство Альмы Шиндлер с Густавом Малером. Благодаря французским связям Берты гостями салона стали столь блистательные личности, как Морис Равель и Огюст Роден.
С Альмой Малер-Верфель у Берты сложились отношения непрочной дружбы. Иного при характере Альмы и быть не могло. То обстоятельство, что обе дамы имели свои салоны, явилось причиной некоторого соперничества. В салоне Альмы все было поставлено на широкую ногу, и это придавало особый блеск хозяйке. Салон же Берты отличался скромностью и гораздо более передовым направлением в смысле политических идей.
С тех пор как мужу присвоили чин гофрата, то есть надворного советника, Берта стала тоже именоваться надворной советницей, а ее недруг, Карл Краус, предпочитал придуманное им самим обидное прозвище «тетя Клара». В ту пору Берта, поощряемая братьями, начинает свою журналистскую карьеру, сначала — в «Винер Альгемайне Цайтунг», затем — в «Нойес Винер Журналь». Свои статьи она подписывает инициалами Б. Ц. И хотя к тому времени она уже стала матерью, Берта не просто принимает участие в общественной жизни, ее активная роль в самых различных акциях и начинаниях еще более возрастает.
Вот что пишет известный критик и искусствовед Людвиг Хевези по поводу открытия «Сецессиона»:
«…Так случилось, что именно хозяйка салона впервые подала идею Венского сецессиона. Там оказалось несколько современно мыслящих гостей, которые развили эту идею и начали борьбу за обновление искусства. Этот инициативный дух не изменял хозяйке и позднее. Случалось, что именно ей принадлежало первое слово в каком-нибудь важном деле, случалось, что это было то самое слово, которое никто еще не высказывал…»
Берта участвовала и в основании Венских мастерских, и когда Климт, получивший от министерства образования задание украсить потолки университета живописными аллегориями Правосудия, Медицины и Философии, за художественную дерзость подвергся травле со стороны консервативного альянса профессоров и студентов, Берта вступается за художника на страницах газеты «Винер Альгемайне Цайтунг» и предлагает ему выразить свое кредо в той же газете.
В 1910 году Берта Цукеркандль на время оставляет перо. Смерть мужа приводит ее в отчаяние и совершенно парализует. Такую личность, как она, смог вывести из оцепенения один скандал в художественных кругах. Скандал разразился вокруг выставки объединения «Хагенбундл», которая была посвящена в основном творчеству Кокошки. Выставку открывал наследник престола Франц-Фердинанд — заклятый враг современного искусства. В зловещем молчании он прошелся по залам и, остановившись в центре последнего, с яростью произнес: «Свинство, свинство!» — после чего, не попрощавшись, удалился восвояси. Чтобы не допустить закрытия выставки и каким-то образом довести до сведения старого императора истинное положение вещей, Цукеркандль снова прибегает к помощи газеты, как и в случае с Климтом:
«…Не желая никого задеть, позволю себе лишь вопрос: возможно ли помыслить о закрытии выставки без одобрения на то императора; призываю императора защитить свободу своих граждан и прошу привлечь к оценке уровня выставки знатоков искусства… Вена бедна такими возможностями… И у ценителя искусства сжимается сердце, когда он видит так много убитых равнодушием многообещающих талантов…»
Между тем все явственнее чувствовалось приближение войны. В это время лишь немногие голоса призывают в прессе к заключению мира; среди них и голос Берты, которая ратовала за мир, даже когда война уже началась. Она страдает от разлуки с сестрой Софией, которая жила в Париже и была отрезана от родины политическим кордоном. Все ее попытки действенного приближения мирного исхода или хотя бы ослабления союза дунайской монархии и германского рейха не принесли успеха.
