11
Момун вышел на дорогу западнее села. Он увидел: две женщины подняли руки, остановили грузовик, уселись в кузов. Момун тоже замахал руками, но машина промчалась мимо. Пришлось ждать следующую.
Большой грузовик пересек село, но свернул в сторону от дороги. Момун тяжело вздохнул: не везет.
С окраины села на дорогу выехала телега, запряженная ишаком. Следом шли двое: мужчина и женщина. Момун обрадовался — его одинокая фигура могла вызвать подозрение, а теперь он пойдет вместе с теми двумя за телегой, пока не удастся остановить попутную машину.
Телега была доверху нагружена домашними вещами. Сверху сидел ребенок лет четырех-пяти, закутанный в теплое одеяло.
Момун было решил, что человек, который вел осла за поводья, был мужем женщины, идущей рядом, и отцом ребенка. Но когда подошел поближе, он понял, что ошибся — незнакомый джигит выглядел лет на девятнадцать и мог быть только старшим сыном женщины, хотя и она сама была моложава и красива.
Калыйкан — а это была она — последнее время все больше дичилась людей. Эшим по-прежнему назначал ее на работу туда, где народу было поменьше. Она об этом просила, он не возражал, так как с делом Калыйкан справлялась…
С приближением зимы работы для тракторов становилось все меньше, меньше дела находилось и для Калыйкан.
Понемногу она вернулась к прежней привычке. Напившись допьяна, она раза три доводила до слез старушку Баалы, которая ее приютила.
Однажды, когда Калыйкан особенно скандалила, за старушку Баалы заступился Кенешбек. Калыйкан выселили и предложили пожить в доме одного из чабанов, который в это время года был с отарами на зимовке. Калыйкан всех обругала и решила перебраться в другое село к своим родственникам. Она взяла у брата телегу с ишаком, на рассвете погрузила свои вещи и двинулась на новое место, не желая ни с кем встречаться.
Калыйкан легко шла за телегой, временами переходя с одной стороны на другую.
Момун всмотрелся — ее лицо показалось ему знакомым.
— Ждете машину? — улыбаясь, спросила она Момуна. — Машины не будет. А если даже и будет, то и в дороге сможете перехватить. Лучше шагайте в ногу с нами и с нашим ишаком! — Она еще раз задорно улыбнулась и повела бровями.
Слова женщины и ее приветливость как раз были на руку Момуну.
— Правильно говорите: чем зябнуть на морозе, лучше шагать по дороге, — сказал он развязно и пошел за женщиной.
Момун догнал ее, заглянул в лицо, и сердце его замерло. «Знакомая, конечно, знакомая… притом очень близко»…
«Моке! Езжай в свой дальний путь, но возвращайся здоровым и живым. Буду думать только о тебе. Без тебя моя жизнь не стоит копейки. Буду согласна, если даже захочешь взять меня в младшие жены. Стану ждать. И скоро у меня будет ребенок!»
Так прощалась с ним эта женщина, когда он уезжал на фронт.
Видимо, она его не узнавала.
«Здравствуй, дорогая моя! Как жива, здорова, — хотелось ему сказать. — Не забыла ли ты меня, не забыла ли своих обещаний?»
Но заговорить он не решался. Все могло за эти годы измениться. Может быть, теперь она и думает по-другому. В том, что перед ним именно Калыйкан, Момун не сомневался. Эта встреча была ему очень кстати, ни о чем подобном он даже мечтать не мог!
Он решил проявить выдержку. Стараясь не глядеть в лицо женщине, он как можно безразличнее расспрашивал о том, о сем.
— Переезжаете куда-нибудь?
— Да.
— А почему так рано из дому выехали в такой мороз?
— Это я нарочно пораньше, пока все еще спят, чтобы никто меня не видел. В это село приехала еще девушкой, а теперь вот уезжать приходится.
— А почему собственно… — начал Момун, но женщина не дала ему договорить, хихикнула и продолжала:
— Дела у меня идут неплохо, но вот уехать пришлось. У меня двое детей… никого больше нет. Вот уже пять лет, как муж для меня заживо погиб…
— Заживо?
— Прогнала его из дому… Трудно женщине жить с нелюбимым. Чем числиться замужней, да так мучиться, лучше быть одинокой! — Женщина игриво захохотала.
— Ох, простыл я что-то, — сказал Момун.
