13. СТАРЫЙ ЗНАКОМЫЙ
На Севере капитана сейнера «Вайгач» знают все рыбаки от мыса Нордкап до Святого Носа. Старики поминают его не без зависти: «Вергун с фартом из одной кружки брагу хлебал! Молодые нынче в фарт не верят: «Удача с неудачей — родные сестры!» — говорят, а «Вайгач» без улова с моря никогда не приходит, стало быть, Михайло Григорьевич Вергун своему делу мастер!»
И верно: мастер! В прошлый рейс «Вайгач» ловил сельдь по мурманскому мелководью, на этот раз пошел к банке Северной. Всего трое суток и промышляли: тары не хватило. Развернулся сейнер — и в порт. Погода свежая, снежные заряды один другого хлеще, а команда песни поет — улов взяла богатый! Сельдь крупная, больше двадцати пяти сантиметров!
Развесили на просушку дрифтерный порядок. Последнюю сеть ролем подтянули, перекинули через стрелу, даже сельдь из нее не всю вытрясли.
Прохор Степанович ходит по палубе довольный, животик вперед выпятил, руки потирает и хвалится каждому:
— Вот что значит сеть можжевельничком покурить! Ай да я! Ай да Прохор Щелкунов!
Тимка вылез из машинного отделения, глядит на помощника и посмеивается, свистеть ему Щелкунов запретил — примета, говорит, плохая.
В рубке тихо. С циркулем в руке Вергун привалился к штурманскому столику. Перед ним открытая лоция, карта района, а мыслями он далеко…
«Домой идем. Трюм полон рыбы, — думает он. — Небось в порту об этом известно каждому: радист разболтал по эфиру. Чего доброго, директор MPC сейнер встретит с оркестром. К Щелкунову на пирс «кубышка» его прикатится. Валя-хохотушка прибежит к Плицыну, к Тиме и то продавщица из рыбкоопа придет. Всех будут встречать родные да близкие. Только ко мне никто не придет. Конечно, — Вергун посмотрел на свое отражение в стекле эхолота, — лицом и ростом ты, Михайло, не вышел. До сей поры ходит Глаша на старое домовище. Думал, что было — того нынче нет: давно прошло и быльем поросло… А на поверку выходит, прошлое крепко в ее душу въелось. Конечно, ревновать к прошлому — палый лист ворошить…»
Но как Вергун не старался забыть прошлое, оно упрямо о себе напоминало. Случилось это зимой, месяца три назад… Экспедиционное судно Полярного научно-исследовательского института сообщило о скоплении трески на банке Копытова. Только «Вайгач» вышел из бухты — радиограмма: «Ожидается шторм десять баллов». Воротился «Вайгач» в порт. Идет Вергун по мосткам к дому, видит, спускается по лесенке Глаша. Принарядилась, словно на Первомай. На лице улыбка, какой его не дарила. Идет, на море смотрит — моря не видит. Что-то Вергуна в сердце ударило, остановился, переждал, пока Глафира на мостик спустится, и пошел за ней. Она идет, как всегда, — голова гордо запрокинута, ни на кого не смотрит. Поднялась по лестнице в поселок, прошла уличный ряд, вышла в падь, где кондаковское домовище стоит, замок открыла, вошла. Долго он ждал Глафиру, слышал, пела она что-то грустное, протяжное — слов не разобрать. Потом половичок стряхнула, у порога положила, замок заперла, ключ сунула под половик и прошла мимо. Вергун заглянул в окно — все чисто прибрано, над кроватью кондаковская берданка висит, на столе скатерть… И стыдно, что подглядывал, а совладать с собой не смог.
«Ко всем придут жены, а ко мне… — : думал он. — Да и какая она мне жена? Кондакова! Сколько раз в поселковый Совет звал — пойдем, Глаша, распишемся. «Нет, — говорит. — Я по мертвому памятник живой, а с тобой мне хорошо, спокойно. Так и будем жить». Так и живем», — вздохнул Вергун.
