ГЛАВА 5
— Рад, искренне рад снова вас видеть, — заулыбался Меркель при виде появившегося в дверях Бранделиуса. — Я всегда считал, что правильный клиент, он как бумеранг — обязательно возвращается.
— Разве ты меня бросал? — удивился Бранделиус.
— Я образно, — уточнил Авдотий. И очень добродушно, совсем по-белорусски, заулыбался. — На самом деле в наши беспокойные дни каждый клиент на вес золота. Кризис, знаете ли, каждая копеечка на учёте, за каждой приходится наклоняться, не жалея ног.
— Шаманство не даёт прежнего дохода?
— Не шаманство, а шаманизм, — поправил посетителя Меркель. — И — да: народ стал прижимист. И это несмотря на то, что я предоставляю исключительно российский продукт, изобретённый и изготовленный у нас, в Сибири, не опирающийся на демонические учения безбожного Запада…
— Кажется, тебя понесло, — строго заметил Антон Арнольдович. — Будь проще.
— Извините: готовлю речь для Всемирной конференции эзотерических наклонностей Восточного полушария, — с гордостью сообщил Меркель. — Через две недели буду выступать на Олимпийском стадионе в Салехарде… Билеты на самолёт, раз уж вам интересно, стоят огромных денег, а организаторы…
— Мне неинтересно, — отрезал Бранделиус.
— Зачем же спросили?
Несколько томительно долгих секунд маги внимательно смотрели друг другу в глаза с таким видом, будто силились понять, кто из них идиот, после чего москвич шёпотом, почти шипя угрожающе, осведомился:
— Ты для чего меня бесишь?
И белорус мгновенно сдулся, даже съёжился, всем своим видом давая понять, что никак не собирался злить столь могущественного колдуна.
— Прошу прощения, Антон Арнольдович, просто вы спросили… А я действительно в Салехард… И насчёт доходов не лгал…
— Ты собрал мой заказ?
— Полностью! — восторженно выдохнул шаман, продемонстрировал гостю иностранный знак «ОК», отлучился в соседнюю комнату, представлявшую собой нечто среднее между встроенным шкафом, подсобным помещением и погребом, вернулся с крепкой картонной коробкой, на боку которой грустила линялая надпись: «Для биологических отходов», и водрузил её на стол. — Прошу!
— Гм… — Запас алхимических зелий ещё не исчерпался, снадобий и их составляющих тоже было в достатке, поэтому в первую партию товара Бранделиус велел вложить только «батарейки» с магической энергией Колодца Дождей — они расходовались со страшной скоростью. Подойдя к столу, москвич раскрыл коробку, извлёк выбранный наугад кувшин и принялся внимательно, даже с излишней дотошностью, исследовать печать Зелёного Дома на залившем горлышко сургуче.
— Красивое колечко, — заметил Меркель, кивая на перстень с крупным синим камнем, который Бранделиус с недавних пор был вынужден носить постоянно. — Раньше не видел.
— Разбирал вещи и нашёл, — коротко ответил москвич.
— Оно вам не идёт.
— Прадедушка завещал не снимать.
Бранделиус надеялся, что после такого достаточно грубого ответа белорус сообразит, что пора заткнуться, но… Но Авдотий был гораздо умнее, чем считал гость, он понял, что москвич не хочет говорить о перстне, и продолжал изображать дурака.
— Продавать не собираетесь?
— А у тебя здесь ломбард?
— В том числе. Времена сейчас тяжёлые — кризис…
— Заткнись.
— То есть не продаёте?
Вместо ответа Антон Арнольдович демонстративно вернулся к коробке, шёпотом произнёс: «Три… пять… пятнадцать… Вроде всё на месте…» — закрыл крышку и выдал шаману заранее заготовленный конверт с наличными.
— С тобой приятно иметь дело.
— С вами тоже, — не стал скрывать повеселевший шаман. — Только вот муха показалась мне абсолютно излишней.
— У тебя диптерофобия?
— Что это вы такое говорите? — растерялся Авдотий. — Не нравятся мне ваши подозрения, Антон Арнольдович, не по-людски это.
— Диптерофобия — это боязнь мух, — высокомерно объяснил москвич.
— С детства.
— Излечить?
— Я к ней привык.
— Как скажешь… — Бранделиус медленно провёл рукой по коробке, однако снимать её со стола пока не стал, вновь посмотрел на шамана: — В последнее время у меня появилось странное чувство, будто сюда кто-то приехал…
Заявление вызвало очевидную реакцию:
— Наша Уфа, Антон Арнольдович, довольно большой город и не такая уж провинция, как вам из Тайного Города кажется. Сюда постоянно кто-то приезжает. — Меркель выдержал короткую паузу, размышляя, и добавил: — И уезжает.
— Не юродствуй, — попросил Бранделиус.
— А вы говорите понятнее.
— Ты тупой?
— Обойдёмся без оскорблений. — Авдотий зевнул. — Если вам нужна помощь, разумеется.
— Услуга, — уточнил москвич.
— Какая?
Больше колебаний не было: Бранделиус заранее решил, что обратится к шаману, и теперь, заведя разговор, изложил ситуацию предельно ясно.
— Я заложил в городе несколько «ленивых глаз», так, на всякий случай…
Эти артефакты — малюсенькие следящие устройства — разбрасывали по территории и оставляли в «спящем» режиме, который сменялся «рабочим» при выполнении заранее введённого условия.
— Мои «глаза» настроены на нелюдей, — добавил Бранделиус. — До сих пор они «спали», не прислали ни одного сигнала, но вчера один из них сработал.
— К нам иногда наезжают шасы… — припомнил Меркель. — Ну, и другие тоже бывают.
— Они приходят к тебе?
— Не все.
— Я хочу знать о каждом новом нелюде, который явится в Уфу, — твёрдо произнёс Антон Арнольдович. — Для меня это важно.
