После отставки Ингленда «Моржом» командовал сам Флинт. Ла Буше со своей шайкой остались на «Кассандре». Флинт негодовал и плевался, всей душой мечтая избавиться от назойливого компаньона. Но у нас было слишком мало людей, чтоб управляться двумя кораблями. А так же был письменный договор. Команда просто не позволила бы нарушить его.

Мне пришлось покинуть «Кассандру». Француз имел собственного штурмана и в моих услугах более не нуждался.

Флинт отдал мне штурвал «Моржа», и я некоторое время привыкал к норову нового корабля. Таким образом достигалось шаткое равновесие во взаимоотношениях, хотя каждому было ясно, что вопрос главенства скоро станет ребром.

Но пока всё было мирно. Выпив и погуляв в честь новых назначений, мы вскоре подняли паруса и пошли на северо-восток, к Малабари. Прекрасной и богатой земле Великого Могола.

По пути захватили два корабля, один сожгли, другой, шестнадцатипушечную «Победу», отдали Ла Бушу.

Флинт настоял на том, чтоб французы скопом перебрались на шлюп, покинув «Кассандру». Дело едва не дошло до схватки. Несомненно, Флинт только этого и ждал. Будь его воля, он бы пустил французов под нож. Но не мог — многие из нас сдружились с ребятами Горлопана.

Сбылась моя мечта. Я стал капитаном!

В Дар-эс-Саламе мы набрали команду. Среди новобранцев было много чернокожих. Им еще лишь предстояло обучаться мореходному делу. Негры — люди старательные, поэтому с этим проблем возникнуть не должно было. Черный Пит, их вожак, крепко держал своих людей в узде, и сам беспрекословно выполнял команды. Он был огромен, выше Долговязого на полголовы и почти вдвое шире его в плечах. Я видел, как Пит орудует своей шипастой дубинкой. Это было ещё то зрелище.

В команду мне попал и Бен Ганн. Этот проныра доставал всех своей вездесущностью, но между тем и привносил некоторое оживление в однообразие корабельных будней. Однажды он едва не свалился с грот-марса, но запутался ногой в петле лиселя и повис вниз головой. Часа полтора развлекались мы его криками, пока я не сжалился над дураком и не приказал ребятам спустить его на палубу.

Мы бродили по Малабарскому берегу от Танзании до Сомали, гоняя караваны и одинокие судна. Слава о нас мигом разнеслась над океаном, от Мадагаскара до Мумбая не было ни одного капитана, что не боялся бы встречи с нашей тройкой.

Три корабля. Команда в двести сорок человек, 66 пушек. Грозная флотилия! Мозамбикский пролив являлся оживлённым морским путём, по которому в Европу и обратно ходило множество судов с ценными грузами. В основном они объединялись в большие караваны, и такая добыча была нам не по зубам. Мы искали отставших, отбившихся от большого каравана, или просто глупцов, рискнувших ходить по опасным водам в одиночку. Но такая добыча, разделённая на команды трёх наших судов, не могла обогатить. Всё, что мы добывали, испарялось за пару дней стоянки в любом из наших портов на Мадагаскаре.

Флинт завоёвывал всё большее уважение команды. Храбростью, уверенностью, бесшабашностью. И жестокостью. Он постепенно разрушил все порядки, установленные Инглендом, и навёл свои. Так, теперь на корабле позволялось пьянствовать. Но если матрос не держался на ногах, ему назавтра заливали через лейку пинту воды, и он страдал болями в животе. Позволялось курить табак, но только на юте, под присмотром вахтенных. Разрешалось играть в карты и кости. Но если проигравший буянил, его просто кидали за борт. А так, как большинство плавать не умело, буянить остерегались.

Флинт изводил команду своими выходками. Однажды он с избранными закрылся в трюме и напустил дыму, чтоб показать людям, что такое ад. Причём пообещал бросить за борт первого, кто покинет трюм, и щедро наградить последнего. Последним оказался он, а первого с хохотом искупали, едва не скормив акулам.

