4
С севера на юг протянулась широкая колхозная улица. Вдоль нее высится аллея стройных тополей. Деревья как бы скрывают оба ряда домов от любопытных взглядов.
В густо-зеленом квартале улицы стоит одноэтажное здание колхозного клуба. Его украшенный колоннами фасад обращен на запад. С востока обычно дует неприятный кызылкийский ветер, он зимой приносит с собою злые метели, пургу, снег.
По обе стороны больших дубовых дверей висят доски почета. Огромный лозунг из электрических лампочек «Добро пожаловать» приглашает колхозников в этот недавно построенный уютный и удобный клуб.
В большом, увешанном картинами зале начали собираться колхозники, слышались шутки, смех, веселые разговоры.
— Товарищ бригадир, ты должен мне сегодня низко кланяться! — задорно крикнула Айымбийке.
— А если не стану? — весело спросил Эшим и подсел к Айымбийке.
— Тогда я поддам жару. Сегодня ведь отчет о твоей работе?
— Ну, отчет. А при чем тут ты?
— Сиди и не зли меня. Хорошее найти трудно, а за плохим далеко идти не придется, хоть кетменем загребай, — громко проговорила Айымбийке.
— Ну, тогда, может, поклонюсь, — засмеялся Эшим.
— Эй, бригадирова жена! Проходи сюда. И ты сегодня мне должна низко кланяться! — продолжая шутить, крикнула Айымбийке жене Эшима, входившей в зал.
— Что такое стряслось? — спросила та.
— Я от тебя сегодня мужа уведу.
— Думаешь, что не найдется человека, который за себя постоять сумеет? — затараторила жена Эшима. — А кто у председателя отпрашивался на два дня, а пропал на три? А кто сегодня, когда перебирали семена, ушел с работы после обеда, ссылаясь на гостей? Не видишь, что у тебя в волосах сидит верблюд, а на чужих соломинку замечаешь.
— Хватит, дорогая! Не буду! Помолчи…
Шутки, колкие реплики, смех все больше заполняли зал.
— Ой, Эшим! Ты в своем докладе разделай эту старуху, спасения от нее нет, — пошутил над своей женой Эреше, человек лет пятидесяти, с небольшим.
— Дядя Эреше, я про нее все в своей тетради записал, — отозвался Эшим, — о тетушке обязательно скажу. Особенно интересный рассказ о том, как она хотела украсть мак…
— Да ну вас к шайтану! — чувствуя себя неловко, вмешалась жена Эреше. — Я случайно полную чашку мака оставила у арыка, а потом никак найти не могла. Насилу разыскала…
— Обманывает она! Мы свидетели тому, как она хотела украсть мак, — подхватили сидящие рядом женщины.
Девушки и молодые джигиты собирались маленькими стайками и, смущаясь от присутствия старших, вели между собой тихие разговоры, иногда негромко смеялись.
Занавес раздвинулся, вспыхнула люстра и залила притихший зал ярким светом.
Заведующий клубом Асанкожо, поставив на красное сукно стола графин с водой и стакан, ушел со сцены. Из-за кулис появился председатель колхоза Кенешбек Аманов.
— Уважаемые колхозники, — обратился он к собравшимся, — не подумайте, что это обычная «агитация» Кенешбека. Не могу подобрать слов, чтобы высказать свою радость… Вы пришли сюда точно в назначенное время в культурном, опрятном виде, как будто собрались на праздник, а не на производственное совещание…
— Благодарим вас за то, что приучаете! — крикнул Эреше, и в ту же минуту зал шумно зааплодировал.
— Колхозное собрание считаю открытым. Прошу выдвигать кандидатуры в президиум.
— Кенешбек Аманов!
— Айкан Медерова!
— Эреше Омурбаев!
— Нет возражений против этих трех кандидатур?
— Нет, нет!
Когда президиум занял места за столом, председатель сказал:
— Товарищи, я хочу напомнить. Этот чудесный зал всегда в чистоте содержит тетушка Айтбюбю. Прошу уважать ее труд и поэтому не курить, не выплевывать на пол насыбай, не грызть семечки.
