Всякий раз, когда Дефо проходил по Сноу-хилл, он невольно подымал голову и устремлял взгляд на фронтон арки над воротами Ньюгейтской тюрьмы. Там красовалась фигура Справедливости с повязкой на глазах. Одна рука, с весами, у нее была отломана, в другой, уцелевшей, она держала меч. Большей насмешки над обитателями тюрьмы нельзя было и придумать.

Слепая женщина с мечом вполне соответствовала английскому судопроизводству того времени. Законники предпочитали быстрее приговорить к жестокой каре, а не утруждать себя справедливым дознанием. «Только попади в лапы этих судейских париков из Олд-Бейли!» — говорил Дефо, не раз встречавшийся с законом и лично познавший его «беспристрастность».

Еще большей издевкой над заключенными выглядела у ворот тюрьмы статуя Ричарда Виттингтона, как бы приветствующая вновь прибывших и напоминающая о том, какое значение придавал ей знаменитый лорд — мэр столицы, рьяно пекущийся о порядке и восстановивший этот оплот закона в 1422 году, хотя эта самая большая тюрьма в Лондоне была известна еще в 1188 году, а может быть, и раньше. Не раз ее разрушали, много раз она сгорала, но ее вновь восстанавливали ради блага заблудших. Особенно величественный вид тюрьма эта приобрела после Великого пожара 1666 года, когда весь Лондон отстраивался заново. В последний раз, уже окончательно, тюрьму снесли в 1902 году.

Про эту главную тюрьму Англии говорили, что она плодит больше воров и мошенников, чем все притоны и разбойничьи вертепы страны. И действительно, тюрьма представляла улей, где роились преступники. Здесь замышлялись кражи и ограбления, сюда свободно являлись посланцы преступного мира, приносили монеты и слитки металла: фальшивомонетчики и здесь не сидели без дела. Воры-карманники тоже не теряли времени даром — тренировались в своем ремесле и давали уроки новичкам. Проститутки обучали грязному ремеслу молодых девушек, учили, как украсть часы или бумажник у зазевавшегося ротозея.

Для большинства из них дорога отсюда была одна — на «роковую перекладину». В этом смысле «Ньюгейтская обитель» служила своего рода пересыльным пунктом между судом и виселицей. В лучшем случае — ссылкой на каторгу.

Как мы знаем, за памфлет против преследования инакомыслящих Дефо ненадолго угодил в каземат. Но и этого срока оказалось достаточно, чтобы изнутри познакомиться с нравами и законами преступного мира. Позже он не раз посетит Ньюгейтскую тюрьму и суд в Олд-Бейли, но уже в ином качестве — как журналист, собирающий материал для своих очерков о нравах английской столицы.

Однажды Дефо вышел из ворот Ньюгейтской тюрьмы, где побывал по журналистским делам, и лицом к лицу столкнулся с Джонатаном Уайлдом. Хорошо одетый, в руках трость с серебряным набалдашником — для пущего авторитета, — с надменным и самоуверенным взглядом холодных, жестоких глаз, он производил впечатление важного джентльмена. Как обычно, он шествовал в сопровождении телохранителей.

Взгляды их встретились. Великий мошенник, укрыватель воров и в то же время доносчик и будущий великий писатель, а тогда известный журналист, чье злое и меткое перо бичевало общественные пороки и тех, кто способствовал их процветанию. Джонатан Уайлд был одним из них, поэтому Дефо давно испытывал к нему и его аферам особый интерес. Наблюдая и изучая не один год мир порока, он вникал в обстоятельства, породившие Уайлда и ему подобных. Особенно помогла ему в этом служба у Джона Эплби, владельца «Ориджинел уикли джорнэл» — еженедельного издания, специализирующегося на описании «признаний» и предсмертных исповедей преступников и других материалов об их деяниях.

Мистер Эплби, являвшийся также официальным печатником Ньюгейтской тюрьмы, имел доступ к отчетам и сведениям о заключенных там узниках. Этим же правом беспрепятственного посещения тюрьмы пользовался и сотрудник его журнала мистер Дефо. В течение шести лет он регулярно общался с ворами и бандитами, выслушивал их исповеди, записывал последние слова перед казнью. Затем обрабатывал этот материал и печатал в журнале. Иногда с согласия приговоренного описание его жизни, рассказанное им самим, выходило отдельным изданием, которое готовилось и набиралось заранее и поступало в продажу тотчас после казни.

Подобного рода литература пользовалась большим спросом. Ее жадно поглощали не только простые читатели, но и заключенные. Преступный мир, подобно Янусу, имел два лица: одного боялись и ненавидели, другим восхищались. Описывая со слов разбойников их похождения, «воровская» литература одновременно прославляла этих преступников как героев, чьи подвиги на большой дороге являли скорее пример для подражания, чем предостережение. И обычно тот, кто кончал жизнь на виселице, становился объектом восхищения, если «мужественно умирал».

К раскаявшимся питали отвращение, называли трусами и подлецами. Да и сами обреченные подчас не очень цеплялись за жизнь — они рождались и жили с мыслью, что рано или поздно им не миновать роковой перекладины, и на виселицу смотрели как на конечное место назначения. Вся их жизненная философия сводилась к одному: «Жизнь, хотя и короткая, должна быть веселой».

Короче говоря, виселица отнюдь не страшила, а «кавалеры удачи» вызывали восхищение своей хитростью, ловкостью, а то и богатством.

Связи Дефо с преступным миром, знание жизни лондонского дна, воровского жаргона заставляли многих недоумевать: откуда такая осведомленность? «Как откуда?! — отвечали всезнающие обыватели. — Ясно, что он сам причастен к грязным делишкам своих любимцев».

И стоило иным ворам, терроризировавшим по ночам улицы Лондона, позабавиться — выпороть стражника, отрезать нос запоздавшему прохожему или прокатить в бочке какую-нибудь дамочку, — как тотчас же по городу бежал слушок, будто и Дефо находился в числе бандитов.

Подчас клевета на Дефо так широко распространялась, что приходилось всерьез приводить доказательства своего алиби. Ему тем не менее мало верили и продолжали приписывать соучастие в воровских налетах и то, что он «сроднился со всяческим злом».

На самом же деле «кавалеры удачи» вызывали в нем жгучую ненависть. Он ненавидел даже тех из них, кому молва приписывала добродетели Робина Гуда — благородство и мужество, — скажем, Гамалиэля Рэтси, образ которого запечатлен в литературе XVI века. Про него ходили рассказы, будто он грабил лишь богатых. Если же ему случалось ненароком обидеть бедняка, он не только возвращал деньги, но и покупал корову в придачу. На деле же настоящий Рэтси частенько совершал жестокие преступления. На дорогах он орудовал в страшной маске, приводившей в ужас тех, кому судьба уготовила встречу с этим разбойником. Под стать ему были и такие, как знаменитый Дик Терпин, воспетый в балладах и окончивший дни на «крючке», то есть на виселице; и уличный грабитель Эдвард Бурнворс, и, конечно, Джек Шепперд — герой лондонской толпы.

Но такой, как Джонатан Уайлд — ловец и растлитель душ и исчадие порока, — был особенно ему ненавистен.