Убивший себя по жребию воин к арсам с их суровыми законами не принадлежал. Являлся обыкновенным короякским бойником, дослужившимся до дружинника благодаря двум бронзовым фалерам и своему высокому росту. Дарник отчетливо представлял себе его ужас, когда он бросался обнаженной грудью на собственный меч. Перед этим событием разом померк весь наступивший лад с княжной, напротив, в сердце Дарника стало зарождаться к ней скрытое злое чувство. Сначала гибель вожацких жен в жениховском походе, теперь вот ни в чем не повинного телохранителя. Если бы не Всеслава, не было бы ни первого, ни второго. Словно судьба через княжну пыталась его достать и уязвить.

Из-за всего этого он даже к пойманным затесейцам отнесся мягче, чем следовало. Трое невысоких коренастых лесовиков (один постарше, двое — вчерашние подростки) смотрели угрюмо и, отвечая, не скрывали своего намерения посчитаться с княжеской четой.

— Отправить в Малый Булгар гридями без жалованья, — таким присудил князь. — И в поход пусть тоже пойдут простыми возницами или гребцами.

— В походе у них будет оружие, и они могут оказаться рядом с тобой, — возразил успевший уже поднатореть в управленческих и судебных делах Охлоп.

— На то есть десятские и вожаки булгарской сотни, пусть следят.

— Князь не имеет права давать такие поблажки своим врагам, тем паче смердам, — заявил в отдельной беседе и Фемел.

— Со следующего княжеского заговорщика живьем будет содрана кожа, твердо тебе обещаю, — пошутил в ответ Дарник.

— А объяснить ход своих глубоких мыслей можешь? — не сдавался тиун.

— Запросто. Разве в вашем Священном Писании не сказано, что когда-то в Палестине были города, в которых мог спрятаться самый страшный разбойник, и его никто не трогал?

— Так ты в такой город захотел превратить свой Малый Булгар?

— Ну вроде того.

Всеслава, будучи свидетелем их разговора, позже тоже спросила:

— А все-таки, почему ты решил именно так?

— Ты же сама говорила, что в Русской земле не должно быть твердых писаных законов. Кто я такой, чтобы решать: какому смерду жить, а какому нет? Да и всем быстро наскучит, если я буду действовать заведенным порядком. Тимолай когда-то называл это хорошим и плохим расположением. Встретил ты другого человека, он тебе еще ничего не сказал и не сделал, а он тебе нравится, а иной раз человек все хорошо говорит и делает, а ты его терпеть не можешь. Считай, что эти трое из Затесей мне просто очень понравились.

Не оправдались опасения Дарника по поводу недоверчивости липовцев. В сказку о родовом веровании поверили все, включая Фемела и главного волхва города. Князя спрашивать не осмеливались, зато у княжны выпытывали все детали проведенного ими ритуала, так что Дарнику несколько раз приходилось подсказывать жене эти несуществующие подробности.

Корней тем временем докладывал, что в городе вся эта история страшно понравилась:

— Пока ты вешал колдунов и издевался над предзнаменованиями, для всех ты был хоть и князь, но чужак и выскочка. Теперь же, когда узнали, что у тебя есть своя сокровенная вера, ты стал всем одной крови. А меня ты посвятишь в свою веру?

— Эта вера не каждому по силам.

— Ну что для этого надо сделать, что?! — горячо восклицал подросток-хитрован, превратившийся за два года в долговязого парня и созревший для серьезной тиунской службы.

— Заслужить, хотя бы одну медную фалеру на ратном поле.

— Да я тебе уже своими доносами на две фалеры заработал, — канючил малый.

— Хорошо, еще год послужишь, а там посмотрим, — неопределенно пообещал князь.

Раньше, когда Рыбья Кровь слышал, что у взрослых людей забот бывает больше, чем у молодых, он напрочь этому не верил. Какие сложности, если у взрослого человека одни и те же события обязательно повторяются, надо просто вспомнить, как ты действовал в похожей ситуации в предыдущий раз, и чуть улучшенно повторить это сызнова? Точно так у него получилось и с княжением: первые распоряжения по хозяйству и суды над смердами дались ему нелегко, зато уже через год он щелкал их как лесные орехи.

Сейчас же Дарник с изумлением ощущал, насколько прежний опыт мало ему помогает. Пятитысячный Липов уже жил по каким-то своим внутренним законам, неподвластным самым правильным и умным распоряжениям своего князя.

