Водка в царской армии
Я не понимаю трезвеннических настроений Шульгина, ведь во все времена русский офицер умел пить и пил. Забыл он разве, что плох считался тот офицер, который не умел этого делать?
Или во времена социальных потрясений все по-другому?
Из книги «Война и мир» Л.И. Толстого:
«…– Смирно! – закричал Долохов и сдернул с окна офицера, который, запутавшись шпорами, неловко спрыгнул в комнату.
Поставив бутылку на подоконник, чтобы было удобно достать ее, Долохов осторожно и тихо полез в окно. Спустив ноги и распершись обеими руками в края окна, он примерился, уселся, отпустил руки, подвинулся вправо, налево и достал бутылку.
…Один из присутствующих, постарше других, с испуганным и сердитым лицом, вдруг продвинулся вперед и хотел схватить Долохова за рубашку.
– Господа, это глупости; он убьется до смерти, – сказал этот более благоразумный человек.
…Долохов обернулся…
– Ежели кто ко мне еще будет соваться… я того сейчас спущу вот сюда. Ну!..
Сказав «ну!», он повернулся опять… взял бутылку и поднес ко рту…»
Лев Николаевич Толстой знал не понаслышке армейские пьяные традиции, сам в свое время отдал дань Бахусу, о чем оставшуюся часть жизни раскаивался, и, требуя запретить пьянство, задавался извечным для России вопросом «Зачем люди одурманиваются»?
Увы, каждое поколение должно пройти в этом деле свой тернистый путь. Традиции пьяной толстовской бравады пустили глубокие корни в офицерской среде. Пили из горла на подоконнике офицеры русской армии в девятнадцатом веке. Пили они и в веке двадцатом.
Вот и генерал Антон Иванович Деникин это подтверждает, вспоминая на чужбине дореволюционное время:
«Будущая офицерская жизнь представлялась мне тогда в ореоле сплошного веселья и лихости. В нашем доме жили два корнета 5-го Уланского полка. Я видел их не раз лихо скакавшими на ученье, а в квартире их всегда дым стоял коромыслом. Через открытые окна доносились веселые крики и пение. Особенно меня восхищало и… пугало, когда один из корнетов, сидя на подоконнике и спустив ноги за окно, с бокалом в руке, бурно приветствовал кого-то из знакомых, проходивших по улице…»
Будущий герой Первой мировой войны и будущий боевой генерал А.А. Брусилов так начинал свой путь в ряды русского офицерства:
«…Я был в упоении от своего звания и сообразно с этим делал много глупостей, вроде того, что сел играть в стуколку с незнакомыми людьми, не имея решительно никакого понятия об этой игре, и проигрался вдребезги, до последней копейки. Хорошо… мне удалось занять денег благодаря престижу моего дяди…
Меня зачислили в 1 – й эскадрон, командиром которого был майор Михаил Александрович Попов, отец многочисленного семейства. Это был человек небольшого роста, тучный, лет сорока, чрезвычайно любивший полк и военное дело. Любил он также выпить; впрочем, я должен сказать, что и весь полк в то время считался забубенным. Выпивали очень много, при каждом удобном и неудобном случае…
Кончали мы вечер, обычно направляясь целой гурьбой в ресторан гостиницы «Европа», где и веселились до рассвета… Бывали у нас фестивали и в лагере, они часто кончались дуэлями, ибо горячая кровь южан заражала и нас, русских…
Помнится мне один случай. Это был праздник, кажется 2-го эскадрона… Сели за стол очень чинно, но к концу обеда князь Чавчавадзе и барон Розен из-за чего-то поссорились, оба выхватили шашки и бросились друг на друга. Офицеры схватили их за руки и не допустили кровопролития…
Конечно, это был дух того времени, и не только на Кавказе, и не только среди военной молодежи… Командирами полков были следующие лица: В.Х. Рооп, А.А. Орлов, Б.М. Петрово-Соловово и герцог Мекленбургский… Рооп, человек очень красивый, изящный, корректный, выдержанный, в своем полку почти никакой роли не играл…
Что касается Орлова, то он, наоборот, имел громадное влияние на офицеров своего полка, и все они очень уважали и любили его. Он сильно пил, и даже эта страсть не мешала любви офицеров к нему, а, напротив, как бы увеличивала эту любовь; бывали случаи, когда офицеры скрывали от высших начальствующих лиц его дебоши…»
О питейных традициях, бытовавших в его кавалергардском полку, оставил воспоминания и генерал-лейтенант А.А. Игнатьев:
«Умение выпить десяток стопок шампанского в офицерской артели было обязательным для кавалергарда. Таков был и негласный экзамен для молодых – надо было выпить стопки залпом до дна и оставаться в полном порядке.