После войны, когда изнуренный народ страдает от голода и страшной эпидемии гриппа, наступает час Берты Цукеркандль. Она отдает свои силы, о чем ее просит и Отто Бауэр, организации интернациональной помощи населению Австрии. И воспротивилась этому только Франция в лице Жоржа Клемансо, который превратился в непримиримого врага Австрии. И тут Берта кладет на чашу весов (в одно из благоприятных мгновений частной и общественной судьбы) все, что связывало ее с этим человеком:
«…Жорж, я знаю, что ты замышляешь разрушить Австрию, хочешь ее наказать. Я знаю также, что ты не прав, ибо мой народ не отвечает за ошибки своих вождей. Мы вынуждены склонить головы и покориться судьбе. Но я не могу смириться с тем, что именно ты можешь оказаться тем единственным человеком, который не склонит головы перед величием боли. Если ты продолжаешь упорствовать в своем нежелании назначить французского представителя в межсоюзную продовольственную комиссию, которая может спасти побежденные народы, то лично ты несешь ответственность за сотни тысяч австрийских детей, измученных голодом за четыре года блокады. Вена, город, вальсирующий шарм которого ты любил, переживает трагедию поистине античного масштаба. Нет, ты не сделаешь этого. Ты бы предал свое собственное почтенное кредо… Человек, считающий себя поборником милосердия, не может изгнать сострадание из своего сердца… Когда-то ты писал мне: „Моя жизнь принадлежит тебе“. И вот теперь я пользуюсь правом распорядиться хоть каплей этой жизни. Я требую от тебя жеста, который нельзя назвать даже великодушным… Ты можешь не отвечать, не должен отвечать мне. Тем не менее ответ за тобой. Твой ответ будет состоять в немедленном откомандировании французского представителя в Берн… Тогда, не обменявшись с тобой ни словом, я буду знать, что ты хотел мне сказать: „Берта, я понял: слова „моя жизнь принадлежит тебе“ имели пророческий смысл: „Жизнь австрийских детей принадлежит тебе, ибо ты так пожелала…““»
Клемансо не ответил, однако французское вето было отменено. Свои воспоминания о Франции Берта завершает словами: «Таков красивый конец моей дружбы с Клемансо!»
И позднее, когда обсуждался международный кредит для голодающей Австрии, контакт между министром финансов Франции Кэллё и австрийским канцлером Игнацем Зайпелем во многом стал возможен благодаря стараниям надворной советницы. Так она оказалась косвенно причастной к оздоровлению финансовой системы. «Миссия Цукеркандль» увенчалась успехом.
В период между двумя мировыми войнами салон Берты, ее «второй салон», как его принято называть в литературе, стал одним из центров культурной жизни Австрии. Это сознавала и сама Берта, о чем свидетельствует ее афоризм: «В моем салоне — вся Австрия», который Лукиан О. Майзель взял в качестве названия для биографической книги о Берте Цукеркандль. Встречи начиная с 1916 года происходили в квартире на Оппольцергассе. Интерьер, оформленный по эскизам Йозефа Гофмана, являл собой образцы мастерства венских мебельщиков и краснодеревщиков. Самой роскошной вещью и, по существу, центром интерьера был диван в библиотеке.
«…Этот диванный угол — главная составная часть моей духовной жизни. Уже много лет я встречаюсь здесь с друзьями… пытаюсь утешать, но порой вынуждена и урезонивать чересчур темпераментных журналистов. Мудрый диван с пониманием внимает речам политиков, знает многих поэтов, имеющих обыкновение громко причитать в этом углу… На моем диване оживает Австрия…»
В 1916 году хвалу салону пропела супруга саксонского посланника графиня Ностиц-Валльвиц:
«…Как передать мне восхитительную, волнующую атмосферу салона Берты Цукеркандль… без которой немыслима пестрая картина венской жизни… Она сама красочность, сама грация, очень чуткая ко всему новому… В изысканных тонах гофмановского интерьера она производит впечатление экзотического цветка. Ее рыжие волосы пылают на фоне вышитого штофа и батика, а темно-карие глаза светятся внутренним огнем. Чаще всего ее можно застать сидящей на длинном диване в окружении молодых художников, поэтов и музыкантов, которым всегда приятно быть рядом с ней, поскольку там веет живым, освежающим ветром. Ее обволакивает нечто свободно парящее, сказочное, легкое. Возле нее всегда царили радость, вера в будущее, какой-бы мрачной ни казалась жизнь…»
