10
— Айымбийке, овец из десятого отделения загони к тем, которые уже окотились. Помещение надо вычистить, продезинфицировать, подстелить свежей соломы. И туда загнать вот этих овец с ягнятами. Почистить и здесь. Надо убрать все отделения и провести санитарную обработку. А после везде должна быть постелена свежая солома! Эркинтай!
— Что?
— Слыхала мои слова? Пусть этот твой джигит проведет дезинфекцию во всех отделениях. Проверьте каждую овцу и каждого ягненка, чтобы не пропустить какого-нибудь заболевания. Салкын, смотри хорошенько, чтобы все эти двойни были вдоволь накормлены. Гульджан, что ты там возишься?
— Да, все с этими тройняшками.
— А что, они еще голодны?
— Не совсем сыты.
— Тогда покорми их из соски, а маткам подложи корма. Это самое важное.
Айкан деятельно распоряжалась. Убедившись, что все помощницы хорошо ее поняли, она, отделив от отары еще не разродившихся овец, погнала их за сарай. Там по кормушкам им было разложено сено…
Овцы принялись за еду, а Айкан подняла глаза, чтобы полюбоваться на горы и немного передохнуть, и — не могла отвести взгляда…
Удивительно хороша зима в этих краях! На горе прямо за сараем начинался густой темно-зеленый лес. Ели, покачивая легкими верхними ветвями, стройными стволами устремлялись ввысь, но нижние пышные ветви, склоняясь под тяжестью снега, как бы удерживали их на земле… Деревья стояли гордо. Им нипочем трескучий мороз! Они сгрудились почти сплошной зеленой стеной и как бы помогали Айкан сторожить день и ночь отару.
В сторону от могучих зеленых елей убегал, тряся обнаженными сучьями, небольшой прозрачный лесок… Рябина, ива, осина, тоненькие молодые березки… Они шумели на холодном ветру, как бы сердясь на мороз и ропща на судьбу, что лишила их такого теплого одеяния, как у елей и можжевельника. А там — выше скал и лесов — высились белоснежные горы. Они в ярких лучах зимнего солнца казались увенчанными царскими коронами.
И тут Айкан пришли на ум слова Темирболота, сказанные им после возвращения с сенокоса: «Мать, скоро закончат строить наш сарай. Чудесное место! Там красиво во все времена года!..»
«Говорил ты правильно, дорогой мой Темиш! Глядеть бы нам вместе на эту красоту! Но пришлось любоваться мне одной!»
Все вокруг затуманилось, стало серым и безрадостным. Айкан на миг перестала слышать, а вокруг блеяли овцы, ища своих ягнят, голосили ягнята. Звонко смеялась Эркингюл, перекликались девушки.
— Дорогая Эркинтай, хватит. А то бедного ветеринара совсем загоняешь, — пыталась Айымбийке заступаться за Кенжебека.
Эркингюл не обратила внимания на ее слова. Она приклеила себе усы и бороду из овечьей шерсти, накинула на плечи тулуп Айымбийке и ручкой вил легонько ткнула в грудь Кенжебека, спавшего на сене.
Ветеринар вскочил и, протирая глаза, удивленно сказал:
— Ассалом алейкум, дедушка!
Девушки дружно захохотали.
Эркингюл не удержалась и фыркнула тоже. Потом, изменив голос, спросила:
— Где твой стыд? Где твоя совесть?
— Простите! От усталости… только что вздремнул. — Кенжебек, не понимая, кто перед ним, растерянно озирался.
Девушки и молодухи еще громче захохотали.
Кенжебек, сообразив наконец, что смеются над ним, проговорил:
— Вы… — Потом стал внимательно вглядываться в незнакомого старика.
— Если только аллах пожелает, то мы будем вам не дедушкой, а невестой! — Эркингюл направила конец вил Кенжебеку в живот.
— Ой, ой! Так нельзя шутить! — Кенжебек отскочил. — С железом шутки плохи.
— Эх ты, бесстыжий феодал! Шуток девушек не боишься, а железа пугаешься, посмотри на него!
Эркингюл снова схватила было вилы, но Айымбийке удержала ее за руку:
— Кончайте свои шутки и приступайте к дезинфекции.