Для многих это было истинным мучением. Особенно тяжело приходилось некоторым молодым в первые месяцы службы, когда старшие постепенно переходили с ними на «ты»; в каждом таком случае требовалось пить на брудершафт. Некоторые из старших, люди более добродушные, сразу пили с молодыми на «ты», а другие выдерживали срок, и в этом случае продолжительность срока служила критерием того, насколько молодой корнет внушает к себе симпатию. На одном празднике меня подозвал к себе старейший из бывших командиров полка генерал-лейтенант граф Мусин-Пушкин и предложил выпить с ним на брудершафт. Однако после традиционного троекратного поцелуя он внушительно мне сказал:
– Теперь я могу тебе говорить «ты», но ты все-таки продолжай мне говорить: «ваше сиятельство»…».
Генерал Игнатьев был камер-пажом Николая Романова вплоть до его отречения от престола. Был участником царских обедов в Царском Селе, куда его величество, по словам Игнатьева, «любил ездить в последние годы царствования, вероятно, чтобы забыться от своих семейных дрязг и, может быть, для того, чтобы в верноподданности гвардейских офицеров ощутить опору против грозы надвигавшейся и неизбежной революции.
Царь садился на председательское место и, не обмолвясь ни с кем словом, тихо пил, стопку за стопкой, шампанское и слушал до утра по очереди то трубачей, то песенников.
На рассвете так же безмолвно он возвращался во дворец. Занимать его разговором было сущей пыткой…»
Но это Игнатьев вспоминает про 1917 год, а до революции все застольные офицерские праздники «походили один на другой: после богатейшей закуски с водкой всех сортов и изысканного обеда или ужина стол ставился поперек зала и покрывался серебряными жбанами с шампанским и вазами с фруктами и сластями.
Сначала в зал входил хор трубачей, славившийся на всю столицу прекрасным исполнением даже серьезной музыки…
В интервалах между песнями пьют бесконечные «чарочки» – всем по старшинству, начиная с командира полка, причем каждый должен выйти на середину зала, вытянуться, как по команде «Смирно!», с низким поклоном взять с подноса стакан шампанского, затем обернуться к песенникам и, сказав: «Ваше здоровье, братцы», осушить стакан до дна. В эту минуту солдаты его подхватывают и поднимают на руках, он должен стоять прямо и выпить наверху еще один стакан вина…»
Поднимали, пишет Игнатьев, «и по нескольку офицеров сразу, и тогда начинаются длинные речи, прославляющие заслуги того или другого эскадрона, того или другого офицера. А песенники должны держать «господ» на руках до команды «На ноги!».
…Никто не задумывается над тем, что эти «гуляния» шли вразрез с воинским уставом, каравшим нижних чинов за пьянство, и с военным законом, строже каравшим за преступление, совершенное в пьяном виде. Сломать эту традицию никто не смел или же не хотел. К тому же общие попойки были едва ли не главным связующим звеном в офицерской среде, а некоторые из полковых офицеров даже с солдатами знакомились благодаря вызову песенников и с удивлением замечали среди них то новых унтер-офицеров, то неоперившихся новобранцев…
Бывало, весной уже светает – несколько офицеров сидят в бильярдной, куда доносятся звуки все той же «чарочки», остальные продолжают пить в столовой. Однообразие, скука гнетут, многим хочется идти спать, но до ухода командира полка никто не имеет права покинуть офицерской артели. Так на всех праздниках – полковом, каждого из четырех эскадронов, нестроевой команды, на каждом мальчишнике, на каждом приеме офицеров других полков – круглый год и каждый год, а для некоторых, быть может, и всю жизнь…»
И еще он добавляет очень существенное: «Должен оговорить, что полк наш считался среди других полков скромным, а главное – «непьющим», не то что лейб-гусары, где большинство офицеров разорялось в один-два года, или конная гвардия, в которой круглый год шли знаменитые «четверговые обеды» – уйти «живым» с такого обеда было нелегко…»
Как там в старинной считалке:
Пьяница в кавалерии,
дурак – в артиллерии?
