ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ ОСВОБОЖДЕННЫЕ ДУХИ - Искусство - Клайв Баркер - RutLib.com

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
ОСВОБОЖДЕННЫЕ ДУХИ

I

Из сотен эротических журналов и фильмов, просмотренных Уильямом Уиттом за последующие семнадцать лет (сначала он заказывал их по почте, потом ездил за ними в Лос-Анджелес), больше всего ему нравились те, где он замечал отголоски жизни вне объектива камеры. Когда в зеркале рядом с моделями отражался фотограф или когда на краю кадра мелькал кто-то из съемочной группы — какой-нибудь помощник стимулировал актеров, чтобы не пропадала эрекция в перерывах между дублями, — словно тень любовника, только что покинувшего постель.

Но такие откровенные ошибки встречались редко. Чаще попадались мелочи, очень много говорившие Уильяму о жизни, которую он разглядывал. Иногда актер, демонстрировавший многообразие наслаждений, вдруг застывал в нерешительности: он не знал, какой способ удовлетворения похоти выбрать, и поворачивался к камере в ожидании инструкций. Иногда модель, заступив за рамки кадра, испуганно съеживалась от окрика по ту сторону камеры.

В такие моменты, когда подделки возбуждали его и переставали быть подделками (потому что возбуждение было настоящим и не могло быть поддельным), Уильяму казалось, будто он лучше понимает Паломо-Гроув. За фасадом города таилась другая жизнь, исподволь управлявшая повседневными процессами — так незаметно, что никто, кроме Уильяма, не замечал ее. Порой и он о ней забывал. Порой месяцами, погрузившись в дела (Уильям занимался продажей недвижимости), он не вспоминал об этой невидимой руководящей длани. Но потом снова замечал что-то, как на снимке из порнографического журнала: странный взгляд одного из старожилов, или трещину на асфальте, или воду, сбегавшую с Холма после поливки газонов. Тогда он сразу вспоминал об озере, о «Лиге», о том, что город выдуман (хотя и не совсем выдуман — плоть есть плоть, ее не подделать), а сам он — один из актеров этой странной пьесы.

После того как расщелину в земле залили бетоном, жизнь снова пошла своим чередом. Город, хоть и отмеченный невидимой меткой, процветал, и Уитт вместе с ним. Лос-Анджелес расширял свои границы, городки в долине Сими (среди них и Гроув) превратились в спальные районы мегаполиса. В конце семидесятых, как раз когда Уильям занялся недвижимостью, цены на дома в городе значительно выросли. Выросли они и в дорогих районах, особенно в Уиндблафе, когда на Холме поселились несколько бывших звезд. Самый шикарный особняк с видом на город и долину купил знаменитый комик Бадди Вэнс, чье телешоу в свое время занимало самую верхнюю строчку в рейтингах всех телевизионных компаний. Чуть ниже на Холме поселился актер вестернов Рэймонд Кобб; он снес старый дом и на его месте построил огромное ранчо с бассейном в форме звезды шерифа. На участке между этими двумя владениями стоял особняк, полностью скрытый от посторонних глаз деревьями. Его приобрела звезда немого кино Хелена Дэвис, о которой в былые дни в Голливуде ходило великое множество сплетен. Теперь, когда ей было под восемьдесят, она никуда не выходила, что только подпитывало слухи: в городе регулярно появлялся очередной парень, всегда блондин и всегда шести футов ростом, и представлялся другом мисс Дэвис. За что ее дом окрестили «Обителью греха».

Пришли из Лос-Анджелеса и новые веяния. В молле открылся «Клуб здоровья», куда сразу же записалась куча народу. А когда появилась мода на рестораны «Жечь Ван», в Гроуве тоже открылись два таких. Они быстро обзавелись постоянными клиентами и не жаловались на конкуренцию.

Процветали и художественные салоны, предлагавшие деко, американский примитив и китч. В молле из-за недостатка места пришлось надстроить второй этаж. Появились и стали неотъемлемой частью жизни совсем новые заведения — магазин оборудования для бассейнов, солярии и школа каратэ.

Иногда какой-нибудь новосел в очереди на педикюр или в зоомагазине, пока дети мучительно выбирали одну из трех пород шиншилл, пытался намекнуть на дошедшие до него слухи. Здесь ведь что-то когда-то случилось, не так ли? Но старожилы Гроува быстро переводили разговор на менее зыбкую почву. Хотя уже выросло новое поколение, местные (как они любили себя называть) были твердо уверены, что о «Лиге девственниц» нужно забыть.

Но кое-кто в городе забыть об этом не мог. Одним из таких был Уильям. Остальных он старался не упускать из виду в течение последующих лет. Джойс Макгуайр — тихая, очень набожная женщина — без мужа воспитала Томми-Рэя и Джо-Бет. Ее родители несколько лет назад переехали во Флориду, оставив дом дочери и внукам. Джойс почти никогда не покидала его стен. Хочкис так и не оправился после предательства жены, ушедшей от него к адвокату из Сан-Диего, что был на семнадцать лет ее старше. Семья Фаррелов переехала в Саузенд-Оукс, но дурная слава нашла их и там. В конце концов они забрали с собой Арлин и уехали в Луизиану. Арлин так и не пришла в себя. Уильям слышал, будто редко случалось, чтобы она произносила больше десяти слов за неделю. Ее младшая сестра Джоселин Фаррел вышла замуж и переехала в Блу-Спрюс. Уильям видел ее как-то раз, когда она приехала в Гроув навестить друзей. Судьбы этих семей оставались по-прежнему тесно связаны с историей города. Уильям знал их всех, он здоровался с Макгуайрами, Джимом Хочкисом и Джоселин, но они ни разу не сказали друг другу ни слова.

В разговорах не было нужды. Все они знали то, что знали. И жили в ожидании.

II

Юноша был буквально черно-белый: черные волосы до плеч, завивавшиеся у шеи, черные глаза за стеклами круглых очков. Цвет кожи у него был слишком светлый для калифорнийца, зубы еще белее, хотя улыбался он редко и говорил мало. В обществе он начинал заикаться.

Даже «понтиак» с откидным верхом, который он припарковал у молла, был белый, пусть и поржавевший от снега и соли десятка чикагских зим. «Понтиак» провез своего хозяина через всю страну, хотя и заставил его пару раз поволноваться в пути. Пора было вывести эту машину в поле и пристрелить. Чтобы узнать приезжего, достаточно было просто взглянуть на ряд припаркованных автомобилей.

Или на самого юношу. Он чувствовал себя беспомощным в своих вельветовых штанах и поношенной куртке (слишком длинные рукава и слишком узко в груди — как и у всех курток, что он покупал). В Гроуве цена человека определялась по цене его кроссовок. Но молодой человек не носил кроссовок. Он носил черные кожаные ботинки до тех пор, пока они не разваливались, а потом покупал такие же новые. Но, вписывался он в местную жизнь или нет, он приехал сюда по делу, и чем скорее он этим делом займется, тем скорее почувствует себя в своей тарелке.

Для начала нужно сориентироваться. Юноша выбрал магазинчик «Замороженный йогурт», где было меньше всего народу, и нырнул туда. Там его встретили с таким радушием, что он испугался, будто его узнали.

– Привет! Чем я могу вам помочь?

– Я… нездешний, — начал он. «Дурацкое заявление», — мелькнула мысль. — Я хотел узнать… узнать, где мне купить карту?

– Карту Калифорнии?

– Нет, карту вашего города. — Он старался говорить короче, чтобы его заикание было менее заметно.

Человек за прилавком улыбнулся еще шире.

– Зачем вам карта? У нас маленький город.

– Ясно. А как насчет гостиницы?

– Конечно! Легко. Есть одна совсем рядом. Или новая, в Стиллбруке.

– Какая самая дешевая?

– «Терраса». С другой стороны молла.

– Прекрасно.

Улыбка, которую он получил в ответ, говорила: «У нас все прекрасно». Он и сам в это почти поверил. Множество блестящих новеньких машин; светящиеся указатели торгового центра, яркий, словно воскресный утренний мультик, большой плакат на фасаде мотеля: «Добро пожаловать в цветущий рай Паломо-Гроува!» Юноша добрался до гостиницы, снял номер и с облегчением задернул шторы, чтобы отгородиться от дневного света и немного полежать в полумраке.

Последний отрезок пути порядком его утомил. Он решил сделать зарядку и принять душ, чтобы привести себя в порядок. Он относился к своему телу как к механизму, а сейчас оно слишком долго просидело в машине и нуждалось в разминке. Минут десять он разогревался, имитируя бой с тенью, проводил комбинации ударов руками и ногами, затем последовала его любимая связка из более сложных приемов: «топор», «полумесяц в прыжке», хук с разворотом и удары ногами в прыжке с разворотом. Как обычно, физические упражнения помогли привести мысли в порядок. Когда он дошел до растяжек и приседаний, он уже был готов перевернуть полгорода в поисках ответа на вопрос, из-за которого сюда приехал.

Кто такой Ховард Катц? Ответ «я» больше его не устраивал. Он был просто машиной. Он хотел знать больше.

Первой этот вопрос задала Венди — в долгий вечер споров, закончившийся тем, что она от него ушла.

– Ты мне нравишься, Хови, — сказала она — Но я не могу любить тебя. И знаешь, почему? Потому что я не знаю, кто ты.

– Сказать, кто я? — ответил Хови. — Человек с дырой в Душе.

– Довольно странное определение.

– Довольно странное ощущение.

Это было странно, но это было правдой. У других были разные способы ощущать себя людьми: честолюбие, убеждения, вера. Ему досталась лишь жалкая неопределенность. Те, кому он нравился — Венди, Ричи, Лем, — относились к нему терпеливо. Они ждали, пока он, заикаясь и запинаясь, выскажет свое мнение, и даже пытались найти смысл в его словах. («Ах ты, святая простота», — сказал как-то ему Лем, и Хови до сих пор это помнил.) Но для прочих он был Катц-недотепа Открыто ему этого не высказывали — никто не рисковал меряться с ним силой. Но он знал, что за его спиной люди так говорят. Каждый раз все сводилось к одному: Кати — неполноценный.

Разрыв с Венди стал последней каплей. Остаток недели он размышлял, никому не показываясь на глаза. Решение пришло неожиданно. Если есть место на земле, где он мог что-то узнать и понять о себе, то это родной город.

Он раздвинул шторы. За окном все сияло, и в воздухе носились приятные запахи. Он не мог понять, зачем матери понадобилось менять это райское место на Чикаго с его зимними ветрами и летней духотой. Теперь, когда мать умерла (неожиданно, во сне), ему предстояло самому разрешить эту загадку и постараться заполнить ту пустоту, что он всегда ощущал в себе.

Когда она подошла к выходу, мать позвала из своей комнаты, как всегда безошибочно рассчитав время:

– Джо-Бет? Ты здесь?

Знакомые тревожные нотки в голосе: любите меня сейчас, потому что завтра меня может не быть. Завтра… или через час.

– Дорогая, ты еще здесь?

– Ты же знаешь, что да, мама.

– Можно тебя на минутку?

– Я опаздываю на работу.

– Только на минутку. Пожалуйста! Минутка тебя не задержит.

– Иду-иду. Не расстраивайся.

Джо-Бет направилась по лестнице наверх. Сколько раз в лень она поднималась по ней? Вся ее жизнь прошла в беготне по этим ступеням, вверх и вниз, вниз и вверх.

– Что, мама?

Джойс Макгуайр лежала на софе рядом с открытым окном в своей обычной позе, откинувшись на подушки. Она не выглядела больной, но она вечно болела. Врачи приходили, осматривали ее, получали гонорар за визит и уходили, недоуменно пожимая плечами. Они говорили, что физически Джойс здорова. Слушали сердце, легкие, осматривали позвоночник — все было в порядке. Но она хотела услышать другое. Когда-то она знала девушку, которая сошла с ума, попала в больницу и больше никогда не поправилась. Поэтому Джойс больше всего на свете боялась безумия. Она боялась даже произносить это слово.

– Не попросишь ли ты пастора позвонить мне? — попросила Джойс. — Может, он зайдет вечером.

– Он очень занятой человек, мама.

– Не для меня, — возразила Джойс.

Ей было тридцать девять, но она вела себя так, будто была вдвое старше. Она поднимала голову от подушки с такой осторожностью, словно каждый дюйм был для нее победой над гравитацией. Ее руки и веки подрагивали, а в голосе слышалась постоянная тревога. Она напоминала киношного чахоточного больного, и никакая медицина не могла убедить ее отказаться от этой роли. В соответствии с этой ролью она одевалась в больничные пастельные тона, отрастила длинные черные волосы и не думала делать прическу или хотя бы закалывать их. Она не пользовалась косметикой, что еще более усиливало впечатление, будто эта женщина балансирует на грани жизни и смерти. Джо-Бет теперь даже радовалась, что мать не появляется на людях. Ее вид вызвал бы толки. Но все это приковывало Джо-Бет к дому, где она должна была носиться вверх-вниз по лестнице. Вверх-вниз, вверх-вниз.

Когда раздражение Джо-Бет достигало, как сейчас, предела, она убеждала себя, что у матери есть причины для подобного поведения. В таком консервативном городе, как Гроув, незамужней женщине нелегко одной воспитывать детей. Она заработала свой недуг, выслушивая всю жизнь порицания и осуждение.

– Я попрошу пастора Джона тебе позвонить. А теперь, мам, мне пора.

– Знаю, дорогая, знаю.

