Полковник Геллерт
Бомба взорвалась как раз в тот момент, когда Мария выходила из супермаркета, расположенного в одном квартале от ее дома напротив «Закусочной Чарли». Раздался оглушительный хлопок, полетели в воздух камни, обломки кирпича, куски металла от обшивки автомобилей, припаркованных поблизости, завизжали тормоза, а потом на мгновение воцарилась тишина. Облако пыли поднялось над улицей и на время милосердно укрыло картину катастрофы.
Постовой, дежуривший на ближайшем перекрестке, бросил взгляд на часы, сунул в рот свисток и сорвался с места. Крики и вопли, как по команде заполнившие улицу, заглушили пронзительные трели свистка. Пыль постепенно осела. В «Закусочной Чарли» снесло весь фасад, сквозь огромную дыру было видно, что взрыв разметал все внутри, до самой последней стены, даже дверь запасного выхода взрывная волна сорвала с петель. Взрывом задело и соседние дома. Разбитые стекла, вырванные оконные переплеты и люди, что-то кричавшие, высунувшись по пояс из окон.
Мария сидела на тротуаре. Поначалу она ничего не почувствовала. Сумочку и продуктовую кошелку вырвало из рук, и, описав высокую дугу, они отлетели далеко в сторону. Яблоки и сахар, перемешанные с чьей-то кровью, покрывали асфальт между перевернутой детской коляской и кучкой тряпья — тем, что когда-то звалось Милли.
Подошел полицейский, склонился над Марией, затем помог ей подняться.
— Все в порядке? — спросил он.
Мария кивнула и показала рукой в сторону Милли. Из-под коляски донесся крик ребенка, и Мария мгновенно поняла, почему Милли уже больше не встать и не опереться на ее руку. Взрывом ей снесло часть лица. С правой стороны в черепе зияло отверстие, проделанное обломком кирпича или куском металла. Мария вдруг почувствовала боль в левой ноге. Она снова опустилась на землю, увидела проступившую кровь, осторожно стащила чулок с задетой осколком ноги и перевязала ее выше колена. До нее по-прежнему не доходил смысл происшедшего. Мария машинально собрала остатки продуктов, высыпавшихся из кошелки, потом мелкие предметы, выпавшие из ее сумочки, и поискала глазами кошелек. Она протянула к нему руку, но мальчишка лет десяти — двенадцати опередил ее.
— Это мой кошелек, — сказала она и схватила его за рукав.
— Нет, мой, — закричал мальчишка и вывернулся из ее рук.
Сразу с нескольких сторон донеслись звуки сирен. Полиция. Скорая помощь. Мария побежала за мальчишкой. Автомобиль спецподразделения городской полиции затормозил возле нее. Полицейские выпрыгивали из машины прямо на ходу. Стальные шлемы. Дубинки в руках.
— Это все люди из лагеря, — прокричал мужской голос, — вон удирает один из этих мерзавцев, — и мужчина ткнул рукой в сторону улепетывавшего мальчишки. Все, как по команде, повернули головы в его сторону. — Это все люди из лагеря, — повторил кто-то, задыхаясь от ярости. Забыв об оцеплении, толпа мужчин бросилась за мальчишкой. Тот на бегу отбросил в сторону кошелек, надеясь, что тем самым хоть ненадолго задержит погоню.
Мария опустилась на землю и посмотрела ему вслед. Наконец-то она поняла. Оглушительный хлопок. Осколки. Кровь. Она хотела взять с собой детей, но Пьера было не оторвать от игры. Милли как раз заскочила к ним на минутку и сказала: «Оставь, пусть играет. Я тебя провожу». Откуда-то появился газетчик, тот самый, с которым она заговорила тогда, неделю назад; он нес под мышкой пачку газет, которую положил на ступеньки парадного. Кому нужны теперь газеты? Стали подъезжать машины скорой помощи. В этот миг толпа настигла мальчишку, укрыла его от взглядов, и Мария почувствовала, как в ней поднимается тошнота. Раненые на улице больше не кричали, а только стонали.
Порывом ветра высоко вверх взметнуло песок и пыль. Ветер подхватил несколько газетных полос, лежавших поверх пачки, и вынес их на тротуар. Один газетный лист опустился прямо на Милли.
Нога больше не болела. Она как будто онемела, и Мария присела на тротуар рядом с Милли. Мимо нее пронесли пострадавшего. Полицейские опрашивали всех, кто мог дать какие-то показания. Торопливые движения санитаров, громкие команды — все это происходило где-то далеко от нее, не проникало внутрь.
Кто-то из пробегавших показал на Милли и спросил:
— Убита?
Мария машинально кивнула головой.
— Она стояла вот здесь, — сказала Мария, — там, где должны были стоять дети, если бы… — «И вот все кончено, Милли, — подумала она, — ни водки тебе, ни обносков, зато завтра про тебя напишут в газетах, в одной из этих газет, я прочту тебе вслух».
Мария взяла в руки газетный лист, закрывавший лицо Милли. Это была не газета, а листовка. Организация, именовавшая себя ИАС, брала на себя ответственность за этот и предстоящий взрывы и призывала население к вооруженной борьбе с Учреждениями.
— Милли, это не случайность, — произнесла Мария почти беззвучно, — все было подстроено. Хоть в это и трудно поверить.
Она поначалу думала, что взорвался газ или что-нибудь в этом роде, да и вообще ни о чем таком не думала, и уж помыслить не могла о преднамеренной акции. Мария посмотрела в сторону собора, увидела газетчика, который медленно уходил прочь и уже заворачивал за угол. Голос вдруг снова вернулся к ней.
— Убийцы, — закричала она, — убийцы! — Потом вскочила на ноги, разорвала листовку в клочья и бросилась вслед за газетчиком.
Когда Джон включил приемник, чтобы послушать вечерние новости, Марии не было дома уже больше двух часов. Она пошла покупать яблоки и сахар. Какое-то время спустя Джон и Тереза услышали взрыв, потом сирены полицейских машин и карет скорой помощи, и забеспокоились еще сильнее. Боясь оставить детей одних, они наблюдали за суматохой на улице из окна, видели, как устанавливают оцепление, как отвозят раненых и убитых, но до места происшествия было слишком далеко, чтобы разобраться толком, что же случилось. Потом полиция сняла оцепление, однако Мария по-прежнему не возвращалась.
Джон услышал сообщение диктора о восьми убитых, сорока семи раненых, в основном в тяжелом состоянии. Никто из посетителей «Закусочной Чарли» не уцелел, взрыв задел нескольких прохожих на противоположной стороне улицы. Еще не все жертвы были опознаны. Население призывали помочь властям. Затем диктор зачитал список опознанных жертв взрыва:
— …Милена Рук, шестьдесят семь лет, проживала по адресу…
— Милли убита, — сказал Джон. — Она ведь пошла вместе с Марией.
Потом зачитали список раненых, перечислили больницы, где их разместили. Тереза торопливо записала адреса. На месте преступления обнаружены листовки. Ответственность за два террористических акта взяло на себя движение борцов за свободу. Поиски второй бомбы уже начались, жилой квартал вокруг собора объявлен особо опасным, полиция обратилась к жителям с призывом сообщать обо всем, что покажется странным и подозрительным. Интенсивные поиски террористов и тех, кто за ними стоит, уже предпринимаются, объявлен розыск человека, разбрасывавшего листовки.
Мария знала его. Вот уже целый час она следовала за ним по пятам. Он не торопился, шел пешком, словно прогуливался по городу. Если ехать общественным транспортом, то может статься, что кондуктор или пассажир подземки спустя какое-то время, вернувшись домой, после того как спадет основной поток пассажиров, возьмет да и припомнит тебя. И собственный автомобиль был бы скорее ловушкой, особенно когда перекрывают улицы. «А вот пешком, — думала Мария, — пешком — другое дело, кто обратит внимание на обыкновенного пешехода…» Прихрамывая, она миновала табачную лавку «Тетушка Йованка». Название магазинчика она заметила впервые. Они давно прошли Главную улицу и кружным путем добрались до улицы Нации. Отсюда шла дорога в порт и к мосту, соединявшему город с Заречьем и расположенным там лагерем. Прямо перед мостом мальчишка-газетчик повернул на юг и медленно побрел вдоль пассажирской пристани. Вниз по реке стояли на приколе рыбачьи лодки, дальше потянулись заводские склады и доки. Он нырнул в тень огромных строений.
Мария долго смотрела ему вслед с ярко освещенной стороны берега, пока он совсем не исчез. Ему все же удалось скрыться. Неожиданно мимо нее на огромной скорости проехал штабелеукладчик. Мария снова бросилась вслед за пареньком, споткнулась и упала, вскочила на ноги и, сгорбившись, заковыляла дальше. Последний отрезок пути она ползла, но не из осторожности, а потому, что ноги совершенно отказали. Откуда-то из темноты, со стороны складов, до нее донесся низкий мужской голос с явным иностранным акцентом, приказывавший кому-то отнести пленку Виллему.
