Если бы в тот день, когда Дефо встретился у ворот тюрьмы с Джонатаном Уайлдом, он последовал за ним, то попал бы в трактир «Королевская голова». Заведение это располагалось в лабиринте улочек прихода Сент-Джайлса, где обитали герои лондонского дна. И кварталы, раскинувшиеся вокруг церкви Сент-Джайлса, называли не иначе как «Воронье гнездо» — царство нищих и бездомных бродяг, где держали «малину» воры и бандиты, орудовали фальшивомонетчики и скупщики краденого.

В этих трущобах процветали бесчисленные пивнушки, публичные дома и ночлежки, где за пенни любой нищий, бродяга или пьяница мог переспать ночь. Долгое время здесь, в Кок-Эли, на углу Фор-стрит и Уайт-Кросс-стрит, Джонатан Уайлд вместе со своей подругой Мэри Миллинер содержал под видом питейного заведения притон, кишащий уголовниками. «Черный жгут» и «Синяя погибель» — портвейн и джин — пользовались тут наибольшим спросом. Старое доброе английское пиво, клерет, пунш или херес, который так любил толстяк Фальстаф, посетители не употребляли, предпочитая крепкие «мужские» напитки. Сюда, в Кок-Эли, заглядывали завсегдатаи других лондонских притонов, удалой народ, промышлявший воровством и грабежом.

Над входом в «Королевскую голову» (так называл свое заведение Уайлд) красовалась вывеска, изображавшая женскую руку с чашкой кофе — опознавательный знак того, что таверна одновременно являлась и «храмом греха». Дела Джонатана Уайлда шли неплохо, если учесть, что его заведение славилось не только как бордель, но и было тайным складом краденых вещей.

С некоторых пор бывший «принц разбойников» — кличка, под которой он числился в списках Ньюгейтской тюрьмы, — вор из воров, совершивший свой первый выход «на великую сцену жизни» в 1682 году, порвал с воровским ремеслом и занялся более прибыльным бизнесом. Он жил в согласии с законом, дружил с властями, что не мешало, а скорее помогало ему содержать под видом таверны знаменитый притон.

Но вот времена изменились к худшему, укрывать краденое стало опасно. Согласно недавно принятому закону, это считалось уголовным преступлением. Виноватого ждала виселица. И Джонатан Уайлд, умный и хитрый мошенник, задумал план, как обойти закон и избежать кровавых лап мистера Кетча. Так называли всех палачей с тех пор, как на этом поприще четверть века подвизался Джек Кетч, имя которого стало нарицательным.

В чем же состоял план Джонатана Уайлда?

Он предложил такой порядок: всю добычу воры сдают ему одному. За соответствующий выкуп он возвращает награбленное владельцу, выступая в безобидной роли посредника.

Нельзя сказать, чтобы идея эта была такой уж оригинальной. Взимать выкуп с пострадавшего за награбленное у него же — до этого додумывались даже мелкие воришки. Но осуществить это в таких масштабах, в каких задумал Джонатан Уайлд, никто еще не отваживался. Что ему это удастся, в том сомнений не было. Все знали, если «принц разбойников» за что-нибудь берется, то можно быть уверенным в успехе.

Уайлд, как истый делец, отличался тем, что умел претворить идею в жизнь. Недаром про него говорили, что он был чрезвычайно изобретателен в составлении замыслов, искусен в изыскании способов осуществлять свои намерения и решителен в исполнении задуманного. Знали и то, что он никогда не довольствовался частью добычи, а предпочитал заполучить ее целиком. Его правилом было идти до конца, ибо, как он считал, многие погибали оттого, что зашли в мошенничестве недостаточно далеко. Знали также, что был он злопамятен и жесток, дьявольски коварен и лицемерен. «Сердце, — любил повторять он, — надлежащее место для ненависти, любовь же и дружбу носи на лице». Благодаря сочетанию способностей и пороков, хитрости и беспринципности ему и удалось занять заметное место в воровской иерархии.

Но что означал на самом деле его план в единоличном посредничестве между жертвой и грабителем?