Джо-Бет повернулась к двери, но Джойс снова ее окликнула.

– Не поцелуешь меня? — сказала она.

– Мама…

– Ты никогда не отказывалась поцеловать меня.

Джо-Бет покорно вернулась к кровати и поцеловала мать в щеку.

– Будь осторожна, — сказала Джойс.

– Хорошо.

– Не люблю, когда ты работаешь допоздна.

– Здесь не Нью-Йорк, мам.

Глаза Джойс метнулись к окну, словно она хотела убедиться в этом.

– Неважно, — сказала Джойс, и ее голос окреп: — Сейчас в мире нет безопасных мест.

Знакомые речи. Джо-Бет с детства слышала нечто подобное в разных вариантах. Молл, мир — это долина смерти, полная неведомого зла. Поэтому мама и любила общаться с пастором Джоном. Они оба считали, что дьявол гуляет по земле, а также непосредственно по улицам Паломо-Гроува.

– Увидимся утром, — сказала Джо-Бет.

– Я люблю тебя, дорогая.

– Я тоже тебя люблю, мама.

Джо-Бет закрыла дверь и направилась вниз.

– Спит?

Внизу стоял Томми-Рэй.

– Нет.

– Черт!

– Тебе нужно зайти к ней.

– Знаю, что нужно. Только неохота получать нагоняй за среду.

– Когда ты напился? Она говорила, будто ты перебрал.

– А ты как думала! Если бы мы жили как нормальные люди, у которых дома имеется алкоголь, такого не случилось бы.

– Так это она виновата, что ты напился?

– Ты тоже будешь меня доставать? Черт! Все только и делают, что мораль читают.

Джо-Бет улыбнулась и обняла брата за плечи.

– Нет, Томми. Тебя все любят, и ты это знаешь.

– И ты?

– И я.

Сестра легко чмокнула его и подошла к зеркалу взглянуть, как она выглядит.

– Картинка, — сказал он, подойдя ближе. — Что ты, что я.

– Твое самомнение становится все невыносимее.

– Потому ты меня и любишь, — сказал он. — Интересно, ты похожа на меня или я на тебя?

– Никто ни на кого не похож.

– Ты когда-нибудь видела два настолько похожих лица? Она улыбнулась. Сходство между ними было и впрямь потрясающим. Оба они, Джо-Бет и Томми-Рэй, были легкие и хрупкие, и оба восхищались друг другом. Джо-Бет больше всего на свете любила гулять под руку с братом. Она знала, что лучшего спутника не пожелает себе ни одна девушка и что брат чувствует то же самое. Даже на набережной Венеция, где хватало красоток и красавцев, все оборачивались им вслед.

Но в последние несколько месяцев они не гуляли вместе. Она пошла работать в закусочную, а он шлялся по пляжам со своими дружками — Шоном, Энди и прочими. Джо-Бет скучала по брату.

– У тебя не возникало никаких странных ощущений в последние дни? — вдруг спросил он.

– Каких, например?

– Ну, не знаю. Может, мне просто кажется. У меня такое чувство, будто все заканчивается.

– Лето на носу. Все только начинается.

– Да, я знаю… Энди уехал в колледж, да и хрен с ним. Шон связался с девчонкой из Лос-Анджелеса и не отходит от нее. Меня бросили тут одного в ожидании не знаю чего.

– Так не жди, съезди куда-нибудь.

– Да, наверное, ты права. Только… — Он изучал ее лицо в зеркале. — Ты не чувствуешь ничего… странного?

Она посмотрела на него, не уверенная, стоит ли рассказывать о своих снах. Ей снилось, будто волна относит ее все дальше и дальше, а ее прежняя жизнь остается на берегу. Если не Томми, которого она любит больше всех на свете, кому еще можно про это рассказать?

– Ладно, признаюсь, — сказала она. — Кое-что было.

– Что?

Она пожала плечами.

– Не знаю. Может быть, я тоже жду.

– Ты знаешь, чего?

– Не-а.

– Вот и я.

– Ну разве мы не отличная пара?

Она вспоминала этот разговор, пока ехала к моллу. Томми, как обычно, первый сформулировал их общие ощущения. Последние недели были заполнены ожиданием. Вскоре что-то должно было случиться. Так говорили ее сны. Она чувствовала нутром. Она лишь надеялась, что все произойдет как можно скорее, пока она не сорвалась — Джо-Бет по горло была сыта матерью, Гроувом, работой в закусочной. Терпение кончилось, а то, что маячило на горизонте, не наступило, и жизнь остановилась. Если ничего не случится нынешним летом (что бы это ни было, пусть даже какая-то неприятность), Джо-Бет сама отправится навстречу неизвестному.

Похоже, в этом городе мало кто ходит пешком, заметил Ховард. За три четверти часа, пока он бродил по холму вверх и вниз, он встретил всего пятерых пешеходов, но они все гуляли или с детьми, или с собаками. Случайно он пришел в нужное место, где можно разузнать что-нибудь о городе. К тому же он успел нагулять аппетит.

От отчаяния спасет бифштекс, решил он и выбрал из нескольких заведений в молле закусочную Батрика. Она была маленькая и полупустая. Ховард сел за столик у окна, открыл потрепанную книжку Гессе «Сиддхартха» на немецком языке и продолжил борьбу с текстом. Это книга принадлежала его матери, была ею читана и перечитана. Он не помнил, чтобы мать произнесла хоть слово по-немецки, хотя владела этим языком в совершенстве, чего нельзя сказать о Ховарде. Чтение немецкой книги было для него сродни немому заиканию — он бился над каждой строчкой, пытаясь уловить ускользавший смысл.

– Что будете пить? — спросила официантка. Он раскрыл рот, чтобы заказать колу, и в эту секунду вся его жизнь изменилась.

Джо-Бет переступила порог закусочной Батрика. Последние семь месяцев она работала здесь трижды в неделю, но сегодня все было по-другому, словно предыдущие дни были лишь репетициями сегодняшнего вечера — вот она обернулась, вот встретилась глазами со взглядом молодого человека за пятым столиком. На нем были очки в золотой оправе, в руке книга. Он приоткрыл рот. Она не знала его имени — не могла знать. Она никогда не видела его прежде. Но он смотрел на нее с тем же выражением узнавания, которое, она чувствовала, отразилось и на ее лице.

Увидеть ее лицо — как родиться заново, подумал он. Как шагнуть из надежного укрытия навстречу захватывающим приключениям. Когда она улыбнулась, не было в мире ничего прекраснее легкого изгиба ее губ.

Прекрати, сказала она себе, не смотри на него. Ты так смотришь, что он решит, будто ты сумасшедшая. Хотя сам-то он тоже смотрит, разве не так?

«Я буду смотреть, пока она смотрит», «… пока он смотрит».

Джо-Бет! — раздался окрик из кухни. Она моргнула.

– Вы сказали, вам колу? — переспросила официантка. Джо-Бет повернулась в сторону кухни — пора идти, ее уже звал Мюррей. Потом оглянулась назад, на парня с книгой. Он все еще смотрел на нее.

– Да, — услышала она его голос. Это было сказано для нее.

«Да, иди, — говорил он. — Я подожду здесь».

Она кивнула и пошла.

Все длилось не больше пяти секунд, но их обоих бросило в дрожь.

Мюррей стоял в кухне с обычным страдальческим видом.

– Где ты была?

– Я опоздала на две минуты.

– Зачту за десять. В углу трое. За твоим столиком.

– Сейчас, только фартук надену.

– Быстрее.

Хови смотрел на дверь кухни, ожидая ее появления. «Сидд-хартха» был забыт. Джо-Бет вышла и, не глядя на юношу, поспешила к столику в дальнем конце зала.

Его это не опечалило. Контакт между ними возник с первого взгляда. Если потребуется, он прождет всю ночь, пока она не закончит работу и опять не посмотрит на него.

А во тьме под землей городка продолжали стискивать друг друга в объятиях, ни на миг не ослабляя хватку, виновники того, что эти дети появились на свет. Даже когда они поднялись из озера к купальщицам, они не отпускали друг друга. Флетчер не сразу сообразил, что именно задумал Яфф. Сперва он решил, будто тот решил получить от девушек энергию для создания своих терат. Но планы Яффа простирались гораздо дальше. Он хотел сделать собственных детей. Осознав это, Флетчер вынужден был последовать его примеру. Он жалел о своем поступке. Еще больше устыдился он, когда до них дошли новости о последующих событиях. Прежде, сидя у окна вместе с Раулем, он мечтал стать небом. А в результате превратился в совратителя невинных девушек, уничтожив их будущее одним прикосновением. Угрызения совести Флетчера не радовали Яффа. Не раз за годы, проведенные во тьме, Флетчер слышал, как его врага терзают сомнения — чей ребенок явится первым, чтобы спасти отца?

После того как они приняли нунций, время больше не имело власти над ними. Они не спали, не испытывали голода. Как погребенные в одной могиле любовники, они ждали под землей. Иногда они слышали голоса, доносившиеся сверху сквозь трещины в земле, образовавшиеся в результате незаметного и постоянного движения пород. Эти голоса ничего не говорили об их детях, а ментальную связь с отпрысками они потеряли. По крайней мере, до сегодняшнего вечера.

Сегодня молодые люди встретились, и контакт неожиданно восстановился. Словно дети, встретив полную противоположность себе, поняли что-то о собственной природе и невольно открыли сознание для родителей. Флетчер оказался в мозгу сына Труди Катц — юноши по имени Ховард. Глазами Ховарда он увидел дочь своего врага — так же как Яфф увидел его сына глазами своей дочери.

Именно этого момента они ждали. В тот день, когда вихрь пронес их через половину Америки, силы обоих истощились. Теперь детям предстояло сражаться за них, чтобы закончить войну, продолжавшуюся два десятилетия. И новое сражение закончится чьей-то смертью.

По крайней мере, так они думали. Впервые в жизни Флетчер и Яфф ощутили боль друг друга, будто их души пронзило одно копье.

И их противостояние тут было ни при чем. Совсем ни при чем.

– Нет аппетита? — поинтересовалась официантка.

– Похоже, — ответил Ховард.

– Унести?

– Да.

– Хотите кофе? Десерт?

– Еще колу.

– Значит, одну колу.

Джо-Бет была в кухне, когда вошла Беверли с тарелкой. Не стал есть отличный стейк, — сказала Беверли.

– Как его зовут? — спросила Джо-Бет.

– Я что, служба знакомств? Не спрашивала.

– Так спроси.

– Сама спроси. Заказал еще колу.

– Ладно. Присмотришь за моим столиком?

– Ага, зови меня Купидоном.

Джо-Бет, стараясь сосредоточиться на работе, не смотрела на парня достаточно долго — целых полчаса. Она налила кока-колы и вышла. К ее ужасу, за столиком никого не оказалось. При виде пустого стула у нее закружилась голова, и она едва не выронила стакан. Потом краем глаза заметила, как юноша вышел из уборной. При виде Джо-Бет он улыбнулся. Она направилась к нему, не обращая внимания на две подзывавшие ее руки за другими столиками. Она уже знала, о чем хочет его спросить — вопрос мучил ее с самого начала. Но парень опередил ее.

– Мы знакомы?

И она, конечно же, знала ответ.

– Нет, — сказала она.

– Просто когда ты… ты… ты… — Он запнулся, на скулах его заходили желваки, будто он жевал резинку.

– Ты… — продолжал он. — Ты…

– Я тоже так решила, — перебила она, надеясь, что он не обидится на это.

Кажется, не обиделся. Напротив, он улыбнулся, и его лицо стало мягче.

– Странно, — сказала она — Ты ведь не из Гроува?

– Нет. Из Чикаго.

– Ты проделал неблизкий путь.

– Я родился здесь.

– Правда?

– Меня зовут Ховард Катц. Хови.

– А меня Джо-Бет…

– Во сколько ты заканчиваешь?

– Около одиннадцати. Хорошо, что ты зашел сегодня. Я работаю по понедельникам, средам и пятницам. Завтра ты бы меня не застал.

– Мы нашли друг друга, — сказал он, и от уверенности, прозвучавшей в его словах, ей захотелось плакать.

– Мне нужно работать, — проговорила она.

– Я подожду.

В одиннадцать десять они вместе вышли от Батрика. Ночь была теплой и влажной.

– Зачем ты приехал в Гроув? — спросила Джо-Бет, когда они шли к ее машине.

– Чтобы встретить тебя. Она рассмеялась.

– А почему бы нет?

– Ну ладно. Тогда зачем ты отсюда уехал?

– Мать перебралась в Чикаго, когда мне было несколько недель от роду. О старом добром родном городе она почти ничего не рассказывала. А если и говорила, то так, будто тут не жизнь, а ад. Захотелось увидеть своими глазами. Может быть, чтобы лучше ее понять… И себя тоже.

– Она живет в Чикаго?

– Она умерла. Два года назад.

– Грустно. А твой отец?

– У меня его нет. В смысле, я… я… я… — Он опять начал заикаться, но справился с собой. — Я никогда его не видел.

– Странно. Очень странно.

– Почему?

– У меня та же история. Я не знаю, кто мой отец.

– Но ведь это не имеет значения, не так ли?

– Раньше имело. Сейчас меньше. Понимаешь, у меня есть брат-близнец. Томми-Рэй. Мы всегда вместе. Тебе надо с ним познакомиться. Он тебе понравится. Его все любят.

– И тебя. Тебя, наверное, тоже все… все… любят.

– Почему?

– Ты красивая. Мне придется соперничать с половиной парней округа Вентура.