— Горю желанием посмотреть, кто на ней заснят, — произнес голос. — Такой фейерверк выкуривает из щелей всех шпиков и прочих крыс.
Мария поглубже укрылась в тень склада. «Вдобавок ко всему они засняли взрыв на пленку, — мелькнуло у нее в голове. — Не стоит попадаться им на глаза». Голос начал удаляться, затем перешел в шепот. «Только бы не потерять сознание, — подумала Мария, — мне надо отсюда выбраться». А потом ей уже больше ни о чем не думалось.
Джон взял у Терезы список с номерами больничных телефонов.
— Надо идти к коменданту, — сказал он. — Пусть этот гад нам поможет, хочет он того или нет.
Тереза согласно кивнула, схватила носовой платок и побежала вслед за ним. Комендант стоял в дверях своей квартиры и, увидев Джона, отступил в сторону.
— Погибла госпожа Рук.
— Мы слышали. И у нас есть основание полагать, что госпожа Савари тоже в числе жертв, — ответил Джон.
Комендант взглянул на него снизу вверх.
— Я знаю, только что передавали по радио.
— Что передавали?
— Вы еще не слышали? Только что объявили, что родственники Марии Савари должны дать знать о себе и сообщить ее приметы. Перед супермаркетом нашли ее сумочку с удостоверением.
— И что дальше?
Комендант сделал шаг назад. Он указал на очередь, столпившуюся у телефона.
— Поскольку госпожа Савари — служащая Учреждения, вы имеете право звонить вне очереди.
Он набрал первый номер из списка Терезы и протянул трубку Джону.
Ни одна из доставленных в больницу женщин не походила по описанию на Марию. Джон стал называть другие фамилии, которые выкрикивали жильцы, описывать внешность пропавших родственников. Двое мужчин получили сведения о местонахождении своих жен и покинули квартиру коменданта. Следующий номер телефона. Занято. Еще один. Снова занято. По телефонам больниц звонило полгорода. Джон переминался с ноги на ногу, ожидая, когда освободится линия. Управдом включил радио погромче.
— На случай, если будут новые сообщения, — сказал он.
По радио передавали классическую музыку. Наконец Джону удалось дозвониться еще в одну больницу. И там обнаружились пропавшие родственники одной из семей, живущей в их доме. Описание внешности Марии не совпадало с описаниями поступивших пациенток. Новый номер. Новые сведения по радио. Удалось установить личность еще одного из погибших. Женщина, стоявшая рядом с Джоном, зарыдала и выбежала из комнаты. Погиб ее муж. Эксперты, изучавшие взрывчатку, установили тип бомбы и точное место ее взрыва. Взрывчатка была заложена в багажник автомобиля, развозившего белье из прачечной, и приведена в действие часовым механизмом. По мнению полиции, преступники не выбирали место взрыва заранее, поскольку маршруты автомобиля в течение недели не совпадали.
«Только время было выбрано заранее», — подумал Джон. И в принципе было безразлично, в каком месте в центральной части города взорвется бомба: перед закрытием в магазинах всегда полно народу.
Передавали политический комментарий происшедшего. Новые призывы к населению. К полуночи Джон обзвонил приемные всех больниц, в которые доставили жертв террористического акта. Уже около часа в квартире никого, кроме Джона, Терезы и коменданта, не осталось. Остальным жильцам удалось узнать, куда отвезли пострадавших родственников, только о Марии не было никаких сведений. Измотанный и потерявший надежду, Джон положил трубку.
— Остается лишь надеяться, что я дал не слишком точные приметы, если только…
— Марию не надо искать по моргам, — досказала за него фразу Тереза и закрыла рот ладонью. Они долго смотрели друг на друга.
— Почему они это сделали? — спросил Джон. — Почему? В этом же нет никакого смысла.
— Ну, ради свободы, — с готовностью подсказал комендант. — По крайней мере, по радио сказали, что об этом написано в листовках.
— Нас…ть на такую свободу, — Джон ударил рукой по столу. — Кому нужна такая свобода? Люди шли себе по улице, и вдруг — трах! — и их больше нет. Как можно до такого додуматься?
С лестничной площадки донесся сдавленный плач Изабеллы.
— Дети! — Тереза стремительно выбежала из квартиры.
— Вы не за революцию? — спросил комендант.
Джон, прищурив глаза, посмотрел на него.
— От нас разве этого ждут? Что мы будем за революцию? Боже милостивый. Вот, возьмите. — Он положил денежную купюру рядом с телефоном. — За труды и за понесенные расходы.
— Что вы, не стоит, это совершенно лишнее. — Комендант быстро спрятал в карман деньги. — В самом деле не нужно. Я по службе обязан предоставлять телефон в ваше распоряжение, ваши звонки…
Джон молча повернулся и пошел прочь. Тереза была в постели, она уложила детей рядом с собой, обняв их и дожидаясь, пока они уснут. Джон наклонился над заплаканным личиком Изабеллы, закашлялся и ушел в другую комнату.
Вскоре пришла Тереза.
— Дети уснули, — сказала она. — Что будем делать дальше?
Джон поднял голову, и она увидела, что в его глазах стоят слезы.
— Завтра опять будем искать Марию. По моргам.
— А потом?
— Может быть, она и жива, — сказал Джон. В этих словах была надежда, но Тереза чувствовала, что оба они ее почти утратили.
Следующее утро было холодным и сумрачным, но Джон знал, что это предвещает хорошую погоду. Терезе нужно было на работу только с обеда. Она решила не отдавать детей коменданту и ждать, пока Джон не вернется из полиции. Он захватил с собой регистрационное удостоверение Марии, позвонил в садоводство и сказал, что сегодня не сможет выйти на работу или, по крайней мере, придет позже. Точнее он сам пока не знает.
— Либо вы вовремя появитесь на работе, либо можете не появляться совсем, — резко ответил старший садовник. Джон сказал, что он должен опознать жертву вчерашнего террористического акта, и попутно заметил, что речь идет о служащей Учреждения.
Голос старшего садовника стал заметно приветливее:
— Назовите имя и адрес.
— Мария Савари, — сказал Джон, — она живет у нас. Из сообщения по радио мы узнали…
— Да, — прервал его старший садовник, — похоже на правду. Можете идти, только письменно подтвердите ваши визиты в полицию, в больницу, в любую другую контору, куда вас направят. И я вас попрошу, не задерживайтесь сверх необходимого. Вы обязаны сразу же явиться сюда, как только ваше дело выяснится. — Он повесил трубку, не дожидаясь, пока Джон ответит.
В близлежащем участке Джон застал лишь одного усталого полицейского, который без особых проволочек направил Джона в морг. На просьбу подтвердить явку Джона в участок он протянул подписанный, но не заполненный формуляр и сказал, что, если Джон торопится, он может поехать в морг на патрульной машине, которая туда как раз направляется. Джон хотел спросить о сумочке Марии, но полицейский велел ему поспешить.
В машине Джон сидел рядом с женщиной, на бледном лице которой резко выделялись глаза с покрасневшими веками.
— У меня там муж, — сказала она. — А у вас жена?
— Близкая знакомая, — ответил Джон.
— Вот как, вам легче. У нас там муж. Отец. У нас трое детей.
— У моей знакомой двое детей, — сказал Джон.
Женщина заплакала и прислонилась к нему. Слегка растерянный, он держал ее за руку, а когда они приехали, помог выбраться из машины. Служитель морга уже ждал их. От него пахло спиртным. Джон шел за ним и думал, что он бы и сам сейчас чего-нибудь выпил.
— При опознании тела не торопитесь, — сказал служитель. — Нам все равно, если вы ошибетесь, вот только возни будет больше. Глядите внимательней.
Он провел их сначала по одному коридору, затем еще по одному, пока они не оказались наконец в помещении, выглядевшем как раздевалка в душевой. Стены, обложенные кафелем, никакой мебели. И следующее помещение выглядело таким же образом, только здесь было холодно, а в стене они увидели выдвижные железные ящики. Служитель вытянул один из ящиков и спросил:
— Ваш?
Женщина медленно подошла ближе, бросила быстрый взгляд на лицо мертвеца и с видимым облегчением отрицательно покачала головой.
— Ваш?
Джон сказал, что он ищет женщину. Служитель выдвинул следующий ящик.
— Этот?
Женщина, бросив внимательный взгляд, снова покачала головой.
Они прошли так вдоль всей стены, потом служитель сказал, что на данный момент в морге нет неопознанных женских трупов.
— Есть ли среди опознанных Мария Савари? — спросил Джон растерянно.
— Надо посмотреть в списках, они наверху, в конторе. Пойдемте. Сегодня до вас здесь уже побывало девятнадцать человек. Полгорода ищет у нас своих родственников, но тех мертвецов, которые хранятся здесь, не опознал никто. Когда человек умирает, люди быстро забывают, как он выглядел при жизни. Может, ваш муж пьянствует где-нибудь, — обратился он к женщине. — А ваша подруга, — повернулся он к Джону, — нашла себе нового дружка, с которым провела всю ночь.