По существу, Уайлд предлагал создать единую организацию для воров, иначе говоря, замыслил объединить разношерстных и тупых уголовников в хорошо дисциплинированный преступный мир. Кто же должен был возглавлять этот бандитский синдикат? Само собой, Джонатан Уайлд, ставший в этом смысле предтечей современных мафиози.

Вскоре он открыл своего рода посредническую контору на Кок-Эли. Теперь жертвы грабежа являлись к нему сами. Так, Джонатан Уайлд превратился в консультанта по пропавшему имуществу.

Однако, если бы Уайлд оставался всего лишь посредником между вором и ограбленным, было бы еще полбеды. Но в том-то и дело, что он не ограничился этим, а стал, как уже говорилось, предводителем огромной по тем временам организации лондонских воров и бандитов.

Ради осуществления своего замысла ему пришлось немало потрудиться. Впрочем, энергии у него было хоть отбавляй.

Прежде всего он предложил некоторые новшества: банда обучается определенной форме преступления, имеет свою зону действия и руководителя. В каждом округе должны действовать две-три банды, специализирующиеся на уличных кражах со взломом, на «ловле кроликов» — одурачивании простодушных провинциалов («ремесле», известном еще со времен Шекспира), на обмане и шантаже, убийствах и грабежах.

Сам Джонатан Уайлд отводил себе роль идейного вдохновителя. Предпочитая оставаться в тени, он давал указания, поставлял «идеи», разрабатывал планы.

Трудно сказать, насколько этот вдохновитель преуспел в осуществлении своих замыслов. Но если судить по тому, какой массовый размах приняли именно в то время грабежи и другие преступления, то можно сказать, что труды Уайлда не пропали даром. Не случайно как раз то время, когда в Лондоне промышлял Уайлд, назвали веком преступности. И даже самые кровавые законы не в состоянии были обуздать массу озлобленных, невежественных и жестоких людей. С безрассудством обреченных они бросались на прохожих, останавливали кареты, курсирующие между центром и пригородами, и грабили пассажиров среди бела дня. По ночам без вооруженных провожатых лучше было не показываться на узких и плохо освещенных улицах. Даже в центре Лондона днем нередко случались нападения. Бандиты врывались в дома на Пикадилли, в Гайд-парке, в Сохо. Поселялись в заброшенных домах шайками до ста человек. То и дело на улицах раздавались крики: «Хью энд край!» (что можно перевести как «Лови! Держи!»), когда все бросались преследовать вора. Это был, пожалуй, самый распространенный и древний способ борьбы с воровством — преступника ловили всем миром. Только к 1740 году судья де Вейль организовал нечто вроде уголовного сыска на Боу-стрит, превратив, однако, свою должность в настоящее золотое дно. А до тех пор функции полицейского в округе исполняли главным образом один-единственный констебль да престарелый ночной сторож. Первый был вооружен всего лишь длинной палкой, служившей и оружием, и символом власти, второй имел пику, фонарь и собаку. Жалованья констебль не получал и свою, по существу, общественную должность занимал всего год, после чего на его место заступал другой житель прихода. Шериф же в своем красном наряде и сержант с неизменной алебардой были редкими гостями тех районов, где процветал разбой.

Естественно, что польза от таких стражей порядка, как констебль и старик сторож, была весьма относительная. Хотя они и трудились в поте лица, несмотря на то что их работа, как заметил современник, «не приносила ни прибыли, ни удовольствия, а была невыносимым трудом, часто абсолютно напрасным и непродуктивным».

В 1718 году парламентом был принят акт против тех, кто брал вознаграждение за возврат украденных вещей. По существу, эта мера была направлена непосредственно против Джонатана Уайлда, к тому времени ставшего достаточного богатым, а главное, знаменитым на весь Лондон. Пришлось менять технику бизнеса, чтобы снова обходить закон. Уайлд закрыл свою контору и отныне связь с клиентами осуществлял через посредника.

Сменив в который раз технику воровского бизнеса, Уайлд переменил и место жительства. Он поселился в шикарном особняке на Олд-Бейли. И в этом была особая причина. Наглость его не знала предела: на этой же улице находился знаменитый суд Олд-Бейли, где теперь Джонатан Уайлд был частым посетителем.