Или – так:
Пьяница во флоте,
а дурак – в пехоте?
Надо сказать, что казарменные уроки пития имели как отрицательные, так, как это ни странно, и положительные последствия. По идее, пройдя суровую казарменную закалку, пить будущие офицеры должны были научиться раз и навсегда. Чтобы потом, надев погоны, не опозорить честь мундира, валяясь пьяным в грязи.
Такого быть просто не могло! Цитирую документ:
«Санкт-Петербург мая 22-го дня 1914 года. Государь император в своих непрестанных заботах о благе армии, дабы оградить ее от признанных опытом и наукою вредных последствий употребления спиртных напитков и охранить в ней вящую силу, здоровье и твердость духа, столь необходимые для боевой готовности, как в мирное, так и в военное время, высочайше повелеть соизволил принять к неуклонному исполнению прилагаемые… «Меры против потребления спиртных напитков в армии».
Вот главный пункт этого малоизвестного документа:
«Появление офицера в нетрезвом виде, где бы то ни было, а особенно перед нижними чинами, считается тяжким проступком, не соответствующим высокому званию офицера. За такие проступки офицеры обязательно подлежат, в зависимости от обстоятельств и обстановки, или нравственному воздействию начальников и старших товарищей, или дисциплинарным взысканиям, или преданию суду чести, или, наконец, увольнению от службы в дисциплинарном порядке.…»
«Не освинячить» мундир – фикс-идея русского офицера в любом застолье. Но, бывало, что и – «освинячивали».
«Освинячивали» младшие офицеры: «Лучшим песенником был запевала нашего эскадрона, лихой унтер-офицер Пурышев, – вспоминает все тот же А.А. Игнатьев. – Его за душу бравший баритон вызывал общие похвалы, ему подносили офицеры полные бокалы… и он пил и пил все больше, до дня, когда я прочел в приказе по полку о его разжаловании в рядовые за пьянство. Шесть месяцев спустя он был переведен в разряд штрафованных, а еще тремя месяцами позже – наказан розгами «за неисправимо дурное поведение». Понятно, что за пьянку.
«Освинячивали» и чины самого высокого звания.
Генерал-майор русской армии Корф попал во французский плен под Прейсиш-Эйлау, где (1807 г.) Наполеон наголову разбил союзную русско-прусскую армию.
«…Четыре полка егерей под командованием генерал-майора Корфа… страшным образом лишились своего начальника, – сообщалось в ставку Главнокомандующего. – Несколько человек вольтижеров, выбранных французами, в темную ночь вошли через сад в дом и схватили генерала…»
Французы и сами не поняли, кого именно пленили, так как «барон Корф не был почтен за генерала в том виде, в котором он находился»; из-за принятия большой дозы алкоголя, «у господина генерала язык не обращался…»
«Жомини, да Жомини, а об водке ни полслова», – лицемерно сокрушался поэт-гусар, герой войны 1812 года Денис Давыдов.
Почему «лицемерно»? Да потому что находили гусары время и о подвигах боевого генерала Жомини поговорить (перешел француз на сторону русских), и водки выпить. А иногда и хватануть лишку, как это было с капитаном Сербского гусарского полка Осипом Бароном, которого Государственная военная коллегия осудила за пьяные бесчинства.
«…Гусарский капитан забрел в покои хозяев, – свидетельствовал в Орловскую полицмейстерскую контору служитель Артамон Трофимов. – Тут он стал гоняться за хозяйской девкой, а пришедшему ей на помощь господину в штаны вкладывал руку свою, грозясь оторвать ему… А потом пришедшего к господину зятя, концеляриста Федора Сорокина, двоекратно бил по щекам и разбил лицо до крови, и оттаща за волосы в сени и, обнажа саблю наголо, ударил, и ту саблю переломил и после того вышел на крыльцо, приказал имеющемуся при нем человеку, чтоб из лагеря пришла к нему рота, дабы господина… убить досмерти, и притом бранил ево всякими словами…»
Я люблю кровавый бой,
Я рожден для службы царской.
Сабля, водка, конь гусарский,
С вами век мой золотой!