— А для меня это может быть опасным, — усмехнулся шаман. — Он придёт ко мне, я расскажу тебе, ты его убьёшь, а потом Великие Дома сделают из меня…
— За каждый донос плачу тысячу, — оборвал белоруса москвич.
— Пять.
В итоге сошлись на трёх, после чего Бранделиус забрал коробку и покинул гостеприимный офис.
* * *
«Кем я буду?»
Каждый из них задавался этим вопросом, и Марат не стал исключением. Но для него узнать ответ было куда важнее, чем для остальных. Ответ для него имел гораздо больший, можно даже сказать сакральный, смысл, поскольку музыкант хотел быть только тем, кого он себе выбрал, кого представил.
Кем себя видел.
Миры увлекали его. Возможность прикоснуться к ним, а там, глядишь, и возможность отправиться далеко-далеко сводила с ума, и Марат не хотел отказываться от той способности, которую заранее успел полюбить.
Возвращаясь домой, он переживал нечто большее, чем азарт, — его распирало предчувствие огромности событий, и музыкант понял, что готов броситься в них, как в омут, а дальше — будь что будет. Он чувствовал, что прямо-таки пылает изнутри. Трогал ладонью щёки и не мог понять, поднялась ли у него температура или нет. Но и без того сознавал, что горит — не телесно, так душевно, от близости перемен.
От ощущения, что становится другим.
На следующий день его дар усилился. Марат это чувствовал: коридоры реальности призрачно змеились рядом, обдувая его ветром далёких миров… словно нечто сокровенное из замочной скважины. Словно шум моря из ракушки… Ещё немного, и грань, отделяющая ближний мир от миров дальних, будет пройдена. Но прежде надо сработать здесь, в этом мире, надо увидеть то, что в обычном состоянии людям невидимо.
«Но у меня-то уже состояние необычное! Я должен сделать это! — заклинал себя Марат. Должен!»
И чувствовал, что у него получается, что изменения неотвратимы.
Он шёл очень быстро, почти бежал, грозная музыка гремела, бушевала в нём.
Скоро, скоро, скоро! — стучало набатом.
Непогода наступала. Небо нахмурилось, порывы ветра то и дело плетью стегали город, остро брызгали в лицо капли начинающегося дождя. Количество прохожих на улицах резко уменьшилось, а те, кто оказался застигнут ненастьем, спешили, бежали… некогда им было удивляться странному юноше, идущему размашисто, с остановившимся взглядом, с подергивающимися уголками рта.
Они спешили, не зная, что где-то рядом, докуда можно дотянуться невидимой рукой, нет никакого дождя и злого ветра.
Они ничего не знали, и не видели, и не обращали внимания на других.
А странный юноша аршинным шагом разрезал неуютный вечер, не чуя ни холода, ни ветра, ни брызг. Он шёл, собирая вокруг не видимые никем вихри пространства, прикасаясь и одновременно примеряясь к ним, в ожидании, когда начнёт получаться ими управлять.
А это время придёт — он знал наверняка.
И ещё он чувствовал, что от его прикосновений барьер делается всё тоньше и тоньше, всё ниже, всё эфемернее. Неведомое, прежде неподатливое, отгородившееся, не желающее знакомиться и раскрывать свои секреты, стало потихоньку расступаться, подчиняясь тому, кто сумел измениться. И гибкие трубы, в которые сворачивалось пространство, превращались в тоннели и коридоры, уходящие на десятки, сотни и даже тысячи километров прочь, в совершенно неведомые, но абсолютно реальные места, которые Марат никогда не видел, но теперь представлял так явственно, словно разглядывал фотографию.
Когда-то, всего пару дней назад, этот процесс был неуправляем, вызывал обиду, жгучее желание превзойти себя… И вот мечта сбылась.
Возбуждённый, раскрасневшийся, насквозь промокший и шумный настолько, что, будь на улице больше людей, он наверняка привлёк бы их внимание, Марат пешком отшагал весь путь домой и опомнился лишь на крыльце. Остановился, осмотрелся с очумелым видом: где это я? Через несколько секунд узнал знакомый подъезд и рассмеялся: «Ну и ну!»
* * *
Рано или поздно возникает вопрос: «Зачем?»
У всех.
Одних интересует «Зачем мы живём?»; других — «Зачем я на ней женился?»; кто-то корит себя за ошибку: «Зачем я так поступил?!»; а кто-то изумляется: «Зачем я ждал так долго?»
Зачем?
И совершенно очевидно, что этот вопрос задавал себе тот, кто прошёл через странную, таинственную и немного пугающую церемонию. Прошёл, ибо жаждал необычного, а теперь засомневался.
Зачем?
Что она изменила во мне? Что похитила? Что добавила? Каким я стану? Чему научусь? Зачем мне всё это?
Эти вопросы задавали себе все отобранные Бранделиусом «избранные», но Сатурн — громче всех, потому что, проснувшись утром, он ничего не почувствовал.
Абсолютно ничего.
Трудно сказать, на что он рассчитывал: увидеть себя демоном, научиться плеваться огнём, летать или вызывать драконов, царить на планете или провалиться в ад — неизвестно. Зато абсолютно точно известно, что он оказался совершенно не готов к тому, что утро окажется самым что ни на есть заурядным. Естественным до омерзения. И не очень приятным, потому что Сатурн, несмотря на холостяцкий образ жизни, не любил просыпаться одетым на диване, предпочитая кровать.
А тут проснулся.
Сел, не сразу поняв, как здесь оказался, стянул носки — почему-то именно их наличие взбесило молодого человека больше всего, — поморщился, бросил их в угол, а в следующий миг улыбнулся, вспомнив события вчерашнего дня, и попытался заглянуть себе в душу в надежде определить произошедшие изменения.
И ничего не нашёл.