Зачем, однако, понадобилось Уайлду бывать в суде? Казалось, наоборот, он должен был бы всячески избегать его. Но нет. Уайлд являлся туда как свой человек.

Его власть над преступным миром была огромна. Он не терпел, когда кто-либо пытался обойтись без его покровительства и оказывал неповиновение, ненавидел тех, кто стоял на его пути. Непокорные и строптивые попадали в его записную книжку — это означало, что человек обречен. Рано или поздно намеченная жертва должна была предстать перед судом. Каково же было изумление подсудимого, когда в качестве свидетеля обвинения на суде выступал сам Уайлд. За каждую жертву он получал от казны сорок фунтов стерлингов. Осечки с его стороны быть не могло — лжесвидетельство каралось как уголовное преступление. Поэтому если недоставало улик, Уайлд подкупал других свидетелей, если и этого было мало, мог купить любого присяжного, а то и самого судью — многие из них превратили правосудие в прибыльное дельце. И вообще «мерзавец в мантии судейской», по словам Д. Свифта, — экземпляр, часто встречавшийся в то время.

Своим вероломством Джонатан Уайлд превзошел многих подобных ему оборотней.

Очень скоро Уайлд приобрел славу «главного вороловителя». И действительно, в его власти, как он похвалялся, было повесить любого вора метрополии. Враги и сотоварищи пребывали в страхе, у публики же он имел репутацию полезного и непреклонного борца с преступностью. Всего по его доносам повесили сто двадцать человек. Некоторые из них во время процесса пытались рассказать, как Уайлд сам вовлек их в банду, но суд до поры оставался глух к подобным заявлениям. Сам же Уайлд всячески способствовал тому, чтобы его деятельность «главного вороловителя» получила широкую огласку. И нс проходило недели, чтобы в «Уикли джорнэл» или в «Дейли корант» не появилось заметки о новом аресте при содействии Уайлда.

Начинались такие сообщения обычно так: «В харчевню вошел констебль и с ним несколько понятых с Уайлдом во главе…» Сообщения эти производили сенсацию, особенно если «улов» был таким, как весной 1724 года, когда Уайлд задержал целую банду из ста грабителей и отправил всех в тюрьму. «Никто лучше его не знал, как выследить человека, и никто этим так не наслаждался, как он», — писал Дефо, пытаясь постичь характер этого злодея. И в качестве методов его работы приводил случай с преследованием им Тимоти Дана и его дружков, убийц миссис Нэп. В этой истории Уайлда прельстило большое вознаграждение, обещанное тому, кто обнаружит негодяев.

Глухой ночью 1716 года пятеро разбойников напали на миссис Нэп и ее сына, когда они возвращались домой.

Джонатан немедленно занялся выяснением обстоятельств убийства. Ему потребовалось немного времени, чтобы по описанию установить членов банды. С помощью своего подручного, некоего Абрахэма, он арестовал участников преступления, которых судили и повесили. Но один из банды — Тимоти Дан — ускользнул. Однако Уайлд заключил пари с приятелями на десять гиней, что непременно поймает Дана.

И действительно, вскоре Дан заявил о себе. Прослышав о том, что Уайлд охотится за ним, он послал жену на разведку. Она была неосторожна и только на обратном пути заметила за собой «хвост». Когда стемнело, она, как ей казалось, благополучно избавилась от нежеланного провожатого. Не опасаясь, вошла в дом, где скрывался ее благоверный, но человек Уайлда наблюдал за нею. Чтобы не перепутать дом, он мелом пометил дверь и вернулся к Уайлду.

Утром Уайлд, Абрахэм и еще двое ворвались в дом, где прятался Дан. Через окно тот успел вылезти на крышу. Здесь его заметил Абрахэм и выстрелил, ранив в плечо. Дан свалился во двор, в него выстрелили еще раз, хотя убежать он не мог. Так Джонатан выиграл свои десять гиней, а Тимоти был повешен. В качестве вознаграждения Уайлду полагалось еще сорок фунтов за содействие властям.

О жестокости Уайлда говорит и такой случай из его личной жизни. Однажды во время скандала со своей очередной сожительницей он в гневе поклялся, что «отметит ее за распутство», после чего выхватил шпагу, которую всегда носил при себе, и отрезал женщине ухо.