Книга: Искусство
Назад: ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ ОСВОБОЖДЕННЫЕ ДУХИ
Дальше: VI

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
МЕСТО ДЕЙСТВИЯ

I

Грилло никогда не слышал такой радости в голосе Абернети. Тот почти повизгивал от восторга, слушая рассказ про обернувшиеся катастрофой поиски Бадди Вэнса.
– Садись писать! — воскликнул Абернети. — Сними номер в отеле за мой счет и начинай немедленно. Я придержу для тебя первую страницу.
Если подобными клише, позаимствованными из второразрядных фильмов, Абернети пытался пробудить в Грилло какие-то чувства, то ему не удалось это сделать. После всего случившегося Грилло будто оцепенел. Но предложение снять номер ему понравилось. В баре, где они с Хочкисом угощали Спилмонта, он обсох, но был уставший и грязный.
– Что за Хочкис? Кто он такой?
– Не знаю.
– Узнай. И еще выясни что-нибудь о прошлом Вэнса. Ты уже съездил к нему домой?
– Дай мне время.
– Ты же в центре событий. Эта твоя тема. Действуй. Грилло, хотя и мелочно, отомстил Абернети, сняв в отеле «Паломо», в Стиллбруке, самый дорогой номер. Он заказал в номер шампанское, фирменный гамбургер и заплатил официанту такие чаевые, что тот даже спросил, не ошибся ли Грилло. После выпивки он чувствовал определенную легкость, а в этом состоянии он любил звонить Тесле. Дома ее не оказалось. Он оставил сообщение на автоответчике, сказал, где его искать. Потом нашел в справочнике телефон Хочкиса и набрал номер. Когда они пили в баре вместе со Спилмонтом, никто ни словом не обмолвился о том, что вышло из расщелины. Грилло не хотел заговаривать первым Спилмонт ни о чем не спросил, и Грилло решил, что лишь он и Хочкис видели это, так как находились близко от расщелины. Теперь он хотел сравнить впечатления, но Хочкиса то ли не было дома, то ли он не снимал трубку.
Поскольку этот источник информации был недоступен, Грилло решил заняться особняком Вэнса. Время приближалось к девяти вечера, но что плохого, если он прогуляется и посмотрит на дом покойного. Можно даже попробовать попасть внутрь, если выпитое шампанское не помешает красноречию Грилло. В некотором смысле время для визита было подходящее. Утром родственники Вэнса, при условии, что им нравится быть в центре внимания (а редким людям это не нравится), начнут тянуть время и выбирать, с кем разговаривать, а с кем нет. Однако сейчас, когда исчезновение Вэнса померкло на фоне новой, еще более страшной трагедии, обитатели дома должны быть сговорчивее.
Грилло быстро пожалел о своем решении идти пешком. Холм оказался круче, чем виделось снизу. К тому же было очень темно. Но имелась и приятная сторона. Грилло не встретил по пути ни души, он в полном одиночестве шел посередине мостовой, любуясь появлявшимися над головой звездами. Он без труда нашел дом Вэнса — дорога упиралась прямо в ворота. Выше Кони-Ай было только небо.
Ворота не охранялись, но были заперты. Тем не менее, сбоку обнаружилась открытая калитка, и Грилло двинулся по тропинке между стволов вечнозеленых деревьев, на которых висели зеленые, желтые и красные лампочки, указывавшие дорогу к главному входу. Дом был огромный, шикарный и в высшей степени экстравагантный, бросавший вызов традициям Гроува. Стиль его не походил ни на псевдосредиземноморский, ни на колониальный, ни на испанский. Никакого модерна или подражания поздней английской готике, и ничего общего со стилем Дикого Запада Особняк напоминал ярмарочный балаган, раскрашенный в те же цвета, что и фонарики на подходе к дому. Окна тоже были обрамлены лампочками, сейчас выключенными. Кони-Ай был словно частью некоего карнавального действа, сросшегося с жизнью Бадди. В доме горел свет. Грилло постучал в дверь, отметив, что попал в объектив видеокамеры. Дверь открыла женщина явно восточной внешности — по-видимому, вьетнамка. Она сообщила, что миссис Вэнс дома. Если гость подождет в холле, она спросит, примет ли его хозяйка. Грилло поблагодарил и вошел.
Внутри дом тоже напоминал храм веселья. Стены холла до последнего дюйма покрывали яркие афиши с изображением всевозможных карнавальных действ: тоннель любви, поезд призраков, карусели, шоу уродцев, шоу борцов, гала-концерты и мистические сеансы. Афиши в большинстве своем были нарисованы грубо — их авторы явно считали, что их творение служит лишь для рекламы и не проживет долго. При ближайшем рассмотрении ощущение того, что они предназначались для толпы, а не для искушенного ценителя, подтвердилось. Вэнс, без сомнений, тоже отдавал себе в этом отчет. Он развесил афиши таким образом, что глаз не задерживался на деталях, а скользил от одного плаката к другому. При всей своей вульгарности выставка была забавной и вызывала улыбку, на что, несомненно, и рассчитывал Вэнс Улыбку, которая исчезла с лица Грилло, когда наверху лестницы появилась миссис Рошель Вэнс.
Никогда в жизни он не видел столь безупречного лица. По мере ее приближения он искал хоть какой-то изъян в этом совершенстве, но так и не нашел. По-видимому, в ее жилах текла карибская кровь, о чем свидетельствовала смуглая кожа. Туго стянутые на затылке волосы подчеркивали выпуклость лба и симметрию бровей. Одета она была в самое простое черное платье, без драгоценностей.
– Мистер Грилло, я вдова Бадди. — Несмотря на траурный цвет, слово это в ее устах прозвучало более чем неестественно. Она не напоминала женщину, только что лившую слезы в подушку. — Чем могу помочь?
– Я журналист…
– Эллен мне сказала.
– Я хотел узнать кое-что о вашем муже.
– Вообще-то время позднее.
– Почти весь день я провел в лесу.
– А-а. Вы тот самый мистер Грилло.
– Простите?
– Приходил тут один полицейский. — Она повернулась к Эллен: — Как его звали?
– Спилмонт.
– Спилмонт. Он приходил, чтобы сообщить о случившемся. Он упоминал о вашем героизме.
– Ну, какой там героизм.
– И такого достаточно, чтобы заслужить ночь покоя и отдыха и не бегать по делам.
– Я должен написать статью.
– Понимаю. Хорошо, проходите.

 