Давно прошло то время, когда лишнюю капусту можно было снести на меновой круг и обменять на соседскую курицу. Вброшенные в этот меновой круг за четыре года несколько десятков тысяч серебряных и золотых монет все изменили. Реальную цену обрели не только товары, но и выполнение любой работы. Многие семьи коренных липовцев еще продолжались держаться старого уклада: пашня, скотина, охота, рыбная ловля, собственное обшивание и обувание. Но вернувшиеся из похода с рабынями-наложницами ополченцы и бойники строили в посаде дома и, не посягая на пахотную землю, занимались каким-либо ремеслом, нанимались в плотники, грузчики, землекопы, отправлялись с одной-двумя повозками в лесные селища, как перекупщики. Кому-то везло больше, кому-то меньше, и крепкая казна постепенно скапливалась у очень немногих, оставляя других у разбитого корыта. Объявленная осенью вира за войскового закупа в тридцать дирхемов, так же как и подати с банных и хлевных печей, уже не казалась несуразной, наоборот, способствовала возведению двухъярусных домов (обогреваемых одним дымом) и усилению отдачи от каждого наемного работника. Все делалось гораздо быстрее и усерднее, чем прежде. Менялись и человеческие взаимоотношения, больше появилось крика, язвительности, недоброжелательства.

— Город, он и есть город, — успокаивающе твердил Фемел.

— У нас в Корояке еще и побольше свар и ругани, — добавляла Всеслава. — И никто от этого в лес не бежит, а только больше в город стремятся.

Дарник во всех недобрых переменах винил, прежде всего, самого себя: ведь это он заполнил Липов пришлым людом, заставил половину города работать на свои войсковые нужды, лишил многие семьи сыновей-кормильцев. Поэтому при вынесении любых решений почти всегда становился на сторону липовских людинов. И разнообразия в этих делах случалось теперь гораздо больше, чем повторяемости.

То пожалует целое селище погорельцев-лесовиков, которое нужно куда-то приткнуть, то разбогатевший меняла начнет выкупать в Засечном круге дворища и пускать их втридорога, то случится драка из-за лучшего места на торжище. Даже простые войсковые дела, и те порой донимали Молодого Хозяина своими каверзами. Вдруг выяснилось, что все оружейницы переполнены и в большом количестве нового оружия нужды нет и мастера просят разрешить им продавать оружие и доспехи за пределы княжества. А как разрешать, когда он даже лучшим воинам не позволял вывозить в Корояк или Остер честно заслуженные трофейные мечи и луки? Или вспыхнувшие ссоры вожаков и сотских дальних и ближних веж за право чаще наведываться в Липов? А раз воеводы ссорятся, то и рядовым гридям не зазорно на кулаках выяснять отношения друг с другом. Навести здесь должный порядок мешал непостоянный состав самого войска: к лету оно вдвое расширялось, к зиме сужалось, и справедливо распределить на всех служебные тяготы было невозможно.

— А ты раздели княжество на войсковые фемы, как у нас в Романии, — посоветовал Фемел.

И в преддверии нового летнего похода Рыбья Кровь разделил княжество на пять воеводств: Липовское, Перегудское, Толочское, Булгарское и Турусское. Каждое из них само должно было решать, кого и на какое время посылать в Липов, как нести свою охранную службу, как и на что распределять княжеское довольствие.

— А не будут ли они ловчить с казной и припасами? — беспокоился Дарник.

— Конечно, будут, — уверенно отвечал ромей. — Зато все вокруг займутся нужным делом: воеводы начнут воровать, доносчики писать жалобы, а ты, князь, всех их судить. Уже никто не скажет, что ты им нужен только для охраны, с азартом будут следить, как ты со своим ворьем управляешься.

— Не проще ли тогда все считать и отправлять отсюда?

— Год назад было проще, а сейчас нет. Сейчас твои бывшие ополченцы и бойники уже не тот бесправный сброд, что прежде. У многих семьи, хозяйство, и за каждой мелочью обращаться в Липов им все больше в тягость. Пускай все сами на месте и решают.

— А как же я тогда вытребую с них то войско и те подати, что мне нужны?

— С податями тебя, конечно, подурачат, — не скрывал тиун. — А на войско рассчитывай. Где еще мужчинам распустить свои петушиные хвосты, как не на хорошей драке? В обносках ходить будут, а меч украсят самыми дорогими камнями.