– Нет.

– Не верю.

А, они только смотрят. Но трогать меня им не позволено.

– Мне тоже? Она остановилась.

– Я тебя совсем не знаю, Хови. Вернее, не так — и знаю, и не знаю. Когда увидела тебя в закусочной, я почему-то узнала тебя. Но я никогда не была в Чикаго, а ты — в Гроуве после того…. — Она вдруг нахмурилась. — Сколько тебе лет?

– В апреле исполнилось восемнадцать. Джо еще сильнее сдвинула брови.

– Что случилось?

– Мне тоже.

– Что?

– В апреле исполнилось восемнадцать. Четырнадцатого.

– А мне второго.

– Все это очень странно, не находишь? Мне кажется, что мы знакомы. И тебе кажется.

– Тебя это тревожит?

– По мне все так заметно?

– Да. Никогда не видел лица, которое… настолько отражает чувства… и которое мне так хотелось бы поцеловать.

Внизу, под землей, духи корчились от боли. Каждое слово бритвой резало им слух. Но они были бессильны это остановить. Они могли лишь присутствовать в головах детей и слушать.

– Поцелуй меня, — сказала она. Духи под землей задрожали. Хови дотронулся рукой до ее лица.

Духи дрожали, пока вокруг них не затряслась земля.

Джо-Бет придвинулась к юноше на полшага и коснулась своими улыбающимися губами его губ.

Духи кричали в уши своих детей, пока не треснул бетон, замуровавший их восемнадцать лет назад: «Хватит! Хватит! Хватит!»

– Ты ничего не почувствовала?

Она засмеялась.

– Да, — сказала она. — Мне показалось, что дрогнула земля.

III

Девушки спускались к воде дважды. Второй раз — наутро после той ночи, когда Ховард Катц познакомился с Джо-Бет Макгуайр. Утро было прохладным, свежий ветер развеял тяжелый воздух минувшего вечера и обещал нежаркий день.

Бадди Вэнс снова спал один в своей сделанной на заказ трехспальной кровати. Трое в постели, как он однажды сказал (и его, к сожалению, цитировали), это и есть райское наслаждение. Двое — супруги, и третий — дьявол. Он много раз проверял и точно знал: рай не для него. Хотя гораздо приятнее, если утром в твоей постели лежит женщина, пусть даже и не жена. Его отношения с Эллен были слишком извращенными, чтобы длиться долго. Он ее бросил. Отсутствие Эллен упрощало утренний распорядок: когда никто не зовет тебя обратно в постель, куда проще влезть в спортивный костюм и пробежаться вниз по Холму.

Бадди было пятьдесят четыре. Бег трусцой заставлял его вдвойне чувствовать это. Слишком много знакомых Бадди умерли как раз в таком возрасте (последний — его агент Стенли Годхаммер) и от того же, чем злоупотреблял он сам. Сигары, наркотики, выпивка. Из всех его пороков женщины были самым здоровым увлечением, но даже здесь следовало проявлять умеренность. Он уже не способен заниматься любовью ночь напролет, как в тридцать лет. А после нескольких недавних болезненных неудач — и вообще не способен. Именно по этой причине он обратился к доктору с требованием панацеи, за любую цену. — Панацеи нет, — сказал Тэрп.

Он пользовал Бадди со времен телевизионного взлета «Шоу Бадди Вэнса». Тогда оно возглавляло еженедельные рейтинги, а его шутки, прозвучавшие в восемь вечера, были на устах каждого американца на следующее утро. Тэрп знал Бадди, которого как-то назвали «самым смешным человеком в мире», так сказать, с изнанки.

– Ты ежедневно гробишь свое тело, Бадди. Ежедневно. И еще говоришь, что не хочешь умирать. Ты хочешь до ста лет ездить играть в Вегас.

– Точно.

– На сегодняшний день я обещаю тебе еще лет десять. Если повезет. Избыток веса, избыток стресса. Видал я трупы и поздоровее.

– Это я придумываю шутки, Лу.

– А я заполняю свидетельства о смерти. Так что начинай заботиться о себе, ради Христа, не то отправишься следом за Стенли.

– Думаешь, меня это не беспокоит?

– Знаю, что беспокоит, Бадди, знаю.

Тэрп обошел стол и подошел к Бадди. На стенах кабинета висели подписанные фотографии звезд, которых он наблюдал и лечил. Сплошь громкие имена. Большинство из них умерли, многие преждевременно. Такова цена славы.

– Я рад, что ты решил взяться за ум. Если ты серьезно…

– Я же здесь, так? Куда еще серьезней? Сколько можно? Я никогда не смеялся над смертью. Ты же знаешь. Над чем угодно, Лу, но не над этим.

– Ну, раньше или позже ты все равно с ней встретишься…

– Предпочитаю позже.

– Ладно, я распишу тебе режим. Диета, гимнастика и труд. Но предупреждаю, Бадди: это будет не очень приятное чтение.

– Я где-то слышал, что смех продлевает жизнь.

– Покажи мне, где написано, что комики живут вечно, и я покажу тебе забавную эпитафию на эту тему.

– Да. Так когда начинать?

– Сегодня. Выкини спиртное и порошки, ныряй в бассейн хоть раз в день.

– Его надо почистить.

– Вот и почистишь.

Это была самая легкая часть. Вернувшись домой, Бадди попросил Эллен позвонить в фирму по обслуживанию бассейнов, и уже на следующий день оттуда прислали чистильщика. Как Тэрп и предупреждал, соблюдать режим оказалось делом нелегким. Когда воля давала слабину, Бадди вспоминал о том, как выглядит по утрам в зеркале, и о том, что он видит свой член, только если до боли втягивает живот. Если и это не помогало, он думал о смерти. Но к такому он прибегал в самом крайнем случае.

Он всю жизнь вставал рано, и ранние подъемы не потребовали особых усилий. Улицы были пусты. Часто Бадди — как сегодня — спускался с Холма и через восточный район бежал в лес, где по земле ступать было не так жестко, как по асфальту, и одышку заглушало пение птиц. Его хватало на пробежку лишь в одну сторону. Он велел Хосе Луису подгонять лимузин к опушке и встречать его там с полотенцами и холодным чаем. Назад в Кони-Ай*, как он окрестил свое поместье, Бадди возвращался на колесах. Все же здоровье — это одно, а мазохизм, тем более публичный, совсем другое.

Помимо уменьшения живота бег служил и для другого. Теперь по утрам Бадди на целый час оставался в полном одиночестве и мог спокойно обдумать все, что его беспокоило. Сегодня он то и дело мысленно возвращался к Рошели. Их бракоразводный процесс должен завершиться к концу недели, и тогда его шестой брак наконец канет в прошлое. Второй по краткости из шести. Самым коротким оказался брак с Шаши — он длился сорок два дня и завершился выстрелом, из-за чего Бадди едва не лишился яиц. При мысли об этом он до сих пор покрывался холодным потом. С Рошелью они были женаты год, хотя вместе провели не больше месяца. После медового месяца, полного маленьких сюрпризов, она вернулась в Форт-Уорт рассчитывать будущие алименты. Брак их был обречен изначально. Бадди следовало это понять сразу, когда она не засмеялась, услышав его шутки. Но зато она была самой красивой из его жен, включая Элизабет. Выражение ее лица всегда оставалось каменным, но сотворившего его скульптора явно осенил гений.

Бадди, сбежав с тротуара и углубляясь в лес, думал как раз о ее лице. Может, стоит еще раз попытаться — позвонить ей и пригласить в Кони? Так у них было с Дианой, и они провели два лучших месяца их совместной жизни, пока не вспомнили о старых обидах. Но Диана не Рошель. Глупо предлагать одной женщине модель поведения другой. Они все так восхитительно не похожи друг на друга. Мужчины по сравнению с ними — скучное стадо, однообразные и уродливые. Бадди хотел бы в следующей жизни родиться лесбиянкой.

В стороне от своей дорожки послышался смех — без сомнения, смеялись молодые девушки. Странно, что они пришли в лес столь ранним утром. Бадди остановился и прислушался, но вокруг вдруг стихли все звуки — ни смеха, ни птичьего пения. Единственное, что он различал, это звуки, производимые его собственным организмом. Может, почудилось? Вполне возможно, ведь у него на уме одни женщины. Но когда он уже собрался поворачивать обратно и предоставить эти молчаливые заросли самим себе, смех послышался вновь, и вместе с ним пейзаж вокруг него странным образом — почти как галлюцинация — изменился. Смех, казалось, оживил лес. Зашелестели листья, ярче засветило солнце. Более того — изменилось само направление солнечных лучей. В тишине он был мертвенно-бледным, а солнце стояло низко на востоке. Прозвучавший смех сделал свет ярким, как в полдень, и он полился на повернутые к небу листья деревьев вертикально вниз.

Бадди верил и не верил глазам. Он стоял, зачарованный происходящим, как женской красотой.

Когда смех прозвучал в третий раз, он понял, откуда тот доносится, и повернулся в его сторону, а игра света продолжалась.

Впереди, в нескольких ярдах перед собой, он заметил движение среди листвы. Мелькнула обнаженная кожа. Девушка снимала белье. Немного дальше еще одна — очень красивая блондинка — тоже принялась раздеваться. Инстинктивно он чувствовал, что они не совсем реальны, но все же двигался осторожно, боясь их спугнуть. Можно ли спугнуть иллюзию? Но он не хотел рисковать таким зрелищем Блондинка разделась последней. Трое других (Бадди сосчитал) уже вошли в озеро, мерцавшее за кромкой берега. «Арлин!» — кричали они блондинке, выдав ее имя. Продвигаясь от дерева к дереву, Бадди подобрался к берегу футов на десять. Арлин уже вошла в озеро по бедра. Нагнулась, зачерпнула воды и брызнула на себя. Воды было почти не видно. Остальные девушки ушли вперед, они уже плавали на глубине и, казалось, парили в воздухе.

«Призраки, — подумал он, не до конца осознавая, что происходит. — Это призраки. Я подсматриваю за прошлым, разворачивающимся передо мной».

При этой мысли Бадди вышел из укрытия. Если он не ошибся, то девушки вот-вот растают, а он хотел насладиться сценой сполна.

В траве не было и следа их вещей, а девушки, оглядываясь, не замечали его присутствия.

– Не заплывай далеко! — крикнула одна из четырех подруг. Но Арлин не обратила внимания на ее совет.

Она поплыла дальше, отдаляясь от берега, и ноги ее раздвигались, сдвигались, раздвигались, сдвигались. Бадди в жизни не видел столь эротичного зрелища, не мог такого припомнить со времен своих первых «влажных» снов. Из-за призрачности воды, обнимавшей крепкие тела, казалось, будто девушки парят в мерцающем воздухе, и очертания их слегка расплылись, но не настолько, чтобы помешать ему наслаждаться каждой мелочью.

– Теплее! — крикнула та, что была впереди. Она уже отдалилась на приличное расстояние. — Здесь теплее!

– Издеваешься?

– Плыви, сама почувствуешь!

Ее слова подстегнули Бадди. Он многое увидел, но хватит ли у него духу к ним прикоснуться? Если сам он невидим Для них — а это было ясно — что за беда, если он подойдет и погладит девушек по спинкам?

Он вошел в озеро беззвучно, сначала по щиколотку, потом по колено, не ощутив прикосновения воды. Однако Арлин плыла вполне уверенно. Она скользила по глади озера, ее волосы рассыпались по воде вокруг головы, и с каждым гребком она отдалялась от Бадди. Он поспешил вслед и, не встретив сопротивления воды, быстро сокращал расстояние. Он уже протянул руки, пожирая взглядом мерно двигавшиеся розовые ягодицы.

Та, что заплыла вперед, что-то крикнула, но он не обратил внимания. Он мог думать только о том, как сейчас коснется Арлин и будет гладить ее тело, пока она, не замечая его, продолжает свой путь. Тут его нога куда-то провалилась. Руки еще тянулись к Арлин, когда он упал лицом вниз. Падение отрезвило его достаточно, чтобы он прислушался к тому, что кричат впереди. Веселье исчезло, и голоса девушек наполнились тревогой и страхом. Бадди поднял голову. Двое пловчих, висевших перед ним в воздухе, отчаянно боролись, обратив лица кверху.

– О боже, — сказал он.

Они тонули. Еще несколько минут назад он назвал их призраками, не вполне отдавая себе отчет в том, что именно он хочет сказать. И теперь, когда ему открылась истина, его затошнило. Купание в призрачном озере когда-то закончилось трагедией. И он возжелал мертвых.

Поняв, что он едва не погубил себя, Бадди хотел развернуться и уходить, но не устоял перед извращенной притягательностью несчастья и задержался.

Тонули уже все четверо. Лица их потемнели от удушья. Как такое могло случиться? Они тонули на глубине всего четырех-пяти футов. Может, их захватило течение? Но и это предположение казалось маловероятным для мелкого и спокойного озера.

– Помогите… — услышал он свой собственный голос. — Помогите им, кто-нибудь!

Вместо того чтобы уйти, Бадди направился к девушкам, словно мог помочь. Ближе всех от него была Арлин. Вся красота сошла с ее охваченного ужасом и отчаянием лица. Потом вдруг ее расширенные глаза словно увидели что-то внизу в воде. Затем она явно сдалась, и на лице появилось выражение полного смирения. Она смирилась со смертью.

– Не надо, — пробормотал Бадди, протягивая к ней руки, будто мог вытащить ее из прошлого и спасти.