Он держал команду в страхе, и это было правильно. Никто бы не посмел вручить ему «черную метку». Разве только Джон. Язык у Сильвера был подвешен, как у колокола, и он мог убедить кого угодно в чём угодно. Он единственный, кто мог поднять людей на новые выборы, появись в том нужда. Остальные и пикнуть не смели против капитана. Джон же всегда говорил то, что нужно, если это было ему на руку; и никогда не боялся потягаться силой с капитаном. И Флинт знал — единственный, кто может явить угрозу его власти, был Сильвер. И потому держал Джона при себе, как говорится, «на глазу».

А с Сильвером на саблях мог потягаться лишь я. Пусть я не был ловкачом, но мало кто мог сдержать мой удар, или уклониться от него. Сильвер не рискнул бы сразиться со мной насмерть, хочу сказать. Несмотря на свою силу и рост, Джон не был столь непредсказуем, как я.

Характер у капитана был скверный. Флинт, всегда молчаливый, неожиданно становился буйным и энергичным, когда приходила пора действовать. Он сопел и рычал, крушил всё, что попадало под руку. В нём бурлила кровь берсеркеров, первых морских разбойников, ставивших на колени всё европейское побережье. И при абордаже шёл в атаку первым, врубаясь в ряды сопротивлявшихся, словно буйвол в коровье стадо.

Казалось, именно в такие моменты он оживал, делался настоящим Все остальное, скучное время, он проводил как-бы в полусне. И просыпался лишь когда творилось непотребное, грешное дело — будь то разбой, убийство или насилие.

Если доходило до схватки, о пощаде не могло быть и речи. Став капитаном, он ещё более озверел. Если корабль пытался уйти — Флинт сжигал его вместе с командой. Если вступал в бой — палуба становилась скользкой от крови. А головы капитанов впоследствии украшали наш бушприт. Он облизывал кровь с клинка и таскал за волосы отрубленные головы. Некоторых пленников отпускал, предварительно выкалывая глаза тем, кто пытался смотреть гордо.

Он отрезал языки тем, кто плакал и стенал, моля о пощаде. Флинт называл людей «телятами», и нельзя было с ним не согласиться, видя, как парализованные страхом пленники покорно принимают смерть.

Тех же, кто предпочитал присоединиться к нам, Флинт заставлял закреплять договор кровью. Убийство, вот лучшая рекомендация в команду «Моржа». И каждый, присоединившийся к нам после отставки Ингленда, должен был принести дар — голову одного из плывших на захваченном корабле. Это служило лучшей гарантией того, что человек сжёг все мосты и готов убивать и идти на смерть ради новой, свободной от предрассудков жизни.

Он брал себе женщин, мучил и избивал их. Он кормился чужим страданием. Когда пленницы наскучивали, отдавал на потеху команде, после чего высаживал их на пустынный берег либо просто выбрасывал за борт.

Под его предводительством мы становились злее. Молва о нашей жестокости и бесшабашности гремела над всеми водами Ост Индии.

Пираты — люди беспощадные, но справедливые. У Флинта же было своё понятие о справедливости. Матросы научились не отставать от капитана, избивая стоящих на коленях пленников, бросая за борт раненных и перерезая глотки молившим о пощаде. Мы стали дьяволами и забыли обо всём святом и чистом, что было когда-то в наших сердцах. Кровь сотен невинных заливала палубы. И делала нас слепыми в бессмысленной жестокости.

Ля Буше участвовал во всех наших предприятиях, не решаясь пока бросить вызов Флинту и отсоединиться. Вместо этого он предложил поход в Красное море, но горький опыт старины Пью предупреждал нас не делать этого. Флинту было безразлично, где и кого грабить, поэтому он представлял выбор пути Джону, как полномочному представителю команды.

Мы продолжали бродить от Мальдив до Маскарен, в надежде на Госпожу Удачу, верными джентльменами коей являлись.

В один ненастный день наша капризная Фортуна улыбнулась верным своим поклонникам.

Её благосклонность привела нас к самому большому сокровищу, когда— либо добытому в Индийском океане…