В смысле, он сам не знал, как именно нужно «смотреть в душу», поэтому просто попытался разглядеть внутри себя что-нибудь необыкновенное и не преуспел.
Выглядел он, если верить висящему на противоположной стене зеркалу, как прежде, сил, чтобы взлететь, в мышцах или в душе не обнаружилось, драконы щелчком пальцев не вызывались, сверхъестественные тексты странных заклинаний на мёртвых языках в голову не лезли, а вместо плевков огнём изо рта просто плохо пахло.
«Надо мной пошутили?»
Однако в действительности Сатурн был далёк от мысли, что стал жертвой мистификации. Поведение Бранделиуса и остальных участников игры — а именно так их стал называть Сатурн — не оставляло сомнений в серьёзности происходящего, а значит, либо все они стали жертвами искренней веры в несбыточное и синдрома завышенных ожиданий, либо нужно просто подождать.
Сатурн сходил в ванную, с наслаждением освежился и привёл себя в порядок, умиротворённый, вышел на кухню, заглянул в холодильник и… громко выругался: есть было нечего.
«Доигрался…»
А голод, между прочим, донимал. Молодой человек не был обжорой, но в отношении еды придерживался знаменитой пословицы: «Завтрак съешь сам, обед раздели с другом, ужин отдай врагу» — и потому был крайне раздосадован отсутствием снеди для того самого завтрака.
«Обойтись одним кофе?»
Нет, не выход.
И проклиная свою забывчивость, ставшую следствием чрезмерной увлечённости прожектами Бранделиуса, Сатурн собрался и отправился в ближайший магазин.
«Колбаса, яйца, сок, помидоры, перец, лук, хлеб… — Ввиду отсутствия жены Сатурн посещал магазины без перечисляющих необходимое записочек и был вынужден проговаривать список в голове. — Пиво… Или лучше без алкоголя? Кто знает, как он повлияет на мои новые способности? Или способности повлияют на него… Или…»
Сатурн представил пьяный вызов ближайшего дракона, включающий в себя неверно истолкованное заклинание, разрушение пары кварталов Уфы, где жили особенно неприятные ему личности, панику на улицах, жуткое похмелье наутро… Рассмеялся, свернул за угол и вздрогнул — у идущего навстречу мужчины было четыре руки.
Четыре.
Четыре! Чёрт побери, и так четыре раза! Четыре!!
У идущего навстречу мужчины самого обычного во всём остальном вида: короткая тёмная куртка, свободные тёмные брюки, удобные ботинки мягкой кожи… и четыре руки.
У Сатурна отвалилась челюсть. Эффект неожиданности оказался настолько силён, что он допустил ошибку: ткнул пальцем в непонятное и выдавил:
— Э-э…
И тут же получил классический хук правой, отправивший его в настолько глубокое беспамятство, что в нём не оказалось ни снов, ни видений.
Керо же молниеносно навёл на место схватки морок, полностью скрыв и себя, и оглушённого чела от заурядных взглядов, огляделся, убедился, что прохожих не было и их встречу никто не увидел, рывком взвалил нокаутированного Сатурна на плечо и потащил к машине, на ходу ругая себя за непредусмотрительность, а придурка — за некстати открывшийся иммунитет к отводу глаз.
* * *
Проснувшись, Герман не сразу понял, отчего на душе так странно — муторно и пусто… и вдруг в эту звенящую от отсутствия всего пустоту обрушились вчерашние картины — и призрачные, и земные.
В первый миг он был охвачен лютым холодом. Неужто это всё было?! Ну, аморфные фигуры и летающие ящеры — это по ту сторону, работа тайных структур мозга. Но пьяница Баллон! Это же здесь, рядом, это грубая, зримая сторона жизни, самая материальная материальность, даже предусмотренная статьёй Уголовного кодекса.
Последняя мысль показалась особенно важной — ответственность — и едва не опрокинула его в панику, но… Но когда первый холод схлынул, Герман с некоторым усилием вернул себе способность анализировать и взялся рассуждать. И пришёл к выводу, что бояться и холодеть ему вовсе незачем: юридически он абсолютно чист и любая экспертиза не продерётся к нему ни в чём, поскольку к Баллону он не приближался, никаких следов на теле жертвы не оставил, а что там произошло с сердцем алкоголика, так о том пусть беспокоятся врачи да судмедэксперты.
Ну, а раз так…
Раз так, то продолжение следует?
Лицо Германа затвердело.
«Продолжение? Снова убить?»
«Только того, кто заслуживает…»
«А кто тебе скажет, кто именно заслуживает?»
«Ты сам!»
«На каком основании?»
«Потому что ты можешь и сказать это, и привести приговор в исполнение».
«Я палач?»
«Ты избавляешь мир от скверны».
«На каком основании?»
«А зачем тебе дана сила?»
И этот вопрос рушил его оборонительные редуты, требовал честно признать: нет, не могу! Или же согласиться с тем, что кому много дано, тот… Тот должен многое сделать.
Герман машинально, не чувствуя вкуса, позавтракал, плюхнулся в кресло, включил телевизор, но происходящее на экране не воспринимал, просто таращился на движущуюся картинку и думал.
И так провёл весь день.
Чуть ли не в забытьи.
Взглянул в окно, увидел, что и без того невзрачный день начал заметно тускнеть, оседать к сумеркам, спохватился, в минуту оделся, а ещё через пять сидел в машине, смотрел сквозь стекло, уже почти сплошь покрытое дождевыми каплями, и снова думал.
Точнее, в последний раз пытался совладать с тем собой, который уже набросал план действий.
А чтобы совладать — вызвал в памяти вчерашний эпизод.
Вот дурак Баллон попёр на него с наглым… или даже не наглым, а быдлячьим бессмысленным взглядом… да. А потом этот взгляд стал меняться, в нём мелькнуло сперва тупое непонимание, затем удивление, переросшее в изумление, затем страх… а потом дикий предсмертный ужас.