Эллен открыла дверь в левом углу холла. Пока они шли по коридору, Рошель определила правила игры.
– Я отвечу на все ваши вопросы, касающиеся работы Кадди. — В ее речи не было никакого акцента. Может быть, европейское образование? — Я ничего не знаю о его предыдущих женах, так что не тратьте время. И еще я не желаю говорить о его вредных привычках. Хотите кофе?
– С удовольствием, — сказал Грилло и поймал себя на том, что он, как обычно во время интервью, перенял манеру общения собеседника.
– Эллен, кофе для мистера Грилло, — сказала Рошель, жестом приглашая гостя присесть. — А мне воды.
Гостиная, куда они пришли, тянулась по всей длине дома и высотой была в два этажа. На уровне второго этажа ее опоясывала балюстрада. Здесь, как и в холле, висели афиши. Приглашения, обещания, предупреждения так и лезли в глаза. «Зрелище всей вашей жизни!» — скромно возвещало одно. «Насмеетесь до упаду!» — грозило другое. И добавляло: «И еще немного!»
– Это только часть коллекции, — сказала Рошель. — В Нью-Йорке собрание больше. Думаю, это самое крупное частное собрание афиш.
– Я и не знал, что их кто-то коллекционирует.
– Бадди называл их истинным искусством Америки. Может быть, он прав, и тогда многое становится… — фраза повисла в воздухе. Ее неприязнь к выставленным здесь экспонатам была очевидна. На лице, сотворенном безупречным скульптором, застыло раздражение.
– Вы, наверное, избавитесь от этой коллекции? — спросил Грилло.
– Зависит от завещания. Вполне возможно, она мне не принадлежит, так что я и не смогу ее продать.
– Неужели у вас нет никаких личных воспоминаний, связанных с ней?
– Это уже касается частной жизни.
– Да, пожалуй, вы правы.
– Увлечения Бадди были довольно безобидными, но… — Она встала и щелкнула выключателем, скрытым между двумя плакатами с изображением поезда-призрака. За стеклянной стеной в дальнем конце комнаты зажглись разноцветные огни. — Позвольте вам показать.
Она прошла через комнату и вышла из дома в павильон, заигравший калейдоскопом огней. Там находились экспонаты, слишком крупные для того, чтобы их вешать в зале. Гигантское, футов двенадцати в высоту, ухмыляющееся лицо — открытый рот был входом в помещение аттракциона. Рядом сияла надпись из лампочек: «Ворота смерти», а под ней — рельеф паровоза, выезжавшего из тоннеля. Управляли паровозом скелеты в натуральную величину.
– О боже! — только и смог произнести Грилло.
– Теперь вы сами видите, почему я от него ушла.
– Не понял! Вы что же, здесь не живете?
– Я пыталась, — ответила она — Но оглянитесь вокруг. Вот таков был Бадди. Он любил везде оставлять свои метки. На всех. Для меня здесь не было места. По крайней мере, если я не соглашалась играть по его правилам.
Она смотрела в гигантский рот.
– Мерзость какая. Вам не кажется?
– Ну, не мне судить, — ответил Грилло.
– Вас не раздражает?
– Возможно, раздражение придет вместе с похмельем.
– Он говорил, что у меня нет чувства юмора, поскольку мне его… шутки не казались смешными. А еще потому, что и его я не считала смешным. Любовник он был, да, великолепный. Но смеяться?.. Нет.
– Это не для протокола, так? — спросил Грилло.
– Какая разница, что я отвечу? Обо мне написали достаточно грязи, и я знаю, что вам плевать на мою частную жизнь.
– Но вы говорите об этом со мной.
Она оторвала взгляд от маски и посмотрела на него.
– Да. Говорю, — сказала она. Возникла пауза — Здесь прохладно.
Рошель вернулась в комнату. Эллен разливала кофе.
– Оставь. Я сама, — сказала хозяйка.
Вьетнамка на какое-то мгновение задержалась у двери — немного дольше, чем положено дисциплинированной прислуге.
– Вот вам история Бадди Вэнса — сказала Рошель. — Жены, деньги и карнавал. Боюсь, ничего нового.
– Вы не знаете, не было ли у него предчувствий? — спросил Грилло, когда они сели за стол.
– Вы о смерти? Сомневаюсь. Он всегда старался избегать подобных мыслей. Сливки?
– Да, пожалуйста. И сахар.
– Кладите сами. Значит, ваши читатели хотят чего-нибудь этакого? Например, что Бадди приснился сон, предвещающий смерть?
– Случаются и более странные вещи. — Мысли Грилло постоянно возвращались к расщелине и к вылетевшим оттуда теням.
– Не думаю, — возразила Рошель. — Чудеса мне не встречались. По крайней мере, давно.
Она выключила свет на улице.
– Когда я была маленькой, дед научил меня воздействовать на других детей.
– Каким образом?
– Просто думая о них. Он сам занимался этим всю жизнь и передал свое умение мне. Я могла заставить ребенка уронить мороженое или засмеяться без причины. Тогда везде были чудеса. Они таились за каждым углом. Но я утратила эту способность. Мы теряем чудеса. Все в мире меняется к худшему.
– Ну, уж ваша жизнь совсем не кажется ужасной. Я понимаю, сейчас у вас горе…
– Да какое тут горе, пропади оно пропадом, — сказала она неожиданно. — Бадди умер, а я сижу и жду, какой окажется его последняя шутка.
– Вы о завещании?
– О завещании. О женах. О незаконнорожденных детях, что могут появиться невесть откуда. Он все же втянул меня в свою дурацкую карусель. — Несмотря на горечь, она говорила почти спокойно. — Хватит вам, чтобы вернуться домой и воплотить все это в бессмертной прозе?
– Я еще задержусь здесь. Пока не найдут тело вашего мужа.
– Не найдут. Поиски прекращены.
– Как?
– Спилмонт приходил, чтобы это мне сообщить. Они там потеряли уже пятерых. Очевидно, что шансы обнаружить его ничтожно малы. Нет смысла рисковать.
– Вас это огорчило?
– Отсутствие тела для похорон? Нет, не очень. Лучше пусть помнят его шутки, а не то, как его вынимали из провала в земле. Так что, сами видите, история его кончается. В Голливуде, скорей всего, будет поминальная служба. А остальное, как они говорят, дело телевидения.
Она встала, давая понять, что интервью окончено. У Грилло оставалось множество вопросов, в первую очередь о его профессиональной жизни. Там оставались пробелы, и Тесла с ее картотекой не могла их восполнить. Но он решил не испытывать терпение вдовы. Рошель и так рассказала больше, чем он ожидал.
– Спасибо, что приняли меня, — сказал он, пожимая ей руку. Пальцы у нее были тонкие, как веточки. — Очень любезно с вашей стороны.
– Эллен вас проводит.
– Спасибо.
Служанка ждала в холле. Открывая входную дверь, она дотронулась до руки Грилло. Он взглянул на нее, и она, приложив к губам палец, сунула ему в руку клочок бумаги. Не успел он ничего сказать, как его почти вытолкнули на улицу. Дверь захлопнулась.
Он развернул бумажку, когда оказался вне поля зрения камер видеонаблюдения. Он прочитал имя женщины — Эллен Нгуен — и адрес в Дирделле. Кажется, прошлое Бадди Вэнса, погребенное в недрах земли, рвалось наружу. Грилло знал на собственном опыте, что у прошлого есть такое свойство. Все тайны выходят на свет, какие бы могущественные силы ни пытались их спрятать. Можно сжечь документы или убить свидетелей, но правда, пусть самая невероятная, рано или поздно объявится. Тайны редко заявляют о себе напрямую. Их знаками становятся слухи, рисунки на стенах, карикатуры или стишки, сплетни за рюмкой и в постели, надписи на стенах в общественной уборной. Знаки принадлежат сумеркам — подобно теням, которые он видел в потоке воды, поднявшемся из глубин, чтобы изменить мир.

II

Джо-Бет лежала в своей постели и наблюдала, как от ночного ветерка занавески то улетают в темноту за окном, то опадают. Вернувшись домой, она сразу поговорила с матерью и пообещала, что больше не будет встречаться с Хови. Обещание было не слишком обдуманным, но мать его, кажется, и не услышала — стиснув руки, она бродила по своей из угла в угол и бормотала молитвы. Молитвы напомнили Джо-Бет о том, что девушка все еще не позвонила пастору. Ругая себя на чем свет стоит, она сошла вниз к телефону, но священника не застала. Ей сказали, что он отправился с утешением к Анжелине Датлоу. Брюс Датлоу, муж Анжелины, погиб при поисках тела Бадди Вэнса. Так Джо-Бет впервые узнала о трагедии. Она положила трубку и осталась сидеть возле телефона, дрожа. Ей не нужно было расспрашивать о подробностях: Они с Хови видели все собственными глазами. Их общий сон был живым репортажем из расщелины, где погибли Датлоу и его коллеги.
Гудел холодильник, щебет птиц и стрекот насекомых сливались за окном в жизнерадостную мелодию, а Джо-Бет сидела в кухне, пытаясь собраться с мыслями. Может быть, она смотрела на жизнь слишком оптимистически, но ей всегда казалось: если она сама с чем-то не справится, ей помогут близкие. Мир казался надежным. Теперь она ни в чем не была уверена. Если она расскажет в церкви — большинство ее друзей были оттуда — о том, что случилось в мотеле (сон про воду и смерть), люди, как и мама, примут это за козни дьявола. Но Хови говорил, что она сама не верит в подобные вещи. И он прав. Чушь собачья. Но если дьявол — чушь, что же все это значит?
Джо-Бет поняла, что слишком устала и не в силах побороть сомнения, поэтому решила прилечь. Спать она не хотела — боялась увидеть еще один страшный сон, — но усталость сломила ее. Едва Джо-Бет легла, как перед ее взором замелькали черно-белые картинки, повторявшие события последних дней: Хови у Батрика; Хови рядом с Томми-Рэем; его лицо на подушке, которое показалось ей мертвым. Затем картинки исчезли. Джо-Бет погрузилась в сон.
Когда она проснулась, часы показывали восемь тридцать пять. В доме царила тишина. Джо-Бет встала и спустилась вниз, стараясь не шуметь, чтобы мать не призвала ее к себе. Сделав себе бутерброд, она вернулась с ним в комнату, перекусила и снова легла в постель, глядя, как занавески трепещут по воле ветра.
Вечерний свет, нежный, как абрикосовый крем, почти погас. Приближалась темнота, скрадывавшая расстояния и приглушавшая звуки. Джо-Бет чувствовала ее приближение, и это как никогда пугало ее. Где-то в соседних домах оплакивают погибших. Жены, потерявшие мужей, и дети, потерявшие отцов, встречают первую одинокую ночь. У нее, Джо-Бет, было свое горе, и она чувствовала себя сопричастной к тому, что случилось. Она тоже понесла утрату, и темнота — которая забирала из мира так много, а отдавала так мало, — никогда уже не будет прежней.

 

Томми-Рэя разбудил скрип оконной рамы. Он поднялся и сел в постели. День он провел в специально устроенном пекле. С утренней встречи в молле прошло больше двенадцати часов — и что же он делал все это время? Лежал, спал, покрывался потом и ждал знака.
Что он сейчас услышал? Скрип рамы был похож на зубовный скрежет умирающего человека. Томми-Рэй сбросил покрывало. Днем он разделся до белья. Взгляд его случайно остановился на собственном отражении в зеркале — стройное блестящее тело, как у здоровой змеи. Томми-Рэй замер от восхищения и замешкался, потом попытался встать и увидел, что пропорции комнаты странно изменились. Пол наклонился под странным углом, шкаф съежился до размеров чемодана… Или это он сам так вырос? Его затошнило, он протянул руку, чтобы нащупать что-нибудь, по чему можно сориентироваться. Он хотел дотянуться до двери, но рука ухватилась за оконную раму. Томми-Рэй постоял, держась за нее, пока не прошла дурнота. Деревянная рама едва заметно подрагивала, и вибрация проникла сначала в пальцы, затем в запястья, предплечья, через плечи — в позвоночник и заиграла в костном мозге. Она была почти незаметной, пока не поднялась вверх по нескольким последним позвонкам и не попала в череп, где снова превратилась в скрип окна, звучавший как призыв.
Его не нужно было звать дважды. Он отпустил окно и, словно в тумане, повернулся к двери. Нога запнулась о кучу одежды, которую он сбросил во сне. Томми поднял с пола футболку и джинсы, не соображая, что нужно натянуть их, прежде чем выходить из дома. Он спустился по лестнице и через заднюю дверь вышел в темноту, волоча за собой одежду. Двор у них был большой и заброшенный, порядок там не наводили много лет. Упавший забор так и лежал, не дождавшись ремонта, а живая изгородь, отгораживавшая двор от дороги, давно превратилась в стену непроходимых зарослей. Томми-Рэй шел как раз к этим маленьким джунглям. Его вел счетчик Гейгера у него в голове, щелкавший все громче с каждым шагом.