— Калыйкан щелкает семечки, как корова силос! — громко раздался голос Айымбийке, вызвавший дружный хохот в зале.
— Ах, ты, дожить бы мне до твоей смерти… Заметила только меня. В прошлые годы ты не хуже меня щелкала! — Калыйкан вскочила с места, бросила злобный взгляд на Айымбийке, потом повернулась в сторону президиума. — Слушай, председатель, если я не буду грызть семечки, у меня начнется изжога. Знает эту мою болезнь и эта паскуда, но делает вид, что первый раз слышит. Разреши мне щелкать, с Айтбюбю ничего не случится, если разок уберет за мною. Ведь недаром же ей трудодни выписывают!
Пока женщина это выкрикивала, с ее губ на пол падала шелуха семечек.
— Что ж, идет! Если в зале только одна вы семечки грызете, то я сам готов за вами убрать, — сказал Кенешбек.
Калыйкан, не заметив в тоне председателя иронии, с победным видом посмотрела на Айымбийке и села на место. А потом обвела остальных торжествующим взглядом и бойко продолжала грызть семечки.
— Товарищи, на повестке дня два вопроса, — снова начал председатель, когда зал успокоился. — Первый — месячный отчет полевых бригад и утверждение плана предстоящих работ, второй: о Темирболоте Медерове.
— Давно пора этого недоноска, пиявку вместе с матерью уничтожить! — оглушительно закричала Калыйкан. — А вы еще эту дрянь избрали в президиум!
— А ну, уймите Калыйкан!
— Пусть уйдет с собрания!
— Таких бессовестных надо гнать не только с собрания, но и из колхоза.
— Правильно! — кричали в зале.
— Товарищи! — Кенешбек зазвонил в колокольчик. — Наберитесь терпения. Мы рассмотрим все ваши предложения. А сейчас прошу ответить: у вас нет возражений против этих двух вопросов?
— Нет!
— Поддерживаем!
— Тогда повестка дня принимается, — сказал Кенешбек и предоставил слово бригадиру первой бригады.
— Товарищи колхозники! Обычно я вас вижу на поле во время работы. Один раз в месяц — в этом зале, веселых, радостных и довольных. Прошло то время, когда бригадир бегал от дома к дому и упрашивал каждого выходить на работу. Теперь все по-другому: бригадир только в поле выезжает, а вы уже давно там. Мои обязанности несложные: показать вам, какую работу и где надо делать. Вы работаете дружно и усердно. Поэтому и жизнь у нас пошла хорошая. Большинство колхозников перевыполняет нормы. План, который утверждали на прошлом собрании, наша бригада перевыполнила. Зерно перебрали раньше срока. Уборку, мелкий ремонт сараев закончили на прошлой неделе. С полей сено свезем в сарай на этих днях. Вся бригада работает дружно, ни на кого пожаловаться не могу. Это все, что я хотел сказать, — закончил свое сообщение бригадир.
— Я боялся, что Жуматай затянет свою речь часа на два, — заметил Кенешбек. — Спасибо за краткость. Следующее слово предоставляется бригадиру второй бригады Эшиму Сартбаеву.
Эшим передал ушанку жене, поднялся на сцену, погладил рыжеватые усы, потер бритую голову и начал:
— По мере того как колхозники становятся образованнее, культурнее, больше к порядку привыкают, у таких болтливых людей, как я, язык отнимается. Просто немым становишься.
В зале засмеялись.
— Честное слово, товарищи! Бригада работает хорошо, производственные планы выполняются раньше намеченного, о чем же говорить?
Снова в зале вспыхнул смех.
— Хорошо выступал бригадир первой бригады. А я должен добавить, что у нас дело не хуже, чем в первой бригаде, не отстаем! Наша бригада у лесных опушек в лощинах накосила травы. И перевозить к сараям эти пятнадцать стогов сена — дорого. Поэтому правление решило прямо там построить телятник. Вторая бригада на солнечном склоне построила помещение на сто телят. Построили там не случайно. В следующем году накосим травы еще больше, заготовим двадцать пять — тридцать стогов.