Да! Вот это Герман запомнил навсегда. Было это. Доли мгновения, но было. Пьяный идиот понял, что заигрался не в свою игру, даже протрезвел, но поздно. Понял, что проиграл так, как по дурости и представить не мог. Проиграл жизнь.
И ощущение чужой смерти захлестнуло Германа.
«Ещё!»
Он понимал, что попадает под действие… Нет! Он уже попал под действие силы, больше похожей на наркотик! Он уже хотел продолжения, хотел чужих смертей, а главное — не мог и не хотел бороться с этим желанием.
«Я очищаю мир от скверны!»
И не важно, что ему это доставляет наслаждение. Сильное… Не важно, что он жаждет крови — ведь в действительности он делает правильное и нужное дело.
Герман нажал на газ, серебристый «Субару» резко рванул с места и, как подхлёстнутый, помчался в восточную часть пресловутой Черниковки, в Цыганские дворы — один из самых неблагополучных и криминогенных районов города. Когда-то здесь почти открыто торговали наркотиками, нередко происходили разборки, сопровождавшиеся перестрелками, на которые тогдашние правоохранители старательно закрывали глаза. Сейчас ситуация изменилась, большинство «героев» прошедшей эпохи оказались или в тюрьме, или в могиле, но район по-прежнему считался опасным, и именно туда направился Герман.
Он чувствовал волнение и едва сдерживал его.
«Будь что будет!» — крутилось в голове.
А кто-то изнутри поддакивал: «Ты должен…»
Доехал без помех, попадая на зелёный свет на каждом перекрестке: захочешь, так не сделаешь, а тут — как на блюдечке. Весь длиннющий проспект Октября пролетел играючи, потом по улице Интернациональной, подчёркивающей Черниковку с юга, — с ветерком… ну, и вот они, Цыганские дворы, малопривлекательный комплекс пяти- и девятиэтажек.
Герман аккуратно притормозил у торца одной из них и задумался: «Что дальше?»
Только сейчас задумался, потому что до сих пор он мыслил в целом: делать или не делать — и, решившись делать, упёрся в детали: как делать?
Он отродясь здесь не был. То есть проезжать-то проезжал, конечно, но чтобы именно с целью, именно к здешним обитателям — никогда. Он знать не знал технологию местных дел, но догадался, что следует просто стоять и ждать. Кому надо, те сами появятся.
Так и вышло.
Минут через десять к машине как бы невзначай приблизился вкрадчивый, оглядчивый тип. Выглядел он, кстати, прилично: не гопник и не маргинал, нормальный худощавый парень, чистенько одетый по местной городской моде: светлая спортивная куртка с солидным лейблом, бейсболка, джинсы, кроссовки. Только глаза у Худощавого оказались неприятно бегающими и в красных прожилках лопнувших сосудиков — но это обстоятельство выяснилось вблизи.
Тип прошёлся туда-сюда с видом «я не я, и лошадь не моя» — как будто он вовсе ни при чём, а так, погулять под вечер вышел, поговорил с кем-то по телефону, видимо, получая подтверждение, что полиции поблизости нет, подошёл к машине со стороны водителя — Герман предусмотрительно опустил стекло — и тихо спросил:
— Есть интерес?
— Да.
— В первый раз тут?
— Да. — Врать не имело смысла.
— Чего вдруг?
— На Гоа вштырило — понравилось.
— Хочешь продолжить?
— Жизнь штука тяжёлая, надо как-то расслабляться.
Легенду Герман придумал по дороге, понимал, что на опытного торчка не тянет, вот и выдумал причину, по которой взрослый солидный мужчина мог оказаться клиентом уличных дилеров. Легенда испытание прошла.
— Пошли, — предложил Худощавый.
— Куда?
— Шопинговать.
— А машина?
— Клиентов тут не трогают.
— Надеюсь.
— Верь.
Герман закрыл «Субару» и послушно двинулся следом за Худощавым.
— Вы не спросили, что мне нужно.
— Там есть всё, были бы деньги, — не оборачиваясь, ответил тип и поправил бейсболку.
— Деньги есть, — заверил Герман.
— Значит, всё в порядке.
Худощавый вёл Германа за гаражи, в дрянное место, заросшее беспородной древесно-кустарниковой дичью, идеально приспособленное и для торговли наркотой, и для организации засады на тупого фраера, решившего потратить часть законной зарплаты на незаконные развлечения.
«Можно делать ставки: нападут или нет…»
Худощавый свернул за угол, Герман за ним и тут же понял, что путешествие окончено. Он находился в тупике, образованном покосившимся бетонным забором и металлическими стенами гаражей. За этим забором — деревья, пройденный путь — неблизкий, и понятно, что кричи не кричи — никто не услышит.
«Так всё-таки: война или торговля?»
Как выяснилось через секунду — война.
Худощавый развернулся к жертве и неприятно улыбнулся. А за спиной Германа, начисто перекрыв возможность бегства, вырос плечистый Амбал.
— Деньги покажи.
— Мне нужна трава.
— Деньги покажи.
— Сначала товар.
— Если хочешь уйти живым, условия не ставь.
Амбал сделал шаг, его дыхание обожгло затылок, в руках у Худощавого мелькнул нож, и Герман начал действовать. Не сражаться, а именно действовать, поскольку разница между ними таилась не в классе — они были существами с разных планет.
Амбал сделал шаг, Герман плавно ушёл влево, оттолкнулся плечом от металлической стены, двинулся назад и, продвигаясь, а точнее, пролетая мимо противника, развернулся на триста шестьдесят градусов, затем ткнулся плечом в противоположную стену, вновь находясь лицом к Худощавому и не глядя назад, на Амбала. Поскольку всё, что там творится, он читал в расширяющихся глазах последнего оставшегося в живых врага. Не видел, но знал, что несколько секунд Амбал продолжал стоять, не понимая происходящего, и даже правая его рука неловко пошла вверх, будто могла хоть что-то исправить.