— Тетя, я начну дезинфекцию с этого феодала. Он мне написал письмо и все просил выйти за него замуж. Теперь он стал просить Салкын… В прошлое воскресенье я встретила его односельчанина. Оказывается, этот Кенжебек был женат, но через три месяца прогнал жену, нашел другую… У нее есть ребенок. Он, видно, и жениться-то снова хочет, чтобы ему ребенка воспитывали… Ладно… Не играть же тебе две свадьбы подряд! Устрой одну — и для Салкын и для меня. Говори, в какой день устроишь свадьбу? — Эркингюл снова грозно направила вилы на ветеринара.
Кенжебек выбежал из сарая.
— Эркинтай, Не надо так издеваться над джигитом, — сказал кто-то.
— Пожалуйста, не волнуйтесь! Может быть, это покажется вам смелым утверждением, но я берусь разыскать сколько угодно таких джигитов… на свалке! — Эркингюл, совсем разгорячившись, натягивала халат. — Не каждый, кто носит на голове тебетей, может назваться джигитом! Кенжебек не джигит, он сорняк среди джигитов! С такими сорняками и расправляться надо так, как они того заслуживают…
— Эх, дорогая моя Эркинтай… Интересно мне, какого-то ты джигита встретишь на своем пути?! — сказала Айымбийке.
Остальные, переглядываясь, засмеялись.
— Понимаю, тетя Айымбийке, на что вы намекаете, — рассерженно продолжала Эркингюл. — Наверняка думаете, что беднягой окажется джигит, кто на мне женится! И что, мол, будет, когда я стану чьей-нибудь женой, если я девушкой веду себя так…
А вот и ошибаетесь, дорогая! Будут счастливы те джигиты, что на нас с Салкын женятся! Я пойду замуж только за такого, кто достоин стать человеком будущего. Вот как! Такой джигит должен любить свой народ и хорошо работать! Если, он уважает людей, любит свой труд, то он и жену любить будет горячо! Такой джигит будет носить меня на руках, как охотник носит любимого сокола, а я за мужем буду ухаживать, как за самым лучшим, самым отважным беркутом… Только одно не знаю, — добавила она со смехом, — куда затерялся этот джигит и где сейчас бродит? — Она притворно вздохнула.
Остальные посмеялись и с новыми силами принялись за работу. Женщины, как в больнице одетые в белые халаты, суетились вокруг овец. Одни выносили затоптанную солому, другие таскали свежую для подстилки. Одни были заняты со взрослыми овцами, другие ухаживали за теми, у которых только что появились ягнята.
Овец переводили из одного отделения в другое.
Только что окотившихся поместили вместе с теми, которые принесли ягнят раньше.
Матки выстроились вдоль решетчатой кормушки, вокруг них бисером рассыпались ягнята. Одни блеяли и разыскивали матерей, другие, пытаясь затеять игру, неуклюже подпрыгивали, а многие, досыта насосавшись молока, дремали, лениво шевеля веками и поблескивая ничего не выражающими глазками.
— Салкынтай, — сказала Айкан, держа под мышками двух ягнят, — возьми, дорогая моя, этих ягняток. Отнеси сразу в отделение для двойняшек, повесь номера. Я была на другом краю отары и не заметила, как овца принесла этих двух маленьких. Один ягненок немного примерз, положи его поближе к печке, согреется, — она отдала ягнят Салкын и снова пошла к отаре.
Большая белая овца, которая все вертелась вокруг Айкан, облизывая ножки своих ягнят, побежала было вслед за нею.
Айкан, улыбнувшись, вернулась. Салкын, догадавшись, в чем дело, положила ягнят на землю. Овца их узнала и принялась облизывать. Айкан теперь смогла уйти…
Салкын взяла двойняшек на руки и понесла к сараю. Белая овца бросилась теперь за нею.
— Мать, там за сараем бродит ваш зятек! — крикнула Эркингюл. — Позовите его сюда!
Айкан увидела Кенжебека, который, надев шубу, собирался идти в село.
— Что это ты так рано? — спросила его Айкан, идя следом.
Кенжебек надеялся ускользнуть незамеченным. Айкан его застала врасплох. Он растерялся.
— Ничего мне не сказал! — говорила она возмущенно. — Похож на женщину, убегающую от свекрови. В чем дело?
Кенжебек постоял, подыскивая подходящий ответ, и, не найдя, почесывал затылок.