 

Джо-Бет проснулась от зубной боли. Она потрогала щеку. Щека опухла, будто ее ударили. Джо-Бет встала и поплелась в ванную. Прежде запертая, дверь спальни Томми-Рэя была распахнута. Возможно, он спал у себя, но Джо-Бет его не увидела. Занавески опущены, свет выключен.
Быстро взглянув на себя в зеркало, она поняла, что лицо опухло от слез, никакого синяка нет. Тем не менее, давившая изнутри боль не стихала и расползлась от челюсти к основанию черепа. Никогда с Джо-Бет не случалось ничего подобного. Боль была не постоянной, а ритмично пульсирующей, но пульсировала она в своем ритме, проникавшем откуда-то извне.
– Стоп, — пробормотала девушка, стискивая зубы, чтобы прекратить звучание этой перкуссии. Но контролировать ее оказалось невозможно. Боль усилилась, словно пыталась выгнать из головы все мысли.
В отчаянии Джо-Бет вдруг осознала: что для того, чтобы справиться с этой пульсацией, возникавшей из ночной тьмы, она пытается представить себе Хови, его свет и его улыбку. Образ был запретный — ведь она пообещала матери не вспоминать о Хови. Но он был единственным оружием Джо-Бет. Если не сопротивляться, этот ритм вытеснит ее мысли, заставит двигаться в такт и подчинит себе.
«Хови…»
Он улыбнулся. Ухватившись за это светлое воспоминание, Джо-Бет нагнулась над раковиной и плеснула себе в лицо холодной водой. Вода и воспоминание о юноше немного помогли. Шатаясь, она вышла из ванной и заглянула в комнату Томми-Рэя. Наверняка болезнь, как бы она ни называлась, одолела и его. С раннего детства они болели одновременно. Может быть, брат на этот раз подхватил инфекцию первым, чем и объясняется его странное поведение у молла. Мысль ее обнадежила. Если Томми-Рэй болен, его можно вылечить. Можно вылечить их обоих.
Она утвердилась в своих подозрениях, когда вошла в комнату. Там пахло болезнью, было невыносимо жарко и душно.
– Томми-Рэй? Ты здесь?
Она шире открыла дверь, чтобы впустить в комнату из коридора побольше света. Комната оказалась пустой. Постель скомкана, ковер съехал в сторону, будто на нем танцевали тарантеллу. Джо-Бет подошла к окну, чтобы открыть его, но успела лишь раздвинуть занавески. От зрелища, представшего ее взору, она со всех ног бросилась вниз, выкрикивая имя брата. При свете, падавшем из открытой двери кухни, она увидела: Томми-Рэй идет через двор, шатаясь и волоча за собой джинсы.
Заросли в дальнем конце сада шевелились, но шевелил их не только ветер.

 

– Сын мой, — произнес человек, стоявший в зарослях. — Наконец-то мы встретились.
Томми-Рэй не мог ясно разглядеть того, кто его звал, но, без сомнения, там был человек. В его присутствии пульсация в голове стала тише.
– Подойди ближе, — велел человек.
Голос его был слишком ласковым для чужого, а желание оставаться в тени слишком странным. «Сын мой» — что он имеет в виду, ведь это не в прямом смысле так? Или в прямом? А если в прямом, то хорошо ли это? Томми-Рэй давно оставил надежду увидеть отца. В раннем детстве, наглотавшись насмешек, он мог сидеть часами и воображать отцовский образ, а сейчас вдруг обрел его — отец вызвал сына кодом, известным лишь им одним. Да, это хорошо, очень хорошо!
– Где моя дочь! — спросил человек. — Где Джо-Бет?
– Кажется, она дома.
– Приведи ее ко мне.
– Через пару минут.
– Немедленно!
– Сначала я хочу увидеть тебя. Мне нужно убедиться, что это не розыгрыш.
Незнакомец рассмеялся.
– Узнаю свою кровь. Меня тоже не раз разыгрывали. Но от этого мы стали только осторожнее, верно?
– Верно.
– Конечно, ты должен увидеть меня, — сказал человек, выходя из-за деревьев. — Я твой отец. Меня зовут Яфф.

 

Уже спустившись с лестницы, Джо-Бет услышала, что мать звала ее из своей комнаты.
– Джо-Бет? Что происходит?
– Все в порядке, мама.
– Иди сюда! Что-то страшное… во сне…
– Мама, подожди. Не вставай.
– Что-то страшное…
– Я сейчас. Не вставай.

 