Судно кренится, крепче ветер, выше волна, а Щелкунов все куражится. Ноги у него тонкие, слабые; его то о надстройку, то о лебедку, то еще обо что шваркнет, а он хоть бы что — никого не замечает. Мусолит во рту химический карандаш, на газетном клочке цифры выводит, подсчитывает. Подбил Щелкунов итог и еще больше заважничал, полез в ходовую рубку.
— Слышь-ка, Михайло Григорьевич, у меня выходит, тонн двести, а то и больше мы взяли! Если на денежки перевести — не меньше как полмиллиона потянет! Вот фарт так фарт!
Как Вергун ни привык к рыбному духу, однако и ему было муторно: уж очень от Щелкунова селедкой разило и спиртом. Михаил
Григорьевич только отворачивался да, когда швыряло на него Щелкунова, легонько отпихивал помощника от себя и счищал прилипшие рыбьи чешуйки, которыми тот был густо разукрашен.
— А главное — сеть! — захлебывался Щелкунов. — Нет, ты погляди, Михайло Григорьевич, ведь до чего хитрую штуку придумали — капрон! Я весь порядок проверил. Веришь, хоть бы где нитку спустил! Цены этой снасти нет! Золото… Чистое золото!
— От тебя, Прохор Степанович, спиртом разит! — не выдержал Вергун.
— Зуб треклятый замучал… — глазом не моргнул Щелкунов. — Пойду свежую вату положу, — добавил он, спускаясь вниз. Но в каюту Щелкунов не пошел, а направился к левому борту, где лежали сети.
В это время заряд кончился и проглянуло солнце.
Вергун поднес к глазам бинокль. Оглядев горизонт, он увидел сторожевой корабль. Что это пограничник — капитан определил сразу, только все сторожевики на вид одинаковы.
«Тот ли это корабль, что спас нас от камней Святого Рога? Повстречаться бы! Жаль, что погода штормовая, а то бы подошли ближе. Может, и не побрезговали бы пограничники атлантической свежего посола», — думал Вергун.
Опустив ветровое стекло в рубке (оно было рябое от подтаявшего снега), Вергун внимательно наблюдал за военным кораблем и вдруг увидел на большой скорости мотобот.
Вергун был настоящим моряком: красивое судно и хороший ход он мог оценить по достоинству. Мотобот шел прямо на «Вайгача», высоко задрав нос, словно чайка летела над гребнем волны.
— Хо-рош! — не выдержал Вергун.
Перенеся бинокль на сторожевой корабль, он увидел сигнальные флаги на его мачте, прочитал их и удивился.
«Кому же это застопорить ход? А если мотоботу? По рангоуту и обводам видать: не наш».
В это мгновение он заметил, что на сторожевике объявлена боевая тревога. Матросы снимали чехлы с орудий…
Сторожевик и мотобот были уже хорошо видны невооруженным глазом.
Команда сейнера сгрудилась на носу. Молодой матрос взобрался на мостик и прямо через окно рубки волнуясь сказал капитану:
— Михаил Григорьевич, как же это? А? Ведь уходит, подлец!..
Решение созрело как-то сразу, словно другого и быть не могло. Включив трансляцию, Вергун скомандовал в микрофон:
— Приготовить сети к выброске! — и, сняв крышку переговорника, крикнул в машину: — Самый полный!
Никогда еще на «Вайгаче» не выполняли команду с такой быстротой. Рыбаки бросились к левому борту и, подвязывая сети одну к другой, принялись наращивать дрифтерный порядок.
Щелкунов не сразу сообразил, что происходит на сейнере, а когда понял и попытался было помешать команде, его легко, но решительно отпихнули в сторону. Наступив на селедку, он поскользнулся и упал, однако тут же вскочил на ноги и бросился в ходовую рубку. Схватив Вергуна за борт тужурки, он закричал:
— Ты что же делаешь?! Разбойник! Да за это тебя в тюрьму! В тюрьму!..