Перебравший гусар очень даже точно вписывается в героические каноны Дениса Давыдова, создавшего образ истинного служивого. Но почему-то не вызывает уважения. Видимо, «пить не умеет»?
Пили гусары, но не меньше пило и доблестное казачество.
Вот еще одно задокументированное современниками событие, свидетельствующее о чрезмерном увлечении алкогольными напитками в среде русских казаков генерала Пистоль-Корса, которые участвовали 12 января 1866 года в переправе через реку Сыр, куда был «двинут один батальон пехоты» с четырьмя приданными ему орудиями.
Как описывал свидетель: «Лодьи разошлись и раздвинулись, и два орудия утонули. Тогда уральские казаки, по вызову начальника кавалерии Пистоль-Корса, провозившись в холодной воде (дело было в январе, и мороз стоял в 23 градуса) всю ночь, вытащили орудия, привязав к колесам лопаты.
Рассказывают, что нырявшие два казака подозрительно долго возились и, вынырнув, оправдывались сильным холодом.
Каждый раз им давали по кружке спирта.
Наконец вахмистр, обратясь к Пистоль-Корсу, сказал: «Покелева ты яму будешь давать шпирту, потелева он будет сидеть в воде. Посули яму десяток нагаек – живо подцепит!» Пистоль-Коре и посулил. Обиженные «водолазы» нырнули уже без «шпирту» – и тут же подцепили…»
«Все пропьем, но флот не опозорим!» Когда родилась эта фраза, в какие годы? Бесчинства пьяных матросов – «буревестников революции» – стали, по-моему, притчей во языцех. Но про пьянство на царском флоте как-то мало сказано, словно бы его и не было.
Но флот и в этом деле не ударял в грязь лицом!
С одной стороны, пить умели: «На каждом корабле была своя манера пить водку, – цитирую книгу «Капитальный ремонт» Леонида Соболева, – и по ней можно было узнать, кто где плавает: на «Генералиссимусе» рюмку пили в два приема, на «Цесаревиче» ее пили, как ликер, не закидывая голову и медленно цедя сквозь зубы; на минной дивизии, наоборот, – утрируя грубоватость настоящих моряков, опрокидывали голову и хлопали рюмку целиком, делая после этого короткий выдох «г-ха!», и прибавляли, морщась, обращаясь к соседу: «Никогда не пей – гадость!» Закусывали тоже по-разному: на крейсерах – мгновенно, на линкорах – неторопливо, а на миноносцах пили под запах, нюхая корочку хлеба…»
А с другой?
Какие корабли царского флота у нас на слуху? «Варяг» (благодаря хорошей застольной песне), «Аврора» (благодаря революции 1917 года), «Потемкин» (благодаря рижанину Эйзенштейну и его киноленте «Броненосец «Потемкин»).
Кто-то вспомнит крейсер «Очаков» (что с ним связано, мало кто помнит, а слышали о нем исключительно благодаря «сыновьям» лейтенанта Шмидта О. Бендеру и А. Балаганову). А «Ослябя», «Пересвет», «Штандарт»? Ну, это для высоколобых.
Спасибо поэту А. Вознесенскому, режиссеру театра «Ленком» М. Захарову и актеру Н. Караченцову – теперь на слуху у многих еще два русских корабля – «Юнона» и «Авось». Только мало кто знает, что эти корабли были посланы в 1806 году… грабить японцев, а не искать любовь, как это подается в спектакле: «Войти в бухту Анива и, буде найдете японские суда, истребить их, людей, годных в работу и здоровых, взять с собою, а неспособных отобрать, позволить им отправиться на северную оконечность Матмая (остров Хоккайдо. – Прим. А.Н.)… Что найдете в магазинах, как то: пшено, соль, товары и рыбу, взять все с собою: буде же которыя будут ею наполненными и одаль строения, таковых сжечь…»
На всякий случай, «чтоб исполнение ея в совершенной тайне было», граф Резанов, обер-прокурор первого департамента Сената, дает совет «обязать на судне вашем всех подписать, чтоб никто не разглашал о намерении экспедиции сей…»
И – не разглашали. Отсюда и сусальность пьесы Вознесенского, что только недавно историк Кириченко раскопал архивы «Юноны» и «Авось».
Два этих пиратских корабля под флагом Российской империи на всю жизнь оставили по себе память в Стране восходящего солнца:
«Бедные японцы перепугались и спрашивали, не будут ли их резать».