Это был он, отец, во плоти. Томми-Рэй, столько раз во стольких обличьях представляя себе своего отца, едва осознавал, что у других детей есть второй родитель мужского пола, который знает все, что положено знать мужчине, и может научить этому сына. Иногда мальчик воображал, что он внебрачный сын кинозвезды: в один прекрасный день на их улице появится лимузин, оттуда с улыбкой выйдет знаменитый актер и скажет те слова, что только что произнес Яфф. Яфф оказался лучше любой кинозвезды. Внешность он имел вполне заурядную, но в нем было что-то сверхъестественное. Казалось, ему нет необходимости демонстрировать свою силу. Откуда пришла эта сила, Томми-Рэй еще не знал, но отчетливо видел ее.
– Я твой отец, — повторил Яфф. — Ты мне веришь? Конечно, он верил. Только дурак отказался бы от такого отца.
– Да. Я тебе верю, — сказал он.
– И ты будешь слушаться меня, как любящий сын?
– Да. Буду.
– Хорошо, — сказал Яфф. — Тогда иди и приведи мою дочь. Я звал ее, но она отказывается прийти. И ты знаешь почему…
– Нет.
– Подумай.
Томми-Рэй подумал, но с ходу ему ничего не пришло в голову.
– Мой враг, — сказал Яфф, — коснулся ее.
Катц, подумал Томми-Рэй, он имеет в виду этого ублюдка Катца.
– Я породил тебя и Джо-Бет, чтобы вы помогли мне. И мой враг сделал то же. Он тоже родил сына.
– Так твой враг не Катц? — спросил Томми-Рэй, пытаясь понять, что к чему. — Он сын твоего врага?
– И теперь он коснулся твоей сестры. Вот что не дает ей прийти ко мне. Его прикосновение отравило ее.
– Ничего, подожди немного.
С этими словами Томми-Рэй побежал к дому, радостно и беззаботно выкрикивая имя Джо-Бет.
Она услышала его голос и немного успокоилась. Не похоже, что ему плохо. Когда она вошла в кухню, он уже стоял в проеме двери на фоне двора, опираясь руками о дверной косяк, и улыбался. Мокрый от пота и почти обнаженный, он выглядел так, словно минуту назад вышел из моря.
– Там тако-ое!
– Где?
– Во дворе. Идем со мной.
Жилы его набухли, словно его распирало от гордости. Глаза подозрительно блестели, а улыбка усиливала подозрения.
– Я никуда не пойду, Томми, — сказала Джо-Бет.
– Зачем ты упрямишься? Если он тебя коснулся, это еще не значит, что ты ему принадлежишь.
– Ты о чем?
– О Катце. Я знаю, что он сделал. Не нужно стыдиться. Ты уже прощена. Но придется тебе выйти и лично принести извинения.
– Прощена? — переспросила она, повысив голос, и боль в черепе поднялась на новый уровень. — У тебя нет права меня прощать, придурок! Ты последний, кто…
– Не у меня, — сказал Томми-Рэй, его улыбка не дрогнула. — У нашего отца.
– Что?
– Он там, во дворе…
Она покачала головой. Боль в висках возрастала.
– Ну, идем со мной. Он там. — Томми-Рэй перестал держаться за дверной косяк и направился к сестре через кухню.
– Я знаю, тебе сейчас больно. Но Яфф сделает так, что все пройдет.
– Не приближайся ко мне!
– Джо-Бет, это же я, Томми-Рэй. Ты чего-то боишься?
– Боюсь. Не знаю чего, но боюсь.
– Это все из-за Катца, — сказал он. — Я не сделаю ничего, что могло бы причинить тебе боль, ты же знаешь. Я чувствую все, что чувствуешь ты. Что причиняет боль тебе, причиняет боль и мне.
Он рассмеялся.
– У меня, конечно, есть странности, но боль я не люблю. Аргумент убедил ее — это была правда. Девять месяцев они делили утробу матери, две половинки одной яйцеклетки. Он не мог причинить ей вреда.
– Пожалуйста, пойдем, — сказал он, протягивая руку. Она приняла его руку. Боль в висках мгновенно утихла, и она почувствовала благодарность. Вместо пульсации она услышала голос, который шептал ее имя:
– Джо-Бет.
– Что?
– Это не я, — сказал Томми-Рэй. — Это Яфф. Он тебя зовет.
– Джо-Бет.
– Где он?
Томми-Рэй указал в сторону зарослей. Внезапно они оказались далеко от дома, почти в дальнем конце двора. Джо-Бет толком не поняла, каким образом она пересекла двор. Словно игравший с занавесками ветер подхватил ее и перенес к зарослям. Томми-Рэй отпустил ее руку.
– Иди, — услышала она его голос. — Это то, чего мы так долго ждали.
Она засомневалась. В качающихся деревьях, в шелесте листвы было что-то вроде дурного знака — облака в форме гриба или крови в воде. Но зовущий голос успокаивал, а его обладатель — теперь она видела, кто он, — понравился Джо-Бет. Если ей и суждено кого-то назвать отцом, он подходил на эту роль как нельзя лучше. Девушке понравились его густые брови и борода. Понравилось, как изогнулись его губы, когда он с восхитительной четкостью произнес:
– Меня зовут Яфф. Я твой отец.
– Правда?
– Правда.
– Зачем ты пришел через столько лет?
– Подойди, и я объясню тебе.
Она уже собралась сделать шаг, когда из дома раздался крик:
– Не дай ему коснуться тебя!
Это крикнула мама. Джо-Бет даже и предположить не могла, что та способна так кричать. Она остановилась и обернулась. За спиной стоял Томми-Рэй. За ним она увидела бежавшую босиком по лужайке мать в расстегнутом халате.
– Джо-Бет, отойди от этого!
– Мама?
– Отойди!
Почти пять лет мать не выходила из дома и за это время не раз повторяла, что никогда больше не переступит через порог. Но теперь она бежала к ним, ее лицо было искажено тревогой, а в голосе слышалась не просьба, а приказ.
– Отойдите оба!
Томми-Рэй повернулся лицом к матери.
– Уйди, — сказал он. — Это тебя не касается. Мама замедлила шаг.
– Ты ничего не знаешь, сынок, — сказала она. — Ты не можешь понять.
– Это наш отец, — ответил Томми-Рэй. — Он вернулся. Ты должна быть благодарна.
– За это? — Глаза матери расширились. — Он разбил мне сердце. Он разобьет и ваши сердца, если вы позволите ему коснуться себя.
Она была уже в ярде от Томми.
– Не дай ему причинить нам боль, — сказала она мягко, протягивая руку, чтобы коснуться его лица.
Томми-Рэй оттолкнул ее руку.
– Я же сказал, — произнес он, — тебя это не касается.
Реакция Джойс последовала незамедлительно: она шагнула к сыну и ударила его по лицу. Пощечина звонким эхом отразилась от стены дома.
– Идиот! — закричала она. — Неужели ты не можешь распознать зло, даже когда видишь его!
– Зато я могу распознать ненормальную, когда вижу ее, — огрызнулся Томми-Рэй. — Все твои молитвы и разговоры про дьявола… Меня тошнит от тебя. Ты испоганила мою жизнь. Хочешь испоганить и это? Не выйдет! Папа вернулся, так что пошла ты!..
Человек между деревьями рассмеялся — ему понравились слова Томми-Рэя. Джо-Бет обернулась. Очевидно, он не ожидал, что она сейчас на него посмотрит, и на мгновение маска сползла с его лица Лицо «отца» — или то, что находилось под маской отца, — разрослось, глаза и лоб увеличились, а рот и борода, что так понравилась Джо-Бет, почти исчезли. Девушка увидела чудовищный эмбрион. При виде его она закричала.
Тут же заросли пришли в неистовство. Деревья хлестали сами себя, как флагелланты, сдирая полоски коры и срывая листву. Их движения были настолько мощными, что Джо-Бет показалось, будто они вот-вот вырвут свои корни из земли и доберутся до нее.
– Мама! — крикнула она, поворачиваясь к дому.
– Ты куда? — спросил Томми-Рэй.
– Это не наш отец! Это все обман! Посмотри! Этого не может быть!
Но Томми-Рэй либо знал истинное обличье Яффа и его это не пугало, либо власть Яффа над ним было столь сильна, что он видел лишь то, что ему позволяли увидеть.
– Ты останешься со мной. — Он взял Джо-Бет за руку. — С нами.
Она попыталась вырваться, но брат держал ее крепко. Освободила ее мать, изо всех сил ударив Томми-Рэя кулаком по руке. Прежде чем тот успел удержать сестру, Джо-Бет бросилась к дому. За ней последовал ураганный шум листвы. Уже возле двери ее схватила за руку мать.
– Запирай! Запирай скорее! — крикнула Джойс, когда они оказались внутри.
Джо-Бет быстро выполнила приказание. Не успела она повернуть ключ, как услышала призыв матери:
– Где ты?
– В своей комнате. Я знаю, как остановить это. Скорее!
В комнате пахло мамиными духами и затхлыми простынями, но сейчас это казалось уютным. Хотя вряд ли тут было безопасно. Джо-Бет услышала, как дверь кухни распахнулась от удара ноги, потом что-то зашумело, как будто содержимое холодильника разбрасывали по кухне. Затем наступила тишина.
– Ты ключ ищешь? — спросила Джо-Бет, увидев, что мать шарит под подушкой. — Я думаю, он снаружи в замке.
– Так забери его! И скорее!
Из-за двери послышался скрип шагов, и Джо-Бет, прежде чем открыть, подумала дважды. Но с незапертой дверью у них не было никакой защиты. Мать говорила, что знает, как остановить Яффа, но под подушкой она искала не ключ, а молитвенник. Молитвами же никого не остановить — с молитвой люди умирают. Выбора нет, дверь придется открыть. Джо-Бет посмотрела на лестницу. Там уже стоял Яфф, бородатый эмбрион, и глядел на нее огромными глазами. Крошечный рот ухмылялся.
– Мы здесь, — сказал он.
Ключ не желал вылезать из замка. Джо-Бет дергала его, и вдруг он выскользнул и упал на пол. Яфф был в трех шагах от верхней площадки лестницы. Он не торопился. Она присела, чтобы поднять ключ, и тут ее снова охватила та же боль, что стала предвестником появления Яффа. От назойливой пульсации путались мысли. Зачем она нагнулась? Что искала? Она увидела ключ и вспомнила. Джо-Бет схватила его (Яфф уже стоял наверху), выпрямилась, вбежала в комнату, захлопнула и заперла дверь.
– Он здесь, — сообщила она матери.
– Конечно, — ответила мать.
Джойс нашла то, что искала, — вовсе не молитвенник, а нож. Восьмидюймовый кухонный нож, который они недавно потеряли.
– Мама?
– Я знала, что он явится. Я готова.
– Ты не можешь одолеть его этим. Он же не человек. Ведь так?
Мать смотрела на запертую дверь.
– Мама, объясни.
– Я не знаю, что он такое. Я думала об этом… все прошедшие годы. Возможно, он дьявол. А может быть, и нет. — Она снова взглянула на Джо-Бет. — Я долго жила в страхе. И вот он здесь, и это так просто.
– Тогда объясни, — упрямо сказала Джо-Бет. — Я не понимаю. Кто он и что произошло с Томми-Рэем?
– Он говорил правду. В некотором смысле. Он действительно ваш отец. Или, по крайней мере, один из них.
– Сколько же их было?
– Он сделал из меня шлюху. Он заставил меня сходить с ума от чуждых мне желаний. Ваш отец — человек, обычный мужчина, с которым я спала. Но это, – она указала ножом в направлении двери, в которую кто-то стучался, — это то, что на самом деле породило тебя.
– Я слышу, — раздался голос Яффа. — Ясно и отчетливо.
– Прочь! — сказала мать, направляясь к двери.
Джо-Бет попыталась ее остановить, но это было бесполезно. У Джойс был свой план. Она подошла не к двери, а к дочери, схватила ее за руку, притянула к себе и приставила нож к ее горлу.
– Я убью ее, — сообщила она существу за дверью. — С Божьей помощью я сделаю это. Попробуй только войти, и твоя дочь умрет.
Она держала руку Джо-Бет так же крепко, как недавно Томми-Рэй. Если мать играла, то ее игра заслуживала «Оскара». А если нет — значит, Томми-Рэй, назвавший ее несколько минут назад ненормальной, не ошибся.
Яфф снова постучал в дверь.
– Дочь?
– Ответь ему! — сказала мать.
– Дочь?
– … Да…
– Ты боишься за свою жизнь? Скажи мне честно. Я люблю тебя и не хочу причинить тебе вреда.
– Она боится, — сказала мать.
– Пусть скажет она Джо-Бет не колебалась с ответом:
– Да. Да, боюсь. У нее нож, и она…
– Ты будешь полной дурой, если убьешь то единственное, ради чего тебе стоит жить. Но ты сделаешь это, так ведь?
– Я не отдам ее тебе.
По ту сторону двери воцарилось молчание. Потом Яфф произнес:
– Ладно. — Он тихо засмеялся. — Всегда есть завтра. Он еще раз толкнул дверь, словно хотел убедиться, что она действительно заперта. Затем смех и стук стихли, и раздался утробный звук — стон неведомой твари, рожденной в страдании и знавшей со своего первого вздоха, что от мучения не избавиться. Этот больной стон вызывал ужас не меньший, чем угрозы и искушения. Постепенно он стал удаляться.
– Уходит, — сказала Джо-Бет. Мать все еще держала нож у ее горла. — Он уходит. Мам, отпусти меня.
Пятая ступенька лестницы дважды скрипнула, подтверждая слова Джо-Бет. Значит, их мучители покидали дом. Однако прошло еще тридцать секунд, прежде чем мать ослабила хватку, и еще минута, прежде чем она отпустила девушку.
– Он вышел из дома, — сказала Джойс. — Но не уходи пока.
– А как же Томми? Нужно его найти. Мать покачала головой.
– Поздно. Мы его потеряли.
– Надо хотя бы попытаться.
Джо-Бет открыла дверь. К перилам лестницы было прислонено нечто, и это могло быть только делом рук Томми-Рэя. В детстве он вечно мастерил для сестры игрушки из того, что попадалось под руку. Его куклы всегда улыбались. Теперь он соорудил новую: отец семейства, составленный из продуктов. Голова из гамбургера с продавленными пальцем дырками-глазами; ноги и руки из овощей; торс из пакета молока — его содержимое сочилось по прикрепленному между ног стручку перца и двум чесночным головкам. Джо-Бет рассматривала грубую поделку, а лицо-гамбургер глядело на девушку. Оно не улыбалось. Впрочем, у него не было рта. Только две дырки для глаз. Вытекавшая молочная сперма испачкала ковер. Мать была права Томми-Рэй потерян.
– Ты знала, что этот ублюдок вернется, — сказала Джо-Бет.
– Я догадывалась, что он вернется. Но не за мной. Я была для него просто утробой, как и остальные…
Из «Лиги девственниц»?
– Откуда ты знаешь?
Ох, мама… Да я с детства слышу об этом.
– Мне тогда было так стыдно, — сказала мать. Она закрыла лицо рукой; другая рука, по-прежнему сжимавшая нож, беспомощно повисла вдоль тела. — Так стыдно. Я хотела убить себя. Но пастор меня удержал. Он сказал, что я должна жить. Ради Господа. И ради вас с Томми-Рэем.
– Ты очень сильная, — сказала Джо-Бет, отвернувшись от мерзкой куклы. — Я люблю тебя, мама. Я сказала ему, что боюсь тебя, но я знала, что ты не причинишь мне вреда.
Мать подняла глаза — слезы медленно катились у нее по щекам — и не раздумывая ответила:
– Я убила бы тебя.