Когда его рука коснулась девушки, Бадди понял, что это гибель для них обоих. Но было поздно. Земля внизу дрогнула. Бадди посмотрел себе под ноги. Под тонким слоем травы и почвы оказался серый камень… Или бетон? Да! Бетон! Здесь была расщелина, залитая бетоном, но теперь он треснул, и трещина быстро расширялась.

Он оглянулся на берег, но между ним и спасительным твердым берегом пробежала еще одна трещина. В ярде от его ноги сорвался вниз осколок бетона. Из-под земли пахнуло холодом.

Бадди оглянулся на девушек. Мираж таял. Все четыре лица теперь выглядели одинаково: глаза закатились, так что видны были одни белки, раскрытые рты свело судорогой. Теперь Бадди понял, что погибли они не на мелководье. Когда-то здесь был провал, приманивший их к себе так же, как и его: их — водой, его — призраками.

Он принялся звать на помощь. Земля дрожала все сильнее, бетон крошился под ногами. Может быть, в лесу есть еще какой-нибудь утренний бегун, который услышит крик и поможет. Только пусть поспешит.

Но кого он хочет обмануть? Никто не придет, и сейчас он умрет. Проклятье, и вправду умрет!

Трещина между ним и твердой землей быстро росла и расширялась, но у Бадди не было другого выхода, кроме как попытаться ее перепрыгнуть. И нужно торопиться, пока весь бетон под ногами не раскрошился и не рухнул в провал, увлекая его за собой. Сейчас или никогда.

Он прыгнул. Это был хороший прыжок. Всего несколько дюймов, и он бы спасся. Но несколько дюймов решили все. Его руки схватили воздух, и он рухнул вниз.

Еще целое мгновение он видел солнце у себя над головой. Потом оказался в темноте, ледяной темноте, среди летевших рядом куда-то вниз кусков бетона. Он слышал, как они с треском ударяются об отвесную скалу, а потом понял, что источник этих звуков — он сам. Он падал и слышал треск своих ломавшихся костей и позвоночника. Он падал и падал.

Обычно, если Хови ложился под утро, он просыпался поздно. Но только не в этот день. Он проснулся рано, сделал зарядку и чувствовал себя великолепно. Преступно нежиться в постели в такое чудесное утро. Он купил газировки в автомате и сел возле окна, глядя на небо и думая о том, что ему принесет грядущий день.

Впрочем, не совсем так. Он думал вовсе не об этом, а о Джо-Бет и только о ней. О ее глазах, улыбке, голосе, коже, запахе, о ее тайнах. Он смотрел в небо, но видел ее лицо.

Такое с ним было впервые. Никогда раньше его не охватывало столь сильное чувство. Дважды за ночь он просыпался весь в поту. Он не мог вспомнить снов, из-за которых просыпался, но, несомненно, ему снилась она. Да и могло ли быть иначе? Нужно найти ее. Каждый час без нее потерян — если Хови не видит ее, ему ни к чему зрение, если не касается ее, то ничего не чувствует.

Прошлым вечером она сказала, что по вечерам работает у Батрика, а днем в книжном магазине. Учитывая размеры молла, найти ее там будет нетрудно. Хови со вчерашнего дня ничего не ел и, чтобы заполнить пустоту в желудке, купил пакет пончиков. О той, другой пустоте, заполнить которую он сюда приехал, Хови не вспоминал. Он шел мимо офисов в поисках магазина Джо-Бет. Магазин оказался между зданием службы по дрессировке собак и агентством по недвижимости. Как и большинство магазинов в молле, он был еще закрыт. До открытия, судя по табличке на дверях, оставалось примерно три четверти часа. Хови сел на ступеньку под начинавшим припекать солнцем, распечатал пончики, стал есть и ждать.

Когда она открыла глаза, первым ее желанием было забыть о работе и бежать на поиски Хови. События прошлого вечера снились ей всю ночь, снова и снова. Каждый раз они немного менялись, словно ей показывали несколько альтернативных реальностей, порожденных столкновением одних и тех же обстоятельств. Но в каждой из реальностей присутствовал он. Он был там и ждал ее с ее первого вздоха. Каким-то необъяснимым образом они с Хови оказались предназначены друг другу.

Она прекрасно понимала, что если бы услышала подобное от одной из своих подруг, то вежливо отстранилась бы, посчитав глупостью. Конечно, это не означало, что она была бесчувственной. Она включала радио, чтобы услышать какую-нибудь сентиментальную песенку. Но и слушая песенку, она всегда отдавала себе отчет: это лишь для того, чтобы отвлечься от реальности. Она ежедневно видела прекрасный пример, жертву этой реальности — свою мать, что жила заложницей своего дома и своего прошлого. Мать постоянно говорила о тех днях, когда у нее еще не пропала охота выходить на улицу, о надеждах и о друзьях, с которыми она когда-то делилась надеждами.

Но не может быть, чтобы случившееся вчера между ней и этим парнем из Чикаго закончилось так же, как единственная любовь ее матери. Эта любовь опустошила душу Джойс настолько, что теперь она не способна заставить себя назвать даже имя того презренного человека. Джо-Бет почерпнула для себя из воскресных проповедей одно: откровение является, когда его меньше всего ожидаешь. Как «Книга Мормона», дарованная ангелом Джозефу Смиту на ферме в Пальмире, в штате Нью-Йорк. А разве вчера все произошло не так же неожиданно? Что другое, если не рука судьбы, привело его в закусочную Батрика?

В кухне уже ждал Томми-Рэй, и взгляд его был столь же острым, как запах сваренного им кофе. Выглядел он так, будто спал в одежде.

– Провел бурную ночь? — спросила она.

– Как и ты.

– Я не особенно. Вернулась еще до полуночи.

– Но ты все равно не спала.

– То засыпала, то просыпалась.

– Ты не спала, я слышал.

Она знала, что это маловероятно. Их спальни находились в разных концах дома, и даже из ванной услышать ее он не мог.

– Ну? — спросил он.

– Что «ну»?

– Поговори со мной.

– Томми? — В его расспросах была настойчивость, и это ее нервировало. — Да что с тобой?

– Я тебя слышал, — повторил он. — Слышал тебя всю ночь. Прошлым вечером что-то произошло, да?

Он не мог ничего знать про Хови. Одна только Беверли видела, но даже если бы той и захотелось разболтать (что сомнительно), вряд ли она успела бы распустить слухи. Джо-Бет, в свою очередь, знала немало ее секретов. Да и о чем тут рассказывать? О том, что Джо-Бет вчера строила глазки во время работы? Что потом она целовалась на стоянке? Какое до этого дело Томми-Рэю?

– Прошлым вечером что-то произошло, — повторил он. — Вчера я почувствовал какое-то изменение. И раз что-то, чею мы ждали, явилось не мне — значит, оно явилось тебе, Джо-Бет. Что бы это ни было, оно явилось тебе.

– Не хочешь налить мне кофе?

– Ответь.

– Что ответить?

– Что произошло?

– Ничего.

– Лжешь. — Голос его прозвучал не гневно, а растерянно. — Почему ты лжешь?

Справедливый вопрос. Со вчерашнего вечера ей ни разу не стало стыдно ни за себя, ни за свои чувства к Хови. Восемнадцать лет она делилась с Томми-Рэем всеми радостями и печалями. И он не выдавал ее тайн ни матери, ни пастору Джону. Но сейчас у него был такой странный взгляд, что она его не понимала. Как не поняла и слов о том, что он слышал ее ночью. Он что, подслушивал ее возле двери?

– Мне пора в магазин. Иначе я опоздаю.

– Я с тобой, — сказал он.

– Зачем?

– Так, прокачусь немного.

– Томми… Он улыбнулся.

– Тебе сложно подвезти брата?

Джо-Бет почти поверила в искренность его слов, но когда она согласно кивнула, то заметила легкую, быстро мелькнувшую улыбку.

– Мы должны доверять друг другу, — сказал он, когда машина тронулась с места. — Как раньше.

– Конечно.

– Потому что вместе мы сильны, правда? — Он невидящими глазами смотрел в окно. — А сейчас мне очень нужно чувствовать себя сильным.

– Тебе надо поспать. Может, отвезти тебя назад? Ничего страшного, если немного опоздаю.

Он покачал головой.

– Ненавижу этот дом.

– Скажешь тоже!

– Так и есть. Мы оба его ненавидим. От него у меня плохие сны.

– Томми, дом тут ни при чем.

– Еще как при чем! И дом, и мама, и этот гребаный город! Посмотри на них! — Он вдруг ни с того ни с сего разозлился. — Посмотри на это дерьмо! Разве тебе не хочется разнести на части это гребаное место?

Голос его гулко отдавался в тесноте машины.

– Знаю, что хочется. — Он смотрел на Джо-Бет дикими широко раскрытыми глазами. — Не лги мне, моя маленькая сестренка.

– Я не твоя маленькая сестренка, Томми.

– Я на тридцать пять секунд старше тебя, — сказал он. Они всегда шутили по этому поводу, но сейчас он заговорил неожиданно серьезно: — Я на тридцать пять секунд дольше живу в этой сраной дыре.

– Хватит нести чушь! — Она повернула руль и резко остановилась. — Не желаю этого слушать. Иди, проветрись.

– Хочешь, чтобы я орал на улице? Пожалуйста! Думаешь, я замолчу? Буду орать, пока не рухнут все эти гребаные дома.

– Ты ведешь себя как мудак.

– Да, такое слово не часто услышишь из уст моей маленькой сестренки, — проговорил он самодовольно. — С нами обоими что-то случилось сегодня утром.

Он был прав. Она почувствовала, что злится на него за его выходку так, как никогда раньше себе не позволяла. Они были близнецы и во многом походили друг на друга по характеру, но он был более вспыльчивым. Она всегда изображала примерную девочку и, будучи заложницей общепринятой морали, терпеливо сносила лицемерие окружающих, потому что так хотела мама. Иногда она завидовала открытости Томми. Ей тоже хотелось плюнуть в лицо соседям, как делал он, уверенный, что стоит ему улыбнуться, и он тут же будет прощен. Ему всю жизнь это легко удавалось. Его тирада по поводу города была сплошным самолюбованием. Ему просто нравилась роль бунтаря. Но он испортил утро, которому Джо-Бет так радовалась.

– Поговорим вечером, Томми, — сказала она.

– Точно?

– Я же уже сказала, что поговорим.

– Мы должны друг другу помогать.

– Я знаю.

– Особенно сейчас.

Он вдруг затих, будто гнев внезапно испарился вместе с остатками сил.

– Мне страшно, — сказал он очень тихо.

– Тебе нечего бояться, Томми. Ты устал. Иди домой и поспи.

– Хорошо.

Они были уже возле молла. Она не стала парковать машину.

– Отгони домой. Вечером меня подбросит Луис. Когда она собралась выйти, он схватил ее за руку и сдавил до боли.

– Томми!..

– Ты уверена? Что нам нечего бояться? — Да.

Он потянулся, чтобы поцеловать ее.

– Я тебе доверяю.

Он приблизил свои губы к ее губам. Он был так близко, что она ничего не видела, кроме его лица.

– Хватит, Томми, — сказала она, выдергивая руку. — Иди домой.

Она вышла и с силой захлопнула дверцу, демонстративно не глядя на него.

– Джо-Бет.

Чуть поодаль стоял Хови. При виде его у нее засосало под ложечкой. Сзади раздался гудок. Обернувшись, она увидела, что Томми-Рэй еще не пересел за руль, и ее машина загораживает проезд, где скопилось несколько машин. Глядя на сестру, Томми-Рэй потянулся к дверце, открыл ее и вышел из машины. Засигналили другие автомобили. Кто-то сзади закричал, чтобы он отъехал, но Томми не обращал внимания. Его взгляд был прикован к Джо-Бет. Поздно было махать Хови и требовать скрыться. Одного взгляда на брата было достаточно, чтобы понять: Томми-Рэй обо всем догадался по счастливой улыбке юноши.

Джо-Бет с нараставшим отчаянием взглянула на Хови.

– Глядите-ка, — услышала она за спиной голос Томми-Рэя.

Отчаяние сменилось страхом.

– Хови… — начала она.

– Господи, какой же я болван! — продолжал Томми-Рэй. Она попыталась улыбнуться, повернувшись к брату.

– Томми, познакомься, это Хови.

Никогда прежде она не видела подобного выражения на лице брата. Она и не подозревала, что на его любимом лице может появиться такая злоба.

– Хови? Это значит Ховард?

Она кивнула, переводя взгляд на Хови. Юноши шагнули вперед, навстречу друг другу. Теперь она видела обоих одновременно. Солнце освещало их одинаково, но Томми-Рэй, несмотря на свой калифорнийский загар, выглядел далеко не лучшим образом. Глаза потускнели и ввалились, кожа на скулах натянулась. Она вдруг подумала: он похож на мертвеца, Томми-Рэй похож на мертвеца.

Хови протянул руку, но Томми-Рэй не обратил на это никакого внимания. Повернувшись к сестре, он очень тихо сказал:

– Поговорим позже.

Его голос почти потонул в возмущенных криках, раздававшихся за его спиной, но Джо-Бет уловила зловещую интонацию. Томми-Рэй повернулся и пошел к машине. Она не видела его ухмылки, но представила ее себе довольно отчетливо. «Золотой мальчик» поднял руки, словно признавая свое поражение перед натиском нетерпеливых водителей.

– Что это значит? — спросил Хови.

– Не знаю. Он с утра какой-то странный.

