Книга: Женщины Вены в европейской культуре
Назад: Берта Цукеркандль (1864–1945)
Дальше: Роза Майредер (1858–1938)
Лина Лоз
(1882–1950)
Лина Лоз.
Лина Лоз [Лоос], больше известная лишь как супруга новатора в архитектуре Адольфа Лоза [Лооса], не укладывалась в рамки традиционного женского образа своего времени, и степень ее эмансипированности год от года росла. И хотя по материальным обстоятельствам она не имела своего салона, в артистических кафе ей принадлежало самое видное место среди женских фигур, и поначалу она слыла вдохновительницей талантов, можно сказать музой. Петер Альтенберг, признанный мастер малой прозы и неувядаемый обожатель женщин, называл ее «вдохновительницей героев».
Несмотря на то, что на первых порах она пользовалась финансовой поддержкой родителей, которые помогали ей вплоть до Первой мировой войны (Обертимпфлеры были богатыми и почтенными владельцами респектабельного кафе «Casa Piccola»), Лина привыкла полагаться на самое себя и сама зарабатывала на жизнь, зачастую чреватую финансовыми кризисами, играя в театре и занимаясь литературным трудом.
Каролина Обертимпфлер родилась 9 октября 1882 года в Вене. Ее отец был из Южного Тироля, родина матери, Каролины Окермюллер, — Нижняя Австрия. Вена стала для семьи знаком социального продвижения. Старшая сестра Лины Хелена Дюльберг, тоже писательница, однажды загадочным образом исчезла. В 20-е годы ее объявили умершей. Предполагали, что она утопилась в Дунае. Брат, известный под артистическим псевдонимом Карл Форест, стал известным актером, играл на сценах Вены и Берлина и в 1944 году был убит в Третьем рейхе посредством ядовитой инъекции.
Юная Каролина училась актерскому искусству в Венской консерватории. Благодаря родителям она начала выступать на маленькой сцене принадлежавшего им кафе. А после Первой мировой войны, когда вследствие девальвации родители совершенно разорились, Лина уже не получает от них никакой помощи. Весной 1902 года молодая актриса познакомилась с видным архитектором Адольфом Лозом. Сама она пишет об этом в своей «Книге без названия»:
«Это случилось вечером, когда сестра с зятем взяли меня с собой в кафе „Лёвенброй“, где у Петера Альтенберга был постоянный стол… Петер говорил по-отечески мудро. Карл Краус — кратко и ехидно. Фриделю, самому младшему, тогда еще нечего было сказать.Самое сильное впечатление произвел на меня Адольф Лоз. Я читала его статьи в „Нойе Фрайе Прессе“ и полностью разделяла его взгляды… У него был портсигар, привезенный из России, — карельская береза, тогда это считалось диковинкой… как ценил он любовно сработанную вещь… меня все это увлекало. Первыми обращенными ко мне словами были: „Портсигар трудно открывается, вы не сумеете этого сделать!“ Это уязвило мое самолюбие, я впилась ногтями в створку и с великим трудом открыла портсигар. Но усилие оказалось слишком резким, портсигар треснул. Моему смущению не было предела. Вспыхнув, как махов цвет, я бормотала извинения и при этом, заикаясь, повторяла: „Господин архитектор, пожалуйста, скажите, чем я могу возместить…“Лоз, ни единым словом не утешивший меня, сурово посмотрел мне в глаза и произнес:— Вы действительно согласны возместить?Я перевела дыхание.— Ну конечно!— Тогда выходите за меня замуж!Ни секунды не раздумывая, я ответила: „Да“. Сестра рассмеялась, она приняла все это за шутку, но это была не шутка! Столь важное событие произошло обычным весенним днем. А летом мы поженились…»
Родители Лины активно помогли Лозу деньгами, и он обустроил квартиру на Гизельштрассе (ныне Бёзендорферштрассе). Гордостью ее стала завершенная в 1903 году спальня. Лоз напечатал ее фотографию в издаваемом Альтенбергом журнале «Кунст унд дас андере» с подписью «Спальня для моей жены».