III

– Мой враг все еще здесь, — сказал Яфф. Томми-Рэй вел его по тропе, известной лишь местным ребятишкам, в обход по вершине Холма на уединенную площадку. Оттуда каждому, кто решался подняться, открывался прекрасный вид на Лорелтри и Уиндблаф.
Там они и остановились вдвоем, отец и сын. Небо над головой было беззвездное, внизу в домах почти не горело огней. На небо наползли тучи, а городок накрыл сон. Никто не мог их потревожить. Отец и сын беседовали.
– Кто твой враг? Скажи, и я разорву ему глотку.
– Сомневаюсь, что он запросто дастся тебе в руки.
– Не надо иронии, — сказал Томми-Рэй. — Не такой уж я и болван. Ты обращаешься со мной как с ребенком. Но я уже не ребенок.
– Тебе придется это доказать.
– Докажу. Я ничего не боюсь.
– Посмотрим.
– Хочешь меня напугать?
– Нет. Хочу подготовить.
– К чему? К встрече с твоим врагом? Скажи лучше, кто он.
– Зовут его Флетчер. Когда-то, задолго до твоего рождения, мы были партнерами. Но он обманул меня. Вернее, попытался.
– Каким бизнесом вы занимались?
– О! — Яфф засмеялся. Томми-Рэй слушал этот смех, и он ему нравился. У отца явно было хорошее чувство юмора — он смеялся даже тогда, когда Томми-Рэй не различал ничего смешного. — Каким бизнесом? Мы искали силу. Ее называют Искусством. Овладев ею, можно овладеть снами Америки.
– Ты что, издеваешься?
– Не всеми снами. Только самыми важными. Видишь ли, Томми-Рэй, я исследователь…
– Вот как!
– Да. А что можно исследовать в нашем мире? Безлюдные районы пустыни или тропические леса?
– Космос, — предложил Томми-Рэй, поднимая глаза к небу.
– Еще одна пустыня, — сказал Яфф. — Нет, настоящая и единственно важная тайна живет у нас в головах. Туда мне и нужно попасть.
– Но не так, как это делают психиатры? Ты хочешь найти способ забраться туда, так?
– Угадал.
– Искусство тебе в этом поможет?
– Опять угадал.
– Но ты сказал, что это сон. Сны снятся всем. Каждый человек может оказаться во сне в любое время. Просто взять и уснуть.
– Большинство снов — это вроде жонглирования. Люди извлекают свои воспоминания и пытаются привести их в некий порядок. Но есть другие сны, рассказывающие, в чем смысл рождения, что такое любовь и смерть. Сны объясняют, в чем смысл жизни. Я понимаю, это сложно…
– Продолжай. Мне интересно.
Существует море сознания. Оно называется Субстанция. И в этом море есть остров, что как минимум дважды является во сне каждому из нас — в начале и в конце жизни. Первыми о нем узнали греки. Платон зашифровал информацию о нем. Он называл его Атлантидой… — Яфф запнулся.
– Ты туда очень хочешь, да? — тихо спросил Томми-Рэй.
– Очень, — согласился Яфф. — Я хочу плавать в этом море, когда захочу, и выходить на берег, о котором рассказывали великие.
– Отлично.
– Что?
– Звучит отлично. Яфф засмеялся.
– Сынок, ты моя отрада. У нас все получится — я тебе говорю. Ты мне поможешь?
– Конечно, — ухмыльнулся Томми-Рэй. И добавил: — Что надо сделать?
– Видишь ли, я не могу всем открыть свое лицо. Я не люблю дневного света. Он такой… не таинственный. Но ты можешь действовать днем и выполнять мои поручения.
– А ты… останешься здесь? Я думал, мы уедем куда-нибудь вместе.
– Конечно, уедем. Потом. Но сначала нужно убить моего врага. Он сейчас слаб и ищет помощи. Он ищет своего сына.
– Катца?
– Да.
– Тогда нужно убить Катца.
– Не мешало бы. Если получится.
– Я уверен, что получится.
– Правда, нам следовало бы его поблагодарить.
– За что?
– Если бы не он, я до сих пор торчал бы под землей. Пока ты или Джо-Бет не сложили бы все воедино и не нашли бы меня сами… Из-за того, что сделали она и Катц…
– А что они сделали? Трахнулись?
– Разве это имеет для тебя значение?
– Конечно, имеет!
– Для меня тоже. Мне становится плохо при мысли, что отпрыск Флетчера касается твоей сестры. Единственный положительный момент — Флетчеру от этого тоже плохо. Хоть в чем-то мы с ним согласны. Вопрос был в том, кто из нас первый выберется на поверхность и кто окажется сильнее наверху.
– И первым оказался ты?
– Да, я. У меня есть преимущество, которого нет у Флетчера. Моя армия, мои тераты — извлекать их из сознания умирающих легче легкого. Одну мне подарил Бадди Вэнс.
– Где же она?
– Помнишь, когда мы шли сюда, тебе показалось, будто кто-то идет за нами? Я ответил, что это собака. Я тебя обманул.
– Покажи.
– Вряд ли тебе понравится.
– Папа, покажи. Пожалуйста!
Яфф свистнул. На свист листва позади них всколыхнулась, и появилось существо. Именно из-за него и шевелились ветки кустов во дворе дома. Оно напоминало выброшенный на берег приливом труп глубоководного монстра, обожженного солнцем и исклеванного чайками, с наполовину содранной шкурой, с полусотней пустых глазниц и дюжиной ртов.
– Отлично, — тихо сказал Томми-Рэй. — Ты вынул ее из комика? Что-то она не кажется смешной.
– Я извлек ее из человека, стоявшего на пороге смерти, — сказал Яфф. — Испуганного и одинокого. Из таких получают лучших особей. Когда-нибудь я расскажу тебе, где мне порой приходилось бывать в поисках заблудших душ, чтобы найти материал для своих терат. Я видел такое…
Он окинул взглядом город.
– Но здесь? — сказал он. — Найду ли я их здесь?
– Умирающих?
– Уязвимых. Людей без веры, что могла бы их защитить. Испуганных. Заблудших. Безумных.
– Можешь начать с мамы.
– Она не безумна. Может, ей и хотелось бы потерять рассудок и списать на галлюцинации все, что ей пришлось пережить и выстрадать, но она нашла способ защиты получше. У нее есть вера, какой бы идиотской эта вера ни казалась. Нет… мне нужны беззащитные души, Томми-Рэй. Души лишенных веры.
– Я знаю нескольких.