— Одну секунду, — сказал Джон. — Можно мне еще раз взглянуть на два первых трупа?
— Вы же сказали, что разыскиваете женщину. — Служитель пожал плечами и снова выдвинул ящики. — У людей покойники вызывают отвращение, но кое-кому это зрелище, вероятно, очень даже по душе.
Джон внимательно вгляделся в лица мертвецов, затем быстро отвернулся.
— Да, я ищу женщину, — сказал он, — только она не была моей подругой.
Служитель вынул из кармана халата бутылку и приложился к ней.
— Не хотите глоток? — спросил он.
Джон отказался, и они вновь пошли по уже знакомому длинному коридору. У выхода женщина попрощалась и ушла, а служитель с Джоном отправились на второй этаж. Было маловероятно, что Марию кто-то опознал, за исключением людей из Учреждения, но Джон хотел убедиться в этом.
Ее имени не было ни в одном из списков, и служитель сказал, что ее могли отвезти в госпиталь, она попала туда в бессознательном состоянии, а персонал сейчас так перегружен работой, что толком не выяснили, кто она такая. Лучше всего Джону обратиться в штаб по ликвидации последствий взрыва, который создали еще этой ночью. Он назвал адрес. Сумочка и документы Марии скорее всего там.
Командный пункт штаба находился в доме напротив собора, в самом дальнем конце площади, где размещались несколько небольших кафе и где при солнечной погоде можно было посидеть под открытым небом. Джон проходил здесь утром и не заметил никаких перемен. Он почувствовал некоторое облегчение. Мария была жива, а это самое важное, остальное приложится. Вот только два мертвеца не давали ему покоя. До сей поры он был убежден, что Мария все выдумала, а потом просто настаивала на своей выдумке из упрямства. С ним такое тоже бывало: сочинит что-нибудь, а потом убеждает себя и других в реальности своей фантазии и постепенно сам начинает в нее верить. Терезе это не нравилось. Она называла его фантазии обычной ложью, но это было не ложью, а скорее уловкой, которая, например, помогала внезапно выйти из дому на улицу, и там ничто уже не сдавливало горло.
Кому-то это нравилось, кому-то — нет, тут дело вкуса. Джон стоял перед входом в штаб, закусив губу и не отваживаясь войти. Ты прав, дело вкуса, но в этом городе есть люди, которые не желают, чтобы правда вышла наружу, а это уже не дело вкуса.
Штаб разместили в кафе, из которого наспех вынесли все лишнее. Перед входом установили палатку и разложили на столах предметы, обнаруженные после взрыва на улице или в «Закусочной Чарли». Джон опознал сумочку, принадлежавшую Марии, и его отправили в кафе, чтобы записать сведения, которыми он располагал. Протокол составляла очень приветливая секретарша. Цвет волос, цвет глаз, рост, вес. Особые приметы: шрам под подбородком, на спине — шрамы от касательных пулевых ранений, полученных Марией во время побега, когда она прикрывала детей своим телом. В протокол занесли и то, что он был в морге, почему он туда решил пойти, что там увидел. В конце допроса Джон описал, как выглядели те два покойника, хотя сначала у него не было намерения об этом упоминать. Затем его попросили подождать на улице, пока его вновь позовут. Джон вышел на площадь и закурил сигарету. Отсюда, с площади, дом, в котором он жил, выглядел похожим на казарму, огромную и неприступную. Даже солнце, отражавшееся в оконных стеклах, не придавало дому обжитой вид.
Скоро его опять вызвали и отвели к полицейскому офицеру.
— Джон Мальбот? В вашем протоколе мы обнаружили весьма неожиданную информацию. Будьте добры, следуйте за мной.
Они поднялись на второй этаж, в подсобные помещения кафе.
— Что натолкнуло вас на столь странные утверждения?
Джон растерялся.
— Я не понимаю, о чем идет речь, господин полковник, — сказал он.
— Не понимаете? Эти покойники — почему вы стали разыскивать их в морге?
— Я разыскивал там мою знакомую, пропавшую вчера без вести. Она ушла в супермаркет, расположенный против «Закусочной Чарли», и домой больше не возвращалась. В больницах мы ее не нашли, и моя жена сказала, чтобы я шел в полицию. Оттуда меня направили в морг, там я и увидел трупы этих двоих мужчин.
— Хорошо, но откуда вы знали этих людей? Это были ваши друзья?
— Нет-нет, совершенно посторонние люди. — Джон переминался с ноги на ногу.
— Бог ты мой, откуда-то вы их должны были знать! Вы ведь дали их описание, — прикрикнул на него полковник.
«Проклятье, — подумал Джон, — ну и влип же я в историю, придется теперь выпутываться». Перед ним сидел важный полицейский чин, стало быть, история заваривалась серьезная. Он сделал глубокий вдох и стал рассказывать о побеге, и о том, как они поначалу устроились в городе, и как потом появились эти типы. Наглецы и грубияны, но что с ними можно было поделать? А потом он рассказал о строительных рабочих, о деньгах и о том, как испугались Тереза и Мария, что их примут за воров, и как они хотели вернуть часть денег.
Полковник выслушал Джона, не прерывая его вопросами.
— Денег было очень много, — сказал Джон, — по крайней мере, нам так показалось, и Мария вернулась, чтобы отдать их обратно. Потом она рассказала нам, что нашла этих двух парней, но они уже были мертвыми.
— Вы не ошибаетесь?
— В морге мне дважды показали их тела.
— Когда все это произошло?
— Почти три недели назад.
— Вы сообщили об этом властям?
Джон сконфуженно смотрел в пол.
— Нет, не сообщили. Мы не приняли рассказ Марии всерьез. А потом нас предупредили по телефону. — И он рассказал о том странном звонке.
— Как зовут вашу знакомую?
— Мария Савари.
— Намекала ли госпожа Савари на то, что ей известно, при каких обстоятельствах погибли эти двое?
— Она говорила, что их убили, — тихо ответил Джон.
— Это уже кое-что. — Полковник закурил сигарету и протянул Джону пачку. Несколько минут они молча курили, потом полицейский чин неожиданно дружелюбно произнес:
— Не хочу ставить вас в затруднительное положение. Я понимаю, как вам все это неприятно, но мы должны еще потолковать обо всей этой истории. Госпожа Савари высказывала какие-либо конкретные подозрения?
— Может быть, она кого и подозревала, но мы никогда не дослушивали ее до конца. Человек, который нам позвонил, выражался столь недвусмысленно, что мы…
— Хорошо, хорошо. Во всяком случае, вы опознали покойников и готовы это подтвердить?
Джон кивнул.
— А госпожа Савари? Готова ли она подтвердить?
Джон пожал плечами.
— Нам даже неизвестно, где она сейчас и в каком состоянии.
— Мы это установим. Меня интересует следующее. Будет ли ваша знакомая давать показания? Вы намекнули, что она не совсем… — Полковник помедлил. — Складывается впечатление, что вы находитесь в затруднительном положении.
Джон и в самом деле почувствовал себя в крайне затруднительном положении, в более затруднительном, чем вначале, когда полковник накричал на него.
— Мне о Марии мало что известно: с тех пор как она поступила на службу в Учреждение, она стала очень замкнутой.
— В каком из учреждений она работает? — озадаченно спросил полковник.
— Мне она ничего об этом не рассказывала.
— Надеюсь, не в том самом Учреждении?
— Не знаю. Ей выдали удостоверение. Оно лежит на столе в палатке, рядом с ее сумочкой.
Полковник кивнул.
— Вам придется подождать.
— Внизу? — Джон направился к двери, но затем остановился. — Я не могу слишком долго задерживаться. Я — подсобный рабочий, и старший садовник вышвырнет меня на улицу, если я срочно не явлюсь на службу.
— Вы тоже служащий Учреждения? В этом случае вы не имели права соглашаться на допрос.
— Я всего-навсего подсобный рабочий. Примут ли меня на постоянную службу, зависит от лебедей, за которыми я смотрю.
Полковник загасил сигарету.
— Вы присматриваете за лебедями? Служили в армии?
— Да, — сказал Джон. — Еще до того, как появилась граница. Я из маленькой деревни, и хозяйство перешло к моему старшему брату. Когда пришли Чужаки, меня не завербовали. Сочли ненадежным.
— Браво. — Полковник похлопал Джона по плечу. — А почему вас сочли ненадежным?
Джон посмотрел ему прямо в лицо.
— Меня от этих Чужаков тошнило. И тут уж ничего не поделаешь.
Больница католического ордена, в которую доставили Марию, располагалась в северо-восточной части города, в районе богатых вилл и садов. Здесь селились предприниматели, высокопоставленные чиновники, дипломаты. Местность была спокойная, и полиция почти не появлялась.