А затем он грузно осел на землю.
— Лови! — Герман бросил Худощавому окровавленный кусок мяса — вырванный кадык Амбала. — Пригодится.
Худощавый выставил перед собой нож, но не для нападения, уже не для нападения. Подвывая, сделал шаг назад и упёрся спиной в забор, оказавшись в собственной ловушке.
— Ты…
— Нет, нет, я не из полиции, — усмехнулся Герман. — Так что фразы: «Вы арестованы!» — ты, урод, не дождёшься.
— Возьми всё, что есть! — Одной рукой продолжая направлять на Германа нож, другой Худощавый извлёк из кармана штанов бумажник и бросил его на землю. — Всё бери!
— Дурь где?
— Что?
— Дурь где?
— Нет у меня дури, сволочь! Мы на гоп-стопе работаем!
— Ну, нет так нет.
Расстояние между ними Герман убрал играючи — на ложном движении. Перехватил руку врага, выдернул из неё нож и тут же вогнал клинок Худощавому в глаз. И отскочил, чтобы не запачкать кровью одежду.
Постоял, с улыбкой разглядывая трупы, затем распотрошил бумажник: «Пусть думают, что сыр-бор из-за денег», довольный, вернулся к машине и уехал.
Ему было хорошо.
Пьянящее ощущение отнятых жизней окрыляло, заставляло душу петь и полностью глушило мысли. Герман вновь и вновь переживал упоительные моменты убийств и ни разу не задумался ни об оставленных на ноже отпечатках пальцев, ни о том, что Цыганские дворы отнюдь не безлюдны…
* * *
Весь следующий день Карина провела в ожидании. Чем дальше, тем отчётливее она ощущала, что ночной опыт на балконе был робкой пробой, примеркой — так штангист-чемпион для разминки подхватывает лёгонький снаряд, — а сегодня она сможет сделать то, что вчера только наметилось лёгким пунктиром. И теперь она ждала ночи, как Джульетта — Ромео.
Еле дождалась темноты, сказала родителям, что ляжет пораньше: дескать, неважно себя чувствует. Заперлась в комнате, ощущая, как сила бродит в ней, распирает изнутри, делая похожей то ли на пружину, то ли на баллон со сжатым газом, с трудом дождалась, когда уснут родители, и примерно в половине первого начала свой следующий поход.
— Я могу всё, — произнесла она тихонько.
И порывисто вскочила с кровати.
Торопливо оделась — тепло и по-спортивному, чтобы ничего не стесняло движений. Прислушалась. Тихо. И, как в прошлый раз, бесшумно выскользнула на балкон.
Как в прошлый раз, но по-другому, поскольку теперь Карина чувствовала себя куда увереннее. Вспрыгнуть на перила и прогуляться по ним так спокойно, словно по мостовой? Легко! Вспрыгнула, прошлась туда-сюда, остановилась на углу. Посмотрела вниз.
Равнодушно. Но с пониманием того, что ещё вчера похолодела бы от столь рискованного шага.
Вчера…
А сейчас для неё не стало высоты. Она покачивалась на перилах третьего этажа, но понимала, что так же спокойно могла бы себя чувствовать и на пятнадцатом. И на сотом. И силу Карина ощущала в себе дикую, первобытную, словно ожили тысячи забытых лет и из картинок и буковок в учебниках истории превратились в живую нить, в нерв, в пульс, соединяющий её, студентку университета, с пещерным предком, полуобезьяной, для которой карабкаться по вертикальным поверхностям было такой же нормой, как для нас ходить по асфальтам и паркетам.
Карина вдруг сделала стремительное ловкое движение — элегантное «колесо» на тонком ограждении, но посередине исполнения передумала — замерла, стоя на руках, мягко опустилась наружу, оттолкнулась, на мгновение воспарив, но тут же ухватилась за пол балкона, повиснув между этажами, и через секунду мягко спрыгнула на перила соседей снизу.
И ей даже не пришлось ловить равновесие.
— Я могу!
Следующий прыжок привёл девушку на землю.
Взбудораженная, она прошлась по сырому газону, с трепетом внимая клокочущему внутри чувству победы над собой. Пониманию, что она почти преодолела барьер… Остановилась, смерила взглядом ближайшую берёзу — и с кошачьей быстротой и ловкостью взметнулась по ней ввысь.
Время точно моргнуло. Мгновенный провал в ничто — и Карина увидела себя сидящей высоко-высоко, на уровне шестого этажа! Хотелось петь, хохотать или просто орать от переполняющих, разрывающих душу чувств.
Тонкие ветви угрожающе прогибались под её весом, но Карину это совершенно не тревожило, и высота — тоже. Она подтянулась ещё выше, стала аккуратно, тонко ловя баланс, раскачивать ветвь, сама при этом туго собралась в пружину — даже больно стало. Зачем-то включила обратный отсчёт: пять, четыре, три… и на счёте «ноль» вдруг дико выкрикнула: «А!» — и с силой бросила себя в полёт.
Расчёт оказался предельно точен: Карина ловко влетела в пространство подъездного балкона шестого этажа, совершив мягкую посадку с кувырком вперёд и огласив очередную победу громким кличем. И замерла, спрятавшись за грубым бетонным орнаментом балконной ограды: вопль наверняка должен был встревожить обитателей дома.
Но не встревожил.
И если громкий голос первобытного прошлого кого-то и встряхнул, то этот «кто-то» не рискнул выходить в поисках источника шума.
Не дождавшись никакой реакции, девушка успокоилась, привстала, выглянула из-за балюстрады и снова осмотрелась.
Тихо, и ни души вокруг.