 

Если бы Томми-Рэй умел читать мысли людей, с которыми каждый день сталкивался на улицах, он указал бы отцу десятки горожан, на вид вполне счастливых и благополучных, со здоровым цветом лица и ясным взглядом, как и у самого Томми-Рэя. Тех, кто ходил в молл за покупками, нагружал магазинные тележки свежими фруктами и хлопьями из злаков. Тех, кто иной раз обращался к психоаналитику для собственного успокоения, или повышал голос на детей разрядки ради, или плакал в одиночестве, отмечая очередной день рождения — еще один прожитый год, однако при этом считал, что во всех отношениях находится в согласии с собой и окружающим миром. Денег в банке у них было больше чем достаточно, почти каждый день светило солнце, а если не светило, то в камине разводили огонь, думая о наступлении сурового времени года. Если бы их спросили о вере, они ответили бы, что верят во что-то. Но их никто не спрашивает. Не здесь и не сейчас. В конце столетия подобные разговоры вызывают приступы смятения, а смятение для этих людей — травма, и они хотят избежать его, чтобы не усложнять жизнь. Гораздо безопаснее вообще не говорить о вере и о божествах, вдохновляющих на нее. Разве что на свадьбах, крещениях и похоронах, да и то лишь потому, что так принято.
За их ясными взглядами крылась тоска или погибшие надежды. Они жили от события к событию в почти неосознанном страхе перед пустотой в промежутке, пытаясь отвлечься от мыслей об этой пустоте и о том, что вся жизнь должна быть заполнена. Они вздыхали с облегчением, когда дети перерастали тот возраст, в котором задают вопросы о смысле существования.
Тем не менее, не все умели скрывать свои страхи.

 

В тринадцать лет Тед Элизандо узнал от своего чересчур продвинутого учителя: сверхдержавы накопили столько ядерных ракет, что могут истребить все живое на планете несколько сотен раз. Эта мысль засела в голове у Теда глубже, чем у одноклассников. В ночных кошмарах он видел Армагеддон но не рассказывал никому, чтобы его не засмеяли. Ему вполне удалось скрывать эти страхи. Годам к двадцати он и сам почти забыл о них. В двадцать один, получив хорошую работу в Саузенд-Оукс, он женился на Лоретте. Через год у них родилась дочь. Однажды ночью, когда Дон было несколько месяцев, кошмарные видения огненной катастрофы вернулись. Весь в поту, пытаясь унять дрожь, Тед встал из постели и пошел взглянуть на девочку. Она спала в своей кроватке, как обычно, повернувшись на живот. Он смотрел на нее целый час или больше, а потом вернулся в постель. С тех пор это повторялось почти каждую ночь, превратившись со временем в своеобразный ритуал. Иногда дочка переворачивалась во сне и открывала глаза, моргая длинными ресницами. Увидев отца, она улыбалась. Ночные бдения не проходили бесследно. Тед уставал, ему все труднее было справляться с кошмаром, который стал посещать его не только с наступлением темноты, но вторгался и в жизнь наяву. Страх приходил обычно в середине рабочего дня, когда Тед сидел у себя в конторе. Блики солнца, плясавшие по бумагам на его рабочем столе, начинали казаться ослепляющими зарницами, а в легком ветерке слышались далекие крики.
Однажды ночью, неся свою стражу у кроватки Дон, Тед снова услышал приближение ядерных ракет. Дон в тот момент как раз заплакала, и он в ужасе схватил девочку на руки, пытаясь успокоить. Плач разбудил Лоретту, и она отправилась искать мужа. Она нашла его в столовой: онемевший от ужаса, он смотрел на дочь, лежавшую на полу, — он разжал руки, когда ему показалось, будто тело ее обуглилось, кожа почернела, а конечности превратились в дымящиеся головешки.
Его на месяц поместили в больницу, потом выписали домой. Врачи решили, что в кругу семьи у него больше шансов на выздоровление. Через год Лоретта подала на развод по причине несовместимости характеров. Суд удовлетворил ее просьбу и опеку над ребенком оставил за ней.
Теперь мало кто навещал Теда. После нервного срыва прошло уже четыре года, теперь он служил в зоомагазине в молле, и работа не отнимала у него много сил. Ему было хорошо среди животных — как и он, звери не умели притворяться. Карьера его закончилась.
Томми-Рэю мать запретила приносить в дом животных, и он бегал к Теду играть с собаками и змеями — Тед порой посылал его куда-нибудь с поручениями, а в награду разрешал приходить в магазин в любое время. Томми-Рэй хорошо знал Теда и его историю, хотя они никогда не были друзьями и он никогда не бывал у Теда в гостях.
До этой ночи.

 

– Я привел к тебе кое-кого, Тедди. Мне бы хотелось вас познакомить.
– Уже поздно.
– Дело не может ждать. Есть очень хорошая новость, и мне не с кем поделиться, кроме тебя.
– Хорошая новость?
– Мой отец. Он вернулся.
– Вот как? Я рад за тебя, Томми-Рэй.
– Не хочешь ли ты с ним познакомиться?
– Ну…
– Конечно, хочет, — сказал Яфф, выходя из тени и протягивая Теду руку. — Друзья моего сына — мои друзья.
Увидев того, кого Томми-Рэй назвал своим отцом, Тед испуганно попятился обратно в дом. Это был еще один кошмар. Но даже в худшие времена его кошмары не являлись столь открыто и не называли его по имени. Прежде они вползали украдкой. А этот разговаривал, улыбался и хотел войти в дом.
– Мне кое-что нужно от тебя, — сказал Яфф.
– Что происходит, Томми-Рэй? Это мой дом. Ты не имеешь права приходить ко мне и требовать чего-то…
– Мне нужно то, что тебе ни к чему, — продолжал Яфф, протягивая руку к Теду, — без него тебе самому станет легче.
Томми-Рэй зачарованно смотрел, как глаза Теда завращались под веками, а из горла послышались такие звуки, будто его сейчас вырвет. Но его тело ничего не исторгло — по крайней мере, изо рта. Зато из всех пор выступили соки его тела, пузырясь, густея, бледнея и отделяясь от кожи, пробиваясь сквозь штаны и рубашку.
Томми-Рэй приплясывал вокруг Теда, увлеченный зрелищем. Сцена походила на гротескный магический акт. Мелкие капли жидкости, невзирая на земное тяготение, висели перед Тедом в воздухе, касаясь друг друга и соединяясь в более крупные капли, те тоже сливались вместе до тех пор, пока не превратились в твердое вещество, напоминавшее куски сыра нездорового сероватого цвета. Они плавали рядом с Тедом на уровне его груди. Соки истекали по зову Яффа, с каждой каплей увеличивая объем вещества. Теперь куски приобретали форму, принимая очертания страхов Теда. Томми-Рэй ухмыльнулся, глядя на них: дергающиеся ноги, разбегающиеся глаза… Бедный Тед — носить в себе такое! Яфф был прав: лучше без этого.

 

Они нанесли еще несколько визитов и каждый раз забирали с собой новую тварь, извлеченную из глубин заблудшей души. Все существа были бледные, все отдаленно напоминали рептилий, но в каждой была какая-нибудь особенность. После последнего визита Яфф подвел итог.
– Это тоже искусство, — сказал он. — Сила освобождения. Тебе не кажется?
– Ага. Мне понравилось.
– Конечно, это еще не то Искусство. Но это его эхо. Как и любое другое дело.
– Куда теперь?
– Мне нужно отдохнуть. Где-нибудь в тени и прохладе.
– Я знаю такие места.
– Нет. Ты пойдешь домой.
– Почему?
– Потому, что я хочу, чтобы Гроув завтра проснулся и решил, что мир не изменился.
– А что я скажу Джо-Бет?
– Скажи, что ничего не помнишь. Если она будет настаивать, извинись.
– Не хочу, — сказал Томми-Рэй.
– Знаю, — сказал Яфф и положил руку на плечо сына — Но мы ведь не хотим, чтобы тебя отправились искать. Они могут обнаружить кое-что такое, чего им до поры до времени видеть не следует.
Томми-Рэй усмехнулся.
– Когда это будет?
– Ты хочешь увидеть, как Гроув встанет на уши?
– Жду не дождусь! Яфф засмеялся.
– Весь в отца. Потерпи, парень. Я скоро вернусь.
И, продолжая смеяться, он увел своих тварей в темноту.