Когда Мария проснулась, солнце освещало ее постель. Ее разместили в ванной комнате, которую использовали под палату, пока шла перестройка здания.
Рядом стояли еще две койки. Справа под кислородной палаткой тяжело дышала женщина, другая, слева у окна, мирно спала. Над Марией склонилось круглое лицо.
— Ну, как у вас дела, госпожа…?
— Савари, — автоматически ответила Мария. — Мария Савари, родилась четвертого июня сорок четвертого, в настоящее время проживаю по адресу: Главная улица, шестьдесят семь, неподалеку от собора, замужем, двое детей, муж с нами не живет.
— Вот видите, у вас восстановилась память.
Мария рывком приподнялась на постели и села.
— У меня было что-то неладно с памятью?
— Да. — Монахиня заставила Марию лечь. — Вероятно, последствия шока.
— Сообщите моей семье.
— Разумеется. Мы немедленно это сделаем.
В палату вошел врач, и монахиня удалилась.
Он молча пощупал у Марии пульс, проверил, как реагируют на свет зрачки, прослушал ее стетоскопом.
— Самое тяжелое у вас позади, — сказал он. Потом спросил, как ее зовут, и записал имя на черной дощечке в изножье кровати. Поинтересовался, помнит ли она что-либо о несчастном случае.
— О несчастном случае? — Мария ничего не помнила.
— Перед операцией вы говорили о какой-то Милене Рук. Вам это имя что-нибудь говорит?
— Милли? — Мария медлила с ответом. — Рядом что-то взорвалось, и ее сразу убило.
— Позавчера, когда взорвалась бомба, вы находились на Главной улице?
— Позавчера? Мы с ней вместе ходили за покупками.
— Вас нашли не на Главной.
— А где же?
— В районе предместий.
— А что я там делала?
— Вы лежали без сознания в парадном одного из домов. Мы полагали, вы сами знаете, как туда попали.
Мария попыталась повернуться, но нога болела еще очень сильно, и она снова упала на подушку. Только теперь она заметила, что нога у нее забинтована от бедра до колена.
— Я не знаю, как попала туда, — сказала она. — Это плохо?
— Вовсе нет. — Врач подвинул кресло к кровати и уселся в него. — Такое бывает нередко. Потерпевшие покидают место катастрофы и бесцельно бредут куда-нибудь, пока не падают без сознания. У вас был, по всей видимости, шок, но это пусть выясняет полиция. В любом случае речь идет о возможном преступлении.
— Но ведь взрыв бомбы — это и есть преступление?
Он взял с тумбочки градусник, потряс его и сунул Марии под мышку.
— Пожалуй, так, — сказал он. — Но я говорю о другом преступлении. В том дальнем районе, где вас нашли. Тут есть какая-то загадка.
Мария с ужасом посмотрела на него.
— Что я о себе такое понарассказывала, что вы меня подозреваете?
— Помилуй Бог, мы никого не подозреваем. Мы только пытаемся восстановить вашу память. — Врач взял у нее градусник. — Прекрасно, — сказал он, — температура нормальная. — Он встал. — Попытайтесь теперь уснуть. Я приду позже. Вы, разумеется, не обязаны со мной разговаривать, но так, пожалуй, лучше для вас. Иначе вам не справиться с последствиями шока.
По местной трансляции вызывали в приемный покой дежурного врача.
— Это меня, — сказал врач и ушел.
Превозмогая боль, Мария попыталась повернуться на бок. Из открытого окна в комнату проникал легкий ветерок. Пахло крокусами, расцветшими в этом году очень поздно. «В этом году все запоздало, вообще все», — думала Мария.
В районе предместий. Она даже не знала, где это. Потом перед ее мысленным взором вдруг возникла река, темный берег, ярко освещенная улица и… Место ей показалось незнакомым, но перепутать невозможно, когда-то она там явно уже была. А потом в ее памяти неожиданно всплыла фамилия: Георге.
Когда им удалось взломать дверь в комнату, сквозняк качнул его тело, и на какой-то миг всем показалось, что он еще жив, но он к тому времени был мертв уже несколько часов. Лицо раздутое, синего цвета, с жуткой гримасой. Роланд оттеснил ее в сторону, чтобы она ничего не увидела, но она успела увидеть и подумала: «Боже мой, ведь он был врачом, почему он не завязал узел так, чтобы у него мгновенно сломался шейный позвонок и чтобы ему не пришлось пережить мук медленного удушья?» Георге умер не сразу и, может статься, в самом конце проклинал не только жизнь, но и смерть.
Это случилось полгода тому назад, и она больше никогда об этом не вспоминала, хотя Георге был единственным, который там, на Севере, продолжал помогать им, когда это стало опасно и другие жители деревни боялись с ними даже заговорить. Им следовало спросить себя, почему он повесился, но они и так это знали. Разве они сумели бы как-то помешать? Нет. Выхода не было. Все это время не было никакого выхода, и Мария наконец начала понимать, почему Роланд не хотел смириться, особенно после смерти Георге. Когда Георге повесился, стало ясно, что им нельзя опускать руки, а с Юга поступали сообщения, которые вселяли веру, что там можно начать все сначала, начать просто жить и хоть малость забыть обо всех невзгодах. И вот здесь взрываются бомбы, убита Милли, исчез Роланд, который всегда раньше других понимал, что происходит.
Когда Мария вновь открыла глаза, стало темнее. В комнату проникали тени уходящего дня, женщину, лежавшую под кислородной палаткой, куда-то увезли.
— Она умирает? — спросила Мария.
— Господь возьмет ее к себе, — ответила монахиня. — Ей уже очень много лет.
Женщина у окна беспокойно заворочалась, но никак не могла очнуться от сна. Одна из монахинь похлопала ее по щекам и произнесла:
— Взгляните же на меня. Вот так, теперь хорошо. А теперь вдохните поглубже. Вот, молодец. А теперь повернемся на бочок и можем спать дальше.
— Который сейчас час? — спросила Мария.
— Скоро шесть. Ваши часы лежат в тумбочке. Вы можете сами до них дотянуться?
— А что с моей семьей?
— Мы сообщили о вас в полицию. Скорее всего, в вечерних новостях назовут вашу фамилию.
— Можно позвонить коменданту. У него есть телефон, — сказала Мария.
— Конечно, конечно. Вы знаете номер?
— Нет, — сказала Мария.
— Тогда назовите фамилию коменданта. Мы справимся по телефонной книге.
— Я… Я не знаю, как его зовут.
Принесли еду.
— Не страшно, — сказала монахиня. Она была совсем молодая и очень терпеливая. — Подождем, пока объявят по радио. Вы проголодались?
Мария покачала головой, но монахиня сказала, что ей будет полезно съесть хотя бы немножко яблочного повидла, и принялась кормить ее с ложечки.
— А теперь чай.
Мария послушно глотала чай.
— Когда за вами придет муж, у вас должны быть розовые щеки, чтобы он не испугался.
Мария отвернула голову.
— Мой муж нас бросил.
— Вот как. — У монахини было такое лицо, словно она хотела сказать: «Как хорошо, что со мной такого случиться не может».
Пришел уже знакомый Марии врач и спросил:
— Как дела? — В комнате стемнело, и врач включил верхний свет. Когда он заметил, что свет слепит Марии глаза, он снова выключил его и присел на край кровати. — Вы не находите, что полумрак иногда очень приятен?
Вместо ответа Мария сказала, что по-прежнему не помнит, как попала в район предместий.
— Может, вы просто боитесь это вспомнить?
Мария взглянула на его руки, спокойные, узкие и очень белые.
— Вы сейчас говорите так, как Георге, — сказала она.
— Кто такой Георге?
— Наш деревенский врач. Старый, усталый, неприметный. Противозачаточные таблетки, роды, детские болезни и таблетки от головной боли, — вот чем он занимался, но однажды вдруг начал выступать против Чужаков, — почему, никто не мог взять в толк. Он мог просто уйти на пенсию и жить себе спокойно, но он остался, потому что на многие мили вокруг других врачей не было. В нашей округе, видите ли, было очень мало врачей и лишь одна больница.
— Он вам нравился?
— Он приносил нам книги. Он говорил: единственное, чего нельзя отнять у человека, это то, что у него в голове. Он называл свои книги третьим миром. Я никогда его толком не понимала, пожалуй, только в конце. Да, только в конце.
— В конце чего?
— Он повесился, — тихо сказала Мария.
— И тогда вы поняли?
В комнате теперь было совсем тихо. Из сада и коридора не доносилось ни звука, и в этой тишине от смерти Георге веяло холодом.
— Сначала он был за Чужаков, — произнесла Мария после долгого молчания. — Я не знаю, во что он верил, в любом случае он был полностью на их стороне. Потом, вероятно, что-то произошло. Он написал нам прощальное письмо: «Существует такое состояние, которое возвышается над всем в жизни. Я не могу дать ему имени, поскольку переживаю его только сейчас, а времени, чтобы осмыслить его с некоторой дистанции, у меня не осталось. У меня никогда не доставало мужества противостоять произволу. Теперь мое тело стало слишком немощным, чтобы сопротивляться». — Он писал о себе как о человеке, который лишен достоинства и хотел снова его обрести.