Она хотела добавить, что не с утра, а со вчерашнего вечера, но в тот же миг она заметила изъян в красивом лице брата. Наверное, он был всегда, просто Джо-Бет — как и все прочие, ослепленные обаянием Томми-Рэя, — не замечала этого раньше.

– Может, ему нужно помочь?

– Думаю, лучше оставить его в покое.

– Джо-Бет! — окликнул ее кто-то.

К ним направлялась женщина средних лет, непримечательной внешности.

– Это был Томми-Рэй? — спросила она, подойдя.

– Да.

– Он никогда такого не устраивал. — Женщина стояла в ярде от Хови, и вид у нее был озадаченный. — Ты идешь на работу, Джо-Бет? Мы уже опаздываем с открытием.

– Иду.

– Твой друг тоже?

– О да, извините… Хови, это Луис Нэпп.

– Миссис, — вставила женщина, словно это был защитный талисман, отвращающий незнакомых молодых людей.

– Луис… это Хови Кати.

– Катц? — переспросила миссис Нэпп. — Катц? Она уставилась на свои часы.

– Опаздываем на пять минут.

– Ничего страшного. Наверняка до полудня к нам никто не зайдет.

Миссис Нэпп, казалось, была шокирована таким неуважением.

– Нельзя так относиться к работе, — изрекла она — Поторопись, пожалуйста.

С этими словами она удалилась.

– Забавная женщина, — заметил Хови.

– Она не такая зануда, как кажется.

– Наверняка.

– Мне пора.

– Зачем? Сегодня прекрасный день. Можно пойти куда-нибудь, такая чудесная погода!

– Завтра тоже будет прекрасный день, и послезавтра, и послепослезавтра. Это Калифорния, Хови.

– Все равно пошли.

– Дай мне хоть отпроситься у Луис. Не хочу с ней ссориться. Мама огорчится.

– Так когда?

– Что когда?

– Когда ты освободишься?

– Ты никогда не сдаешься, правда?

– Никогда.

– Я скажу Луис, что мне нужно домой после полудня, присмотреть за Томми-Рэем. Скажу, что он приболел. Это наполовину правда. А потом приду к тебе в мотель. Ладно?

– Обещаешь?

– Обещаю, — она уже уходила, но спросила — Что-то не так?

Ты не хочешь… поцеловать… поцеловать меня на людях?

– Конечно нет.

– А наедине?

Она полушутливо шикнула на него.

– Скажи «да».

– Хови.

– Просто скажи «да».

– Да.

– Видишь? Это просто.

Позже, когда они с Луис попивали воду со льдом во все еще пустом магазине, Луис сказала:

– Ховард Катц.

– Что такое? — спросила Джо-Бет, приготовившись к лекции на тему отношений с противоположным полом.

– Никак не могла вспомнить, откуда я знаю эту фамилию.

– А теперь вспомнила?

– Жила тут, в Гроуве, одна женщина, очень давно, — сказала Луис, салфеткой вытирая с прилавка влажный след от стакана. По немногословности и усердию, с каким она терла стойку, было ясно: если не настоять, она ничего больше не скажет.

– Она была вашей подругой?

– Не моей.

– Маминой?

– Да, — ответила Луис, продолжая тереть стойку, давно уже чистую.

Вдруг все стало на свои места.

– Одна из четырех, — сказала Джо-Бет. — Она была одной из четырех.

– Похоже, что так.

– И у нее были дети.

– Знаешь ли, я не помню.

Это был максимум лжи, возможный для женщины типа Луис. Джо-Бет мгновенно ее раскусила.

– Помните, — возразила она — Пожалуйста расскажите.

– Да, кое-что вроде бы помню. У нее родился сын.

– Ховард.

Луис кивнула.

– Вы уверены?

– Да. Уверена.

Теперь замолчала и Джо-Бет, пытаясь переоценить последние события в свете внезапного открытия. Что, если ее сны, появление Хови и болезнь Томми-Рэя как-то связаны с давней историей, которую она слышала в десяти различных вариантах — о купании в озере, завершившемся безумием, смертью и рождением детей.

Может быть, мама знает?

Хосе Луис, шофер Бадди Вэнса, прождал на условленном месте пятьдесят минут, прежде чем решил, что босс, должно быть, поднялся на Холм своим ходом. Луис позвонил из машины в Кони. Трубку сняла Эллен, босс еще не появлялся. Они обсудили, как лучше поступить, и договорились, что он подождет еще час на условленном месте, а потом двинется к дому по маршруту, которым, скорее всего, возвращается Бадди.

По дороге шофер его не заметил, дома он тоже не появлялся. Шофер снова созвонился с Эллен, обсудив все возможные варианты. Однако о наиболее вероятном — босс наверняка нашел себе в лесу какую-нибудь женскую компанию — Луис тактично промолчал. Прослужив у мистера Вэнса шестнадцать лет, Хосе Луис прекрасно знал почти сверхъестественное обаяние хозяина. Теперь тот вернется домой не раньше, чем после победы над очередной пассией.

Бадди не чувствовал боли. Он был благодарен за это судьбе, хотя прекрасно понимал причину: он изувечен настолько чудовищно, что перегруженный мозг отказывается принимать естественные сигналы.

Он ничего не видел в окружавшей его непроглядной тьме. Может быть, у него уже не было глаз, может быть, их выбило при падении. Так или иначе, лишенный зрения и всех ощущений, он принялся думать. Сначала прикинул, сколько времени понадобится Луису на понимание, что босс не вернется: два часа. Проследить путь Бадди через лес будет несложно. Обнаружив трещину, они поймут, что произошло. К полудню за ним спустятся.

Может быть, полдень вот-вот наступит.

Отсчитывать время он мог лишь по ударам собственного сердца, отдававшимся в голове. Бадди начал считать. Если сориентироваться, сколько ударов вмещает минута, то через шестьдесят таких промежутков он будет знать, что прошел час. Однако мозг его одновременно с ударами сердца считал и другое.

«Сколько я прожил?» — думал он. Не дышал, не существовал, а именно жил? Пятьдесят четыре года со дня рождения — сколько это недель? Сколько часов? Годы лучше считать годами, так легче. В году триста шестьдесят с небольшим дней. Допустим, треть он проспал. Сто двадцать дней на сон. Господи, уже и минут почти не осталось. Полчаса в день — на опустошения кишечника и мочевого пузыря. Это еще семь с половиной дней в году. На душ и бритье — десять, и на еду еще тридцать-сорок, и умножить все это на пятьдесят четыре…

Он начал всхлипывать. Вытащите меня отсюда, Господи, вытащи меня отсюда, и я заживу по-новому, я стану дорожить каждым часом, каждой минутой (даже во сне, даже в сортире), чтобы, когда тьма снова придет за мной, не было так горько.

В одиннадцать Хосе Луис снова сел за руль и поехал по улицам вниз, выискивая глазами босса. Не обнаружив его, он позвонил в кафе «Фуд-стоп», где продавался сэндвич, названный в честь мистера Вэнса, потом в магазин грампластинок, где хозяин частенько оставлял по сотне долларов. Пока он расспрашивал хозяина магазина Райдера, не видел ли тот Бадди, вошедший покупатель сообщил всем, кого это интересовало, что в Ист-Гроуве произошла какая-то хрень и кого-то, кажется, подстрелили.

Когда Хосе Луис направился туда, дорога в сторону леса оказалась перекрыта и одинокий полицейский направлял машины в объезд.

– Проезда нет. Дорога закрыта.

– Что случилось? Кого подстрелили?

– Никого не подстрелили. Просто трещина в асфальте. Хосе Луис вылез из машины, всматриваясь в лес за спиной полицейского.

– Мой босс, — называть имя владельца лимузина не было нужды, — бегал там сегодня утром.

– Ну?

– Он еще не вернулся.

– Черт. Идите за мной.

Они шли по лесу в тишине. Ее нарушали лишь переговоры, доносившиеся из рации полицейского. Они вышли на поляну. Несколько полицейских в форме ставили заграждения, чтобы никто случайно не попал в опасную зону, куда провели Хосе Луиса. Земля под ногами была вся в трещинах. Они становились все больше, по мере того как приближались к месту, где стоял шериф, глядя куда-то вниз. Хосе Луис почти сразу понял, что сейчас увидит. Эти трещины и на дороге, и в лесу возникли вместе с большим провалом шириной в десять футов, уходившим в неведомую темноту.

– Что ему здесь нужно? — спросил шериф, ткнув пальцем в сторону Хосе Луиса. — Нам огласка пока ни к чему.

– Бадди Вэнс… — сказал полицейский.

– Что такое, что с ним?

– Он пропал, — сказал Хосе Луис.

– Ушел утром бегать… — начал полицейский.

– Пускай он скажет.

– Он бегал здесь каждое утро. А сегодня не вернулся.

– Бадди Вэнс? Тот самый?

– Тот самый.

Шериф перевел взгляд с Хосе Луиса на трещину.

– О господи, — сказал он.

– Насколько она глубокая? — спросил Хосе Луис.

– А?

– Трещина.

– Это не трещина. Это гребаный разлом. Я кинул туда камень минуту назад и все еще жду, когда он ударится о дно.

Осознание одиночества пришло к Бадди медленно, как забытое воспоминание, поднявшееся со дна памяти. Сначала он даже решил, будто это и есть воспоминание — о том, как в Египте он попал в песчаную бурю во время медового месяца после своей третьей свадьбы. Но тогда он знал, где он, а теперь потерялся в вихре. И не песок сейчас жег ему глаза, возвращая зрение, и не ветер свистел в ушах. Это была другая сила, мощнее и старше любого урагана, заточенная в каменном колодце, чего с ветрами не бывает. Бадди разглядел дыру, в которую он провалился. Она располагалась так высоко над головой, что Бадди не мог понять, сколько пролетел и какое расстояние отделяло его от едва различимого светлого пятна. Увидел он и обитавших под землей духов, сцепившихся в единое целое в противоборстве. Наверное, они боролись здесь с тех времен, когда человек еще не значился и в проекте эволюции. Духи были чудовищно старые, будто силы огня и льда.

Бадди был и прав и не прав. Когда перед ним из тьмы проступили два силуэта, он сперва принял их за людей, но скоро понял: это потоки энергии. Они переплетались друг с другом, будто воины-змеи, стискивающие врага, чтобы вытряхнуть из него душу. Вслед за зрением начали оживать и другие ощущения. Боль просочилась в сознание сначала слабым ручейком, а потом хлынула потоком и затопила его целиком. Теперь Бадди казалось, что он лежит на ножах, чьи острия впиваются в тело, расчленяют позвонки и пронзают внутренности.

Слишком слабый даже чтобы стонать, он мог только молча страдать, смотреть на разворачивавшееся перед ним зрелище и надеяться, что избавление — спасение или смерть — не заставит себя ждать слишком долго. Скорее бы, думал Бадди. Он, сукин сын и безбожник, не смеет надеяться на спасение — разве что все священные книги лгут, и для развратников, пьяниц и богохульников в раю тоже есть место. Скорее бы умереть и избавиться от этого. Шутки кончились.

«Я хочу умереть», — подумал он.

Едва он сформулировал желание, как одно из противоборствующих существ повернулось к нему. Бадди увидел сквозь энергетический вихрь бородатое лицо. Лицо было искажено и приковывало взгляд, отчего казалось, будто туловище существа непропорционально мало. Существо смахивало на младенца в утробе — большая голова, огромные глаза. Когда оно уставилось на Бадди, тот испугался. А потом дух протянул к нему руки, и Бадди охватил ужас. Хотелось уползти, забиться в какую-нибудь щель, лишь бы избежать прикосновения пальцев существа, но собственное тело его не слушалось.

– Меня зовут Яфф, — услышал он голос бородатого. — Отдай мне свое сознание. Мне нужны тераты.

Когда кончики пальцев дотронулись до лица Бадди, тот почувствовал, как от головы вниз по позвоночнику пробежала некая энергия — белая, будто молния, кокаин или сперма. В ту же секунду он понял, что совершил ошибку. Значит, до сего момента он был не просто неподвижной грудой сломанных костей и разорванной плоти. Несмотря на все грехи, в Бадди оставалось нечто, необходимое Яффу. Где-то в дальнем уголке сознания пряталось то, чего жаждало существо. Оно сказало: «тераты». Бадди понятия не имел, что это такое. Но когда дух вошел в него, он со всей ясностью понял: в любом случае, слово означает «ужас». Прикосновение духа было как молния, что выжгла себе путь до самой сути существа Бадди. И как наркотик. Перед мысленным взором Бадди замелькали картины, где вторжение в его тело обрело зримые образы. Было ли оно оплодотворяющим? Да, и таким оно тоже было. Ведь после проникновения Яффа Бадди почувствовал, что в глубине его зародилась неведомая жизнь, стремившаяся теперь выбраться наружу.

Он увидел ее. Тварь была бесцветная и примитивная: без головы, зато с дюжиной ног, царапавших камень. Ни намека на собственный ум — одно лишь слепое следование воле Яффа. При виде ее бородатый ухмыльнулся. Он снял пальцы с лица Бадди, отпустил горло своего врага, которое все время сжимал другой рукой, оседлал тварь и понесся к выходу из каменного колодца.

Второй дух прислонился к стене пещеры. Бадди хорошо видел его со своего места. Второй казался менее воинственным, чем его соперник, и более измотанным. На его лице проступало выражение усталости. Он смотрел вверх, в отверстие каменного колодца.

– Яфф! — позвал он.