Прибытие перед самым ледоходом сменных дружин из Перегуда и Туруса подтвердило правоту Фемела. Две сотни семейных гридей, их расселение и устройство порядком взбаламутили рутинную липовскую жизнь. Причем основной удар по всеобщему спокойствию нанесли жены гридей. Вчерашние рабыни, иноплеменницы и чужестранки, они не испытывали ни малейшего стеснения и с первого же дня стали яростно бороться за свое место под столичным солнцем. Липовчанки тотчас приняли их вызов, и весь город расцветился лучшими женскими нарядами и украшениями, с лиц молодок и хозяек постарше исчезли скука и озабоченность — у всех лишь бойкость и горделивость собой. Не отставали и сами пришлые гриди — тоже вовсю выказывали избыток сил и умений, стараясь хоть в чем-то утереть нос зажиревшим городским людинам. Особенно отличались турусцы, победители тарначской осады. Чтобы избежать княжеского суда за пролитие крови, повадились повсюду ходить с тонкими палками: убить или нанести увечья ими было трудно, зато доказать собственную ловкость — за милую душу! Понятно, что местные молодцы тоже не оставались в долгу.

«Скорее в поход уводи всех этих головорезов!» — ширился общий вопль липовчан.

Но Дарник идти в поход не собирался: во-первых, после победы над кутигурами заниматься более мелкими стычками было почти бесчестьем, во-вторых, он, наконец, нащупал дело, которым ему следовало впредь заниматься. По последнему зимнику в Липов из Казгара добрался караван персидских купцов на двадцати санях. Если для горожан их приезд явился лишь полезной и развлекательной диковинкой, то Рыбья Кровь рассмотрел в этом знак Божественного провидения.

Сколько раз он говорил своим приближенным, что хочет завести хорошие, безопасные дороги, по которым могли бы перемещаться не только вооруженные дружины, но и простые одиночные путники. Советники согласно кивали головами, но про себя считали это княжеской блажью. Ну какие могут быть у Липова, зажатого между Короякским и Остерским княжествами, безопасные дороги? Двадцать верст в одну сторону, сорок в другую. Им что же, у этих княжеств отвоевывать дороги нужно? Единственная длинная дорога имелась с севера на юг: из Перегуда, через Северск и Липов на пограничный Турус, да и то пролегала не по земле, а по речной глади. И пока что торговля здесь была самая ничтожная. Новая дорога на Казгар тоже рассматривалась как княжеское баловство — и вдруг через нее в Липов прибыли настоящие заморские купцы, которых ни в Гребне, ни даже в Айдаре сроду не видели!

— Вот видишь, — довольно заметил в этот день Дарник жене, — мы теперь сами можем свободно и в Персию, и в Булгарию ездить. Тот же шелк в пять раз дешевле будет, чем из Романии. В поход хорунжих пошлю, пусть они себе славу добывают. Надо на Казгарской дороге не пять веж, а десять городищ поставить.

— А казны хватит? — нахмурила бровки обрадованная было Всеслава.

— В том-то и дело, что уже хватит!

Тут и обнаружилось, что даже самовластный и твердый в своих решениях князь не в силах собой до конца располагать.

— А скажи: куда и зачем в поход нам одним идти? — вопрошали хорунжие.

— Ни с кем, кроме князя, мы никуда не пойдем! — заявили гриди и бойники.

Купцы, и те были недовольны:

— Если Рыбья Кровь не будет каждый год устрашать всех вокруг, то и с нами никто считаться как прежде не будет.

Добили же Дарника матери литовских десятских и вожаков, явившиеся к нему с плачем и стенаниями:

— Да не посылай ты, княже, одних наших чад неразумных! Никто назад живым не вернется. Только с тобой им и можно идти, больше ни с кем!

Молодой Хозяин два дня думал, а потом объявил:

— Хорошо, будь по-вашему. Только мне надоело лошадиные копыта сбивать, хочу по реке плыть, — чем обрадовал одну половину войска и смутил другую.

Да и то сказать, три года строили-строили лодии, пора бы уже и в ход их как следует пустить. Не взятый хазарский Калач куда как соблазнительная цель, а против двойного приступа с суши и с воды наверняка не устоит.

Как ни странно, против захвата Калача больше всех был бывший турусский наместник Борть:

— Не надо разрушать этот гадючник. Чуть-чуть пугать их стоит, но серьезно не надо.

— Почему же? — с улыбкой спрашивал его Дарник.

— Мы для Калача, как Арс когда-то для Липова. Каган шлет им богатую казну и войско, купцы везут припасы. Мне их наместник прямо говорил, что хочет, чтобы мы постоянно рядом друг с другом оружием стучали, но без крови. А если захватим Калач, покоя не будет всем русским княжествам. Истребительная война никому не нужна. Да и вся торговля через Калач нарушится.