Колхозники дружно захлопали.
Выступали еще три бригадира, а потом на вопрос председателя «Кто хочет еще взять слово?» зал ответил молчанием.
— Ну, кто еще? — повторил Аманов.
— Товарищ председатель! — встав с места, заговорила Айымбийке. — Действительно, получается, как говорит Эшим. Язык отнимается, потому что не о чем говорить. Все ясно. Чего жевать да пережевывать, как козел полынь? Перейдем к вопросу о Калыйкан.
Калыйкан, сплевывая с губ шелуху, выкрикнула:
— Эх-эх, ты, дожить бы мне до твоей смерти! Болтушка несчастная!
Кенешбек утихомирил Калыйкан и предложил утвердить план работы колхоза. До января нового года было решено закончить очистку семян; заготовить материалы для постройки трех новых сараев; довести до категории высшей упитанности сто пятьдесят поросят и двести пятьдесят кабанов. Одинокой старушке Сайкал постановили выдать центнер муки, овцу и деньги на одежду.
По второму вопросу, перехода к которому с нетерпением ожидали колхозники, выступила Жанаргюл.
— Товарищи! — сказала она. — Я человек новый, работаю здесь учителем недавно. Сидела на собрании и радовалась, даже готова была прослезиться. Сами вы растете, и вместе с вами бурно растет и ваш колхоз. Своими силами поднимаете хозяйство, строите чудесные дома, перевыполняете планы — это под силу только золотым рукам! И я уверена, что такие люди должны воспитывать своих детей достойными нашего будущего…
— Вся наша забота о детях! — крикнул кто-то из зала.
— Что у нас есть радостнее, чем дети, дорогая моя? — подхватил еще чей-то голос.
— Они наше счастье, богатство и радость! — зашумели в зале.
— Я хочу поговорить о Темирболоте, — громко, чтобы перекричать шум, сказала Жанаргюл.
— Чтоб он пропал вместе с матерью! — опять вмешалась Калыйкан.
— Выступите, когда возьмете слово, тетушка Калыйкан, — осадил ее Кенешбек, вставая.
— О Темирболоте вы все сами знаете, — опять заговорила Жанаргюл. — Поэтому начну прямо с вопроса о его поведении. Почему он озорничает?
— Ну, ну! — послышались в зале голоса. — Мы сами не знаем почему!
— От взрослых о матери Темирболота среди детей пошли сплетни, — продолжала Жанаргюл. — «Темирболот не сын Медера — Эшим его отец. У Айкан нет стыда, она испорченная. В Пржевальске ее видели пьяной на улице».
— Это все чистая правда! — вызывающе крикнула Калыйкан.
— А ты откуда знаешь, что все это правда? — громко спросил кто-то из женщин.
— Когда ты видела Айкан пьяной?
— Врет Калыйкан!
— Все выдумала! — шумели в зале.
— Правда! Всю правду расскажу. После этой учительницы выступлю! — крикнула Калыйкан, снова вскочив с места. Шелуха с ее губ попала на бритую голову старца Ашима.
— В своем ли она уме? — сердито пробурчал он, вытирая голову.
Задребезжал звонок председателя.
— Соблюдайте порядок, — сказал Кенешбек, — и дайте возможность товарищу Бакировой продолжать.
Зал понемногу успокоился.
— Сплетню бессовестной женщины слышит такой же, как и она, бессовестный сын. Он пересказывает это товарищу, а тот, в свою очередь, распространяет дальше. Ребята начинают травить Темирболота. «Темирболот, как твоя фамилия?», «Чью фамилию возьмешь?», «Сколько денег заработала мать, когда ездила в город?» — вот в этом роде и еще более обидные слова слышал Темирболот. Мальчик оскорблен… Он считает, что говорить об этом с кем-нибудь, а тем более с матерью — позор. Замкнулся в себе. На гнусные слова отвечал кулаком.
— Только моего Белека раз пять избил этот негодник. Чтоб его руки отвалились! — опять крикнула Калыйкан.