От звука его голоса с уступов, о которые Бадди ударялся при падении, посыпалась пыль. Ответа не последовало. Тогда он, сощурив глаза, обратил взгляд на Бадди.

– Меня зовут Флетчер, — сказал он звучным и печальным голосом и направился к Бадди, источая вокруг себя слабый свет. — Забудь о боли.

Бадди хотел язвительно сказать: так помоги мне. Но в словах не было нужды. Приближение Флетчера успокоило боль.

– Постарайся выразить твое самое заветное желание, — сказал Флетчер.

«Хочу умереть», — подумал Бадди. Дух услышал безмолвный ответ.

– Нет. Не думай о смерти. Пожалуйста, не думай. Этим я не могу вооружиться.

«Вооружиться?» — подумал Бадди.

– Против Яффа «Кто… вы?»

– Когда-то мы оба были людьми. Потом стали духами. Мы вечные враги. Ты должен помочь мне. Мне нужно твое сознание, иначе придется биться с ним безоружным.

«Извини, но я уже все отдал, — подумал Бадди. — Ты же сам видел. Кстати, что это была за тварь?»

– Терата? Это воплощение твоих глубинных страхов. Он поднялся на ней в мир. — Флетчер снова поглядел вверх. — Но он еще не вышел на поверхность. Он не выносит дневного света.

«А там сейчас день?»

– Да.

«Откуда ты знаешь?»

– Солнце движет мной даже здесь. Я хотел стать небом, Вэнс. А вместо этого два десятилетия просидел в темноте в объятиях Яффа. Теперь он хочет перенести войну наверх. Мне нужно оружие, и я могу получить его только из твоего сознания.

«Там больше ничего не осталось, — подумал Бадди. — Я пуст».

– Нужно защитить Субстанцию. «Субстанцию?»

– Море Снов. Ты умираешь и потому наверняка уже видишь его остров. Он прекрасен. Я завидую твоей свободе, ты волен покинуть этот мир.

«Ты говоришь про рай? — подумал Бадди. — Если про рай, то у меня нет никаких шансов туда попасть».

– Рай — одна из множества историй, сложенных на берегах Эфемериды. Их сотни, и ты узнаешь все. Так что не бойся. Дай мне кусочек своего сознания, чтобы я мог защитить Субстанцию.

«От кого?»

– От Яффа, от кого же еще?

Бадди никогда не видел длинных сновидений. Его сон, когда он не был пьян или на наркотиках, всегда был сном человека, за день вымотавшегося до упора. После вечернего выступления, или после секса, или после того и другого он просто отключался, словно репетировал вечное забвение, на пороге которого был в этот миг. Лежа со сломанной спиной, он со страхом пытался постичь смысл слов Флетчера. Море, райский остров — лишь одна из возможностей. Как мог он прожить жизнь и ничего не знать о них?

– Ты знаешь, — сказал Флетчер. — Ты уже дважды окунался в Субстанцию. В ночь, когда родился, и в ночь, когда впервые спал с той, кого любил больше всех других. Кто это был, Бадди? У тебя ведь было много женщин. Кто из них для тебя самая главная? Ах, конечно. Любил ты всего одну, не так ли? Ты любил свою мать.

Откуда, черт возьми, он узнал об этом?

– Догадался случайно. «Лжешь!»

Ну хорошо. Я немного покопался в твоих мыслях. Прости, что влез. Мне нужна твоя помощь, Бадди, иначе Яфф победит. Ведь ты не хочешь этого? «Нет, не хочу».

– Пофантазируй для меня. Оставь сожаления и подумай о чем-нибудь, из чего я мог бы создать союзника. Кто твои герои?

«Герои?»

– Нарисуй их для меня. «Комики! Только комики».

– Армия комиков? Что ж, почему бы и нет?

Эта мысль заставила Бадди улыбнуться. Действительно, почему бы и нет? Разве не думал он когда-то, будто его искусство способно очистить мир от зла? Разве не может армия блаженных дураков с помощью смеха одержать победу там, где бессильны бомбы? Приятное, забавное видение. Комики на поле битвы показывают задницы наставленным на них дулам и бьют генералов по голове резиновыми цыплятами. Ухмыляющиеся солдаты осыпают остротами политиков, и мирный договор подписывают вареньем вместо чернил.

Бадди улыбнулся, потом рассмеялся.

– Продолжай об этом думать, — сказал Флетчер, проникая в его сознание.

От смеха ему стало больно. Даже прикосновение Флетчера не могло снять спазмы, вызванные смехом.

– Не умирай! — услышал Бадди слова Флетчера. — Потерпи еще немного! Потерпи ради Субстанции!

«Извини, — подумал Бадди. — Больше не могу. Не хочу…» Его сотряс новый приступ смеха.

– Мне нужна одна минута! — просил Флетчер.

Но было поздно. Жизнь покидала Бадди, Флетчер остался с неясной тенью на руках, слишком эфемерной, чтобы ее использовать.

– Проклятье! — крикнул Флетчер над трупом, как когда-то (давным-давно) он кричал над телом Яффе в миссии Санта-Катрина. На этот раз из тела не вышла новая жизнь. Бадди умер. На его лице застыло выражение одновременно комическое и трагическое. И оно было вполне подходящим — именно так Бадди прожил жизнь. А теперь, когда жизнь закончилась, его смерть принесла в Паломо-Гроув те же противоречия.

В следующие несколько дней время выкидывало в городе бесчисленные шутки. Самыми болезненными они оказались для Хови, потому что промежутки между расставаниями и встречами с Джо-Бет растягивались. Минуты превращались в часы, а часы казались годами. Чтобы скоротать день, Хови отправился посмотреть на дом своей матери. В конце концов, он приехал сюда, чтобы вернуться к корням и разобраться в себе. Пока ему это не удалось. Прошлой ночью он испытал чувство, на которое был, как ему казалось, не способен, а сегодня оно еще усилилось. Его охватила беспричинная уверенность, что в мире теперь все будет хорошо, что плохое осталось позади. Никакого повода для подобного оптимизма не было, но реальность играла в собственные игры, чтобы убедиться в своей власти над ним.

Далее последовала еще одна, более тонкая шутка. Хови подошел к родному дому матери и увидел здание странным, почти сверхъестественным образом не изменилось за прошедшее время. Дом был точь-в-точь таким, как на старых фотографиях. Хови стоял посреди улицы и смотрел на него. Не было ни машин, ни пешеходов. Этот уголок Гроува словно застыл в это утро, и Ховарду казалось, что в окошке вот-вот появится мать, совсем молодая, и взглянет на него. Если бы не события предыдущего дня, вряд ли такое пришло бы ему в голову. Но после вчерашнего волшебного узнавания взглядов его охватило (и до сих пор не оставляло) чувство, что встреча с Джо-Бет вовсе не была случайной, что в нем всегда жила радость ее ожидания. Он осознал то, о чем не осмелился бы задуматься еще сутки назад, — должно быть некое место, откуда его глубинное «я» почерпнуло знание о существовании Джо-Бет и об их предстоящей встрече. Снова петля. Тайна их загадочного знакомства завела его в дебри предположений, которые привели его от любви к физике, потом к философии и снова вернули к любви. Все так перемешалось, что искусство невозможно было отделить от науки.

И невозможно было отделить его собственную загадку от загадки Джо-Бет. Он чувствовал это, стоя перед домом матери. Дом, мать и таинственная встреча с Джо-Бет были частью одного сверхъестественного целого. И Хови был его связующим звеном.

Он решил не стучать в дверь (о чем спрашивать после стольких лет?) и уже хотел возвращаться назад тем же путем, но интуитивно двинулся в другую сторону. Он прошел немного вверх по улице и добрался до ее верхней точки. Оттуда открывалась панорама всего города. Он смотрел на восток, за молл, туда, где городские окраины доходили до леса, стоявшего сплошной стеной. Точнее, почти сплошной — то здесь, то там в листве зияли просветы, а в одном месте собралась целая толпа народа. Там были прожекторы, направленные куда-то вниз, но на расстоянии он не смог разглядеть, что именно они освещали. Может, там кино снимают? За день с ним произошло столько удивительного, что пройди сейчас мимо него все звезды, когда-либо получившие «Оскара», он не обратил бы внимания.

Он стоял и смотрел на город и вдруг услышал чей-то шепот. Хови оглянулся. Улица была пуста. Не было даже легкого ветерка, который мог бы донести до него этот голос. Но голос раздался снова и так близко от уха, словно он звучал внутри головы. Мягкий голос повторял всего два слога:

– … ардховардховардхов…

Хови не стал и пытаться искать объяснение тому, как связан этот голос с событиями в лесу. Он не притворялся, будто может постичь процессы, что происходили с ним и вокруг него. Город жил по своим законам, и поворачиваться спиной к его тайнам Хови не собирался. Если поиски бифштекса привели его к любви, куда же приведет этот шепот?

Найти дорогу к тем деревьям внизу было несложно. Пока он шел, у него возникло наистраннейшее ощущение — словно вместе с ним движется сам город. Казалось, в любой момент он может сползти с Холма и исчезнуть в пасти земли.

Это чувство усилилось, когда Хови добрался до леса и спросил, что случилось. Казалось, никто не собирается ему отвечать, пока какой-то мальчик не пропищал:

– Тут дырка в земле, и он провалился.

. — Кто «он»? — спросил Хови.

На этот раз ответил не мальчик, а женщина, что была вместе с ним.

– Бадди Вэнс, — сказала она.

Хови понятия не имел, о ком идет речь. Должно быть, женщина догадалась об этом и добавила:

– Телезвезда. Смешной такой. Мой муж его любит.

– Его достали?

– Еще нет.

– Да какая разница! — вмешался мальчик. — Он все равно уже мертвый.

– Думаешь? — спросил Хови.

– Конечно, — подтвердила женщина.

Вдруг происходящее предстало для Хови в новом свете. Люди пришли сюда не для того, чтобы увидеть, как человека спасут из лап смерти. Нет, они хотели видеть труп, который грузят в карету «скорой помощи», чтобы потом сказать: «Я видел, как его достали, как накрыли простыней». Эти люди вызвали у Хови отвращение.

Кто бы ни звал его по имени, теперь голос замолчал или в гуле толпы не был слышен. Незачем оставаться тут — ведь есть глаза, в которые Хови хотел смотреть, и губы, которые он хотел поцеловать. Он повернулся спиной к деревьям и направился в мотель ждать Джо-Бет.

IV

Только Абернети всегда называл Грилло по имени. Для Саралин, со дня их знакомства и до того, как они расстались, он всегда оставался Грилло, и так же его называли коллеги и друзья. Враги (а у какого журналиста, особенно у опустившегося журналиста, нет врагов?) иногда звали его Гребаный Грилло, иногда Грилло Справедливый, но всегда непременно Грилло. И только Абернети мог позволить себе звать Грилло по имени:

– Натан?

– Чего тебе?

Грилло только что вышел из душа, но от одного звука голоса Абернети готов был снова забраться в ванну.

– Дома сидишь?

– Работаю, — соврал Грилло. Ему выдалась та еще ночка. — Помнишь мою грязную работку?

– Забудь. Кое-что случилось, и я хочу, чтобы ты был там. Бадди Вэнс… комик, кажется… Так вот, он пропал.

– Когда?

– Сегодня утром.

– И где же?

– В Паломо-Гроуве. Знаешь это место?

– Видел знак на шоссе.

– Его пытаются найти. Сейчас полдень. Сколько времени тебе туда добираться?

– Час. В крайнем случае, полтора. А что там интересного?

– Ты слишком молод, чтобы помнить «Шоу Бадди Вэнса».

– Я смотрел повторы.

– Позволь кое-что сказать тебе, мой мальчик. — Больше всего Грилло ненавидел отеческий тон Абернети. — Когда шло «Шоу Бадди Вэнса», пустели бары. Он был великий человек и великий американец.

– Тебе что, нужны сопли?

– Черт побери, нет! Хочу знать о его женах, о его пьянках, о том, почему он кончил жизнь в округе Вентура — ведь раньше он разъезжал по Бербанку в лимузине длиной в три квартала.

– Короче, тебе нужна грязь.

– Еще наркотики, Натан.

Грилло так и видел выражение глумливого сочувствия на лице шефа.

– Читатели хотят об этом знать.

– Им нужна грязь, впрочем, как и тебе.

– Ну, подай на меня в суд. Давай, вылезай оттуда.

– Так мы не знаем, где он? Может, он просто куда-нибудь смылся?

– Где он, известно. Они пытаются его достать уже несколько часов.

– Достать? Он утонул?

– Он провалился в яму.

«Комики, — подумал Грилло. — Всё у них на потеху публике».

Кроме этого, ничего смешного не было. Когда он, вскоре после своего провала в Бостоне, встретился с Абернети и его командой, работа показалась ему отдыхом после тех напряженных журналистских расследований, на которых он сделал себе имя и из-за которых его, в конце концов, вышибли. То, что его взяли в скандальную малотиражку «Дейли репортер», слабо утешало. Абернети был лицемерный фигляр, новообратившийся христианин; для него слово «прощение» значило не больше, чем известное слово из трех букв. Собирать материал по его заданиям оказалось легко, писать статьи еще легче, так как новости в «Дейли репортер» служили для удовлетворения единственной потребности читателей — для облегчения зависти. Читателям хотелось узнать о страданиях высоко взлетевших соотечественников, познакомиться с обратной стороной славы. Абернети знал свою публику досконально. Он даже опубликовал для нее собственную историю — как он из алкоголика стал добрым христианином. «Пусть посуше, да к небу ближе» — так любил он говорить о себе. Благочестивая нотка позволяла ему подавать грязь с елейной улыбкой, а читателям — не чувствовать вины за копание в ней. Мы рассказываем о грехе — что может быть более христианским?