— Если ступишь с путником сорок шагов, то станет он тебе другом до гроба, — весело проговорила Калыйкан, вытащила откуда-то из груды вещей бутылку водки. — Хотя мы и не познакомились как следует… давайте выпьем… Правда, очень холодно, надо погреться…
Момун, чрезвычайно довольный и обрадованный, быстро сказал:
— О-о! Я готов чокнуться с такой женщиной, как вы, не только стаканами, но и сердцем… — Он захихикал. — Эх, хлебца бы еще…
Калыйкан нащупала один из узлов и из скатерти достала кусок хлеба.
— Вот ешьте сколько душе угодно…
Момун отпил из стакана и сжевал огромную краюху.
— Если пять лет вы одиноки, — осторожно спросил он, — почему вы не подыскали себе другого мужа?
Женщина тоже выпила водки, закусила хлебом.
— И об этом я думала… Но где найдешь человека, который по душе?
— Людей так много, неужели нет среди них подходящего человека?
— Может, и есть, но все равно не будет он похож на любимого.
— A-а, значит, у вас был любимый джигит?
— Да. Он на фронте пропал без вести. Он отец старшего моего сына Белека… Если бы любимый мой вернулся с фронта, я бы так не опустилась, — сказав это, Калыйкан заплакала.
— А куда теперь держите путь?
— К родным, — ответила Калыйкан. — А кто вы сами? Что-то… Вы очень похожи на человека, которого… я любила.
Они отстали, телега, которую вел Белек, скрылась за поворотом.
— Калыйкан, неужели не узнаешь меня?
— Ой!..
— Я же Момун!..
— Дорогой мой! — вскрикнула Калыйкан и бросилась на шею Момуна.
Любовь Калыйкан, подогретая водкой, вспыхнула с небывалой силой. Она плакала, целовала Момуна…
«Это все дал мне сам аллах. Сестра вернулась с пропавшим мужем, в доме будет сытость и покой», — радовался брат Калыйкан, он выделил сестре с мужем две комнаты в своем доме.
В воскресенье Калыйкан купила жеребенка, зарезала его и пригласила в гости всех новых соседей, чтобы они познакомились с ее мужем.
Когда Момун и Калыйкан еще по дороге уговаривались о дальнейшем, он ей сказал:
— Во время войны я дезертировал и был осужден. Не досидел до конца. Поэтому забудь мое имя Момун. Меня теперь зовут Мамыр, а мой отец не Таштанды, а Табылды. Поступим в колхоз и заживем на славу!
Так Момуна в колхозе и называли Мамыр.
Обоих приняли в колхоз, и они очень усердно работали: возили сено, перебирали зерно, заготавливали дрова в горах. Люди стали поговаривать: «Калыйкан с мужем, оказывается, работяги».
Пришло время, когда Момун сказал жене:
— Какиш! Мы с тобою, наконец, вместе после долгих лет страданий. Теперь наша задача — жить, как и все другие. Не надо нам мешать твоему брату, следует нам построить свой дом. А для этого я должен заработать деньги. Поговори с родичами, пусть меня отпустят. Пойду и присмотрюсь, где хорошо платят. А весною снова будем работать вместе с тобой в колхозе.
Калыйкан пришлись по душе рассуждения Момуна.
— Вы сами видите, как работает мой муж, и должны мне помочь, — обратилась Калыйкан к родным.
Сын брата Калыйкан был в колхозе помощником бухгалтера. Через него удалось получить справку о том, что «Мамыр Табылдыев действительно член колхоза».
Момун уговорил Калыйкан поехать в Пржевальск. У него были свои соображения, но он жене их не высказывал.
Теперь, когда он получил, наконец, нужную бумагу, Момун нашел возможным спросить Калыйкан:
— Да, Какиш, когда ты жила в том аиле, ты не знала джигита по имени Чырмаш?
— Конечно, знала. Почему ты о нем спрашиваешь?
— Его жену звали Суксур?
— А-а-а, понимаю, почему спрашиваешь, — вспылила Калыйкан. — Значит, когда учительствовал в том аиле, успел и за ней поухаживать?
— Нет, нет, дорогая! Не думай плохое.
— Почему же она тебя интересует?
— За день до моего отъезда на фронт Чырмаш пригласил меня в гости, и мы поклялись друг другу, что будем вечными друзьями. А я давно о нем не слышу…
— A-а, вот как, — протянула Калыйкан недоверчиво.
— Так, так, дорогая моя! Ведь я должен поинтересоваться, что с моим другом, — это мой долг.
— Да, они были чабанами в колхозе. Но недавно их арестовали.
— За что? — Момун испугался.
— Я не знаю, за что. Говорят, что Эшим заметил, как они продавали колхозных овец… И сообщил председателю.