— Потому он и повесился? — Врач сидел, откинувшись и скрестив руки на груди. — Странная форма выражения достоинства. Все это звучит довольно путано, если не сказать…
— Вы говорите о человеке, которого вы не знали, — прервала его Мария.
— Но мне известны симптомы. Самоубийство — это вид помешательства. Человек, убивающий себя, болен. Он хочет наказать себя и своих близких: себя за то, что не использовал своего шанса, других за то, что они слишком полно использовали собственные возможности. Эта тяга к наказанию и есть болезнь.
Мария отвернулась от окна, за которым сгущалась темнота и зияло пустое пространство. «Мальчишка-газетчик, — подумала она. — И потом человек, который говорил о пленке. Листовка…»
— Георге было стыдно, — сказала она.
— Послушайте, это все же не та история, на которую можно ссылаться. — Врач встал и подошел к окну. — Разумеется, наша жизнь всегда в опасности. Никто не получает в ней того, чего хочет. Стремишься держать жизнь в своих руках и уходишь с головой в работу, а когда наступит час и ты попытаешься понять самого себя, вдруг оказывается, что уже не выпутаться из тисков. Это плохо, потому что принуждает ко все новым попыткам взять жизнь в свои руки. И все же мы, врачи, не должны быть на стороне смерти. Для нашей работы нет другой меры, кроме жизни. — Он показал рукой в окно. — Сад весь в цвету. Даже в сумерках видно, как он цветет, и в этом-то все дело: в конце концов, все мы хотим жить.
Мария уставилась взглядом в потолок. Мертвецы в Садовом переулке, безмолвие, мальчишка-газетчик, листовки, бомба и Роланд — все это связано в одну цепочку. В ее памяти вновь возник ужас последних недель. Квартира, работа в Учреждении, визиты в подвал, постель в подвале и безмолвие — вот еще одна цепочка. И там, и здесь все связывала угроза. Ей можно было поддаться. И можно было сопротивляться из последних сил. А что потом?
— Георге знал, что в один прекрасный день они клещами вытянут из него признание и он все расскажет, всех предаст, — сказала Мария. — Когда он увидел, что Чужаки вот-вот возьмут над ним верх, он повесился. Он показал, где есть положенный им предел, как раз тогда, когда они были уверены, что властвуют над ним беспредельно.
— Вы тоже ищете для себя этот предел?
Мария взглянула на него.
— Нет, — сказала она. — В данный момент я ничего не ищу.
Поутру Марию разбудила монахиня. Сначала надо было измерить температуру, потом, когда Мария снова задремала, надо было умываться. В третий раз произнеся «доброе утро», она принесла завтрак. За окном растекалась белесая мгла, и Мария представила себе, как блестит от инея трава и гравий на дорожках. Наступила пора, когда утро окрашивается в пастельные тона, густой туман сменяется дымкой, и луга вокруг деревни выглядят бескрайними, так что трудно себе представить, что они где-то кончаются.
Женщина, лежавшая у окна, взглянула на Марию.
— Вас тоже недавно оперировали? — спросила она.
Мария кивнула.
— Да.
— У меня страшные боли. Мне трудно дышать.
— Вы должны дышать глубже, — сказала Мария.
— Да-да, я знаю, иначе может начаться воспаление легких. Просто мне действительно очень больно.
Мария видела, как ветер за окном колышет деревья, на ветвях которых набухали почки. В палате появилась санитарка с судном.
— Осторожней, мне больно, — сказала женщина, когда санитарка стала приподнимать ее.
— Нечего ломаться, — ответила санитарка. — Подтянитесь за эту ручку. — Потом она перешла к Марии. Бросив взгляд на завтрак, к которому Мария не притронулась, она сказала: — В чем дело? Вам нужно есть.
— Да, — ответила Мария. — Потом. — Движения причиняли теперь меньшую боль, чем вчера, вот только чувствовалась сильная усталость. Она снова уснула, потом очнулась, когда санитарка вынула из-под нее судно, и снова провалилась в сон.
Когда она проснулась, в палату падали косые лучи солнца, и незнакомый врач появился, чтобы наложить ей на ногу свежую повязку. Она особенно резко стала ощущать больничные запахи: пахло дезинфекцией и страхом. Процедура была болезненной и утомительной, а врач при этом не проронил ни слова. Он молчал, перевязывая и женщину, занимавшую койку у окна, громко стонавшую и требовавшую дать ей обезболивающее. Только выходя из палаты, он сказал сопровождавшей его сестре:
— Дайте ей что-нибудь успокаивающее.
Потом снова наступила тишина, и Мария рассматривала голую стену напротив, шкаф в углу да два стула, стоявшие у изножий обеих кроватей. Третью койку так и не поставили. Шум из коридора все усиливался. Все время был слышен стук захлопывающихся дверей и звуки торопливых шагов.
— Наконец-то лекарство подействовало, — сказала женщина у окна и со вздохом повернулась на бок. Мария смотрела, как равномерно вздымается и опускается от дыхания ее грудь. Женщина снова уснула.
Неожиданно дверь в палату распахнулась. Мария увидела Терезу, которая вела за руки Изабеллу и Пьера, за ней шел Джон с бледным, осунувшимся лицом. Следом в комнату вошел человек в форме.
— Наконец-то, — произнесла Тереза, переводя дух. — Вот мы и нашли тебя. Это было нелегко. Ты не представляешь себе… — Она зашмыгала носом, а Джон растерянно махнул рукой.
Дети бросились к Марии.
— Ты сильно заболела? — спросил Пьер.
Мария в замешательстве притянула его к себе. Она так ждала детей, а вот теперь не знала, что сказать им. Ей хотелось прижать к себе их маленькие тельца. И ни о чем не думать. И забыть обо всем, что с ней происходило.
— Не очень сильно, — сказала она наконец.
— Мама, вставай, — сказала Изабелла. Она приподняла одеяло и увидела на ноге у Марии толстую повязку.
Мария молча покачала головой и натянула одеяло до подбородка.
— Врач считает, что рана не слишком серьезная. Кто-то пытался перетянуть ногу жгутом, но, на счастье, повязка сползла. — Договорив, Тереза бросила взгляд на детей и сделала движение, которое означало: ногу пришлось бы отнять.
Некоторое время они помолчали, потом Мария сказала:
— Я припоминаю, что пыталась перевязать ногу сама.
— Вы припоминаете это? — Человек в форме подошел поближе. — Полковник Геллерт. Я бы хотел задать вам несколько вопросов. Ваш лечащий врач не возражает, если вы тоже ничего не имеете против.
— Прямо сейчас? — Мария попыталась приподняться и растерянно посмотрела на него.
— Как можно скорее.
Изабелла подвинула одно из кресел к раковине.
— Пить, — сказала она.
— Вы хотите знать, как вышло, что меня ранило на Главной, а нашли в районе предместий? Врач уже спрашивал об этом, но я сама не знаю, как все произошло, — с досадой произнесла Мария. Ей хотелось лишь одного — ощущать близость детей и ни о чем не думать. А потом уснуть и, проснувшись, сказать: «Ничего не было. Просто приснился кошмарный сон, вот и все».
Полковник наконец-то заметил, что он тут лишний.
— Мы можем поговорить позже, — сказал он. — Лучше я подожду в коридоре.
Он вышел, и Пьер сразу прижался к Марии покрепче.
— Ты пойдешь с нами домой?
Мария уткнулась лицом в его волосы. Они пахли травой, а кожа — парным молоком.
— Немного позже, — сказала она.
— Когда?
Изабелла вскарабкалась к ней на постель и попыталась своими ручонками обхватить ее живот. Мария едва не зарыдала. В этой страшной игре дети были безумной попыткой подтвердить реальность того, чего, может быть, вовсе и не существовало. И самое страшное заключалось в том, что им нельзя было сказать правду, что приходилось лгать им и надеяться на то, что когда-нибудь одна ложь зачеркнет другую и она освободится от ответственности за то, что родила своих детей. Может статься, Изабелла и Пьер когда-нибудь смогут понять своего отца. Вот только поможет ли эта запоздалая истина сгладить ущерб от того, что его нет сейчас с ними?
Мария так сильно прижала к себе детей, что у них перехватило дыхание. Они высвободились из объятий и смотрели на нее, широко раскрыв глаза.
— Мне нужно срочно выполнить необходимые формальности, — сказала она и, к удивлению Джона и Терезы, энергично откинула одеяло в сторону.
Кабинет главного врача, куда полковник пригласил Марию для беседы, располагался на четвертом этаже. Здесь было довольно уютно. На окнах висели занавески, которые ветер раздувал, как паруса.