Грилло считал эту тему давно протухшей. Сто раз он хотел послать старого клоуна подальше, но где, кроме такой же клоаки, как «Репортер», может найти работу в прошлом известный журналист, опустившийся до работы в желтой газетенке? Приобретать другую профессию у него не было ни желания, ни возможности. Сколько он себя помнил, он всегда хотел рассказывать миру о мире. У Грилло была в этом какая-то особенная потребность. Он не мог даже представить себе, чтобы он занимался чем-то иным. Люди не слишком хорошо осведомлены о самих себе. Им нужны те, кто ежедневно будет говорить о них, чтобы они могли учиться на собственных ошибках. Как-то раз, придумывая заголовок статьи об одной из таких ошибок — о коррумпированности одного сенатора, — Грилло вдруг понял (у него до сих пор все переворачивалось внутри, когда он вспоминал об этом), что его подставил кто-то из врагов сенатора и что он, Грилло, опорочил честное имя ни в чем не повинного человека. Он опубликовал извинения и опровержения. Вскоре история была забыта, новые статьи сменили статьи Грилло. Политики, как скорпионы и тараканы, переживут даже падение цивилизации. Журналисты — более хрупкие создания. Один промах, и репутация рассыпается в пыль. Грилло отправился на Запад и ехал куда глаза глядят, пока не уткнулся в берег Тихого океана. Можно было утопиться, но Грилло предпочел работать на Абернети. Теперь все чаще и чаще выбор казался ему ошибкой. Он старался найти в этом плюсы. Ежедневно он повторял себе, что двигаться отсюда можно только вверх, поскольку ниже уже некуда.

Гроув его удивил. Он был словно нарисован на бумаге: молл в центре, четыре симметрично расположенных района, упорядоченные улицы. Однако дома радовали приятным архитектурным разнообразием, и казалось (возможно, оттого что часть зданий пряталась в зелени), будто город таит какие-то тайны.

Если тайны были и у леса на окраине, то в тот день в них вторглось множество зевак, явившихся поглазеть на тело. Грилло махнул своим удостоверением, пробрался к заграждению и задал несколько вопросов полицейскому. Нет, тело вряд ли скоро вытащат, его еще не обнаружили. Нет, Грилло не может поговорить ни с кем из руководителей операцией — лучше подойти попозже. Совет был дельный. Особой активности рядом с расщелиной Грилло не заметил, и, хотя там стояло разное оборудование, приступить к работам никто не спешил. Поэтому Грилло решил рискнуть и сделать несколько звонков. Он отправился к моллу искать телефон-автомат.

Сначала он позвонил Абернети, чтоб доложить о прибытии на место и узнать, когда пришлют фотографа. Абернети не было, и Грилло оставил сообщение. Со вторым звонком повезло больше. Автоответчик завел привычное:

– Привет. Это Тесла и Батч. Если хотите поговорить с собакой, то меня нет. Если вам нужен Батч…

Но тут его прервал голос Теслы:

– Алло!

– Это Грилло.

– Грилло? Черт, заткнись, Батч! Прости, Грилло, он пытается… — Телефон упал, послышалась какая-то возня, потом снова возник голос запыхавшейся Теслы. — Вот животное! Зачем только я его взяла, а, Грилло?

– Это единственный мужчина, который может с тобой ужиться.

– Иди ты в жопу.

– Это же твои слова.

– Я такое сказала?

– Сказала.

– Забыла… Слушай, Грилло, у меня хорошие новости. Мне предложили переработать один из моих сценариев. Помнишь тот, прошлогодний? Они хотят, чтобы все происходило в космосе.

– И ты будешь этим заниматься?

– А почему нет? Нужно хоть что-то осуществить. Никто не станет со мной серьезно работать, пока я не напишу хит. Так что в жопу искусство. Я напишу такое, что они все обделаются. И хочу сразу предупредить — избавь меня от своих дерьмовых разглагольствований о нравственности художника. Девушке нужно как-то себя кормить.

– Знаю, знаю.

– Ну, а что у тебя нового?

На этот вопрос у него была масса ответов — хватило бы на житие. Он мог рассказать, как парикмахер, держа в руках клок его выстриженных соломенных волос, с улыбкой сообщил, что у Грилло наметилась маленькая лысина. Или как сегодня утром перед зеркалом он вдруг понял, что его анемичное лицо выглядит не героически-невозмутимым, как он всегда надеялся, а просто унылым. Или об этом дурацком сне, что продолжает ему сниться: будто он застревает в лифте вместе с Абернети и с козой, и Абернети почему-то хочет, чтобы Грилло поцеловал козу. Но он оставил все это при себе и только сказал:

– Мне нужна помощь.

– Поконкретней.

– Что ты знаешь про Бадди Вэнса?

– Он упал в какую-то яму. Показывали по телевизору.

– А насчет его жизни?

– Это для Абернети, да?

– Точно.

– То есть тебе нужна грязь?

– Схватываешь на лету.

– Знаешь, комики — это не мой профиль. Я специализировалась на сексуальных идолах. Но когда услышала о нем в новостях, кое-что выяснила. Шесть раз женат, один раз на семнадцатилетней. Брак с семнадцатилетней длился сорок два дня. Вторая жена умерла от передозировки.

Как Грилло и надеялся, у Теслы была вся необходимая информация о жизни Бадди Вэнса. Чрезмерно любил женщин, запрещенные препараты и славу; снимался в фильмах, телесериалах; низвергнут с пьедестала.

– Ты можешь про это писать со знанием дела.

– Ну, спасибо.

– Я люблю тебя за то, что могу тебя помучить. Кажется, больше не за что?

– Очень смешно. Кстати, Бадди действительно был таким?

– Каким?

– Смешным.

– Вэнс? Ну да, по-своему. Ты никогда его не видел?

– Видел когда-то, но толком не помню.

– У него было такое гуттаперчевое лицо. Посмотришь — и засмеешься. Тип он был довольно странный. Наполовину идиот, наполовину хитрец.

– Как же ему удавалось пользоваться таким успехом у женщин?

– Опять грязь?

– Конечно.

– Огромное достоинство.

– Шутишь?

– Самый большой член на всем телевидении. Знаю из достоверного источника.

– От кого?

– Грилло, ради бога! — сказала Тесла с ужасом. — Я что, похожа на сплетницу?

Грилло рассмеялся.

– Благодарю за информацию. С меня обед.

– Договорились. Сегодня.

– Сегодня я, похоже, тут задержусь.

– Тогда я сама к тебе приеду.

– Может, завтра, если придется остаться. Я позвоню.

– Если не позвонишь, убью.

– Позвоню, позвоню. Возвращайся к своему космосу.

– Не делай ничего, чего я не стала бы делать. Да, вот еще…

– Что?

Прежде чем ответить, она положила трубку — в эту игру они играли с тех пор, как однажды ночью, в приступе откровенности, Грилло признался ей, что ненавидит прощания.

V

– Мама?

Она, как обычно, сидела у окна.

– Пастор Джон так и не пришел ко мне вчера вечером, Джо-Бет. Ты ему не позвонила? — Она прочитала ответ на лице дочери. — Не позвонила. Как ты могла забыть?

– Извини, мама.

– Ты же знала, как для меня это важно! Я понимаю, что ты так не думаешь, но…

– Нет. Я тебе верю. Я позвоню ему позже. Сначала… Мне нужно с тобой поговорить.

– Разве ты не должна быть в магазине? — спросила Джойс. — Ты тоже заболела? Я слышала, Томми-Рэй…

– Мама, послушай. Мне нужно спросить у тебя что-то очень важное.

Джойс встревожилась.

– Я не могу сейчас ни о чем говорить. Мне нужен пастор.

– Придет пастор. А пока я хочу, чтобы ты рассказала мне о своих подругах.

Джойс молчала, на ее лице застыло страдание. Но Джо-Бет видела это выражение слишком часто, чтобы из-за него отказаться от расспросов.

– Вчера вечером я познакомилась с человеком. — Она пыталась говорить как можно обыденней. — Его зовут Ховард Кати. Он сын Труди Кати.

С лица Джойс исчезла страдальческая маска. Теперь на нем было написано удовлетворение.

– Разве я не говорила? — пробормотала она, поворачивая голову к окну.

– Не говорила чего?

– Не могло все так кончиться! Не могло!

– Мама, объясни.

– Это не был несчастный случай. Мы знали. У них были причины.

– У кого были причины?

– Мне нужен пастор.

– Мама, у кого были причины? Джойс вместо ответа поднялась с места.

– Где он? — спросила она неожиданно громко, направляясь к двери. — Я хочу его видеть!

– Хорошо, мама! Хорошо! Успокойся.

Уже у двери она снова повернулась к Джо-Бет. В ее глазах стояли слезы.

– Ты должна держаться подальше от сына Труди. Слышишь? Не смей видеться с ним, говорить с ним, даже думать о нем не смей. Обещай мне.

– Не буду я этого обещать. Это глупо.

– У тебя с ним ничего не было?

– В каком смысле?

– О господи, ты уже…

– Ничего не было!

– Не лги! — взорвалась Джойс, вскинув вверх высохшие кулачки. — Иди, помолись!

– Не хочу я молиться. Мне нужна твоя помощь, а не молитвы.

– Он уже в тебе. Раньше ты никогда так со мной не разговаривала.

– Я никогда себя так не чувствовала! — ответила Джо-Бет.

Ком подступил к горлу, ее охватили злость и страх. Не было смысла слушать маму — кроме призыва к молитвам, ничего не дождешься. Джо-Бет решительно направилась к двери, всем своим видом показывая, что ее никто не удержит. Но никто и не удерживал. Мать посторонилась и дала ей выйти. Лишь когда девушка спускалась вниз, ей вслед послышался голос:

– Джо-Бет, вернись! Мне плохо, Джо-Бет! Джо-Бет!

Открыв дверь, Хови увидел свою любовь в слезах.

– Что с тобой? — спросил он, впуская ее в комнату. Она закрыла ладонями лицо и разрыдалась. Он осторожно обнял ее.

– Все в порядке. Все хорошо.

Рыдания постепенно затихали. Она отстранилась и прошла в центр комнаты, вытирая слезы тыльной стороной ладоней.

– Извини, — сказала она.

– Что случилось?

– Долгая история. Из прошлого. Это связано с нашими матерями.

– Они знали друг друга? Джо-Бет кивнула.

– Они были лучшими подругами.

– Выходит, все предрешено? — Он улыбнулся.

– Не думаю, что мама этому рада.

– Почему? Сын ее лучшей подруги…

– Твоя мать никогда не рассказывала, почему покинула Гроув?

– Она не была замужем.

– Моя тоже.

– Ну, значит, твоя оказалась крепче, чем моя…

– Нет, я не о том Может, это не просто совпадение. Я всю жизнь слышала сплетни о том, что здесь случилось. С мамой и ее подругами.

– Я ничего не знаю.

– Я тоже знаю только отрывки. Их было четыре подруги. Твоя мать, моя, девушка по имени Кэролин Хочкис (ее отец до сих пор живет в Гроуве) и еще одна. Забыла, как ее звали. Какая-то Арлин. На них напали. Вероятно, изнасиловали.

Улыбка медленно сползла с лица Хови.

– Маму? — тихо спросил он. — Почему же она никогда не говорила?

– А кто будет рассказывать своему ребенку, что его зачали таким образом?

– О боже, — пробормотал Хови. — Изнасиловали…

– Может, я ошибаюсь. — Джо-Бет посмотрела на Хови. Его лицо исказилось, будто он получил пощечину. — Я жила среди этих слухов всю жизнь, Хови. Мама едва не сошла от них с ума. Все время говорит про дьявола. Я так боюсь, когда она начинает говорить, что сатана положил на меня глаз, что я должна молиться, и все такое.

Хови снял очки и положил их на кровать.

– Я ведь так и не сказал тебе, зачем я приехал сюда? Я думаю… думаю… сейчас самое время. Я приехал потому, что не знаю, кто я такой. Я хочу узнать, что случилось в Гроуве и почему моя мать отсюда уехала.

– Теперь ты будешь жалеть, что приехал.

– Нет. Если бы я не приехал, я бы не встретил тебя. Не по… по… не полюбил бы.

– Меня? Возможно, я твоя сестра.

– Нет. Я не верю в это.

– Я узнала тебя сразу, как только вошла. Ты тоже меня узнал. Почему?

– Любовь с первого взгляда.

– Хорошо, если так.

– Я чувствую. И ты тоже. Я люблю тебя, Джо-Бет.

– Нет. Ты же меня совсем не знаешь.

– Знаю! И я не собираюсь отступать от своей любви из-за слухов. Мы ведь не знаем, правда это или нет. — Он даже перестал заикаться. — Может быть, все ложь?

– Может быть. Но почему все сходится? Почему ни твоя мать, ни моя никогда не говорили нам про отцов?

– Вот это и надо выяснить.

– Как?

– Спросить у твоей мамы.

– Я пробовала.

– И что?

– Она велела мне не приближаться к тебе. Даже не думать о тебе… — Пока они разговаривали, ее слезы высохли. При мыслях о матери они потекли снова. — … А я не могу, — закончила она, обращаясь за помощью к тому, о ком ей запрещено думать.