Однако брак столь немолодого авторитетного мужчины и юной женщины оказался недолговечным. Двадцатилетняя Лина, может быть тяготясь опекой супруга, страстно влюбилась в восемнадцатилетнего гимназиста Хайнца Ланга. Хайнц Ланг был сыном представительницы женского движения в бюргерской и рабочей среде Марии Ланг. Дочь знаменитого столяра Венских мастерских Карла Висгирля и бывшая жена придворного ювелира Теодора Кёхерта, она вновь сочеталась браком, ее мужем стал юрист Эдмунд Ланг. По английскому образцу Мария основала консультационное бюро по социальным вопросам в рабочих районах Вены. Она принимала также участие в создании «Женского клуба Вены», где сотрудничала и Евгения Шварцвальд, а помещение было оформлено по эскизам А. Лоза. Видное место в общественной жизни занимал ее салон, в котором господствовали прогрессивные убеждения. В ее доме встречались люди искусства, ученые и политики, а необычайно одаренный сын был с ними на дружеской ноге.
После окончания гимназии (1904) Хайнц уехал в Англию. Лина должна была ехать следом, предварительно объяснившись с мужем. Однако после разговора с ним она ограничилась тем, что послала Хайнцу лишь одно письмо, но в Англию не поехала. В конце августа 1904 года восемнадцатилетний Хайнц Ланг застрелился. Вероятно, как полагал Гофмансталь, он всерьез принял слова Петера Альтенберга, у которого искал совета:
«Что вам делать? Стреляться. Что вы будете делать? Продолжать жить как ни в чем не бывало. Ибо вы столь же трусливы, как и я, трусливы, как и все поколение, вы опустошены и лживы, как и я. Поэтому вы будете жить и когда-нибудь, может, станете третьим или четвертым любовником собственной жены».
Это трагическое событие Артур Шницлер положил в основу своей незавершенной пьесы «Слово». Из уважения к Петеру Альтенбергу он не напечатал ее. В 60-е годы она была закончена Фридрихом Шрайфогелем и впервые поставлена театром в Йозефштадте.
Все имевшие отношение к трагедии — Лина, Адольф Лоз и Петер Альтенберг — воздержались от высказываний на этот счет. Несмотря на то, что поездка Лины в Англию не состоялась, супруги разошлись, а в 1905 году официально развелись без материальных претензий друг к другу: Лина оставила мужу их общую квартиру, поскольку записана она была на его имя. В своей пьесе «От себя не уйдешь», обнаруженной в ее архиве, Лина выявляет причины разрушения брака.
Лоз хотел сделать из жены некое произведение искусства.
«…Али — не что иное, как чистый материал. Я буду работать с тем хорошим, что в ней есть, плохого не коснусь. Должно получиться некое произведение…»
А Лина думала о своем браке так:
«Брак — это своего рода человеческая концессия. Я люблю человека, но отнюдь не уступаю ему прав на мою жизнь. Вы же все поступаете наоборот. Вы презираете человека, но всю свою жизнь строите на основании мнений света».
Однако Адольф Лоз остался во многом благодарен Лине. В одном из писем он говорит:
«…Хоть я давно лишился твоей любви, ты не стремилась показать мне это… насколько я тебе благодарен! Я обязан тебе квартирой — давней мечтой моей жизни, которая никогда бы не осуществилась из-за моей моральной чувствительности в денежных делах.Благодаря тебе мое финансовое положение не то, что два года назад. Многим обязан я твоей силе…»
«…Твой безошибочный вкус, фантастическая проницательность твоих суждений — вспомни вопрос: газовый суррогат или настоящее дерево? — избавили меня от многих сомнений и вдохнули жизнь в меня и мое творчество…»
Позицию Лоза по отношению к женщинам — типичную для человека и художника на рубеже веков — Лина пыталась использовать в его же собственных интересах:
«Если бы не существовало женской половины человечества, никого бы не манили деньги и заработки. Зачем они, если их некому отдавать? Кто станет покупать себе какую-нибудь вещь, если не будет уверен, что она произведет впечатление на женщину? Даже поэтам нечего было бы воспевать, не будь на свете девушек».