— Я очень благодарен вам, — сказал полковник Геллерт, когда они сели. — Мне известно, что служащие Учреждения не обязаны отвечать на вопросы полиции. В соответствии с этим наш разговор носит частный характер. Однако информация, которую я надеюсь от вас получить, от этого не становится менее ценной.
Он помолчал. Мария смотрела на него безучастно и думала, что ей лучше поменьше говорить и побольше слушать. В комнату бесшумно вошла монахиня и поставила на стол кофе. Полковник дождался, когда она уйдет, потом налил кофе в чашки. Вел он себя очень вежливо, поинтересовался, удобно ли Марии сидеть, не холодно ли ей, попросил ее, чтобы она сразу дала ему знать, если ей станет нехорошо, ведь это всего лишь частная беседа, разве что она сама не пожелает придать ей иной характер.
Мария кивнула и отпила глоток кофе, горячего и крепкого, приятно согревшего изнутри. Снизу до нее доносился голосок Изабеллы и низкий бас Джона. Он спустился с детьми в сад прогуляться.
Когда Мария отставила в сторону чашку, Геллерт сказал:
— Госпожа Савари, если вы не желаете этого, мы не будем говорить с вами о взрыве бомбы. Вероятно, вам нужно время, чтобы прийти в себя после случившегося. Я хочу спросить вас о покойниках, обнаруженных вами в Садовом переулке.
Мария удивленно вскинула глаза.
— Откуда вам это известно?
— Господин Мальбот опознал их в морге, когда… искал там вас. История довольно запутанная. По всей видимости, несколько заинтересованных сторон пытались замять это дело, но для меня крайне важно его раскрыть.
Он коротко повторил все, о чем он узнал от Джона, и спросил Марию, что натолкнуло ее на мысль, что это было убийство.
— А я так говорила? — Она была совершенно подавлена его намерением говорить о тех покойниках. — Я не знаю, — продолжила она с заминкой. — В той ситуации у меня вообще не было сомнений в том, что это убийство.
— Вы видели на телах раны?
— Нет.
— Видели оружие?
— Нет. Но ведь вот так, за здорово живешь, не умирают!
— Пожалуй, — сказал Геллерт с сомнением в голосе. — Вы бы смогли опознать их тела?
Мария растерянным жестом взяла в руки чашку.
— Если это так необходимо.
— Вы у меня единственная свидетельница.
Мария промолчала в ответ.
— Иначе мне не удастся получить разрешение на вскрытие.
Мария по-прежнему молчала.
— Госпожа Савари, эти двое вот уже полтора месяца числятся пропавшими без вести. Речь идет о сыновьях одного высокопоставленного полицейского чиновника. Некоторое время тому назад ему угрожали смертью его детей, если он не остановит расследование одного дела. Он не внял этим угрозам. Полтора месяца назад оба юноши отправились с друзьями в театр, но домой больше не вернулись. Они исчезли, однако отцу не поступило никаких известий ни от угрожавших ему прежде людей, ни от кого-либо другого. Вообще никаких известий. Я был сегодня в морге. Нет сомнений — это они. Господин Мальбот дал очень верное описание.
Мария продолжала упорно молчать.
— Я хочу расследовать обстоятельства их смерти, пусть мне придется забыть всякую осторожность и отставить в сторону другие дела.
Он мог бы с таким же напором сказать: «Я хочу отыскать Роланда Савари, я хочу арестовать его». Мария поправила одеяло, в которое была укутана по пояс, чтобы скрыть за этим движением беспокойство.
— Но ведь они сами пришли в нашу квартиру, их никто не принуждал.
— То-то и оно. — Геллерт спросил разрешения закурить и зажег сигарету. — В этой истории трудно разобраться. Ведь вам угрожали, если вы будете рассказывать об этой истории? Господин Мальбот на что-то подобное намекнул.
Он считает, что она молчит из страха. Это хорошо. Мария согласно кивнула, Геллерт удовлетворенно кивнул в ответ. Какое-то время они молча смотрели друг на друга, потом Геллерт сказал:
— Я, разумеется, не имею права принуждать вас… — Он оборвал фразу. — Я вообще ничего не могу сделать, вам это известно.
Да, ему ничего не сделать, если она не захочет отвечать. И он даже не пытался прибегнуть к какой-нибудь уловке, чтобы вытянуть из нее сведения. Он сидел напротив нее, готовый к поражению, и это вызывало у нее определенную симпатию. Впрочем, так просто он проигрывать не станет.
— Учреждение, — сказала Мария, просто чтобы что-то сказать.
— Не понял.
— Описание внешности этих людей, которое вы получили от Джона, имеется в официальных бумагах. Они находятся в Учреждении, куда меня взяли на службу. Вы можете в любой момент сделать официальный запрос.
— Господин Мальбот говорил, что вы не давали никаких показаний и не заявляли о происшествии.
— Это не было заявлением. Меня попросили составить бумагу, в которой я была обязана сообщить обо всем, чем занималась с первого дня пребывания в городе.
— При вас не называли фамилии Малеотти?
— В Садовом? Нет, они не называли никаких имен.
Геллерт затянулся сигаретой и отпил кофе. Мария поняла, что теперь ему трудно продолжать допрос. Она может согласиться на опознание трупов, это никак не повредит Роланду, полковник же получит право провести вскрытие, вот только он ждет от нее, пожалуй, большего. Однако ему не было известно, какую позицию она занимает, равно как и ей не было известно, на чьей он стороне.
— Я ищу своего мужа, — сказала она, — вот, собственно, и все. Остальное меня не интересует. Когда Роланд ушел от нас, я была в отчаянии. Без него у нас не было шансов выжить. Он намного лучше разбирался в здешней обстановке, я же вообще ни о чем не имела представления, у меня нет никакой профессиональной подготовки, а потом меня взяли на работу в Учреждение.
— Да, — сказал Геллерт. — Учреждение.
— Работа малоприятная, но больше нигде не устроиться. Ведь нам надо как-то жить дальше.
— Вам не нравится Учреждение, — сказал Геллерт. — Нет, не отвечайте, это лишнее. Ваш муж не сказал, куда он направляется?
— Нет.
— И даже не намекнул?
— Нет. Сказал, что идет искать работу.
— Жить здесь стало намного сложнее.
Мария подтянула одеяло повыше. Никогда ничего не знаешь о другом. Составляешь себе какое-то представление о людях, с которыми живешь, и в один прекрасный день это представление занимает место человека, а он в это время либо изменился, либо уехал далеко-далеко.
Геллерт почувствовал, что может продолжить беседу.
— Вы не сумели бы описать кого-либо из рабочих в Садовом?
— Наверное, только прораба. Он как раз звонил, когда я вернулась в цветочный магазин. То есть он в этот момент набирал номер.
— Короткий номер? — Геллерт подался вперед. — Вам удалось заметить хоть одну из набираемых цифр? 9200? Это номер Службы госбезопасности.
Мария изумленно взглянула на него.
— Я считала, что убийство совершено людьми из подполья.
— В этом случае нет. Скорее всего, это сделала Служба госбезопасности. У нее всюду свои люди. И у Учреждения тоже.
— А что же полиция?
Геллерт пожал плечами.
— Полиция, наверное, мешает обеим службам. Вы можете вспомнить лицо этого человека?
Роланд не связан с Госбезопасностью, это совершенно исключено, стало быть, он к этой истории не имеет отношения, и Геллерту можно рассказать все, что ей известно. Но что в таком случае означает… Господи, они хотят через нее выйти на Роланда. Если он в подполье, им это должно быть известно. Она попыталась точнее описать лицо прораба, и Геллерт пробормотал про себя какое-то имя и сказал что-то вроде: ах, этот. Напряжение в нем ослабло, он не выказывал облегчения, но вел себя спокойнее, и Мария подумала, что он все же получил от нее необходимые сведения. И ситуация представилась ей яснее. Роланд не был на стороне этих хладнокровных преступников с Садового, этих деловитых убийц, он стоял за отчаявшихся, за тех, кто метал самодельные бомбы и при этом иногда по недосмотру убивал собственных детей, за тех, кто верил в свою идею, пусть ей и не понятную.
— Скажите, в городе впервые взорвали такую бомбу?
— Да, впервые. Но на этом они не остановятся.
— Но ведь этих людей еще можно остановить.
— Как вы себе это представляете?
— Ведь есть преступления, которые пока еще не совершены.
Полковник снова налил кофе, он сделал это очень медленно и с осторожностью. Какие-то мысли отвлекли его, и он не понял, о чем спрашивала Мария.
— Я не знаю, — сказал он. — Я не знаю, можно ли кому-либо помешать совершить то, что он задумал совершить. Разве что посадить его в тюрьму, но ведь это — не победа, а поражение. Позвольте еще вопрос. У вас очень точная зрительная память. Вы когда-нибудь встречали юношу со следующими приметами: возраст около восемнадцати лет, ростом чуть меньше меня, на подбородке зигзагообразный шрам, волосы темные, волнистые?