— Какой Эшим? Не Сартбаев ли?
— Да, Сартбаев, бригадир.
Ну, а что было потом с Чырмашем и его женой?
— Председатель колхоза составил протокол. Их арестовали, когда они пасли овец на сыртах.
Итак, Суксур, сестра его, арестована. Момуна охватило волнение, он не ожидал такого несчастья.
— Вот такие дела у твоего друга, — после некоторого молчания сказала Калыйкан. — Но стоит ли из-за этого так беспокоиться?
— A-а, Калыйкан, здравствуйте, как живете? — вдруг услышала она знакомый голос. — Как растут дети? Правда ли то, что говорят?
Супруги увидели Эшима, о котором только что беседовали. Бригадир взял Калыйкан за руку.
— Что говорят? — спросила Калыйкан, кокетливо улыбнувшись.
— Говорят, замуж вышла. Если правда, то я хочу поздравить.
— Вот мой муж — Мамыр Табылдыев! Познакомься! — так же кокетливо проговорила Калыйкан.
— Будем знакомы! — Эшим назвал свою фамилию, пожимая руку Момуна. — A-а, да вы, кажется, совсем не Мамыр Табылдыев. Очень уж вы похожи на учителя Момуна Таштандиева…
— В жизни встречаются люди, похожие друг на друга. — Момун вырвал руку из руки Эшима и коротко сказал Калыйкан: — Пошли!
Эшима удивило высокомерие Момуна. В том, что это именно Момун, бригадир не сомневался. Эшим прошел несколько шагов за супругами, ускорявшими шаг.
Чтобы проверить свою догадку, Эшим стащил с головы Момуна тебетей.
— A-а, теперь вы стали настоящим Момуном Таштандиевым! У вас на затылке виден след от чирьев, которые у вас были, когда вы работали в аиле учителем. Мизинец левой руки, я видел, не разгибается… Это подтверждает, что вы — Момун Таштандиев. Ну, рассказывайте! Откуда и как? Мы считали вас погибшим, а вы откуда-то появились, да еще под чужим именем… Не поклонившись тем местам, где ели хлеб-соль, не встретившись с женой и детьми, почему-то оказались мужем Калыйкан. По какому поводу так делается? Или вы забыли дорогу в наш аил? И почему все-таки переродились в Мамыра Табылдыева?
Под градом этих вопросов Момун растерялся. Его охватил страх, он пожелтел, как солома.
Калыйкан тоже была смущена.
— Пойдем в ресторан и там поговорим, — предложила она.
Эшим, сообразив, что задал слишком много неуместных вопросов и вообще вел себя опрометчиво, поспешно отказался:
— Спасибо, спасибо! У меня есть дела.
Наскоро простившись с ними, он пошел в сторону, надеясь найти милиционера, чтобы тот проверил документы у Момуна. Милиционера поблизости не оказалось. Эшим, оглянувшись на Калыйкан и ее подозрительного супруга, поспешно зашагал дальше.
Калыйкан, не понимая, почему Момун так испуган, настаивала:
— Зайдем в ресторан и выпьем пива!
— Ладно! — вдруг согласился он. — Ты займи место и закажи пива. А я куплю на базаре яблок и сразу вернусь…
Момун, внимательно оглядываясь, побежал в сторону автобусной остановки.
Он исподтишка осматривал людей, толпившихся у кассы, опасаясь встречи еще с кем-нибудь из знакомых. Момун и не собирался покупать яблок, его мысли были заняты другим.
Калыйкан довольно долго ждала мужа в ресторане.
Стоя у кассы в помещении автостанции, Момун увидел в окно, что Эшим в сопровождении двух одетых в гражданское людей ненадолго забежал в ресторан. Оттуда Эшим вышел только с одним человеком. Момун увидел, что направляются они к автостанции.
Момун сразу почуял опасность, и сердце его тревожно забилось. Он сообразил, что это его ищут и что один гражданский остался в ресторане следить за Калыйкан.
«Эх, безмозглая женщина! С какой стати она назвала мое имя и фамилию… Тьфу… все полетело». Пока он размышлял, Эшим был уже совсем близко. Момун быстро вышел в другую дверь, а Эшим с напарником направились к базару.
Момун твердо убедился, что эти двое, видимо, со слов Калыйкан ищут его там, где торговали яблоками. Пока преследователи были на базаре, Момуну удалось сесть в такси. Он помчался по дороге, все время осторожно оглядываясь.
Шофер такси был из тех, кто готов поехать хоть на край света, если ему пообещают оплатить дорогу туда и обратно.