Глядя на нее, Хови вдруг снова захотелось стать «святой простотой», как назвал его Лем. Примкнуть к блаженному стану детей, зверей и дурачков. Обнимать ее, целовать и забыть о том, что она может оказаться его сестрой.

– Наверное, мне лучше идти, — сказала она, словно услышала его мысли. — Мама хочет, чтобы я позвала пастора.

– Он прочтет пару молитв, и я уеду — так, что ли?

– Это нечестно.

– Побудь со мной еще, — стал он уговаривать. — Не нужно разговаривать. Не нужно ничего делать. Просто останься.

– Я устала.

– Тогда ляжем спать.

Он протянул руку и осторожно коснулся ее лица.

– Мы оба мало спали прошлой ночью. Вздохнув, она кивнула.

– Может, все прояснится само собой.

– Хорошо бы.

Он извинился и вышел по малой нужде в уборную. Когда он вернулся, она уже сняла туфли и растянулась на постели.

– А для двоих места хватит? — спросил он. Она пробормотала:

– Да.

Тогда он лег рядом, стараясь не думать о том, чем они могли бы заниматься на этих простынях. Она опять вздохнула.

– Все будет хорошо, — сказал он. — Спи.

Когда Грилло вернулся в лес, большая часть публики, собравшейся на последнее шоу Бадди Вэнса, уже разошлась. Очевидно, они решили, что представление не стоит того, чтобы столько ждать. Стражи порядка смогли наконец вздохнуть спокойнее. Грилло перешагнул через веревку, подошел к полицейскому, который руководил операцией, и представился.

– Мне, в общем, и рассказывать нечего, — говорил полицейский. — Мы уже четыре раза спускали туда скалолазов, но бог знает, когда его удастся найти. Хочкис говорит, там внизу какие-то реки. Так что труп, может быть, давно уплыл в океан.

– Вы будете работать и ночью?

– Похоже на то. — Полицейский поглядел на часы. — До заката еще часа четыре. Потом включим прожекторы.

– А раньше эти пещеры кто-нибудь изучал? Есть карта?

– Понятия не имею. Спросите лучше у Хочкиса. Вон он, в черном.

Грилло снова представился. Хочкис оказался высоким, мрачным, очень худым человеком.

– Мне сказали, вы специалист по пещерам, — польстил Грилло.

– По необходимости. — Взгляд Хочкиса, скользивший за спиной Грилло, не задержался на репортере даже на мгновение. — Просто остальные вообще ничего о них не знают. То, что под нами… Люди об этом не думают.

– А вы?

– А я думаю.

– Вы это изучали?

– Как любитель, — ответил Хочкис. — Порой вдруг чем-то увлекаешься. Лично я увлекся пещерами.

– Вы туда когда-нибудь спускались?

Хочкис на этот раз смотрел на Грилло целых две секунды, прежде чем сказать:

– До сегодняшнего утра эти пещеры были запечатаны, мистер Грилло. И я сам запечатал их много лет назад. Они были и остаются опасными для невинных душ.

«Невинных, — отметил Грилло. — Странное слово».

– Полицейский, с которым я говорил…

– Спилмонт.

– Ну да. Он сказал, что там есть подземные реки.

– Там целый мир, мистер Грилло, о котором мы практически ничего не знаем. Он все время меняется. Конечно, там есть и реки, но есть и еще кое-что. Там живут твари, никогда не видевшие солнца.

– Звучит мрачно.

– Они приспособились. Как все мы приспосабливаемся. Они живут внутри своих границ. В конце концов, все мы живем на плотине, готовой прорваться. И мы к этому тоже приспособились.

– Я стараюсь об этом не думать.

– Это ваш выбор.

– А ваш?

Хочкис натянуто улыбнулся, его глаза сузились.

– Несколько лет назад я хотел уехать из Гроува. Он вызывал у меня… неприятные воспоминания.

– Но вы остались.

– Я понял, что я сам — это то, к чему я приспособился, — последовал ответ. — Я уеду, только когда исчезнет город.

– Что?

– Паломо-Гроув построен на плохом месте. Земля у нас под ногами кажется твердой, но она подвижна.

– Так вы хотите сказать, что город может отправиться вслед за Бадди Вэнсом?

– Можете меня цитировать, только не называйте мое имя.

– Договорились.

– Вы узнали все, что хотели?

– Более чем достаточно.

– Не бывает «достаточно», — заключил Хочкис. — Не может быть «достаточно» плохих новостей. Вы извините меня?..

Вокруг расщелины стало заметно оживление. Закончив рассказ сентенцией, которой позавидовал бы любой комик, Хочкис поспешил к поднятию останков Бадди Вэнса.

Томми-Рэй лежал в своей постели и исходил потом. Он закрыл окна и опустил шторы. Вскоре в запечатанной комнате стало жарко, как в раскаленной печи, но Томми-Рэя жара и полумрак успокаивали. В их объятиях он не чувствовал себя таким одиноким и обнаженным, как под чистым солнечным небом города. Он вдыхал запахи, исходящие из собственных пор, и свое хриплое дыхание, что вырывалось из горла и возвращалось обратно к губам. Если Джо-Бет его предала, придется найти себе другую компанию, а с кого же начать, как не с себя?

Он слышал, как она вернулась домой, как они спорили с мамой, но не пытался разобрать слова. Если ее жалкий роман потерпел крах — а иначе с чего бы она стала рыдать на лестнице? — она сама виновата. У Томми-Рэя есть более важные дела.

Он лежал в духоте, и перед его глазами возникали странные картины. Все они выплывали из тьмы, какой не могло быть в комнате с задернутыми шторами. Может, из-за недостаточной темноты они и расплывались, не успевая до конца сформироваться? Томми-Рэй жадно пытался рассмотреть их фрагменты как можно подробнее, но это ему не удавалось. Он разглядел кровь, камни и странную белесую тварь, при виде которой у него сжимался желудок. Еще он разглядел человека. Не слишком хорошо, но он разглядит получше, если как следует пропотеет.

Когда он его разглядит, ожидание кончится.

Сперва, из расщелины послышались тревожные крики. Люди вокруг провала, включая Спилмонта и Хочкиса, пытались поднять тех, кто находился внизу, но у них не хватило сил. Стоявший ближе других к краю полицейский вдруг завопил и забился, как пойманная рыба, когда веревка обвилась вокруг его руки, одетой в перчатку, и потащила его в пропасть. Его спас Спилмонт. Он тянул незадачливого полицейского назад до тех пор, пока тому не удалось высвободить руку из перчатки. Оба повалились спиной на траву, и тут же снизу раздались новые крики.

– Она открывается! — закричал кто-то. — О господи, она открывается!

Грилло был по природе трусоват. Он боялся всего и всех, пока дело не касалось новостей, но в работе он готов был встретиться лицом к лицу с чем угодно. Отодвинув Хочкиса и полицейского, он прошел вперед, чтобы лучше видеть происходящее. Никто не остановил его: все были озабочены собственной безопасностью. Из расширявшейся на глазах расщелины поднималась пыль. Она ослепляла тех, кто держал страховочные веревки, на которых буквально висели жизни спустившихся вниз альпинистов. Грилло видел, как одного из них подтащило к краю провала, откуда уже неслись чьи-то предсмертные крики. Альпинист тоже закричал, когда земля под его ногами разверзлась. Кто-то бросился к нему на помощь, но было поздно. Веревка натянулась, сдернула человека вниз, и он исчез из поля зрения. Тот, кто хотел его спасти, остался лежать ничком на краю трещины. Грилло приблизился на три шага, хотя почти не видел земли у себя под ногами. Он чувствовал ее дрожь, что отдавалась в ногах, поднималась по позвоночнику в мозг, и от нее путались мысли. Он действовал инстинктивно. Широко расставив ноги, чтобы сохранить равновесие, он наклонился к упавшему человеку. Это был Хочкис. По его лицу текла кровь, а глаза неподвижно застыли. Грилло крикнул, назвав его по имени. Хочкис вцепился в протянутую руку. Земля вокруг зашевелилась и посыпалась вниз.

Хови и Джо-Бет спали бок о бок на кровати мотеля. Они оба шумно дышали, обоих била дрожь, словно любовников, выплывших и не утонувших, но они не просыпались. Им снилась вода. Темное море несло их к какому-то чудесному месту. Но доплыть им туда не дали. Что-то, оказавшееся под их скользившими по воде душами, схватило их, выдернуло из ласкового течения и швырнуло в каменную шахту, где было сплошное страдание. Вокруг люди кричали, срывались в бездну, и следом за ними туда же летели извивавшиеся, словно змеи, веревки.

Там, в этой тьме, Хови и Джо-Бет звали друг друга по имени, но прежде чем им удалось соединиться, откуда-то снизу хлынул ледяной поток, который понес их вверх. Эта была подземная река — холодная как лед, никогда не видевшая солнца. Она несла их, а также трупы людей и еще что-то, что было в этом кошмаре. По мере того как они приближались к солнцу, все яснее проступали очертания стен.

Когда прорвалась вода, Грилло с Хочкисом находились в четырех ярдах от края расщелины. Удар был так силен, что их сбило с ног и на них обрушился ледяной ливень. Вода привела Хочкиса в чувство. Он еще сильнее впился в руку Грилло и завопил:

– Смотрите! Смотрите!

В потоке было что-то живое. Грилло видел это лишь мгновение: силуэты, похожие на человеческие, призрачные как дым, остающийся в воздухе после фейерверка. Он тряхнул головой, чтобы на секунду отвлечься от этого образа, а когда взглянул еще раз, все исчезло.

– Надо убираться отсюда! — услышал он крик Хочкиса.

Земля продолжала раскалываться. Они бросились вправо и бежали, ослепнув от пыли и воды, по скользкой грязи, пока не споткнулись о веревку заграждения. Прямо перед ними лежал мертвый спасатель с оторванной рукой, чье тело выбросило из расщелины потоком воды. Дальше, за веревкой и трупом, под деревьями стояли Спилмонт и еще не сколько полицейских. Вода долетала сюда слабее, шуршала в листьях, как обычный летний дождик, а за спиной бушевал извергавшийся из недр земли поток.

Истекая потом, Томми-Рэй смотрел в потолок и смеялся. Он не веселился так с позапрошлого лета, когда они с Шоном и Энди ездили в Топангу, где были великолепные волны, и катались на досках часами, наслаждаясь скоростью.

– Я готов, — сказал он, отирая глаза от пота. — Готов и жду. Приди и забери меня, кто бы ты ни был.

Хови казался мертвым. Он лежал на скомканной постели, его глаза были закрыты, зубы стиснуты. Джо-Бет отшатнулась, зажав рот рукой, чтобы не дать волю панике.

– Господи, прости, — сказала она, едва сдерживая рыдания.

Им нельзя даже лежать рядом в одной постели. Ее сон (где они, обнаженные, плыли вместе в теплом море, а их волосы сплелись так, как она хотела бы, чтобы сплелись их тела) был преступлением против законов Бога, И к чему это привело? К катастрофе! Кровь, камни и этот страшный дождь, убивший его во сне.

«О Господи, прости меня!»

Хови открыл глаза так внезапно, что слова молитвы вылетели из ее головы. Вместо них она произнесла его имя:

– Хови? Ты жив?

Он потянулся за очками, лежавшими рядом с кроватью, надел их и лишь тогда заметил ее страх.

– Тебе тоже это снилось, — сказал он.

– Это не похоже на сон. Слишком все было реально. — Она дрожала с ног до головы. — Что мы наделали, Хови?

– Ничего, — сказал он, с трудом проглатывая ком в горле. — Мы не сделали ничего плохого.

– Мама была права. Мне не надо было…

– Прекрати, — сказал он, свесив ноги и поднимаясь. — Мы не сделали ничего плохого.

– Тогда что же это было такое?

– Просто плохой сон.

– Один и тот же у тебя и у меня?

– Может, он не один и тот же.

– Я плыла рядом с тобой. Потом оказалась под землей. Там кричали люди…

– Ну ладно, — сказал он.

– Это тот же сон?

– Да.

– Вот видишь! То, что у нас с тобой… Это неправильно. Может, это дело рук дьявола.

– Ты сама в такое не веришь.

– Я уже не знаю, во что верить, — сказала она. Хови потянулся к ней, но девушка жестом остановила его. — Не надо, Хови. Это нехорошо. Нам нельзя касаться друг друга.

Она направилась к двери.

– Мне пора.

– Но это… это… абсурд, — пробормотал он. Никакие слова не могли ее остановить. Она уже поднимала дверную задвижку.

– Я открою. — Он поспешил к двери. Он не мог подобрать подходящих слов и поэтому молчал. Тишину нарушила Джо-Бет:

– Всего хорошего.

– Ты даже не даешь нам времени подумать.

– Я боюсь, Хови. Ты прав. Я не верю, что это происки дьявола. Но если не дьявол, то кто? Ты можешь ответить?

Джо-Бет едва справлялась с чувствами и задыхалась от сдерживаемых рыданий. При виде ее горя Хови потянулся, чтобы обнять девушку, но то, чего он так желал еще вчера, теперь было запрещено.

– Нет. У меня нет ответа.

Она вышла, оставив его возле двери. Он сосчитал до пяти, заставляя себя стоять на месте, пока она не уйдет. Он знал: то, что произошло сегодня, важнее всего, пережитого им за восемнадцать лет. На счет «пять» он закрыл дверь.

Назад: ЧАСТЬ ВТОРАЯ «ЛИГА ДЕВСТВЕННИЦ»

Дальше: ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ МЕСТО ДЕЙСТВИЯ