Журфикс у Берты приходился на воскресенье. Помимо упомянутых людей искусства, ее посещали политики самых различных платформ, Игнац Зайпель, например, Юлиус Тандлер и другие. Близок салону был и Отто Бауэр, хотя хозяйка не разделяла его приверженности идее германского аншлюса. Столь же критично относилась она и к «клерикал-фашизму» и его «немецкой» масти. Австрия Берты Цукеркандль отнюдь не была большой страной, которая нуждалась в санации через слияние с германским целым. Она видела родину такой, как писала о ней уже после гитлеровского ада:
«…логический итог центрально-европейской этнографической структуры. Ее исчезновение всего лишь фаза. Ее культура сохранилась. Гитлер не смог разрушить ее…»
Ощущение казалось бы неиссякаемой энергии надворной советницы дает моментальный снимок, которым мы обязаны перу Франца Чокора, а сделан он был на праздничном шоу, устроенном Максом Райнхардтом в замке Леопольдскрон под Зальцбургом:
«…Около десяти вечера с легким шумом влетела любимая всеми нами надворная советница — ее свояк Жорж Клемансо окрестил Берту сумасшедшей чаровницей. Она явилась прямо с вокзала, добиралась из Парижа в битком набитом купе третьего класса и оттуда вспорхнула прямо в Леопольдскрон… и до двух ночи кружила по залу, самая молодая из нас всех, подтверждая правоту слов, сказанных когда-то блаженной памяти Палленбергом (знаменитый артист Макс Палленберг погиб незадолго до этого в авиакатастрофе): „Черным сводом становилось все вокруг ее белого длинного платья — и этой озорнице не было еще семидесяти лет…“»
Карл Краус, напротив, мерил ее холодным взглядом стороннего, почти враждебного наблюдателя. Когда Берта с энтузиазмом комментировала Зальцбургский фестиваль (1920), а затем открытие театра под руководством Макса Райнхардта в Йозефштадте, Краус не мог не потянуться к своему грозному сатирическому перу:
Церковь не щадит елея
для торгов ли, пропаганды ль,
в чем преуспевать умеет
фрау Берта Цукеркандль.
И в мечтательном запое
на алтарь кладет рассудок.
Если церковь съест такое,
значит, верит в свой желудок.
Берта Цукеркандль.
После вступления в Австрию гитлеровских войск она эмигрирует во Францию, где уже находился ее сын. Это стало возможным благодаря Полю Жеральди, чьи пьесы она переводила.
В Париже она снова начинает писать и становится членом «Австрийского бюро» и «Центрального объединения австрийских эмигрантов». Наконец, она получает орден Почетного легиона.
К началу Второй мировой войны семья оказалась рассеянной по Франции, несмотря на это всем, хотя и не самыми короткими путями, удалось бежать в Алжир. Здесь Берта, продолжавшая переписку со многими знаменитыми современниками, диктует внуку последнюю часть своих воспоминаний.
В середине сентября 1945 года Берта возвращается во Францию в надежде хорошо подлечиться и хотя бы отчасти восстановить пошатнувшееся здоровье. Ее немедленно помещают в больницу, но помощь приходит слишком поздно. Берта уходит из жизни 16 октября 1945 года, и ее хоронят на кладбище Пер-Лашез. О том, как восприняли ее смерть те, кто был рядом, можно судить по словам Поля Жеральди:
«…Она была самым замечательным человеком среди всех, кого мне довелось встретить в жизни. Контакт с нею был абсолютным. Она излучала радость, юмор, шарм, властно к себе притягивала… Ее дом был полон счастливых чар. В течение всей своей долгой жизни я еще не встречал человека, от которого на меня веяло бы таким ровным спокойствием, таким доверием и согласием. Она жила и интеллектом, и душой… Она старилась, но не старела. Я знал немало выдающихся личностей, но никого, кто мог бы сравниться с ней. Ничто не было ей в тягость, но все вызывало интерес. Ей в равной мере были свойственны и легкость, и глубина… Она вошла в мою жизнь и навсегда заняла в ней свое место. Это была дружба без границ…»
Назад: Доктор Евгения Шварцвальд (1872–1940)
Дальше: Лина Лоз (1882–1950)