— Ваша дочь, оказывается, дура… — проговорил он.
— Что еще такое? — строго спросила Айкан.
— Ничего. Она не очень-то умна.
— Объясни.
— Вот… оказалась дурой. Не могу работать, когда рядом такие глупые девушки.
— Может быть, и в самом деле моя дочь неумна… А сам ты не сделал никакой глупости?
— Чего я мог сделать дурного? Правда, как заведено у джигитов, писал ей письма…
— Писал «хочу жениться»?
— Сейчас не вижу необходимости этого уточнять.
— Разве?.. Если ты, забыв про жену с ребенком, пишешь письма девушкам, то уж умным тебя не назовешь, джигит. Шагай дальше, не задерживайся! — Айкан повернулась к нему спиной.
Ветеринар надеялся найти у Айкан сочувствие и поэтому пожаловался ей на Эркингюл. Но, получив неожиданный отпор, Кенжебек похолодел от ее горьких слов. Ноги его будто приклеились к снегу, он оторопело смотрел вслед Айкан.
Из дверей сарая выскочила Эркингюл.
— Если солдат бежит с поста, какое его ждет наказание? — бойко выпалила она.
— Пусть применят любое наказание…
— Подумайте, Кенжебек! — продолжала Эркингюл свое наступление. — Вас ведь долго учили, вы должны приносить пользу, держать незапятнанной свою комсомольскую честь. Сейчас же снимайте шубу и вернитесь на работу! — Эркингюл, даже не взглянув на Кенжебека, убежала обратно в сарай.
— Тетя Айкан, у овцы роды неправильно начались! — крикнула Гульджан.
Айкан приняла ягненка, который вышел задними ножками. Ягненок задыхался.
Айкан не растерялась.
— Беги, Гульджан. Принеси по ягненку от четыреста пятой и четыреста десятой, у которых тройни.
Гульджан выскочила из отделения.
Окотившаяся овца бросилась к своему хилому ягненку.
— Айымбийке, уведи эту овцу подальше, — распорядилась Айкан, и женщины вместе стали отгонять овцу, не давая ей лизать своего ягненка.
Овца беспокойно блеяла и яростно рвалась из рук.
— Салкын, дай мне бинт с окна…
Когда Гульджан принесла ягнят, Айкан связала им ножки бинтом, положила рядом с уже дохлым ягненком.
Что делала Айкан дальше, ни Салкын, ни Айымбийке не видели, занятые усмирением бьющейся в их руках овцы.
— А теперь отпустите! — приказала Айкан.
Овца стала, задыхаясь, жадно лизать двух подложенных ей ягнят.
— Во-от как, тетушка Айкан!..
— Неужели вправду овца, принесшая дохлого ягненка, поверит, что она родила двойню?
— Как это у вас получилось? — наперебой спрашивали Айымбийке и Гульджан.
— Овца очень умное животное, — ответила Айкан, — многое понимает и поэтому требует особого подхода. Запах своего ягненка овца различает безошибочно, и поэтому ее прежде всего надо «сбить с толку». Овца, которая приносит мертвого ягненка, ни в коем случае не должна его лизать. Иначе она не примет чужого. Если не дать овце лизнуть своего, а сразу подложить чужих, то овца их примет за своих…
— И откуда вы все это знаете? — удивилась Салкын.
— Еще девочкой узнала от отца… И вот, слушайте внимательно: овцу можно приучить к чужому ягненку, если даже у нее родился живой. Иногда ведь у овцы, разродившейся двойней или тройней, мало молока для своих ягнят. И тогда одного из родившихся надо передать другой овце…
— А почему вы завязываете ножки ягнятам?
— Они оба со вчерашнего дня уже начали ходить, — терпеливо объясняла Айкан. — И, кроме того, знают запах своей настоящей матери. Если не связать их, они бросятся искать свою подлинную мамашу. Станут убегать от названой, а она тоже еще не успеет к ним привыкнуть… и в конце концов может их бросить…
Айкан освободила задние ножки ягнят. Те забавно привстали, но двинуться с места не могли. Овца ласково заблеяла.
— Вот видите, она стала признавать ягнят своими, — с улыбкой сказала Айкан, — очень важно, чтобы она к ним привыкла. У кого из вас чистые руки? — спросила она девушек. — Надо взять немного соли и потереть мордочки маленьким…
— Это еще зачем? — удивилась Айымбийке.