Мария дернулась всем телом, словно хотела привстать, потом снова застыла на стуле. Вот и все. Геллерту известно, что она… Ее, наверное, заметили прохожие. С его стороны было удачным ходом застать ее врасплох, так точно описав мальчишку-газетчика. Ей не оставалось возможности защищаться.
— Этот парнишка, — произнесла она. — Да, теперь, когда вы мне о нем напомнили… Его, должно быть, заметили многие люди на улице. Описание совпадает с внешностью парня, который оставил листовки на ступеньках парадного после того, как взорвалась бомба.
— Что вы сказали? — Геллерт резко отставил в сторону чашку, которую было поднес к губам.
— Днем он продает газеты на Главной. Я там с ним познакомилась. По дороге в Учреждение. Я уже говорила, что разыскиваю мужа. Официально о нем не удавалось получить никаких сведений, поэтому я стала спрашивать всех подряд, может, кто-то знает. Я спросила и этого газетчика. Он потребовал с меня большие чаевые и записал мой адрес. Недели три тому назад. Это было глупо с моей стороны. Мне следовало знать, что таким путем все равно ничего не узнаешь. Мой муж так и не дал о себе знать. Но у него было такое ясное лицо.
— У кого? — сдавленно спросил Геллерт.
— У мальчишки-газетчика. Словно он не ведал, что творил.
Геллерт отвернулся к окну.
— Большинство этих парней не ведает, что творит, — произнес он тихим голосом. — Ничто не совпадает с их желаниями. Ничто из того, что они делают, не имеет для них смысла. Все, что надо делать, делают за них отцы, все, что делать не обязательно, предлагают сделать им. Они думают, что для них уже ничего не осталось, за это они нас ненавидят. С этого все и начинается. В один прекрасный день они начинают ненавидеть все. А потом появляется человек, который говорит им, что они стоят большего, чем все остальные люди, что они — элита человечества; их коварно обделили тем, что им по праву принадлежит, поэтому они должны взять все сами. Вот они и пытаются взять. — Он неожиданно ударил ладонью по столику, за которым сидел. — Да, они нас ненавидят, — повторил он.
Мария вздрогнула.
— У вас есть сын?
Геллерт уставился на свои руки и не отвечал. Из репродуктора над дверью раздался пронзительный звонок. По всему зданию вдруг захлопали двери.
— Похоже на тревогу, — сказал полковник.
— Да, — сказала Мария. — Может, у кого-то из больных остановилось сердце. Или доставили потрадавшего от несчастного случая.
— Вы часто видели этого газетчика?
— Несколько раз проходила мимо.
— И что?
— Мы никогда не заговаривали друг с другом.
Геллерт вздохнул.
— Вам о нем больше ничего не известно?
Мария молча покачала головой. Сигнал тревоги послышался еще раз, и по репродуктору прозвучало обращение ко всем дежурным анестезиологам. Геллерт поднялся и подошел к окну. Между цветочными грядками стояла машина скорой помощи.
— Вероятно, несчастный случай, — сказал он. Потом он спросил Марию, рассказывала ли она об этом пареньке кому-нибудь еще.
— Нет.
— А намерены рассказать?
— Разве есть причина этого не делать? — спросила Мария.
— Для вас или для меня? — Полковник повернулся к ней лицом. — Вы хотели знать, можно ли помешать людям совершать преступления. Думаю, что нельзя. И все же надо пытаться быть поблизости, разговаривать, все равно о чем. Вам нечего опасаться, если вы намерены составить донесение о случившемся. В самом деле нечего. Я это говорю, поскольку вы — хотя я не до конца в этом уверен — говорили о моем сыне.
В здании снова наступила тишина, почти нереальная тишина.
— Я догадалась, — сказала Мария.
— Я говорил с вами совершенно откровенно, — сказал Геллерт, — но это не важно. Я имею в виду, что могу себе позволить быть откровенным. — Он показал на кобуру своего пистолета. — У меня есть вот эта штука, и я знаю, что мне не составит труда пустить себе пулю в лоб. Меня больше ничто не удержит… все уже позади.
— Понимаю, — сказала Мария.
— Вот только… Представьте себе следующее: незнакомый мне человек имеет такой же шрам, а я позволю арестовать собственного сына! У него не будет ни малейшего шанса спастись, потому что он мой сын. Никто не посмеет отпустить его, из страха, что в Учреждении подумают, будто это сделано, чтобы не портить отношения со мной. Учреждение, со своей стороны, в любом случае будет настаивать на своем приговоре, поскольку я, его отец, высокопоставленный полицейский чиновник, не смог обеспечить безупречного поведения собственного ребенка. Его бы осудили, потому что я его отец, и тогда он оказался бы прав, понимаете? Он растоптал все, что было для меня дорого. Он не должен оказаться прав. Я не дам ему шанса появиться передо мной и высокомерно спросить: «Ну что, отец? Ты доволен?»
— Господи, как я устала, — сказала Мария. Напряжение в ней исчезло. Речь шла не о Роланде и не о его друзьях. Этот человек искал своего сына, которого хотел спасти, так же как она всегда в мыслях спасала Роланда. Вот и все. И вот теперь они оказались союзниками не на жизнь, а на смерть, что бы это ни значило.
— Вы хотите вернуться в свою палату? — спросил Геллерт.
— Еще один вопрос, — сказала Мария. — Прораб в Садовом переулке знал имя моего мужа. Откуда оно ему известно?
Геллерт наморщил лоб.
— Вы этого в самом деле не знаете? Его имя занесено в список. В тот самый список. Вот уже полтора месяца. Именно тогда нам стало известно, что подпольщики смогли завербовать специалиста, прибывшего с Севера. Нам оттуда обычно присылают имена всех беглецов. Это неофициальная информация, но в Учреждениях ей придают огромное значение. Среди прибывших оттуда в последние месяцы инженером был только ваш муж.
— И нас стали искать?
— За вами устроили настоящую охоту. Теперь же, по-видимому, надеются выйти на вашего мужа через вас.
— Кто? Госбезопасность? Люди из Учреждения?
— И те, и другие. — сказал Геллерт. — Подтверждение тому, что вас поселили на Главной улице, в доме номер шестьдесят семь. Там размещают своих людей и Учреждение, и Служба госбезопасности. Там за ними легче следить. А для отвода глаз в нескольких других квартирах поселяют обычных жильцов.
— Таких, как Милли?
— Может быть. Известно только, что комендант работает на Госбезопасность.
— Вот, стало быть, как. Совсем просто. Только об этом нельзя знать. Остается загадкой письмо, написанное рукой Роланда, в котором мне сообщили, куда мне обратиться, чтобы получить место в Учреждении.
Вместо ответа Геллерт пристально взглянул на нее, надеясь, что она не поймет, в чем тут дело, но Мария через несколько мгновений поняла и, не повышая тона, сказала:
— Вот оно что. И что бы вы предприняли, будь вы на моем месте?
— Вы меня серьезно об этом спрашиваете? Мой ответ — живите незаметно. И это не только в моих интересах.
Марию охватило беспокойство. Нога вновь разболелась, а из сада до нее донесся плач Пьера. Он звал мать, и Джону никак не удавалось его успокоить.
— Жить незаметно, — повторила она, — сколько уж лет я только так и живу. Я много лет только и делаю, что по утрам, глядя в окно, думаю: сегодня солнечная погода. Или: сегодня идет дождь. Или: сегодня ветрено. Разве мне не удавалось жить незаметно?
— Вы все, о чем мы говорили, включите в ваше донесение?
— Нет, — сказала она. — Это принесло бы пользу только Учреждению. Я хочу… — Она говорила очень быстро, словно ей не хватало времени. — Охота не перестает быть охотой, если начинают гоняться за охотником. Мне нужен Роланд. Однажды на площади мы стояли у клумбы с маргаритками. Он сказал тогда: «Детей никогда нельзя бить, в противном случае ты вколачиваешь в них весь мир, наш ужасный, отвратительный мир». Все, что мне нужно, — это он.
Геллерт не нашелся, что ей ответить. Связь с человеком так легко обрывается, когда он впадает в отчаяние, обрывается и разговор, и если тебе больше нечего сказать, то и сделать ты ничего не можешь.
— Очень сожалею, — произнес он наконец. — Я действительно очень сожалею.
В последующие дни Мария много спала. Держалась очень хорошая погода, может быть чересчур жаркая для этого времени года, и сестры днем опускали шторы, чтобы в палате было прохладнее. С Марией они обращались предупредительно, особенно после того, как приходил полковник, но при этом сохраняли дистанцию. До разговоров с ними дело больше не доходило. Соседку по палате перевели в другое помещение. Тереза с детьми регулярно навещала Марию, один раз приходил после работы Джон, а как-то утром совершенно неожиданно вновь появился Геллерт. Его сопровождал молодой офицер, вероятно адъютант. Геллерт попросил Марию подписать очень обтекаемо составленный протокол их беседы, и она сделала это, сначала прочитав его от начала до конца. Текст до мельчайших деталей совпадал с тем, который предлагали подписать Джону. Геллерт составил его, наверное, сам.