Ну и хорошо. Карина легко перепрыгнула через ограду, держась за перила, прошла по узенькому карнизу, ни разу не соскользнув и не оступившись. Стоя на углу, смерила расстояние до ближайшего «жилого» балкона и тут же, без всяких криков и видимых усилий, оттолкнулась и перепорхнула туда.
Именно перепорхнула, иначе не скажешь, легко перемахнув не менее четырёх ярдов на высоте шестого этажа. Легко и беззаботно.
Карина ухватилась за перила балкона, на мгновение замерла, намереваясь на них вскочить, и…
И тут случилось непредвиденное.
В комнате включился свет, а в балконном окне появилась встревоженная старушка, и ещё через секунду из форточки донеслось приглушённое: «Свят, свят, свят…»
А по движениям руки девушка поняла, что в её адрес творится крестное знамение.
«Логично, я ведь ведьма!»
Карине захотелось сделать старухе какую-нибудь гадость: стекло разбить, вскочить на перила голой и в голос расхохотаться, пролететь мимо на метле… Ярости хотелось. Резкости. Продемонстрировать силу и могущество.
Она размахнулась, чтобы врезать по стеклу кулаком, но в последний момент передумала и прыгнула прочь, улетая в темноту ветвей.
«Пёс с тобой, старая дура, живи пока!»
Осознание того, что она могла навести шороху, но не стала, было таким же сладким, как если бы она устроила старухе весёлую ночь. Сила рвалась на свободу. Сила говорила: «Ты можешь… — и сладко добавляла: — Ты можешь всё».
Сила сводила с ума, и это было здорово.
Карина разделась и нырнула в постель. Попыталась собраться с мыслями и чувствами, но ни тех, ни других не оказалось — выгорели. От неожиданно навалившейся усталости классическое мышление превратилось в квантовое, в котором путано мелькали ликование, жестокая мстительность, прошлое, будущее, смутные обрывки грандиозных видений и упоение достижением… В какой-то миг девушка почувствовала, что задыхается, и испугалась, постаралась дышать ровнее, совсем не двигаться — и помогло, дыхание угомонилось. Но почему-то она вдруг стала думать о Марате, вернее, о тех пространствах, которые он прозревал: ведь если получилось у неё — получится у него, и они вместе смогут путешествовать по удивительным мирам…
А затем всё окончательно перепуталось, и Карина уснула, точнее, впала в беспокойный, полный скрытой чертовщины обморок.
* * *
— Ты идиот?
— За языком следите, пожалуйста, — сдержанно попросил Керо. Он понимал, что напортачил, но не собирался терпеть больше оскорблений, чем считал допустимым в данной ситуации.
— За каким языком? — Брат Петриус в ярости топнул ногой. — Ты чего принёс?
— Вот это. — Керо аккуратно уложил бесчувственное тело Сатурна на диван и пожал верхними плечами. — Разве не видно?
Хван решил до последнего вести себя так, будто в происходящем нет ничего необычного: принёс добычу, и всё, разговор окончен.
— Чел?
— Вы точно эрлиец? — язвительно уточнил Керо.
— Он живой?
— Повторю вопрос…
— Зачем он здесь? — Убедившись, что телохранитель никого не убил, брат Петриус слегка расслабился.
А сначала очень испугался: увидеть хвана, втаскивающего бесчувственного чела в роскошный номер роскошного отеля в самом центре города, — то ещё удовольствие. Врач сильно встревожился и не сразу сообразил, что Керо достаточно опытен, чтобы проделать всё это, не привлекая ненужного внимания.
— Это один из челов Сиби.
— Каких ещё челов? — не понял эрлиец.
— Ах да, я ведь не успел доложить… Но прежде… У вас есть «Пыльца Морфея»?
— Сейчас… — Врач сходил в соседнюю комнату за чемоданчиком, вытащил пробирку с белым порошком, высыпал чуть-чуть на ноготь большого пальца и дунул Сатурну в лицо. — Всё, теперь он будет спать часов пять, не меньше, и нам не помешает.
— Вот и хорошо. — Хван расположился в кресле, скинул морок — ему нравилось смущать собеседников видом второй пары рук, — закинул ногу на ногу и небрежно начал рассказ: — Несмотря на ваш приказ, я пока не стал следить за домом…
— Но…
— …потому что счёл это преждевременным. — Керо предостерегающе поднял вверх указательный палец правой нижней руки, показывая, что в настоящий момент его перебивать не следует. — Я услышал ваши слова о том, что для эксперимента требуются подопытные, и решил вычислить окружение Сиби. Для чего взломал его телефон…
— Сам? — не выдержал Петриус. Он не ожидал, что его помощник попутно окажется специалистом по электронике.
— Попросил знакомых ребят из «Тиградком».
— Это была личная услуга?
— Это была платная услуга, я обязательно отмечу её в счёте. — Хван приятно улыбнулся и сложил на животе нижние руки, на мгновение став похожим на шаса. Только четырёхрукого.
— Понятно, что платная, — хмыкнул эрлиец, который прекрасно знал, что телохранитель не из тех, что ленятся поднять с земли лишнюю копеечку. — Я имел в виду: взлом произошёл с санкции Великих Домов?
— Нет, — успокоил врача четырёхрукий. — С этой точки зрения услуга была именно личной.
— Хорошо. Что дальше?
— Дальше мы определили шестерых челов, которым он часто звонил в последние дни. В смысле: выкинули из списка Меркеля, московских деловых партнёров и оставили только жителей Уфы…
— Я понял.
— Так вот. Я получил список и решил посмотреть на этих челов, попробовать понять, что они из себя представляют. Приехал к этому, — хван кивнул на Сатурна. — Иду, ищу адрес, а он навстречу из-за угла.
— Адрес?
— Чел.
— И ты не нашёл ничего лучшего, чем притащить его сюда? — саркастически осведомился брат Петриус.