— Я тебя не обижу, дорогой мой, — говорил Момун водителю. — Есть спешные дела, а времени мало, поднажми немного!
Эшим растерялся, не найдя Момуна.
— Судя по тому, что вы говорите, это человек подозрительный. По неосторожности вы его спугнули. Если бы все было просто, он купил бы яблок и вернулся к жене или же ходил бы где-нибудь здесь поблизости, и мы бы его увидели, — говорил Эшиму его попутчик — сотрудник уголовного розыска.
— Перед войной Момун не выходил из дому Калыйкан, — растерянно сказал Эшим. — Жена Момуна получила извещение о его смерти. Потом пришло сообщение, что он пропал без вести. Откуда же он теперь появился? И почему назвался Мамыром?
— Вы не ошибаетесь, что это Момун Таштандиев? Ведь бывает обманчивое сходство…
— Нет, я не ошибаюсь…
— Вернитесь в ресторан, подсядьте к женщине, — посоветовал Эшиму сотрудник уголовного розыска. — А я пока все организую.
Калыйкан и Эшим просидели за столиком долго.
— Еще хотите? — спросил Эшим, когда пиво было выпито.
— Можно было бы выпить, но деньги остались у Мамыра, — объявила женщина.
— У меня есть деньги, Калыйкан. Закажем еще…
Калыйкан, забыв о времени, звонко и громко смеялась, и все в ресторане оглядывались на нее.
— Видно, Мамыру стало жаль денег и он убежал домой? — спросил Эшим полушутя.
— Нет, нет, на свете нет такого доброго человека, как он, — захмелевшая Калыйкан перешла на откровенность, — он справку получил, что в колхозе работает, и теперь отправится деньги зарабатывать…
— А куда же он собрался?
— Хочет на шахте работать.
— На шахте? — удивленно спросил Эшим. — Тогда Мамыр молодец. А как же справку удалось получить? Ведь он работает так недавно…
— Эта справка стоила моих слез, — улыбаясь, Калыйкан пожала Эшиму руку, — родичи помогли…
— Очень хорошо. А когда вы поженились с Мамыром?
— Какого числа?.. Не помню… Да на следующий день, когда Темирболота засыпало… Я вдруг неожиданно встретила Мамыра на краю села!..
— Видно, сам аллах пожелал вас соединить с возлюбленным.
— Правильно говоришь, дорогой мой Эшим! — Калыйкан совсем воодушевилась.
— Хорошо сделали. Я знал его еще в те годы, когда он здесь учительствовал. Хороший джигит! Но не пойму, почему он изменил имя и фамилию.
Калыйкан, совсем охмелевшая, высказала те причины, которыми Момун объяснял эту перемену.
Человек в штатском, сидевший в стороне, подал знак Эшиму, что теперь можно уходить.
Тот расплатился с официанткой, взял под руку Калыйкан и вышел на улицу. Стало темнеть.
— О-о!.. Уже давно кончилась работа во всех учреждениях, Калыйкан!
— А что же с моим Мамыром?
— Может, он домой поехал?
— А меня в ресторане бросил?
— Может, какие-нибудь срочные дела заставили…
На станции они узнали, что недавно ушел последний автобус, и поэтому им пришлось искать такси.
В это время возле Эшима появились двое в гражданском. Один из них сделал знак, чтобы Эшим их не узнавал. Бригадир стал оглядывать их, как незнакомых.
— Моя очередь! — запищала Калыйкан, подбегая к подошедшему автомобилю.
Водитель вышел из машины, громко хлопнул дверцей и сердито отрезал:
— Никуда не поеду!
— Братишка, не сердись, — сказал Эшим. — Поедем!
— Нет, братец, ничего не выйдет…
— Заплатим туда и обратно.
— А куда ехать-то?
— Дальше Ак-Суу…
— Нет, братец, туда не поеду ни за что.
— Почему бы тебе не поехать?
— Мне кажется, это я вас видел… Да, да, конечно, это вы были! Вы ходили с другим человеком здесь поблизости… В это время подбегает ко мне один щелкопер и говорит: «Есть очень спешные дела, подвези». Начал упрашивать, согласился заплатить туда и обратно. Я его довез до Сары-Камыш. Он сказал: «Сейчас вернусь!» — и зашел в какой-то двор. Жду-жду, а его все нет. Зашел я следом, а там сидит старушка. Спрашиваю ее об этом жулике, а она отвечает, что таких людей у них нет, даже побожилась. Осмотрел я дом, сарай, а этого человека действительно нет. Вот видите, я уже раз прогорел! Собака! — Водитель со злостью бросил ключи от машины оземь.