А вот что пишет он Лине:
«Как ты разочаровала бы меня, если бы не стала великой женщиной. Особь слабого пола должна знать свою силу. Но не применять ее на деле. Первое могло бы сделать счастливыми тебя и меня, второе — тебя, может быть, счастливой, меня же — наверняка несчастным… Нет, мне бы не хотелось, чтобы девушка превращалась в великую женщину…»
Уважение, которое Лоз питал к своей супруге, относилось лишь к женщине-ребенку, девушке, поддающейся лепке. Всякая попытка неподчинения решительно пресекалась. Если Лина хотела выжить как личность, ей оставалось только не поддаваться. Несмотря на все моральные и сословные традиции, она решилась на развод. Этот мужественный шаг избавил ее от мужской опеки и дал возможность самореализации.
Лина целиком отдается сценическому искусству. Она дебютирует в США. Затем — ангажемент в Германии и Санкт-Петербурге. На открытии венского кабаре в югендстиле «Летучая мышь» она читает пролог и в течение двух лет существования этого маленького театра остается одной из его «звезд». В 20-е годы она входит в труппу немецкого народного театра (Вена), играет также в Скале, в Раймундтеатре и в Йозефшедтертеатре. Лина была хорошей, но не честолюбивой актрисой, как на сцене, так и в кино. Чаще всего она исполняла небольшие роли и была этим довольна.
«Кто-то, должно быть, спросил однажды моего директора (я полагаю, с явной укоризной), почему я всегда играю маленькие роли. Упрек был несправедлив, так как в этом нет вины директора… Я страдаю боязнью публичных выступлений, причем в такой степени, что эта боязнь значительно пересиливает стремление к славе. Как только не старался директор излечить меня! Он очень сердился и говорил: „Однако, милостивая государыня, я вас не понимаю“. Пытался он и уговаривать по-доброму: „Ты глупее всех дурочек, работавших под моим началом. Ну чего ты, собственно, так боишься?“ Все уговоры были бессильны.Как только раздается гонг, холодеют руки, дрожат колени, взгляд застывает, уши глохнут, и спазматическим глотком пытаешься вернуть сердце на предназначенное природой место. Однажды директор заставил меня играть слишком большую для меня роль. „Я не освобожу вас от роли, фрау Лоз, но вы вольны пожаловаться в театральный союза“. Я подумала и решила поостеречься. У меня была лишь одна мысль: „Фауст, обе части за один вечер!“Гете писал это почти всю жизнь, самые лучшие артисты будут работать на пределе возможностей, директор неделями будет гонять нас на репетициях, уйма народу приложит все силы, чтобы достойно оформить спектакль, и лишь мне одной дано все испортить.Этого, конечно, не произошло. Я не лишилась дара речи, не грохнулась ни на подмостки, ни в обморок, и все же… По своей природе я настолько спокойна (во всей прочей жизни), что это граничит с дурными манерами… Но, увидев сцену, становлюсь крайне нервозной, как кровная лошадь или иное! благородное животное».
Со многими людьми искусства Лину связывали узы дружбы. Петер Альтенберг, Эгон Фридель и Франц Теодор Чокор особенно почитали, любили и ценили ее за дискуссионный дар. Чокор, в частности, передал потомкам, пожалуй, слишком одностороннее представление о Лине, опубликовав ее переписку с Лозом, Альтенбергом, Фриделем, самим собой и Керстин Стриндберг (дочерью шведского писателя от его брака с австрийской журналисткой Фридой Уль). Это издание, названное «Ты серебряная дама, ты», отличается не только субъективным, но и цензурированным подбором писем. Он служит героизации знаменитых мужчин, но не выявлению их отношения к Лине и нисколько не объясняет нам саму Лину. В одном из писем Альтенберг поет двусмысленную хвалу:
«Ее по-щучьи серые глаза, такой не женский, уходящий в пустоту взгляд властно влекут меня и наполняют жизнью. В этом взгляде — воля, свобода от рабского подчинения мужчине! А ее кожа, этот благородный пергамент, словно защищает ее от всех губительных напастей… А пепельные волосы… это мерцание глаз, нередко полных отчаяния и муки, никогда не вызывали почтительного отношения…»
В короткой вымышленной сценке Лина сама метко характеризует отношение Альтенберга и Фриделя к женщинам вообще и в частности и тонко иронизирует над ними:
«…Ночь в кафе на Грабене с Летером Альтенбергом и Эгоном Фриделем. Представим себе, что, почувствовав усталость, я положила голову П. А. на колени. (Петер благословляющим жестом кладет на меня ладонь.) Царица жизни, ты можешь дарить, дарить, дарить и никогда не оскудевает дарящая твоя рука. Ты положила голову мне на колени, а на самом деле я преклоняю колени перед тобой! Аминь! (Он пересчитывает построчный гонорар и остается недоволен. Появляется какой-то кавалер. Петер вдохновенно описывает свои ощущения. Кавалер предлагает 100 крон, чтобы я пересела к нему. Петер мгновенно соглашается.) Эгон: Ты не сделаешь этого, Петер, ведь она так тебе доверилась! Петер: Ты что? Она же спит.Представим себе, что в кафе на Грабене я почувствовала усталость и положила голову на колени Эгону. (Эгон Петеру: „Как и следовало ожидать“, продолжает прерванный разговор.) Что-то, должно быть, во мне есть, ведь зал полон народу… (Под утро он кричит: Счет! Затевает перебранку с официантом, уличив его в обмане, отодвигает меня, забывает и уходит прочь)…»
Взаимоотношения Фриделя и Лины описал со своей колокольни Франц Чокор:
«Их сильно увлекали зачастую приятные обоим бесконечные споры о конкретных вещах. Но иногда Фридель позволял себе слишком злые выпады, которые приводили Лину в мучительное смущение. Однажды она посетовала: „Когда я вижу, что свой мощный, Богом данный ум ты употребляешь для того, чтобы делить людей на почитаемых и презираемых, я всегда благодарю втайне Бога, создавшего меня такой глупой“. Если Фридель, скорее из упрямства, нежели от недостатка знаний, с тупым упорством держался своих взглядов — она и в письмах осуждала его „высокомерие и слабость социального чувства“, — то ему все же не было безразлично мнение о нем Лины.Многочисленные страстные письма и бесчисленные открытки убеждают нас в том, что Фридель любил Лину всю жизнь…»
Его сердечная симпатия проступает во многих, иронически окрашенных письмах:
«…Хотел бы тебе напомнить твои же слова о том, что женщина должна быть садовницей. При этом подразумевается, что она лишь доводит до зрелости те ростки, которые у нее перед глазами, а не то, что она либо не признает вовсе, либо признает неохотно вполне очевидные вещи, не очень ловко ссылаясь на собственное непонимание. Недостаток ума — всегда недостаток проникнутого любовью интереса. Это утверждение ты высказала применительно к сорнякам, я имею в виду Альтенберга, твердолобого бакалейщика, которому ты не нужна, а еще оно направлено против Лоза, пустого ореха, который не достоин тебя. Их обоих ты истерически переоценила, меня же не пытаешься даже просто оценить, аргументируя это тем, что достаточно „других“, которые меня признают. Мне этого, однако, недостаточно…»
Амбивалентная позиция Фриделя по отношению к женщинам проявилась в строках письма к особе, ставшей для него сначала возлюбленной, а потом — подругой на всю жизнь:
«…Для мыслителя и художника женщины — не что иное, как подвернувшиеся под руку возбудительные средства, которые он ловко употребляет для усиления духовного обмена веществ, очередной запал для воспламенения творческого огня. С женщинами при этом нет никакой внутренней связи. Они для него — явления того же порядка, что и алкоголь, никотин, черный кофе. Они нужны-то ему всего на минуту, но он использует их полностью и без остатка, а разбудив в нем необходимые силы, они перестают для него существовать и могут понадобиться лишь для того, чтобы сделать его богаче и сильнее. Из них он черпает не что иное, как самого себя, свою собственную способность любить и ненавидеть, мыслить и созидать…»
Лины Лоз домогались многие мужчины, она отказывала всем, в том числе и композитору Францу Легару.
Ее обручение с доктором Гербертом Фризом, трагически погибшим в 1914 году на польской земле, было второй и последней попыткой связать себя брачными узами. Многочисленные поклонники и пожизненные друзья более отвечали ее нраву и представлениям. Однажды она призналась в своей несправедливости по отношению ко многим безымянным, кого сильно обделила, приковав к одной-единственной личности.
