Впервые они с Губертом оказались в этом зале больше двух недель назад, с тем чтобы поведать толпе богато одетых сановников историю своих несчастий и злоключений. Теперь «слуга» пришел сюда один рассказать великому герцогу о вещах не менее важных.

Гвильямино так робок, так застенчив, так мил, дамы без ума от него, даже любимица Гвискарда Гаита (она мало что красива и храбра, да и, ко всему прочему, еще далеко не глупа) нашла в мальчике друга и собеседника. Именно благодаря ей, юной наложнице герцога, удостоился Гвильямино великой чести беседовать с повелителем наедине.

— Говори, — приказал Гвискард и жестом велел мальчику подняться с колен. — У меня мало времени.

— Наследник барона Рикхарда исчез, господин, — проговорил Гвильямино. Старик молча поднял бровь, ожидая, что юноша скажет дальше. Тот продолжал: — Он бежал, пока я спал… Прошло уже три дня.

Герцог молчал, какое-то время казалось, что он не слышал слов Гвильямино или просто не желал отвечать.

— Бежал, ты говоришь? — проговорил, наконец, Гвискард. — Может быть, тебе показалось? Вдруг он нашел в городе подружку, которая так крепко приласкала его, что он обо всем забыл?.. Или ты не веришь, что такое могло случиться?

Мальчик покачал головой.

— Нет, великий господин, — твердо проговорил он. — Губ… Роберт бежал, я знаю точно. И тому существует вполне объяснимая причина. В последние дни в твоей столице появилась ясновидящая Летиция. Люди называют ее Летицией Святой… Так вот, господин, Роберт узнал о ней…

— Ты говоришь долго, — оборвал юношу герцог. — Я ведь предупредил тебя, что времени у меня мало. Говори коротко.

Оруженосец склонил голову:

— Я и так стараюсь быть кратким, великий герцог. Дело в том, что эту женщину… она колдунья, господин, раньше звали Летицией Кривой, так как один глаз у нее в ту пору все же был. С недавнего времени… после встречи со мной она окривела и на второй…

— Летиция? Летиция?.. — переспросил Гвискард, делая вид, будто старается что-то вспомнить. — Не та ли это, что убила твою мать… Гвильямино? — поинтересовался герцог, демонстрируя и прекрасную память, и великолепную осведомленность в делах даже ничтожного из подданных. — Ты хочешь, чтобы ее наказали?

Мальчик поклонился:

— Нет, господин, стрела решила дело. Если Господу было угодно сохранить жизнь колдунье, то такова Его воля.

— Ты христолюбив, это хорошо, — похвалил старик. — Многие годы я потратил на укрепление истинной веры в тутошних землях, пораженных языческим тленом… Так чего же ты хочешь?

— Роберт услышал о колдунье и сделался сам не свой, он чуть не убил меня…

— Отчего же он так взволновался? — с притворным удивлением спросил Гвискард. Гвильямино опустил глаза, а герцог, точно только что догадавшийся об истинных мотивах поведения «наследника» барона Рикхарда, продолжал более с утвердительной, чем вопросительной, интонацией: — Он боялся, что колдунья может выдать его.

Гвильямино кивнул и ответил тихо:

— Да, господин. Роберт — самозванец.

«Ну и дела… — подумал старик. — Ну и дела. Никогда не торопись, если есть возможность. Я верно поступил, велев Боэмунду не спешить облагодетельствовать мерзавца… Однако этот слуга — безумец, если думает, что ему сойдет с рук обман».

Гвискард поднялся и точно так же, как и в тот день, когда последний раз разговаривал с самозванцем, назвавшимся сыном верного друга, подошел к окну и распахнул его. В зал ворвался шум площади… Нет, на сей раз это не были вопли казнимого и улюлюканье толпы, радовавшейся мучительной смерти проклятого вора, а гул голосов на торгу, где одни нахваливали свой товар, а другие, споря до хрипоты, старались сбить цену, где кто-то стремился что-нибудь стянуть под шумок, а кто-то, поймав беднягу, бил без жалости, где все жили своей жизнью и никому не было дела не только до безвестного Гвильямино, простолюдина родом из замка в Белом Утесе, но и до великого повелителя Апулии, Калабрии и Сицилии Роберта де Готвилля.

— Я велю схватить его, — проговорил Гвискард, и негромкие слова эти прозвучали как смертный приговор. Он не сказал: «И тебя», но…

Нет, видно, собеседник герцога не чувствовал беды, что топором палача взлетела над тонкой шеей, и осмелился возразить:

— Бесполезно, господин. Он бежал три дня назад.

— Почему ты не пришел ко мне раньше? Ждал, что он вернется?

Ответ обескуражил герцога, он чуть было не обернулся, когда Гвильямино произнес:

— Нет. Я знал, что он не вернется.

— Ты знал? — возвысил голос Роберт, продолжавший смотреть на торг. — Ты не только помогал самозванцу дурачить своего господина, но и позволил ускользнуть преступнику. Сейчас я кликну стражу и велю отдать тебя в руки Арнольдо…

— Нет, великий господин, ты не сделаешь этого, — уверенно проговорил Гвильямино.

Это уже выходило за всякие рамки.

— Что?! — Голос старика зазвенел под каменным сводчатым потолком. — Как ты поеме… — Герцог, резко обернувшись, сделал шаг к дерзкому юнцу, намереваясь, без всякой стражи, собственной рукой покарать наглеца, и осекся.

Гвильямино исчез; на том месте, где минуту назад находился мальчишка-слуга, стояла прекрасная молодая женщина с неровно остриженными рыжими кудрями. Пока господин смотрел в окно, красавица успела сбросить с себя чужую, уродовавшую ее одежду и осталась такой, какой ее создал Бог или дьявол, для того чтобы дарить любовь мужчине.

Она пришла, чтобы поручить себя великому господину. Кому, как не герцогу Роберту, было оценить этот дар?