— Соль станет щипать им мордочки, они не смогут отличить запах этой овцы от запаха своей матери и спокойно будут сосать эту овцу. А уж если ягненок начал сосать, то считай, что дело сделано! После этого овца становится его подлинной матерью.
— «Если хозяин искусник, то у него и корова станет иноходцем», — сказала Айымбийке, потерла мордочки ягнят солью, развязала им и передние ножки. Ягнята бросились к овце и с жадностью принялись за еду.
Овца, явно довольная, присмирела, расположилась поудобнее и, время от времени нежно, по-матерински обнюхивая ягнят, блаженно жевала свою жвачку.
Девушки, пораженные искусством Айкан, все запоминали и решили попозже рассказать подругам.
Овец покормили, переменили им подстилку.
— А ну, — предложила Айкан, — кто из вас быстрее чай приготовит? Хорошо, когда человека, умеющего ухаживать за овцами, как следует накормят!
— Мать, если работа твоя пока кончена, — сказала неожиданно появившаяся Эркингюл, — то идемте чай пить домой!
— Ой, дочка, неужели чайник у тебя уже вскипел?
— Готов, готов! Большой самовар разбушевался пуще Кенжебека! — Эркингюл рассмеялась, очень довольная своими словами, и убежала в дом.
Айкан с остальными женщинами вышла из сарая. Осталась дежурить Гульджан.
Неожиданно нагрянули гости: на «газике» приехали Кенешбек, Сергей, Эшим.
— О тетушка Айкан, как живы-здоровы? Как идет расплод овец? — весело спросил председатель колхоза. Пожав руку Айкан, он так же приветливо поздоровался с остальными.
— Айкан, как здравствуешь? Как идут дела? — вторил Кенешбеку Сергей.
Только приехавшие собрались идти в сарай, как из дому выбежала Эркингюл.
— Дядя председатель, во-первых, овцы сейчас кормятся, им нельзя мешать, а во-вторых, вы без халата. Пока попейте с нами чаю, а потом мы вас проводим в сарай. Прошу всех пожаловать к нам!
Кенешбек, не возражая, направился к дому Айкан.
— О дорогая моя, у нас нет заразных болезней, — улыбнулся Эшим. — Зачем нам всем халаты?
Айымбийке в шутку стукнула Эшима по спине и, взяв под руку, повела к дому.
— Это мы еще проверим после, — сказала она. — Такие бригадиры, как ты, иногда сами бывают чумою…
Сергей взял под руку Айкан.
— Приехал, чтобы с тобою повидаться. Как настроение? Ты не ответила: как идет расплод?
— Все у меня в порядке.
— Это очень хорошо. Значит, вы не будете краснеть перед колхозниками…
— Только одно мучает, что ребят нет с нами, Сергей, а все остальное отлично… Могу сказать только тебе, Сергей, как другу, больше никому. Двадцать три овцы принесли тройни и сто тридцать девять разрешились двойнями.
— А председатель нам по дороге говорил, что семь троен и шестьдесят двоен.
— Председатель не знает! Когда появится на свет последний ягненок, тогда я ему скажу всю правду…
— А-а-а, понял, Айкан, понял… — засмеялся Сергей.
— Не хочется мне до конца расплода давать полный отчет, — смущенно улыбаясь, добавила Айкан.
— Понятно, понятно… Хотя и нет у тебя ничего общего с аллахом, а дедовскими суевериями руководствуешься! Покойный твой отец тоже был такой. Если даже ему грозили, что снимут у него с плеч голову, все равно он число приплода всегда уменьшал. И как только кончался окот, сразу у него появлялись десятки двоен и троен. И ты… — Сергей, не договорив, громко засмеялся.
По еле заметному знаку Айкан Эркингюл поставила на скатерть три тарелки с маслом. Девушки умылись и сели за чай.
— Приезд председателя дело обычное… А ты зачем явился, как перепуганный петушок? — Айымбийке обратилась к Эшиму.
Все, посмеиваясь, притихли, ожидая, что ответит бригадир.