— Вот так началось «баловство» Темирболота, — спокойно продолжала учительница. — Люди не знали причины. А слухи множатся… Из-за подлой клеветы Темирболот перестает верить матери, следит за ней. Если бы кто-нибудь из мужчин на его глазах пошутил с Айкан, он убил бы мать и бежал из аила.
— Жаль, что он этого не сделал! — снова выкрикнула Калыйкан, сопровождая свои слова громким смехом. — У, выродок!
Люди в зале зашумели:
— Да сгорит дом сплетника!
— Кто эта подлая сплетница?
— Назови эту змею!
С места встал Ашым.
— Дочка моя, — обратился он к Жанаргюл. — Перестань играть в загадки. Если знаешь, кто этот коварный человек, говори прямо. Назови при всех его имя.
— Кто? Кто? — настойчиво спрашивали люди из зала.
Жанаргюл помолчала, потом решительно объявила:
— Этот «коварный человек» здесь и все время бранит Айкан и Темирболота… Если надо, то могу рассказать, как я об этом узнала.
— О подлая! — завопила Калыйкан. — Провалиться тебе сквозь землю, баба-учительница! Она хочет меня опорочить! Я считала ее другом, открыла ей всю душу, оказывается, она распроклятый недруг! Слушай, председатель, дай мне слово…
Калыйкан стала энергично пробираться к трибуне, расталкивая людей.
— Подожди, пусть Бакирова выскажется! — сказал председатель.
— Не стану ждать! Наплевать, что она не кончила. Провалиться ей сквозь землю! Хочу сейчас говорить, значит буду. Посмотрите, как я эту дрянь выведу на чистую воду! — Калыйкан настойчиво продвигалась к трибуне.
— Я все сказала. Если будут вопросы, отвечу, — Жанаргюл с этими словами сошла со сцены и села на свое место.
Калыйкан локтями и грудью оперлась о трибуну, оглядела зал и заговорила:
— Я вас знаю… Не злитесь, слушайте обоими ушами, что я вам скажу. Я вот эту Бакирову считала хорошей учительницей, а она оказалась коварной бабой-ягой, о которых говорят в сказках. Я ведь знаю: она отравила своего мужа, подсунув ему яд вместо лекарства.
По залу прокатился шум. Жанаргюл вспыхнула.
— Откуда ты это знаешь? — крикнули из зала.
— Ври, да знай меру!
— Не шумите, я и так не все говорю. Я ее секреты хорошо знаю. Если нужны будут доказательства, то приведу их на суде. — Калыйкан отодрала присохшую к губам шелуху семечка. — Я все ее повадки изучила! Можешь не качать головой, учительница-баба. С учителем Акматом ты любезна? Любезна. Ездила с завучем школы в Пржевальск? Ездила! Задумала директора Садыра отбить от жены и выйти за него замуж? Задумала! Ну, можешь мне возразить? Не можешь? Все остальное, что крепко храню, скажу только судьям. Все ясно? Это только припевки, и поэтому отложим их пока в сторону. Теперь поведу речь о шестьдесят раз замужней красавице Айкан, — продолжала бушевать Калыйкан. И казалось, что изо рта этой женщины выбегали собаки всех мастей…
Калыйкан не испытывала никакого стыда перед старшими, не смущалась младших.
Зал замер.
Старики избегали смотреть на молодежь, молодые, сгорая от стыда, безмолвно слушали, склонив головы.
— Эй, Кенешбек, скажи этой бессовестной, чтоб она замолкла! — крикнул старец Ашым.
— Поздно… Пусть наговорится досыта, — предложил из президиума Эреше.
— А ты, старик, тоже хорош! — Калыйкан набросилась на Ашыма.
— Тьфу!.. До чего скверная баба! Она хуже бешеной собаки! — старец Ашим поднялся и, плюнув, быстро вышел из зала.
Все боялись языка Калыйкан. Это была еще не старая женщина, красивая, здоровая. Четыре года назад она разошлась с мужем, а еще два года спустя родила второго сына, Олжобая.
Про старшего своего сына она говорила: он сирота, отец его погиб на фронте в годы Отечественной войны.