Молодой Хозяин с интересом взирал на ветерана-соратника: не боится признаться в собственной осмотрительности, вот уж кто действительно превратился из рубаки-воеводы в настоящего княжеского боярина. С ним не только о мечах и седлах поговорить можно, но и о чем более серьезном.

— Хазарский наместник в Черном Яре обещал, что волок через Калач на Итиль для моего войска завсегда открыт, — сообщил Дарник на княжеской думе, тем самым пустив по Липову нужный слух о походе в Хвалынское море и Персию.

Истинное направление похода пока неясно было и для самого князя. Неожиданную подсказку дал тот же Борть, рассказав про степную орду в старые времена, которая мирно проходила через чужие земли, а грабить их начинала на обратном пути в свои степи, когда оседлые жители, почти подружившись с ними, теряли бдительность. Дарник пришел от этой истории в полный восторг. У него нечто подобное мелькало в голове и раньше: сначала глубокий разведывательный торговый поход, а потом туда же с камнеметами и мечами. Оказывается, степняки придумывали почище этого.

В ответ князь повеселил любимого воеводу рассказом про князя Шелеста, как тот, только что отпущенный из Арсовой Вежи, помчался в Корояк, что называется, впереди своей лошади! Вообще, Борть был, наверно, единственным человеком, с которым Дарнику хотелось разговаривать не только о делах. Серьезный спор между ними возник лишь из-за водного похода, когда Рыбья Кровь наотрез отказался брать воеводу с собой:

— Хватит мне смерти Быстряна. Если выбьют всех вас, моих первых ватажников, то ради кого мы затевали все это княжение? Для чужаков, которые после вас в живых останутся?

— Зачем тогда из Туруса меня вытащил? Уж я бы там нашел как мечом помахать, — хорохорился Борть.

— Будешь воеводой Толочского воеводства. Мне нужна дорога к верховьям Толочи по суше. Там чужие племена. Через каждые двадцать верст ставишь по веже и идешь дальше. Ты один, кто может двигаться там больше миром, чем войной. Помнишь наш старый девиз: «Мир на дорогах»?

— Что-то ты за этот мир уж больно много крови пролил, — добродушно подначил хорунжий.

— Вот и покажи нам всем, как без крови можно входить в чужие земли, — с готовностью подхватил князь.

Кроме самого водного похода Дарнику также непременно хотелось взять этим летом какую-либо крепость настоящим приступом. Уже все имелось в его победном списке, а такого приступа не было. Поэтому, не успели еще до конца сойти на левобережье вешние воды, как он приказал возвести две осадных башни: одну помассивней, другую полегче. Городским мастерам-плотникам в этой работе отказали: только гриди и бойники — чтобы они сами приобрели нужный навык. С большим трудом башни построили. Легкую поставили на прочные колеса, тяжелую смогли перемещать лишь с помощью катков.

Для всего Липова стало главным развлечением смотреть, как башни снова и снова подкатывают ко рву, окружающему Островец, и ватаги воинов лезут в них вверх по лесенкам, чтобы на высоте шести саженей перебросить на стену Островца мостики с крючьями и устремиться по ним на приступ. Тут же намечались и кое-какие исправления башенных конструкций. Другая часть воинов рядом училась взбираться на стену по простым длинным лестницам.

Вот когда по достоинству были оценены новые облегченные доспехи, заказанные год назад оружейникам. Благодаря учениям их усовершенствовали, дополнив крепкими стальными наручами, служившими защитой от рубящих ударов, да малыми локтевыми железными щитами для отражения копий и сулиц. Немало случилось и тяжелых падений с высоты с переломами и даже смертью одного бойника. В качестве «отдыха» воины занимались усиленной греблей на больших лодиях и учились держаться на воде в полном вооружении.

Количество мест в лодиях было ограниченно, поэтому ни о каких учениках-возницах и женщинах-стряпухах речи не заходило — только опытные, проверенные воины из Липова и крепостных гарнизонов княжества. Всех вновь прибывающих ополченцев направляли в хоругвь Бортя — пусть займутся землепроходческой службой.

Рыбья Кровь целыми днями разговаривал с купцами и соглядатаями из южных краев, записывая нужные сведения о селениях по всему Русскому морю и добывая нужные карты. Особенно обнадеживали последние новости, привезенные купцом из самого Царьграда, о том, что все силы Романии брошены для отражения нового натиска магометан на восточные границы.

Узнав какого рода князь ведет расспросы, к нему буквально ворвался возмущенный Фемел:

— Что тебе сделали мои ромеи? Зачем хрупкий мир нарушить хочешь? Кто тебя нанял идти в Романию: хазары?