— Только после того, как он заметил мои руки. — Керо многозначительно повертел средними конечностями. — Вот эти.
— Ты забыл навести морок?
— Хочу напомнить, что мы, в отличие от вас, эрлийцев, немножко отличаемся от челов. Совсем чуть-чуть. — Пришла очередь хвана быть саркастичным. — Поэтому в Кодексе специально прописано обязательное наличие самоподзаряжающегося артефакта морока.
Керо откинул полу куртки и продемонстрировал врачу закреплённое на поясе устройство. Рядом с серьёзным ножом в кожаных ножнах.
— Артефакт работал, когда вы встретились?
— Да.
— А чел всё равно сумел заглянуть под морок… — Петриус быстро просканировал Сатурна. — Он не маг.
— Знаю, я уже проверил.
— А это значит… — Тёмные глаза эрлийца вспыхнули. — Сиби уже провёл церемонию! Он собрал группу и инциировал её Перстнем Парацельса. Отсчёт пошёл.
Брат Петриус потёр руки и совсем иначе посмотрел на сопящего на диване чела, так одержимый учёный смотрит на неизвестного вида мотылька, прежде чем проткнуть его булавкой.
Керо знал этот взгляд и поинтересовался:
— Принести ваши хирургические инструменты?
— Зачем? — удивился эрлиец.
— Вы ведь говорили, что хотите его вскрыть.
— Изучить!
— Разве это не одно и то же? — Как все хваны, Керо был приверженцем простых решений.
— Нет, — покачал головой врач, прикидывая количество челов. — Если я начну их вскрывать, они быстро закончатся.
— Их шестеро, можно составить график на весь эксперимент.
Предложение выглядело настолько заманчиво, что на этот раз брату Петриусу потребовалась почти минута для его отклонения.
— Боюсь, что должен отказаться, — с грустью произнёс он. — Не сейчас. Не на этой стадии. — Эрлиец вздохнул. — Ограничимся магическими исследованиями.
— А потом? — тут же поинтересовался хван.
— Вернёшь его откуда взял.
— Он меня видел.
— Если мы его убьём — Сиби насторожится, если мы его не убьём и он расскажет о тебе — Сиби насторожится… — Эрлиец прищурился, размышляя, и закончил: — Но я всегда был сторонником минимизации насилия.
— Тоже мне Сантьяга, — проворчал Керо.
— Что ты сказал?
— Спросил, где ваши магические приборы?
— Кожаный саквояж в шкафу.
* * *
Ночью они с Дарьей спали, словно убитые, — сказалось потрясение прожитого дня — и чуть не проспали. Наспех собрались, наспех попрощались и помчались к местам службы.
Рабочий день быстро втянул Громова в жёсткий ритм, время понеслось в русле рутинных дел — всё как всегда, вздохнуть некогда — и позволило… нет, конечно, не позабыть о церемонии — такое не забывается, — но отодвинуть её на второй план, сделать мысли о ней фоном к основным делам. Однако постепенно, где-то в районе обеда, когда утренняя горячка срочных дел прошла, Виктор начал ощущать нечто… нечто такое, чему он и названия подобрать не мог: какую-то невнятную смесь грусти, злости, печали, раздражения и непонимания. И отмахнуться от этого «нечто» не получалось при всём старании.
Настроение категорически испортилось, Виктор насупился, стал огрызаться на коллег, едва не испортил важный разговор с клиентом, в последний момент сообразив, что нужно сменить тон.
Словно некая облачная хмарь спеленала Громову душу и придавила нелёгким грузом. Исчезла привычная бодрость. Да что бодрость! Куда-то делся душевный покой, необходимый для нормального самоощущения, и причина этого крылась…
«Во вчерашней церемонии…»
Точнее, в том, что он до сих пор не представлял, чем она для него закончилась.
«Кто я теперь?»
У него — хмарь на душе, у остальных — яркие эмоции. Вспоминая путешествие к Неведомому, он равнодушно пожимает плечами, а остальные захлёбываются от восторга.
Они мечтают о том, что станут другими. А он этого боится.
Почему?
Незадолго до шести позвонила Дарья:
— Ты за мной не заедешь?
И Громов — впервые за время их знакомства — едва не ляпнул: «Нет!» Не потому, что не мог, а потому, что не хотел.
Пережитое вчера наслаждение одиночеством вновь манило Виктора, намекало, что ему никто не нужен.
— Ты как? — тихо спросил Громов.
— Если честно — устала.
— Это понятно…
— Нет, я действительно устала. — Даша помолчала, не уверенная, что следует продолжать, но тем не менее продолжила: — Чувствую себя выжатой как лимон.
— Из-за чего?
— Ну, надеюсь, что это простое и временное последствие церемонии. Слишком много сил мы на ней оставили. — Она не собиралась говорить правду. — А у тебя не так?
— В общем, примерно так.
Он тоже соврал, поскольку чувствовал себя вполне обычно.
— Вот видишь… Заезжай.
— Обязательно.
Даша отключила трубку, но не вернула аппарат в сумочку — повертела в руке и даже постучала им по столу, задумчиво разглядывая модную вещицу.
Она совершенно не знала, что говорить Виктору при встрече. И всё то время, что они пробудут до завтрашнего утра, до того, как разойдутся по разным конторам.
Врать, если честно, не хотелось, но правда… Правда была ещё хуже, потому что весь сегодняшний день Даша провела в мыслях о сексе.
Или в его предвкушении.