— Говорят, однажды женщина, — начал Эшим, — похожая на тебя, когда резали барашка, взялась за край шкуры, делая вид, что тоже трудится… Так же и я… другие работают, а я… хотел посмотреть, сколько осталось у вас сена, если надо — подвезти на тракторе скирды две. Но, смотрю, сена у вас достаточно…
— Ах, вот как! Пусть твоя тетушка погибнет из-за такого заботливого бригадира! А пока подвези все это на тракторе к себе и набивай себе желудок! — сказала Айымбийке, составляя перед Эшимом угощенье.
Председатель поперхнулся от смеха и вскочил с места.
— А ну вас, тетушка Айымбийке!.. — сказал он весело. — Вы с Эшимом даже не дадите чаю напиться спокойно. Товарищ Медерова, — обратился он к Эркингюл, — дайте мне, пожалуйста, халат, я сменю Гульджан, чтобы она тоже выпила чаю.
— О-о, товарищ председатель, говорила же вам, чтобы сшили себе халат специально для расплодной кампании. У нас нет чистого халата, — ответила Эркингюл.
— Дочка, принеси халат своего брата! — сказала Айкан, кивком показывая в сторону спальни.
Смех и шутки сразу смолкли. Все в недоумении ждали, что будет дальше.
Эркингюл вынесла чистый халат, подала его Кенешбеку, тот заметил, что у девушки глаза полны слез, но промолчал. Эркингюл накинула на него халат и сказала:
— Он предназначался для Темирболота. — Чтобы не расплакаться при всех, она убежала в спальню.
При словах Эркингюл о том, что халат предназначался для Темирболота, Кенешбек почувствовал, будто кто-то безжалостной рукой вонзил в него нож. Он растерялся и стоял неподвижно. А когда всем сидевшим стали видны на нагрудном кармашке буквы, вышитые шелковыми нитками, — «Темирболот Медеров», настроение совсем омрачилось. Даже Сергей готов был заплакать.
Секунды, минуты бежали в молчании. Кенешбек принялся стягивать с себя халат.
— Не надо, — стараясь не обнаружить своей скорби, сказала Айкан. — Если Темирболот вернется, Эркингюл сошьет ему другой…
На глазах Айкан не было слез, но выговаривала слова она с трудом. Голос ее дрогнул, и многие из сидевших вокруг не могли сдержать рыданий.
Вдруг снаружи донесся шум машины, резко затормозившей у дверей дома.
— Посмотрите, кто там, — сказала Айкан.
Айымбийке не успела встать, как дверь распахнулась, с ушанкою в руках, потный и взволнованный, ввалился Чернов.
— Товарищи! Суюнчю! — крикнул он на всю комнату.
В волнении все вскочили с места. По киргизскому обычаю, когда приносят приятную новость и просят суюнчю, надо отвечать: «Пусть будет так. Чтобы и тебе радоваться! Говори, какую радостную новость ты привез?» Но никто не мог вымолвить ни слова, все глядели на капитана испуганными, заплаканными глазами.
— Что это за слезы? — удивился Чернов. — Я хочу вас обрадовать, а вы поминки затеяли! Радуйтесь! Темирболот, Лиза и Джаркын живы!
— Лжет! — не помня себя, вскрикнула Айкан и, схватив Чернова за ворот, принялась нервно трясти.
— Нет, тетушка Айкан! На этот раз говорю правду. Слышите, машина подходит? Это Лиза и Темирболот. Джаркын больна, ее отправили в больницу…
Гости, толкаясь, бросились к двери.
Сергей тоже шагнул было вслед за всеми, но внезапно застыл на месте, потеряв силы.
— Правда? — тихо спросила Айкан.
— Правда, правда! — подтвердил Чернов. — Вы счастливая, Айкан!
Вдруг со двора донеслись крики:
— Лиза! Темиш! Вы здоровы?
— Неужели правда? — все так же тихо повторила Айкан. От сильного волнения пальцы ее никак не могли отцепиться от ворота Чернова.
Он осторожно освободился и успел подхватить на руки смертельно побледневшую мать Темирболота.
В дом вбежала Лиза. Платок с ее головы упал, волосы растрепались.
— Мать! — крикнула она, обнимая Айкан, много раз поцеловала и потом бросилась к отцу.
— Мамочка, вот мой брат Темирболот, — с этими словами заплаканная Эркингюл за руку ввела в комнату молодого джигита.