Прежде чем уйти, он спросил, как она себя чувствует, и, произнеся несколько общих фраз, пожал ей на прощанье руку, передав ей таким способом послание. Записка была очень короткой: «На случай экстренной необходимости». Затем следовали два телефонных номера, служебный и домашний. Внизу помечено: «После прочтения немедленно уничтожить».
Мария старательно зазубрила номера телефонов и, проснувшись на следующее утро, порвала записку и спустила обрывки в уборную. Рана на ноге слегка воспалилась, но в этом не было ничего опасного, и Марии разрешили гулять в саду. Она бродила между павильонами, забрела однажды в часовню, в которой как раз шла служба, и несколько минут постояла у входа, прислушиваясь к пению монахинь, пока одна из них не обернулась. Тогда Мария ушла.
В следующую среду после полудня появился Джон, чтобы отвезти ее домой. Он взял такси, и когда Мария стала возражать и говорить, что это слишком дорого, он лишь махнул рукой и всю дорогу промолчал, отвернувшись в сторону.
— Что-то случилось? — озабоченно спросила Мария.
Джон покачал головой.
— Господи, да ничего не случилось. Просто чудовищно устал. Весна наступила так быстро. Я не привык к такой жаре. — При этом он отвел от нее взгляд.
Чуть позже Мария почуяла, что от него пахнет вином. Когда он выпивал, то всегда приходил в молчаливое и подавленное состояние. На Главной она заметила мальчишку-газетчика. Она попросила таксиста остановиться, подозвала газетчика, но это был совсем другой человек, не тот, кого она знала. Мария спросила, давно ли он продает здесь газеты.
Парнишка посмотрел на нее непонимающим взглядом.
— Сколько себя помню, — сказал он. — Давно, конечно, давно.
Они поехали дальше. На улицах было много автомобилей. Фасад дома, в котором находилась «Закусочная Чарли», наспех отремонтировали, в окна вставили новые деревянные рамы и витринные стекла, однако на стене были еще отчетливо заметны следы взрыва. В кафе было полно народу, даже больше, чем до взрыва. Это показалось Марии противоестественным, и она быстро отвернулась, чтобы не дай Бог вновь не вспомнить, как она бежала по улице и кричала: «Убийцы!»
Когда вышли из машины, Джон показал на противоположную сторону площади.
— Там, где кафе, после взрыва работал штаб по ликвидации последствий взрыва. Там я нашел твою сумочку и удостоверение.
Мария кивнула и взглянула на площадь, заполненную движением и солнцем, так что можно было подумать, что все снова в полном порядке.
— Чудесный вид, — сказала она.
Джон расплатился.
— Это точно, — пробормотал он мрачно, и звучало это так, словно хотел сказать: будь все проклято.
Поднявшись в квартиру, Мария прочитала письмо, присланное из Учреждения: сразу после выписки из больницы ей надлежало немедленно явиться на службу, где будет принято решение о ее новом назначении. Она смотрела на Терезу, занятую приготовлением обеда, на детей, за две недели ее отсутствия выучившихся совершенно новым словам, заимствованным, по-видимому, из официальных сообщений, на Пьера, который вдруг посреди разговора заревел, на Джона, который укрылся за своей газетой, и думала, что все начинается сначала, все, все, все: либо служба в Учреждении, либо жизнь в страхе перед нуждой и совершенно безнадежные поиски выхода, которого не существует, которого никогда не существовало и который без Роланда был ей совершенно не нужен. Да, Джон, пожалуй, прав. Будь оно все проклято.
Было еще темно, когда Мария вышла из дому. В Учреждении ей пришлось долго томиться перед фотоэлементом. Уборщица сказала, что ей следует дожидаться здесь, пока позовут. Мария не могла спокойно стоять на месте. Она пыталась ни о чем не думать, не думать и о том, что ей предстоит выдержать еще один из этих бесконечных допросов, которыми мучили и унижали служащих в Учреждении. За прошедшие две недели ей несколько раз удавалось просто отключаться, она этому научилась. Дело тут было в умении сосредоточиться и правильно дышать. Стоит только сконцентрировать внимание на том, как дышишь, и все мысли тут же покидают голову. Только дыхание становится тяжелее. Когда усиленно размышляешь, как ты дышишь, получается что-то неправильно. Если в этом положении тебя ущипнут за бок, сознание реагирует на боль, и дыхание становится ровным, а через некоторое время, если тебе повезет, голова и тело делаются словно пустые оболочки, прежде чем сознание вновь начинает работать.
Звук гудка, дотоле ей незнакомого, донесся до Марии. Одновременно выключили луч светового барьера. Мария двинулась в сторону кабинета бригадефюрера. За письменным столом сидел незнакомый ей человек. В пяти шагах от него она остановилась.
— Мне нужен бригадефюрер, — сказала она.
— Это я, — ответил мужчина.
— Извините, пожалуйста, меня зовут…
— Я знаю, — прервал он ее. — Что вы себе воображаете. Подойдите ближе.
Он беззастенчиво рассматривал ее.
— Незаметно, что вы были ранены.
— Меня ранило в ногу, — ответила Мария.
— Покажите руки!
Мария вытянула руки вперед.
— У вас есть бумага, подтверждающая ваше пребывание в больнице?
Она вынула из сумочки справку о выписке и копию протокола, составленного полковником.
— Вас допрашивали?
— Прямого допроса не было, — сказала Мария. — Меня попросили дать кое-какие разъяснения. И поскольку все вопросы были связаны с моими наблюдениями до и после террористического акта, я на них ответила. Я составлю об этом донесение.
— Доложите об этом вашему начальнику. В моем подчинении вы не находитесь. Мне поручено проверить, к какого рода службе вы пригодны в дальнейшем. Нам ничего не было известно о характере ваших ранений. Если бы у вас осталась шрамы на лице, на шее или на руках, к дальнейшей службе вы были бы непригодны.
— А куда мне теперь обратиться?
— По коридору вторая дверь налево. — Он поднялся из-за стола, достал с полки дело и что-то записал в него. — Вот. Здесь результат вашего освидетельствования с моим заключением. Вы не имеете права заглядывать в эти записи. Немедленно отправляйтесь к своему непосредственному начальнику.
Мария взяла папку с делом.
— Я хотела спросить…
— Спрашивать запрещено, — прервал ее бригадефюрер. — Ступайте.
На второй двери слева было написано: «Обербригадефюрер», и Мария вспомнила о человеке, с которым шла рыжеволосая женщина, встретившаяся ей тогда в подвале. И хотя это воспоминание пробудило в ней страх, было в нем и что-то успокаивающее. Новый начальник вряд ли станет…
Мария постучалась и вошла.
— Ну что, — громко произнес мужчина, сидящий за письменным столом, — вы довольны?
Это был ее прежний начальник.
— Да, бригадефюрер.
— Обербригадефюрер! Повышение состоялось два дня назад. Что вы хотели сообщить?
Вместо ответа Мария протянула ему папку с делом.
— Моя служебная характеристика. И справка о выписке из больницы.
Обербригадефюрер открыл папку и бегло просмотрел записи в ее деле.
— Вы не заглядывали в ваши бумаги. Похвальная дисциплинированность. У нас есть способ это проверить. Учреждение нельзя обмануть. Дайте взглянуть на вас. Характер ранений?
— В нижней и верхней части бедра.
— Покажите.
— Рана сверху еще забинтована.
— Я хочу взглянуть на повязку.
Мария нерешительно подняла юбку, затем осторожно стала спускать чулок.
— Вам ясно, что вы тоже получили повышение по службе? Я имел право выбрать себе новую сотрудницу. Я выбрал вас.
— Я благодарна вам, господин обербригадефюрер, — с горечью ответила Мария, но он не заметил этого оттенка.
— Очень благодарны, — сказал он.
— Чрезвычайно благодарна. — Мария сняла с себя чулок.
— Подойдите.
Мария подошла ближе.
— Еще ближе. — Обербригадефюрер заставил ее подойти совсем близко, так, что она чувствовала его дыхание. — С каких это пор вы наглухо застегиваетесь?
Мария обливалась потом. «Словно скотина какая-то, — думала она. — А Милли мертва. И Роланд, должно быть, был одним из ее убийц, почему бы и нет. Тяжело об этом думать».
— Снимите, — сказал обербригадефюрер и потянул за пояс юбки. — Я хочу взглянуть, действительно ли вы в целости и сохранности.
«Мальчишку-газетчика повесят, а вот этот будет жить. Что тут поделаешь? Ничего». Без всякого сопротивления она дала стянуть с себя юбку и все, что было под ней. Он обнял Марию.
— Прямо здесь? — спросила она.
— Идемте, — сказал обербригадефюрер. Он схватил ее за руку и, совершенно раздетую, потянул за собой по коридору, ведущему в подвал. Добравшись туда, втолкнул ее в свою комнату.