Начиная с 20-х годов она все больше тяготеет к литературному труду. С 1919 года с возрастающей частотой появляются ее статьи в «Винер Вохе», «Масштаб», «Арбайтерцайтунг», «Прагер Тагблатт» и «Даме». В середине 20-х статьи регулярно печатаются на фельетонной полосе еженедельника «Нойес Винер Тагблатт». В 1947 году выходит «Книга без названия», содержащая немалую часть фельетонов, уже опубликованных в периодике.
В кратких метких характеристиках, полных юмористического подтекста и изящного цинизма, она выказывает себя не только критиком общественных явлений, но и наблюдательным бытописателем своего окружения. Так выглядит в ее изображении Чокор:
«Он, между прочим, гордится всем, чем может. Гордится болезнью, гордится здоровьем, когда есть деньги — деньгами, когда их нет — безденежьем. Он хронически горд и рассеян, с этим надо мириться… Есть люди, одержимые страстью пить, играть, курить; Франц Теодор Чокор — страстный едок. Он смотрит на жующих людей так, что самые прожорливые из них перестают жевать».
8 марта 1921 года в Вене была с успехом поставлена единственная пьеса Лины «Мать». Свой путь в драматургию (по поводу премьеры этой драмы) Лина описывает довольно иронично:
«1. Некоторое время я была — пусть даже по глупости — подругой писателя Петера Альтенберга и женой архитектора Адольфа Лоза. — Я свояченица придворной актрисы Трауте Карлсен. — Мой брат Карл Форест — резидент театрального союза. — Мои родители владеют лучшими кафе Вены. Я уважаемая личность и считаю себя вправе жить да жить.2. Трауте Карлсен — мне уже не свояченица. — Мой брат уже не президент. — Мои родители продали кафе. На меня поглядывают с недоверием!!3. Мне не остается ничего иного, как самоутверждение через творчество.4. Я написала одноактную пьесу „Мать“. Несмотря на мои нежелательные для театра связи, она была принята и поставлена!!5. Со мной больше не здороваются».
Есть у Лины и другие пьесы — неопубликованные. Не был экранизирован и сценарий; написанный в соавторстве с Рудольфом Форстером.
В одной до сего дня не опубликованной рукописи, содержащей суть ее зрелых воззрений, она пытается выяснить центральные вопросы бытия и познания. В середине 30-х годов она излагает основы собственной философии, до самого последнего времени остававшиеся в ее архиве и недоступные для читателя. Благодаря новым изысканиям образ Лины предстает в существенно ином свете.
После Второй мировой войны, в возрасте шестидесяти пяти лет, Лина включается в женское движение и свои боевитые статьи печатает в «Остеррайхишес Тагебух» и в «Ди Штимме дер Фрау» — органах Коммунистической партии Австрии. Она становится вице-президентом «Союза демократок» и членом австрийского Совета мира.
Нередко она высказывается весьма критически, например о взаимоотношениях полов:
«Мужчина спать плетется,
а женщина встает,
респект у нас блюдется,
почти наоборот!»
Незадолго до смерти Лина Лоз приходит к мысли:
«Шестьдесят пять лет не знала я, зачем живу, теперь знаю, но должна умереть…»
Последнее фото Лины Лоз (1949).
Давно уже давала себя знать тяжелая болезнь. Подруга ее последних лет, художница Леопольдина Рютер, ухаживает за ней в квартире на Сиверинге.
В 1950 году Лина Лоз умерла в одной из венских больниц. Свое тело она завещала использовать для анатомических исследований, чтобы на благо потомков можно было изучить причины постигшего ее недуга. Слова завещания Лины Лоз не могут обветшать. За ними стоит сильная, мужественная, независимая личность:
«Уходя, оставляю вам блага ценности неизмеримой.
Землю! Леса и океаны трав!
Весну и зиму в горах и долинах! Море!
И солнца свет, и милость Бога!
Все завещаю без изъятья!»
Назад: Берта Цукеркандль (1864–1945)
Дальше: Роза Майредер (1858–1938)