— Жив, дорогой мой, единственный, жив! — вскрикнула Айкан, обнимая сына.
…Когда все немного успокоились, Темирболот рассказал, что только вчера они вышли из пещеры, а обнаружившие их пограничники отвезли всех троих на заставу — поесть и помыться, а теперь мигом доставили домой.
— О-о, значит, двадцать три дня провели без воздуха и солнца. Вот это да!
Чернов объяснил, что пограничники все время следили за местом обвала. Сам Чернов был в Пржевальске, когда ему сообщили о выходе Лизы, Джаркын и Темирболота на волю. Он выехал им навстречу и встретил на перевале Ак-Кия.
— Дорогие мои! Совсем отощали, — сокрушалась Айымбийке, глядя то на Лизу, то на Темирболота.
— Эх, тетушка Айымбийке, — перебил ее Кенешбек. — А как же может быть иначе? Не разбирая дня и ночи, они без устали пробивали ход в ледяной стене, мерзли и голодали. Ведь под конец ели только по крошечному кусочку лепешки… Как же здесь не отощать?
— Да, товарищ председатель… Небольшой мотыгой пробить многометровую толщу смерзшегося снега — дело нелегкое. Мы вправе гордиться Темирболотом и Лизой! — сказал Чернов.
Беседа затянулась надолго… Но пограничники торопились. Им быстро приготовили жаркое. Они поели, поблагодарили хозяйку и стали одеваться. Вдруг за сараем прозвучал скорбный голос. Кто-то, как это положено по киргизскому обычаю, оплакивал чью-то смерть.
— О-о-о, дорогой мой, родимый, светоч мой, ты угас безвозвратно! — разносились вокруг печальные слова.
— Ой, что это такое? — испуганно спросила Айкан.
— Беги, Этим, узнай! — сказал Кенешбек и сам поспешно вышел из дому.
— Эй, вы! Перестаньте! — крикнул Эшим, торопясь наперерез нескольким людям, которые шли, громко причитая, к дому Айкан.
Услышав голос Эшима, плакальщики замолкли и остановились, с изумлением глядя на бригадира.
Асанкожо, не переставая голосить и лить слезы, упрямо шел к дому.
Кенешбек схватил его за ворот, потряс и сердито спросил:
— Кого это вы оплакиваете?
Асанкожо широко раскрыл заплаканные глаза.
— Сказали, что Темирболот скончался, — скорбно сообщил он.
Асанкожо уже окружили девушки, выбежавшие вслед за Эшимом и Кенешбеком.
— Подавиться тебе камнем! — крикнула одна из них.
— Дядя Асанкожо, вот я, живой! — сказал Темирболот, тоже выходя из дому.
Скоро недоразумение выяснилось.
Асанкожо и другие вновь пришедшие крепко расцеловали Темирболота и Лизу.
Чернова с пограничниками проводили, а потом всех снова пригласила к себе Айкан.
Казалось, веселье воцарилось там надолго. Звучали шутки, смех…
— Вы, наверное, были и у меня дома? — вдруг с беспокойством спросил Сергей и подозрительно посмотрел на Асанкожо.
— С детства с тобой росли вместе, ближе, чем родные, — с достоинством ответил тот. — Могли ли мы пройти мимо твоего жилища?
Сергей вскочил с места.
— Там Лизу оплакивали?
— А как же! Думаешь, к тебе надо было идти, набрав в рот воды? — заметил Асанкожо.
— Тьфу-у… эти чудаки, оказывается, всюду устроили переполох. Наверно, мою Татьяну довели до истерики. Дорогой Кенешбек, если немедленно не доставишь нас с Лизой домой, то дело плохо! — Сергей стал поспешно натягивать шубу.
Лиза тоже вскочила с места.
— Папа, — взволнованно проговорила она. — Если не будете ругать меня сами и если мама на меня не рассердится, разрешите мне остаться в этом доме, куда я вернулась, избежав верной смерти!
— Мать! Отец! Главные силы, которые помогли нам выбраться наружу, были надежда и любовь! — Темирболот встал рядом с Лизой.
Присутствующие глядели то на Сергея и Айкан, то на Лизу и Темирболота.
Айкан и Сергей медленно пошли навстречу друг другу, несколько секунд молчали и потом крепко обнялись.