Или…
Первый звоночек прозвенел у входа в здание фирмы. Сегодня пропуска у сотрудников проверял Кастерский — двухметровый громила, на которого заглядывались едва ли не все легкомысленные барышни и взрослые одинокие дамы их богатой конторы. Даша относилась к «промежуточному» варианту: не настолько молода, чтобы спать с каждым мощным самцом, и не настолько стара для этого же. Даша о Кастерском не грезила, ей вполне хватало Виктора, тем более что она сама его выбрала, не осталась разочарована, всерьёз размышляла о свадьбе… но сегодня… Сегодня двухметровый здоровяк привлёк девушку настолько, что она едва сдержалась. Кастерский почувствовал — он прекрасно разбирался в женщинах, — посмотрел заинтересованно, и Даше пришлось в буквальном смысле бежать, чтобы не оказаться с волосатым громилой в ближайшем туалете.
«Возьми себя в руки!»
Приказ прозвучал более чем вовремя, и его жёсткость на какое-то время привела Дарью в чувство. Часа два она не отрывалась от монитора компьютера, работая словно одержимая, а затем её взгляд упал на директора департамента, и всё вновь изменилось.
«Давно он мне зарплату не поднимал…»
Дашин шеф, Анзор Анзорович, был человеком весёлым — внешне, но прагматичным во всём остальном и числился «хорошим» по обе стороны баррикад: собственники ценили его за то, что он не слишком баловал сотрудников и при этом умел заставить их работать, подчинённые уважали за справедливость, редкие поблажки и защиту перед руководством и конкурентами из соседнего отдела.
«Анзор, я нравлюсь тебе больше, чем тебе кажется…»
Шеф повернул голову и уставился на Дашу, которая тут же уткнулась в монитор.
«Сработало!»
Анзор Анзорович недоумённо нахмурился.
«Ты даже не замечал, насколько я красива…»
Даша не понимала, как это происходит, но точно знала, что управляет происходящим. Сила внутри её позволяла обволакивать мужчин невидимым облаком очарования, от которого не было защиты. Или не облаком, а стрелой Купидона, но разницы не было: выбранная девушкой мишень оказывалась в полной её власти.
Но был и нюанс: при использовании силы Дашу саму окутывало сильнейшее влечение, для подавления которого требовалась железная воля.
«А может, не надо подавлять?»
Воображение услужливо подбросило картинку: запертый кабинет, большой письменный стол, за которым так любил сидеть Анзор Анзорович, а на столе — она. Юбка бесстыдно задрана, ноги раздвинуты…
Девушку привёл в чувство грохот: шеф споткнулся и повалил стойку с документами. В офисе возник лёгкий переполох.
«Я что, транслировала тебе свои эмоции?»
Красный как рак, Анзор скрылся в кабинете, но очень скоро — и десяти минут не прошло — позвонила его секретарша и пригласила Дашу на аудиенцию. После которой девушка вышла, получив половинную прибавку к зарплате.
И не устроив соития на письменном столе.
Нет.
Хотя они оба были не против…
— Ты действительно выглядишь усталой, — заботливо заметил Виктор, целуя любимую в щёку.
— Ага.
— Плохо себя чувствуешь?
— Умение забирает много сил.
— Ты тренировалась?
— Да.
Она должна была поделиться впечатлениями. Пусть лукаво, полуправдой, но должна, потому что держать происходящее в себе становилось всё труднее.
— В чём? — помолчав, поинтересовался Громов.
— Я управляю людьми, — просто ответила Даша.
— И мной? — Он издал короткий смешок.
— Нет. — Она выдержала паузу. — Тобой — никогда.
— Спасибо.
— И ты… — Девушка запнулась. — Ты ведь…
— Я не стану использовать своё умение на тебе, — твёрдо пообещал Виктор. — Никогда.
Ему было легко дать такое обещание.
— Оно пришло? — тихо спросила Даша.
— Я ещё не разобрался, — честно ответил Громов. — Пока я вижу только тьму.
— В душе?
— Вокруг.
— Антон говорил, что сила может проснуться не сразу после церемонии, — припомнила девушка.
— На это я и надеюсь. — Виктор помолчал. — Только на это.
В прихожей он отчего-то замешкался, а когда наконец разулся и разобрался с курткой, увидел, что Дарья не просто успела пройти в комнату… Она встала посреди, подбоченилась и расстегнула две пуговки на блузке, демонстрируя край кружевного лифа.
— Прекрасно, — тихо протянул он. — Прекрасно…
Вместо ответа Дарья прищурилась и сделала неуловимое, но весьма провоцирующее движение, заставившее Громова с шумом раздуть ноздри.
Он уже понял, что сегодня будет жарко.
— Ты вроде говорила, что устала, — шутливо произнёс он, сбрасывая пиджак. Прямо на пол — чёрт с ним!
— Я собираюсь отдохнуть. — Девушка чуть повела плечиками, отчего видимые через распахнутую блузку округлости игриво заколыхались. — Ты со мной?
— Скорее, на тебе.
— Пошляк!
Даша резко обхватила мужчину, прижалась всем телом и впилась глубоким, проникающим поцелуем.
«Да!»
В первый миг у Громова помутилось в глазах, во второй — он пережил острейший ожог вожделения. Грубо облапил женщину, сжал — та простонала нечто, не размыкая уст, — подхватил, швырнул на диван и набросился, срывая одежду. Восхищаясь её страстью, яростной, какой-то первобытной, и удивляясь себе, своей безбашенности и неистовству.
Они занимались сексом дико, как после длительного перерыва, и долго, словно в последний раз. Они потеряли счёт времени или вывалились из него, отвергли, чтобы не мешало наслаждению, и опомнились через пару часов, обессиленные и довольные.
— Это было великолепно, — не стал скрывать Виктор, целуя раскинувшуюся на диване девушку в щёку.
В ответ — неясная улыбка. И возбуждение в тёмных глазах.
Даша приподнялась, посмотрела на любовника и тихо спросила:
— Знаешь, о чем я сейчас думаю? — Ответа не дождалась, дотронулась пальцами до груди Виктора и закончила: — О том, что у нас вся ночь впереди.
И залилась странным, но счастливым смехом.