IV

Девушка его мечты ошиблась, подумал Хови, когда проснулся: солнце в Калифорнии светит не каждый день. Раздвинув занавески, он увидел ленивый рассвет и ни проблеска синевы на небе. Он заставил себя выполнить ряд упражнений — минимум, на который он сегодня был способен. Но зарядка его не взбодрила, он только вспотел. Хови, приняв душ, побрился, оделся и направился в сторону молла.
Он еще не придумал, что скажет при встрече Джо-Бет, как станет переубеждать ее. По своему опыту он знал, что все попытки заранее продумать речь приведут к одному: он начнет беспомощно и бессвязно заикаться. Лучше вести себя по обстоятельствам. Если она по-прежнему хочет расстаться, он будет настойчив. Если она передумала, он все простит. В любом случае нужно до чего-то договориться.
Разумного объяснения тому, что случилось с ними, он не нашел, хотя провел в размышлениях несколько часов, когда сидел в мотеле один. Он смог прийти к единственному выводу: одинаковый сон был дан им, чтобы испытать их новое чувство, но по какой-то случайности это оказался нелепый чужой кошмар, а сами Джо-Бет и Хови не имеют к нему никакого отношения. Ошибка провидения. Ничего не поделать, остается только забыть. Надо приложить небольшое усилие и сохранить то, что началось внезапно за дверями закусочной Батрика, где даже воздух был наполнен волшебными обещаниями.
Он направился в книжный магазин. За прилавком стояла Луис — миссис Нэпп. Кроме нее в магазине никого не было. Хови улыбнулся, поздоровался и спросил, не пришла ли Джо-Бет. Миссис Нэпп взглянула на часы и холодно уведомила его, что нет, не пришла, она опаздывает.
– Тогда я подожду, — сказал он, ничуть не смущенный ее тоном.
Он прошел к стеллажу у окна, где можно было одновременно просматривать книги и наблюдать за входом. Там стояли издания на религиозные темы. Его заинтересовала одна из книг — «История Спасителя». Рисунок на обложке изображал коленопреклоненного человека на фоне заходящего солнца, и рядом сообщалось, что здесь содержится величайшее послание века.
Он пролистал книжицу не толще брошюры, изданную, как оказалось, Церковью Иисуса Христа святых последнего дня*. В этой бесхитростной книжке с картинками простыми словами рассказывалась история Великого белого бога древней Америки. Судя по иллюстрациям, этот бог, в какой бы инкарнации он ни явился (мексиканским ли Кецалькоатлем, полинезийским богом океана и солнца Тонгалоа, Ил-ла-Тики, Кухулином или еще кем-то), всегда представал совершенным русобородым героем: высоким, светлокожим и голубоглазым, с орлиным носом. В наши дни, на пороге нового тысячелетия, он снова вернулся в Америку. И на этот раз он зовется своим истинным именем — Иисус Христос. Хови перешел к другой полке в поисках издания, больше подходившего к ее настроению. Может быть, любовная лирика или рекомендации по сексу? Однако, пробежавшись глазами по корешкам, он увидел, что все книги в магазине выпущены одним и тем же издательством и его филиалами. Это были молитвенники, духовные песнопения для всей семьи, толстые книги о том, как построить Зим — город Бога на земле, и трактаты о сути крещения. Там же стояла иллюстрированная биография Джозефа Смита с фотографиями его фермы и «святой рощи», где ему, вероятно, и явилось видение. Текст под этой фотографией привлек внимание Хови: «Я видел две фигуры, стоящие надо мной в воздухе, сила и слава их превосходят все описания. Один из них воззвал ко мне, называя по имени, и сказал…»
– Я позвонила Джо-Бет домой. Там никто не отвечает. Должно быть, они куда-то уехали.
Хови оторвался от книги.
– Жаль, — сказал он, не очень поверив. Если она позвонила, то сделала это уж слишком незаметно.
– Наверное, Джо-Бет сегодня не придет, — продолжала миссис Нэпп, избегая при этом смотреть в глаза Хови. — У нее свободный график: она приходит, когда захочет.
Хови понял, что миссис Нэпп лжет. Вчера утром он сам слышал, как она отчитывала Джо-Бет за опоздание — значит, у той обычный рабочий график. Видимо, миссис Нэпп — несомненно, добрая христианка — решила попросту выставить его из магазина. Может быть, ей не понравилось, как он ухмылялся, рассматривая книги.
– Ждать нет никакого смысла, — сказала она. — Можете проторчать тут весь день.
– Я же не распугаю ваших покупателей? — Хови хотел, чтобы она прямо попросила его уйти.
– Нет, — ответила она, натянуто улыбнувшись. — Я не это имела в виду.
Он шагнул к прилавку. Она инстинктивно подалась назад, будто испугавшись его.
– Тогда что? — спросил он, едва сдерживаясь и пытаясь сохранить вежливость. — Что вам не понравилось? Мой дезодорант? Моя стрижка?
Она опять попыталась улыбнуться, но не смогла, несмотря на многолетний опыт притворства. Ее лицо лишь перекосилось.
– Я не дьявол. Я приехал сюда не для того, чтобы причинить кому-нибудь боль.
Она ничего не ответила.
– Я р… р… я родился здесь, — продолжал он, — в Паломо-Гроуве.
– Знаю, — сказала она.
Так, так, подумал он, вот это новость.
– А что еще вы знаете? — спросил он довольно тихо.
Ее глаза метнулись к дверям, и он понял: она молится своему Великому белому богу, чтобы кто-нибудь вошел и избавил ее от этого парня и его проклятых вопросов. Но ни бог, ни покупатели не появлялись.
– Что вы знаете обо мне? — снова спросил Хови. — Ничего плохого, надеюсь?
Луис Нэпп чуть пожала плечами.
– Нет.
– Тогда что?
– Я была знакома с вашей матерью, — сказала она и замолчала, словно одного этого было достаточно. Он ничего не ответил, давая ей возможность закончить мысль. — Конечно, не слишком близко. Она была немного моложе. Но у нас все друг друга знают. И потом, когда все это случилось… это происшествие…
– М-м-можете г-говорить прямо, — перебил Хови.
– Что говорить?
– В-вы говорите «п-происшествие», но ведь ее изнасиловали, не так ли?
По выражению лица Луис он понял: она надеялась, что этого слова (и ему подобных непристойностей) никто никогда не посмеет произнести у нее в магазине.
– Я не помню, — почти презрительно сказала она. — А если бы и вспомнила…
Она замолчала, вздохнула и резко сказала:
– Почему бы вам не вернуться туда, откуда вы появились?
– Я и вернулся сюда. Здесь мой родной город.
– Я не об этом. — Теперь в ее голосе слышалось скрытое прежде раздражение. — Неужели вы не видите связи? Стоило вам здесь появиться, как погиб мистер Вэнс.
«Да я-то здесь при чем, черт возьми?» — хотел спросить Хови. В последние сутки он не очень следил за событиями, однако слышал, что поиски тела закончились еще большей трагедией. Но он не видел связи.
– Я не убивал Бадди Вэнса. Моя мать, разумеется, тоже. Очевидно, смирившись с выпавшей на ее долю ролью вестника, миссис Нэпп оставила намеки и торопливо, чтобы скорей с этим покончить, заявила прямым текстом:
– Мистер Вэнс погиб на том самом месте, где была изнасилована ваша мать.
– На том же самом? — переспросил Хови.
– Да, — последовал ответ. — Так мне сказали. Я не собираюсь проверять. В жизни и так достаточно зла, чтобы идти его искать.
– И вы думаете, что я как-то с этим связан?
– Я так не говорила.
– Нет. Но п… п… но вы п-подумали.
– Хорошо, пусть так: да, я так подумала.
– И вы хотите, чтобы я ушел из магазина и не распространял тут своего дурного влияния?
– Да, — сказала она честно. — Именно. Он кивнул.
– Ладно. Я уйду. Как только вы пообещаете сказать Джо-Бет, что я к ней приходил.
На лице миссис Нэпп отразилось явное смятение. Однако страх перед Хови, давший ему власть над женщиной, заставил ее согласиться.
– Я прошу не много, — сказал он. — Вам не придется даже лгать.
– Конечно не придется.
– Так вы скажете ей?
– Да.
– Клянетесь Великим белым богом Америки? — спросил он. — Как там его? Кецалькоатлем?
Луис не поняла, о чем он.
– Неважно, — сказал он. — Уже ухожу. Простите, если испортил вам утро.
Оставив испуганную миссис Нэпп в одиночестве, он вышел на улицу. За те двадцать минут, что он провел в магазине, тучи рассеялись и солнце осветило Холм, играя бликами на стенах мола. Девушка его мечты все-таки оказалась права.