Люди, слушая эти слова, удивлялись: «Врет эта Калыйкан по пьянке или со злости! Отец Белека жив-здоров и трудится в колхозе». Но истину знали только сама Калыйкан да Момун.
Калыйкан ничего не стоило соврать, любого человека оклеветать и опозорить. Даже молодые джигиты не осмеливались вступать с ней в спор, браня ее только между собою. Никто не хотел с ней связываться, старались пропустить ее слова мимо ушей.
Калыйкан умело пользовалась своими «способностями», нередко вымогала у запуганных ею людей угощенье или деньги на водку.
Когда Калыйкан, наконец, выговорилась, на трибуну поднялась Айкан. Она никак не могла заставить себя взглянуть в зал. Руки, в которых она держала листок бумаги, нервно дрожали. Наконец женщина собралась с силами и заговорила:
— Дорогие отцы и матери! Подружки, товарищи… — Айкан с трудом удерживалась от рыданий. — Когда у меня было всего три месяца беременности… Медер ушел на войну. Он знал, что я была в положении. Вот доказательство — письмо Медера с фронта… Единственный сын Медера — Темирболот. Знаете, что из-за сына не выходила замуж… Виновата я во всем сама. Чтобы не опутала меня Калыйкан сплетнями, сколько раз угощала ее водкой. Давала ей денег. Раньше она была хороша со мною.
— А потом что случилось? — спросил Эреше.
— Умерла жена у шестидесятилетнего брата Калыйкан. У него было пять детей. Калыйкан настаивала, чтобы я вышла за ее брата замуж. Я наотрез отказалась.
— A-а… теперь понятно, почему Калыйкан к тебе переменилась, — сказал Эреше.
— Слышала я о сплетнях Калыйкан, но старалась не обращать внимания. Оказалось, до Темирболота дошло, плохо на него подействовало… А я ни о чем не догадывалась, — с трудом договорила Айкан и тут же расплакалась.
Вслед за Айкан прослезились многие женщины.
— Товарищ Айкан, успокойтесь. Недругов слезами не победишь! — попытался пошутить Кенешбек и, поддерживая под руку, повел женщину на место. Потом, вернувшись, снова спросил собрание:
— Кто хочет говорить?
— Я, — вызвалась Айымбийке, она не стала подниматься на трибуну. — Товарищ председатель, тут долго распинаться нечего. Все и так ясно. Я хочу передать председателю предложение семи девушек и пяти джигитов.
— Просим! — зашумело собрание.
Кенешбек взял у Айымбийке лист бумаги, прочел вслух:
— «Колхозница Калыйкан плохо работает на отведенном ей участке мака и кукурузы, опаздывает, уходит с поля, когда захочет; недавно взяла без разрешения коня у возчика Асана и три дня гостила у родственников, а Асан три дня сидел без дела. Колхозница Калыйкан порочит людей, запугивает их, вымогает деньги, вынуждает покупать ей спиртные напитки, по ее вине два года ребята преследовали Темирболота, не далее как сегодня она выступила на собрании с клеветой сразу на нескольких человек. Считаем, что колхозницу Калыйкан следует строго наказать. Когда сточные воды попадают в реку, она становится мутной. Часть грязи оседает на дно, а другую часть течение все-таки вбирает в себя. Именно поэтому мы хотим, чтобы среди нас не было места такой нечисти, как Калыйкан. Предлагаем исключить ее из колхоза…»
— Меня исключить из колхоза?! — вскипела Калыйкан. — Нет! Не выйдет! Хотите замести свои темные делишки!
Колхозники, словно отвечая на ее грязные слова, все встали со своих мест с поднятыми руками. Лишь плачущая Айкан держала руки опущенными.
Только что бушевавшая Калыйкан, казалось, одна-одинешенька стояла в огромном стройном лесу, где ей, ничтожной и жалкой, было темно и страшно. Тяжелые осуждающие вздохи вокруг были подобны порывам сурового и холодного ветра…
Калыйкан еще ни разу в жизни не роняла ни одного семечка. А сейчас они струей посыпались из ее бессильно повисших рук.