— Что за собака?! — подойдя, сочувственно спросил один из сотрудников уголовного розыска.
— Если бы знал, что собака, то не прогорел бы. Чисто побритый, с черными усиками… На голове новая лисья ушанка, в новом пальто, на ногах тоже новые кирзовые сапоги.
Не давая шоферу договорить, Калыйкан вскрикнула:
— О, так это мой Мамыр!
— Это ваш муж? Тогда платите за него шесть рублей, — шофер приблизился к Калыйкан.
— Ой, это я просто так!.. Мне по описанию он показался похожим. Довези меня, и, если в самом деле это был он, тогда заплачу и за него, — пообещала еще не вполне протрезвившаяся Калыйкан.
— У вас вид не внушает доверия, — определил шофер. — Нет, ни за что не поеду, — он зашагал в сторону диспетчерской.
Один из сотрудников уголовного розыска, подойдя к шоферу, о чем-то с ним пошептался.
— Не обижайтесь, тетушка, — сказал сотрудник. — Шофер согласился довезти нас. Вас двое, а нас трое. Всю сумму разделим поровну.
— Пять человек не посажу! — возразил шофер. — Если встретит автоинспектор, ничего хорошего мне не ждать!
— Насчет этого не беспокойтесь. У нас третий будет платить деньги, но за человека его можете не считать, — ввязался в разговор молчавший до сих пор молодой человек с огромной овчаркой на поводке.
Эшим тем временем подвел Калыйкан к машине, распахнул дверцу.
— А я хочу сесть рядом с шофером! — капризно и кокетливо сказала Калыйкан.
В это время сотрудник уголовного розыска раскрыл переднюю дверцу, и молодой человек с овчаркой уселся впереди.
— Ой, чудеса!.. Значит, пятый — собака? Что это за собака, если ездит на такси и платит деньги? — спросила Калыйкан.
— Дуракам закон не писан. Братишка моей жены сгоряча купил собаку за пятьдесят рублей, — сказал человек, усаживаясь справа от Калыйкан.
— Видно, он думал, что она станет ловить лисиц. Лишь бы охотники ее не застрелили, приняв за волка, — Калыйкан хихикнула и положила голову на плечо Эшима.
Вскоре она заснула крепким сном.
Когда они подъехали к селу Сары-Камыш, человек, сидевший рядом с Калыйкан, сказал шоферу:
— Довези нас до того двора, где потерял своего пассажира, — он подал водителю десять рублей, — сдачу получу в Пржевальске…
— Калыйкан, проснись, ты приехала домой, — разбудил Эшим женщину.
Двое штатских с собакой исчезли в воротах.
Калыйкан, протирая глаза, возразила:
— Ой, мы не здесь живем! Нам надо немного дальше.
Калыйкан вошла в свой теплый дом, на ходу сбросила пальто и платок, небрежно повесила их на спинку кровати и спросила:
— Замерз, Эшике? Раздевайся. Мы с Мамыром пока живем у брата. Весною построим новый, свой собственный дом. Приеду к тебе за лесом на машине из колхоза! — Калыйкан, хихикая, повесила пальто и ушанку Эшима на гвоздь.
В комнату вошла удивленная хозяйка дома.
— Приехал Мамыр? — осведомилась Калыйкан.
— Нет, не приезжал.
— Приедет, куда денется? — заметила Калыйкан. — Кажется, у вас есть мясо? Приготовьте что-нибудь вкусное. — А тем временем хвасталась Эшиму: — Как ни говори, Эшике, жить за мужем, оказывается, хорошо! Как вышла за Мамыра, совсем все стало по-другому. И в доме новые вещи завелись, — она стала показывать покупки.
— Разумеется, муж и жена — это целое состояние. Счастливая ты, — поддакивал ей Эшим.
Калыйкан была переполнена счастьем. Подобно ночной бабочке, увивающейся вокруг фонаря, она стала вертеться вокруг Эшима. Расстелила скатерть, разложила лепешки, достала сахар и принялась наливать чай из самовара, вскипяченного женой брата.
— Скажи правду, Калыйкан, ты, наверное, и раньше была не прочь выйти замуж за Момуна? — спросил Эшим.
— О-ох! Эшике, оказывается, ты еще и тогда кое-что примечал? — Калыйкан снова захихикала.
Жаркое было давно готово, но не подавали — ждали, когда вернется домой Момун-Мамыр.
Но Момун домой не вернулся.