Молодой Хозяин отвечал ему с обезоруживающей улыбкой:

— Какая Романия? Ты сам говорил, что у вас стотысячное войско. Разве ваш ромейский огонь тут же не сожжет мои беззащитные лодии?

— Ты можешь поклясться на мече, что не будешь воевать Романию? — не отступал Фемел.

— Сперва пусть ромейские стратиги поклянутся не обижать меня, сироту, — уже не скрывал издевки князь. — Вообще, мы идем торговать, а не воевать.

— А осадные башни возле Островца катают тоже для торговли?

— Никогда не знаешь, что может пригодиться. Я когда-то в торговый поход взял колесницу с камнеметом, так она мне очень даже пригодилась против разбойников-тарначей.

Говоря о торговле, Рыбья Кровь не слишком кривил душой. На лодии вместе с оружием и провиантом грузили и товары из княжеских мастерских: кожи, меха, войлок, седла, свечи, упряжь, веревки, бочки, сети, льняные и шерстяные ткани. Возможная прибыль от этого была небольшая, но никто не мог придраться, что это не купеческий товар. Рядовые ратники, и те посмеивались:

— Достанем меч, так веревки по цене жемчуга сторгуем.

Всеобщее приподнятое настроение напоследок едва не испортило одно неприятное происшествие. Некий бойник купил у загулявшего гридя из Толоки его медную фалеру и начал щеголять в ней по липовскому посаду. Произойди это в обычное время, все бы закончилось недельным приковыванием к позорному столбу, и только. Но на пике общего воинственного возбуждения над продавцом и покупателем боевой награды едва не был учинен кровавый самосуд. В вечевой колокол не били, зато стихийно возник Войсковой суд, куда кроме хорунжих и сотских вошли многие фалерники. Суд этот, впрочем, тоже с неменьшей безжалостностью приговорил обоих проходимцев к виселице.

Дарник оказался в затруднительном положении: кого-либо казнить, да еще под нажимом ему совсем не хотелось.

— Начинать новый поход с казни я не стану, — заявил он воеводам. — С них достаточно будет изгнания из княжества.

— Но, князь, все войско требует казни, — возразил Лисич, выбранный главой Войскового суда.

— Передайте войску, что если этих двоих казнят, то оно поплывет в поход без меня. Мои боги лишат меня удачи, если я начну поход с крови своих воинов.

Его слова произвели нужное действие, покричав и повозмущавшись, гриди и бойники уступили. Простое изгнание обоим виновникам лишь дополнили другими наказаниями: клеймами на лбах, изъятием имущества и жен. Дальний конный разъезд отвез безлошадных изгнанников до западной границы княжества, туда, где за поперечной болотистой поймой начинались короякские земли.

Объявленное Молодым Хозяином желание оставить своими наместниками по княжеству Всеславу и Фемела, а по Липову — Охлопа было встречено как должное. В последние перед отплытием дни княжна сообщила мужу:

— Я беременна.

— Наконец-то, — встречно обрадовался он. — А то весь народ кругом удивляется, что нет ничего.

— Только из-за народа? — Жена собралась обидеться.

— Ну конечно. Обманывать его ожидания — себе дороже. Теперь уже и ты их не обманываешь.

В переводе на простолюдинский язык это означало: смотри на вещи не по-бабьи, а по-княжески. Всеслава поняла это и все же от бабьего вопроса не удержалась:

— Кого ты хочешь: сына или дочь?

— Мои боги запрещают мне это загадывать, — ушел он от прямого ответа. Про себя он мечтал о дочери, но обычай требовал хотеть больше наследника-сына.

В день отплытия на княжну больно было смотреть. Забыв о княжеском достоинстве, беспрестанно старалась дотронуться до мужа, не давая ему наедине переговорить с воеводами.

— Ты обещаешь, что даже ночью не будешь снимать доспехи? — по несколько раз спрашивала она его.

— Ты сама хоть одну ночь попробуй поспать в железе, тогда и проси, — отвечал ей Дарник. — А утонуть в них вообще милое дело.

— Можно моя Нежана тебе погадает? Только надо, чтобы ты сам согласился.

— Для гаданий я самый трусливый человек на свете, — мягко отказывался он.

В момент отплытия она все же взяла себя в руки и на глазах сотен провожающих женщин вела себя на редкость достойно: ни слез, ни суетных движений, ни судорожных объятий. Рыбья Кровь покидал Всеславу с двояким чувством: с одной стороны, он знал, что у него самая подходящая жена, какая только может быть, с другой — был рад наступающему перерыву в их отношениях. Нетерпеливое желание увидеть незнакомые места и новые человеческие лица вытесняло все остальное.