— Оставь, сквалыга, — спокойно бросил Вергун. — Убери лапы!
— На весь порт одна сеть капроновая! Двадцать тысяч государственных денег стоит! В тюрьме тебя, лешего, сгноят! Остановись, пока не поздно!
— Скат ты! — в сердцах выругался Вергун. — Как есть скат!
В это время сейнер сильно накренился. Щелкунов потерял равновесие, оступился ногой в люк и, падая на спину, ударился головой о переборку.
Мотобот был в десяти кабельтовых от сейнера, когда обрушился новый, необычной силы заряд. Море заволокло сплошной снежной пеленой. Мотобот был потерян из виду. Но, готовясь к встрече, каким-то подсознательным, моряцким чутьем Вергун угадывал ход мотобота и точку встречи с ним.
Прошло еще несколько секунд.
— Право руля! — приказал Вергун рулевому и выкрикнул в микрофон: — Сети за борт!
«Вайгач» даже прилег всем бортом на волну— так круто переложили руль. Выбрасывая дрифтерный порядок, сейнер спешил уйти с курса мотобота, оставляя за кормой крепкую капроновую сеть.
Капитан «Бенони» находился в ходовой рубке, когда, сотрясаясь всем корпусом, его судно потеряло ход.
На винты мотобота тугими култышками намотались капроновые сети «Вайгача». Предстояло спустить за корму водолаза и пилить сети ножовкой для металла. Генри Лоусон — капитан «Бенони» — был опытный человек, он сразу понял, что игра проиграна.
Подобрав на борт остатки сетей, «Вайгач» прошел в нескольких кабельтовых от «Вьюги» и отсалютовал тифоном.
Команда сейнера столпилась на борту, рыбаки кричали, махали руками, шапками.
Сторожевой корабль передал на сейнер:
«БЛАГОДАРИМ ЗА ПОМОЩЬ!»
— и, сбавив ход, пошел на сближение с мотоботом, поднявшим на гафеле мачты норвежский флаг.
Тимка с трудом оттащил Щелкунова в глубину рубки и посадил, прислонив спиной к штурманскому столику. Помощник долго водил вокруг себя налитыми кровью глазами.
— Пропала… сеть? — спросил он хриплым шепотом.
— Половина еще осталась, — успокоил его механик.
Щелкунов схватился за голову и, раскачиваясь из стороны в сторону, застонал. Потом встал на четвереньки, схватился руками за край стола, чуть не стянув с него штурманскую карту, и с трудом поднялся на ноги. Подойдя к Вергуну, он с угрозой сказал:
— Ответишь, Вергун, перед государством!
У капитана раздражение против Щелкунова уже прошло: что со сквалыги возьмешь?! Иного он от него и не ждал.
— Видишь, Прохор Степанович, дело какое, — беззлобно сказал Вергун. — Был у меня друг, Завалишин. Мы с ним на охоту хаживали. Я по медвежьему следу иду — от дерева к дереву хоронюсь, чтобы зверя, значит, не спугнуть. А Завалишин посередке шастает, меж двух стволов. Я его и спрашиваю: «Отчего, друг, так ходишь?» А он: «Я, — говорит, — двадцать лет шофером на грузовике работаю, окончательно с машиной свыкся и хотя пешком иду, а все боюсь кузовом зацепить»…
— Побасенки твоей что-то не пойму! — зло бросил Щелкунов.
— Чего тут не понять! — удивился Вергун, но пояснил: — Когда ты будешь в себе государство чувствовать, как Завалишин грузовик, поймешь и побасенку мою. Государством меня стращаешь, а того не сообразишь, что государство это и я, Тимка вот, и он, — Вергун показал на рулевого. — Все мы — государство! А пограничник государству нашему — часовой!