Резать не стали, но пограбить пограбили, и очень даже хорошо. Командир «Юноны» лейтенант Хвостов писал отчет в столицу: «Чтобы не терять времени даром, приказал из магазина, который наполнен был пшеном, таскать оное на суда…»
Когда все перетаскали, сожгли и магазины, и склады, как и было велено. И никто не задавался вопросом – а зачем сожгли-то? В 1807 году к «Юноне» присоединился и тендер «Авось» под командой мичмана Давыдова. И его морячки грабили, жгли, стреляли.
И тоже не задавались вопросом – а зачем? А причина была в пьянстве: «Все шло хорошо до того времени, како люди добрались до саги (то есть саке), а тогда многие из них перепились, и с ними труднее было обходиться, нежели с японцами… Можно сказать, что все наши люди сколько хороши трезвые, столько же пьяные склонны к буйству, неповиновению и способны все дурное учинить…»
Пьянство на «Юноне» и «Авось» набрало такие обороты, что пришлось возвращать команды на корабли. Недосчитались четверых…
В Охотске, куда прибыли «Юнона» и «Авось», Хвостова и Давыдова ждал арест «за лихоимство». Им удалось бежать из-под стражи, добраться до Санкт-Петербурга, вымолить прощение и снова вернуться на флот.
Министр иностранных дел Румянцев лично хлопотал за пиратов перед Александром I, прося покрыть «убытки» офицеров в размере 24 000 рублей, на что его императорское величество соизволили принять решение, «чтобы… удовлетворены они были жалованьем на счет вывезенных ими японских вещей и товаров…»
Увы, из «товаров на сто тысяч рублей едва ли найдется и половина целого, все разграблено», – жаловался Хвостов.
Видимо, саке виновато?
Судьба обоих моряков трагична. Гостили оба в Санкт-Петербурге у американского судовладельца Вульфа. Хорошо выпив, Хвостов и Давыдов засиделись за полночь, а потом, дурачась (или геройствуя?), попытались перескочить через разводившийся мост. Оба упали в Неву и утонули.
Показателен случай, происшедший на охоте с Александром II. Зная, где охотится государь, сюда, игнорируя запреты, стекались народные массы в надежде его просто увидеть. Приходили и солдаты-отставники, но с другой затаенной мыслью – что царь по старой традиции одарит солдата рублем, а Георгиевского кавалера и того больше – тремя.
Был тут и солдат-инвалид, но в совершенном при этом подпитии. Зная, что пьяниц царь на дух не переносит, служивые прятали его за своими спинами. Тот, правда, упирался и пробовал лезть в первые ряды.
От Александра не ускользнули солдатские маневры, и он велел ему выйти вперед. Тот вышел, сильно качаясь из стороны в сторону.
«Пьян?» – спросил царь у солдата строго.
«Точно так, ваше величество, еще как пьян!» – весело отвечал тот.
«С какой же это радости?» – нахмурился от солдатской дерзости самодержец.
«С радости, что вижу ваше величество!» – выпалил тот и свалился царю под ноги…
Оценив солдатскую сметку, тот одарил его щедро. Сразу вспоминается история с Николаем Александровичем Романовым, которого забыл поздравить с юбилеем какой-то из губернаторов дальних российских земель. Спохватившись через несколько дней, отбил царю телеграмму: «Ваше Величество, третий день пьем за Ваше здоровье!..»
А вот свидетельство уже другого порядка – или беспорядка, как кому угодно это воспринять.
«…Распахнулась дверь в длинную светлую столовую. В глаза бросился длиннейший парадно накрытый стол. В зале было полно офицеров. Нас, новоиспеченных, сразу принялись накачивать – так уж принято было делать в этот день, и мы послушно опрокидывали рюмку за рюмкой. Позади моего стула, как и позади каждого новоиспеченного, прирос вестовой с бутылкой, и как я ни осушал свой бокал, он все время был полон. Вдруг все разом вскочили со стульев и мгновенно умолкли.
– Трубецкой, командир полка пришел, – шепнули мне, – «являйся», да смотри, фасона не теряй!
Сделав над собой неимоверное усилие, собрав в комок всю свою волю, я пошел прямо на него, стараясь печатать шаг по-фронтовому. Мне уда-лось-таки вовремя остановиться и отрапортовать генералу все, что полагалось. Генерал с добродушной улыбкой протянул мне руку и поздравил. Чей-то голос рядом говорил:
– Ну, этот, по крайней мере, пьет неплохо.