V

Грилло проснулся от телефонного звонка, протянул руку, перевернув полупустой бокал с шампанским (его последний тост прошлым вечером был за Бадди — ушедшего, но не забытого!), выругался и снял трубку.
– Алло? — прорычал он.
– Я тебя разбудила?
– Тесла?
– Люблю, когда мужчина помнит мое имя.
– Который час?
– Поздний. Пора уже встать и взяться за дело. Я хочу, чтобы ты разделался с Абернети к моему приезду.
– Ты о чем? Ты едешь сюда?
– Ты должен мне обед за слухи про Вэнса. Так что найди местечко подороже.
– Когда ты приедешь? — спросил он.
– Не знаю. Примерно…
Она задумалась, а Грилло положил трубку и ухмыльнулся, представив себе, как она ругает его на чем свет стоит на другом конце провода. Однако улыбка сползла с его лица, едва он поднялся с постели. Голова гудела как барабан; если бы он допил последний бокал, то, наверное, вообще не смог бы встать сейчас. Он позвонил вниз и заказал кофе.
– И сок, сэр? — спросили из кухни.
– Нет. Просто кофе.
– Яйца, круассаны?..
– О господи, нет! Никаких яиц. Ничего. Только кофе. Мысль о работе за письменным столом вызывала то же отвращение, что и мысль о завтраке. Он решил, прежде чем садиться за работу, связаться со служанкой из дома Вэнса — Эллен Нгуен. Ее адрес без номера телефона все еще лежал в кармане.
Чашка крепкого кофе сделала свое дело, и Грилло смог выйти, поймать машину и добраться до Дирделла. Дом, который ему наконец удалось отыскать, резко отличался от особняка, где работала горничная. Дом был маленький, невзрачный и сильно нуждался в ремонте. Грилло уже представил себе интервью с обиженной прислугой, от души поливающей грязью бывшего хозяина. По опыту он знал, что подобная информация с одинаковой долей вероятности может оказаться как чистой правдой, так и злобной клеветой. Однако на этот раз при мысли о клевете он засомневался. Он заметил искреннюю печаль на открытом лице Эллен. Та пригласила Грилло в дом, сварила ему кофе и время от времени выходила из комнаты к плачущему заболевшему ребенку — у того был грипп. Ее слова бросали тень не столько на Бадди Вэнса, сколько на нее саму. В итоге Грилло пришел к мысли, что этот «источник» заслуживает доверия.
– Я была его любовницей, — рассказывала Эллен. — Почти пять лет. Мы находили способы проводить время вместе, даже когда здесь жила Рошель, что, конечно, длилось недолго. Думаю, она знала о нас. Потому избавилась от меня при первой возможности.
– Вы уже не работаете в Кони?
– Нет. Рошель ждала удобного случая, чтобы меня выгнать, и вы ей помогли.
– Я? — удивился Грилло. — Каким образом?
– Она потом сказала, что я будто бы флиртовала с вами. Типичный для нее предлог.
Не в первый раз за время разговора Грилло увидел, как на лице собеседницы отразилась целая буря чувств — сейчас преобладало презрение, — хотя она и старалась сохранять ровный тон.
– Она судит обо всех по себе, — продолжала она. — Вы заметили?
– Нет, — честно признался Грилло. — Не заметил. Эллен, кажется, удивилась.
– Погодите, — сказала она. — Не хочу, чтобы Филип слышал нас.
Она встала, пошла в спальню сына, сказала ему что-то (что именно, Грилло не расслышал), а потом плотно закрыла за собой дверь.
– Он и так уже знает много лишних слов, хотя всего-то закончил первый класс. Хочу, чтобы дома у него была возможность оставаться… не знаю, как это назвать… невинным.. Да, именно невинным. Ведь не за горами время, когда он сам узнает об этих мерзостях, правда?
– О мерзостях?
– Ну, вы понимаете: обман, предательство. Секс. Власть.
– А-а, да. С ними, конечно, познакомиться придется.
– Так я говорила, кажется, о Рошели?
– Именно.
– С Рошелью все просто. До свадьбы с Бадди она была шлюхой.
– Кем?..
– Вы расслышали правильно. Что вас так удивляет?
– Даже не знаю. Она красавица. Могла бы зарабатывать и другим способом.
– Она привыкла к шикарной жизни, — сказала Эллен, о ее голосе снова прозвучало презрение, смешанное с брезгливостью.
– Бадди знал об этом, когда женился на ней?
– О чем? О ее привычках или о том, что она шлюха?
– И о том, и о другом.
– Уверена, что да. Отчасти поэтому он и женился на ней. Понимаете, у Бадди есть болезненная тяга ко всему извращенному. Простите, я хотела сказать была. Никак не могу смириться с тем, что его больше нет.
– Должно быть, очень трудно привыкнуть, он так недавно умер… Извините, что заставляю вас это вспоминать.
– Я сама напросилась, — возразила она. — И мне хочется, чтобы кто-то узнал об этом. Чтобы все узнали. Ведь он меня любил, мистер Грилло. Только меня.
– Полагаю, вы его тоже любили?
– О да, — сказала она тихо. — Очень. Конечно, он был ужасным эгоистом, но мужчины всегда эгоисты, разве не так?
Она не дала Грилло времени возразить и продолжила:
– Вас приучили думать, будто мир вертится вокруг вас. Я совершаю ту же ошибку с Филипом — он тоже думает так. Но Бадди отличался от других, потому что мир и в самом деле вращался вокруг него. Многие годы он был одним из любимцев Америки. Его знали в лицо, его шутки помнили наизусть. И конечно, люди хотели знать о его частной жизни.
– То есть женитьба на женщине вроде Рошели была для него рискованной затеей?
– Именно. Особенно если учесть, что как раз тогда он пытался подняться еще выше и пробить на одном из телеканалов новое шоу. Но, как я уже говорила, у него была нездоровая тяга к извращенному. А последствия чаще всего бывали разрушительны.
– Ему следовало жениться на вас, — заметил Грилло.
– Это было бы еще хуже. А он не мог поступить со мной плохо. Не мог!
При этих словах обуревавшие ее чувства вырвались наружу. Глаза наполнились слезами. В тот же миг из детской раздался голос мальчика. Она прикрыла рот ладонью, сдерживая рыдания.
– Я схожу к нему, — сказал Грилло, вставая. — Его зовут Филип?
– Да, — ответила она едва слышно.
– Пойду узнаю, что ему нужно. Не беспокойтесь.
Он оставил ее вытирать ладонями слезы, бегущие по щекам, открыл дверь спальни и сказал:
– Привет! Меня зовут Грилло.
Мальчик сидел в постели среди разбросанных игрушек и рисовал цветными карандашами на разрозненных листках бумаги. Он был очень похож на мать. В углу работал телевизор, где без звука шли мультфильмы.
– Ты Филип, ведь так?
– Где мама? — ответил вопросом на вопрос мальчик. Грилло явно ему не понравился, он смотрел мимо гостя в надежде увидеть Эллен.
– Сейчас придет, — заверил его Грилло, подходя к кровати.
Часть рисунков соскользнула с постели на пол. На каждом листке было изображено какое-то раздутое существо. Грилло присел на корточки, поднял один рисунок и спросил:
– Это кто?
– Человек-шар, — серьезно ответил Филип.
– А имя у него есть?
– Человек-шар, — раздраженно повторил мальчик.
– Ты видел его по телевизору? — спросил Грилло, изучая нелепое разноцветное существо.
– Не-а.
– Где же тогда?
– В уме.
– А он добрый? Мальчик покачал головой.
– Может укусить?
– Только тебя.
Не очень-то вежливо. Услышав голос Эллен, Грилло обернулся и посмотрел на нее через плечо. Она пыталась скрыть слезы, но они не ускользнули от внимания сына, который осуждающе посмотрел на Грилло.
– Не подходите к нему слишком близко, можете заразиться, — предупредила Эллен. — Он серьезно болен.
– Я уже в порядке!
– А я говорю, нет. И не вылезай из постели, пока я не провожу мистера Грилло.
Грилло встал, положив рисунок на кровать к остальным.
– Спасибо, что показал мне Человека-шар.
Филип не ответил. Он вернулся к своему занятию и принялся ярко-красным карандашом рисовать очередной портрет.
– Я рассказала, — продолжила Эллен, когда мальчик уже не мог их слышать, — далеко не все. Поверьте, мне еще есть чем поделиться. Но не сейчас.
– Я готов выслушать вас, когда захотите. Можете найти меня в отеле.
– Может быть, я позвоню. А может быть, и нет. Ведь что бы я ни рассказала, это лишь часть правды, так? Бадди — самая существенная часть этой истории, но вам никогда не удастся узнать ее целиком. Никогда.

 

Эти слова крутились в голове Грилло, когда он возвращался в отель. Мысль была очевидная и точная. Бадди и в самом деле стал центральной фигурой этой истории. Смерть его была трагической и загадочной. Но еще более загадочной оказалась его жизнь. То, что узнал Грилло, еще больше заинтриговало его. Карнавальные афиши, развешанные по стенам в Кони-Ай («истинное искусство Америки»); примерная любовница, которая любит Бадди всю жизнь; жена-шлюха, которая не любит его и, скорее всего, никогда не любила. Чересчур живописно даже для самой нелепой гибели. Вопрос не в том, что написать о Бадди, а в том, как подать материал.
Абернети не колебался бы ни минуты. Он всегда предпочитал слухи фактам, клевету — честным оценкам. Но в Гроуве немало тайн, и Грилло сам, своими глазами видел, как парочка их вырвалась из расщелины, похоронившей Бадди, и устремилась ввысь. Историю Бадди нужно рассказать честно и правдиво, иначе добавится путаницы, и это никому не принесет пользы.
Для начала необходимо разложить по порядку все, что он за последние сутки узнал от Теслы, от Хочкиса, от Рошели, а теперь еще и от Эллен. Он вернулся в отель и произвел на свет черновой набросок «Жизнеописания Бадди Вэнса», нацарапанный обыкновенной ручкой за гостиничным столом. За работой у него заболела спина, и на лбу, как первый предвестник поднявшейся температуры, проступил пот. Однако заметил он это, уже исписав двадцать страниц; в основном там были разрозненные повторяющиеся факты. Когда Грилло поднялся из-за стола и с наслаждением потянулся, разминая затекшие мышцы, он сообразил, что до него добрался если не Человек-шар, готовый укусить незваного гостя, то один из микробов его создателя.
Назад: ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ ОСВОБОЖДЕННЫЕ ДУХИ
Дальше: VI