– Очень рад это услышать! – отозвался улыбнувшийся генерал. – Ценю, когда умеют пить!»
Вино и водка лились рекой в день производства в офицеры, который наступал для юнкеров после летних лагерей и проходил особо торжественно в Красном Селе в присутствии всей царской семьи во главе с государем.
Как правило, царь прибывал на парад выпускников облаченным в форму того рода войск, к которому относились посвященные в офицерский чин – в мундир гусарского, уланского или драгунского офицера.
Если посвящали в офицеры гардемаринов (как правило, на кораблях флота), то царь мог быть в форме морского офицера.
Считается, что в день посвящения царь лично поднимал рюмку водки за будущих офицеров. К примеру, в фильме Никиты Михалкова «Сибирский цирюльник» царь во время посвящения юнкеров в офицеры (никогда этого не было на территории Кремля, тут проходили только коронации царей) поднимает бокал шампанского за «русского солдата», выпивает его и потом кидает оземь.
При этом выпивают и посвященные в офицеры.
Видимо, это историческая ошибка или так было не всегда, судя по воспоминаниям генерал-лейтенанта А.А. Игнатьева:
«…Все сменилось для нас через несколько дней пылью Военного поля в Красном Селе. Мы получили офицерские фуражки с козырьком, офицерские темляки на шашки и на положении эстандарт-юнкеров, то есть полуофицеров, были раскомандированы по нашим будущим полкам… После окончания больших маневров и общего парада все пажи и юнкера были вызваны к царскому валику, где царь, теребя в руке перчатку, произнес слова, открывавшие перед нами целый мир: «Поздравляю вас офицерами!»
Эта минута, к которой мы готовились долгие годы, вызвала подлинный взрыв радости, выразившейся в могучем «ура!».
Я не без волнения расстался с царицей, получив из ее рук приказ о производстве, который начинался с моей фамилии как произведенного в кавалергардский полк.
Галопом вернулся я с приказом под погоном в Павловскую слободу, в распоряжение нашего полка. Уже через несколько минут, выйдя в белоснежном офицерском кителе из своей избы, я обнял старого сверхсрочного трубача Житкова – первого, отдавшего мне честь, став во фрунт…»
Даже из этого короткого отрывка видно, какой эмоциональный подъем вызывали новенькие погоны у бывших юнкеров. Я уверен, что он обязательно описал бы момент принятия спиртного, тем более в компании Его Императорского Величества. Однако этого нет.
5 октября 1894 года посвящали в офицеры русского флота Александра Колчака. «Поздравляю вас офицерами, господа! Всегда и во всем храните честь славного Андреевского флага, который развевается нал русским флотом» – такими словами напутствовали гардемаринов.
А вечером – в новеньком, с иголочки, офицерском мундире в зале «Отеля де Франс» на Большой Морской пили до утра – «за здоровье царствующего дома», «за императорский флот», за «трех орлов», которые рано или поздно опустятся на их погоны. «Три орла» – это полный адмирал.
Вице-адмирал Колчак им стал в 1918 году, получив новые погоны вместе со званием диктатора Сибири: «Я, адмирал Колчак, в Харбине готовлю вооруженные отряды для борьбы с предателями России – большевиками…»
В дни посвящения в офицеры санкт-петербургские рестораны не закрывались до самого утра. Гуляли не только под цыганские напевы, но и под песни традиционно строевые, походные:
Бескозырки тонные,
Сапоги фасонные,
Буль-буль-буль
Бутылочка зеленого вина!
В царской России были события, конкурировавшие между собой в градусе бесшабашного хмельного веселья: Татьянин день, когда гуляли студенты российских вузов, и день производства в офицеры.
Были у царско-сельских офицеров и традиции просто-таки ребяческие – денщики по приказу зарывали водку в лесу, а те ее искали. Кто находил, должен был кричать: «Белый нашел!», это если на горлышке пробка с белой смолкой. «Подосиновик!», если с красной.
Найденное дружно выпивалось.
Полковые праздники были для офицеров серьезным испытанием.
«…На эскадронный праздник солдатам устраивался пир за счет офицеров эскадрона. Помолясь и прослушав многолетие, приступали к выпивке, для чего все переходили в эскадронную столовую. Там уже были для солдат расставлены столы, устланные чистыми скатертями и ломившиеся от закусок. В углу на особом столе стояли ведра с водкой. В комнате рядом накрывали стол для господ офицеров. Когда солдаты занимали свои места, выпивку открывал сам генерал.
Он подходил к столу с водкой, где вахмистр наливал ему стопочку, черпая половником из ведра.
«Ну, ребята, поздравляю вас с вашим праздником и от души и до дна пью за ваше здоровье!» – бравым баритоном провозглашал генерал и, осенив себя по-мужицки широким знамением, лихо опрокидывал стопку.
«Покорнейше благодарим, ваше превосходительство!» – степенно отвечали солдаты. После генерала ту же процедуру проделывали по очереди все присутствующие офицеры, начиная от старшего и кончая младшим.
На этом кончалась официальная часть, после которой все садились, и тут каждый уже без всякого стеснения принимался есть и пить в полное свое удовольствие…»
В иные дни выпивка была запрещена. По воспоминаниям Антона Ивановича Деникина, солдатское каждодневное меню в конце XIX – начале XX века «отличалось необыкновенной скромностью: утро – чай с черным хлебом (в день полагалось 3 фунта хлеба); в обед – борщ или суп с 1/2 фунтом мяса или рыбы (после 1905 года – 3/4 фунта) и каша; на ужин – жидкая кашица, заправленная салом.
По числу калорий и по вкусу пища была вполне удовлетворительна и, во всяком случае, питательнее, чем та, которую крестьянская масса имела дома…
«Проба» солдатской пищи была традиционным обрядом, выполнявшимся самым высоким начальником, не исключая государя, при посещении казарм в часы обеда или ужина…»
Вот передо мною дореволюционные фотографии: Николай Александрович Романов вместе с наследником снимают пробу с флотского обеда – маленький Алешенька, стоя на цыпочках рядом с огромным котлом, дует на ложку с солдатской кашей.
Николай Романов на Ходынском поле перед парадом войск московского гарнизона поднимает чарку в окружении офицеров.
Есть фотография Николая Александровича Романова в форме рядового Преображенского полка. По стойке «смирно», скатка через плечо, винтовка, а на руке у него сидит маленький царевич Алексей. У снимка забавная история, несколько, правда, смахивающая на анекдот.
Дело будто бы случилось на юге – в Сочи или Ялте. Царь, несколько не рассчитав свои силы за столом, гулял по бульварам, переодевшись в солдатскую форму. Видимо, надеялся, что в таком одеянии никто его не узнает. Пошатывающийся солдат не мог не вызвать подозрения и, когда Николай Александрович был узнан, нависла и угроза крупного скандала.
Не кто иной, как П.А. Столыпин якобы заявил: «Какой позор! Надо срочно спасать этого комика!» Сомнительная лексика для премьер-министра, но, что несомненно, утром следующего дня Николай Александрович совершил настоящий десятиверстный марш-бросок вдоль летних армейских лагерей.
В той же солдатской форме, но уже с полной выкладкой, винтовкой на плече, он шагал чеканя шаг, отдавая честь встречным офицерам как старшим по чину. И было чему хитроумное объяснение для публики: царь, мол, второй день испытывает тяжести «солдатской лямки»…
Новая власть, создав Рабоче-крестьянскую Красную армию, в спешном порядке начала дезавуировать традиции армии старой, царской. Убрали погоны, звания, аксельбанты. Но это еще – полбеды. Чего стоят фантазийные кадры эйзенштейновского «Броненосца «Потемкин», где из корабельного мяса нагло лезут черви, и сцена, где взбунтовавшихся матросов накрывают брезентом, словно бы заживо их хоронят.
Чего только не сделаешь в угоду пропагандистскому замыслу!
Ушли погоны, аксельбанты, царские орлы. Ушла традиция присяги – Богу, Царю и Отечеству – на плацу с церковной службой и молебном, когда для православных служил батюшка, мулла – представителям ислама, раввин благословлял на службу еврея, а язычник просто целовал саблю командира. Так запросто решался в царской армии национальный вопрос.
Ушла и традиционная водочная чарка.
Но, как бы то ни было, армия рабочих и крестьян сохранила многие традиции старой царской армии.
