Книга: Морской князь
Назад: 1
Дальше: 3

2

Через два дня на развилке дорог, ведущих в Новолипов и с востока на запад, состоялось прощание со старшим княжичем с теми же самыми атрибутами, что и с Туром: пергаментным свитком с последними Правилами, наказом о тайных знаках в записках и шутками насчет разгрома ромейской Таврики. Ритуал прощания чуть не испортил Корней, заметив, что Заитильский край есть тоже Степь и разве Смуге не интересно увидеть новую землю, которая вскоре тоже присоединится к его владениям?
Даже Дарник оторопел от такого предложения, княжич вместе с Зыряем тоже молчали, вопросительно взирая на князя. Один Свирь, казалось, был занят рассматриванием своих только что полученных нашивок сотского.
– У Смуги сейчас более важная задача, – вышел из положения Рыбья Кровь. – Наше войско – это только первый удар, княжичу надо в Новолипове подготовить второй завершающий наше завоевание удар.
– Так на Таврику готовиться или за Итиль? – рассудительно по-взрослому уточнил Смуга.
– Слова о походе на Таврику – это прикрытие, восточный поход тайный и более главный, – столь же серьезно растолковал князь.
– А меня как Тура забросить, – попросил напоследок княжич.
– А запросто, – сказал Дарник и новым круговым движением забросил сына в седло.
И, отъезжая с полусотней бойников в сторону южной столицы, Смуга усиленно размышлял о поставленной отцом задаче. А Дарник про себя вздыхал: какой же сын еще ребенок!
Свирь специально отстал от колонны новолиповцев, чтобы выразить князю свое возмущение:
– Ну какая Таврика, какой Заитильский край?! Зачем мальчишке глупыми сказками голову дуришь?
– Потому что подготовка к скорой войне быстрее всего поставит Новолипов на ноги, – чуть смущенно объяснил Дарник.
– Тебе, кажется, преждевременно разряд сотского присвоили. Сразу князя учить взялся. Быстро ускакал отсюда! – Корней должным образом отчитал Свиря.
Позже хорунжий уже сам извинялся перед князем:
– Ну что я такого особого сказал?! Думал, Смуга скажет: пускай тятя там сперва все завоюет, а я потом возьму все под свое крыло. Ты же сам его учил, что он всегда должен уметь отвечать на самые неожиданные вопросы.
– Ладно уж, умник. Быстро ускакал отсюда!
И Корней с довольным смехом, что князь не сердится, мгновенно умчался прочь.
На перекрестке к объединенному войску присоединились поджидавшие князя полторы сотни новых ополченцев. Но они только восполнили тех, кто ушел с Туром и Смугой. Порасспросив новичков, кто они и что умеют, Дарник с досадой понял, что и без того невысокое качество дарникского воинства ухудшилось еще больше. Раньше он всегда старался придерживаться правила: к двум третям опытных бойников добавлять лишь треть необстрелянных ополченцев. Сейчас все было прямо наоборот: на четверть бойников приходилось аж три четверти ополченцев.
Вскоре случилась и настоящая неприятность. Не успели сделать от перекрестка один дневной переход, как наутро воевода гребенцев доложил об исчезновении аж: пятнадцати своих воинов. Горячий Корней рвался устроить за ними погоню и показательно повесить беглецов перед всем войском.
– Хочешь – посылай, – Дарник особо не возражал, но потребовал, чтобы погоня сама вернулась не позже чем через день.
Через день она и вернулась, никого, разумеется, не настигнув.
И тогда князь собрал всех триста гребенцев для отдельного разговора.
– Я понимаю, что большинство из вас находится здесь не по своей воле, – сильным, но вовсе не грозным голосом обратился к нерадивым воинам Рыбья Кровь. – Я понимаю, что многие из вас до сих пор скорбят и не могут прийти в себя от утраты родичей во время мора. Я даже понимаю, что никто из вас не любит меня и считает виновником многих бед Гребня. Все это так и по-другому быть не может. Я когда-то насчитал сто пятьдесят врагов, которые объявили мне кровную месть, потом, правда, сбился со счета и дальше уже не считал. Так вот, добрая половина из этих врагов превратилась потом в моих верных соратников. Я даже толком не знаю, почему это произошло. Но уверен, что в конце похода это случится и с вами. У вас просто не будет другого выхода, как полюбить меня и стать моими надежными воинами. Конечно, найдутся и такие, которые из своей гордыни всегда будут говорить, какой я злодей и князь-выскочка. Порасспросите моих ветеранов, наверняка и среди них найдете таких.
Князь слегка перевел дух.
– Вы, наверно, уже знаете о цели нашего похода: раз и навсегда прекратить нашествия степняков из-за Итиля. А ведь Гребень тоже всегда на пути их нашествий. Стало быть, вы раз и навсегда и его закроете от этих нашествий. Какое мне дело до этих великих дел – может себя спросить каждый из вас. И будет прав, если у него сердце величиной с орех, а мужество величиной с горошину. Но я призываю вас подумать о том смехе и презрении, которые ждут ваших беглецов через год, когда в Гребне и во всей Словении узнают о победе нашего войска. Как они сами от стыда за собственную глупость начнут кусать свои локти. Каждый человек рождается на свет, чтобы стать великаном, а не карликом. Со мной вы станете такими великанами, без меня останетесь ничтожными, обреченными всегда завидовать великанам карликами.
– А если никто из нас не вернется живым из Заитильских степей? – послышалось из глубины гребенских рядов.
Князь рассмеялся:
– Посмотрите на меня, я разве похож на того, кто хочет погибнуть?
– Ты же собираешься там жить и шерсть у кутигуров покупать? – раздалась еще одна недоверчивая реплика. – Значит, и нам там навсегда остаться.
– Могу напомнить, сколько у меня было столиц: Липов, Ракитник, Гребень, Новолипов, Бирема. Ни в одной из них я не задерживался больше года. Так зачем думать, что в Заитильских степях я останусь на всю жизнь?
Гребенцы молчали, переваривая в своих головах услышанное.
– В общем, совсем маленьких дитятей среди вас нет, думайте и мотайте на ус, – с этими словами Дарник сел в седло и, выражая спиной к карликам полное презрение, удалился.
То ли его златоустство, то ли еще что было тому виной, только больше беглецов из гребенских сотен не случалось.
Между тем пополнение дарникского войска продолжалось. По одной-двум ватагам к ним присоединялись степняки: хищные тарначи и мирные орочи, а при переправе Малого Танаиса в его нижнем течении под знамена князя встали две сотни единокровных словен-бродников. Эти были уже настоящими разбойниками, идущими на войну за легкой поживой, их зачислять в опытные бойники можно было не глядя.
Притирка дарникцев с ромеями тем временем шла полным ходом. Два лагеря по-прежнему выставлялись обособленно, но никто не мешал гостеванию союзников друг у друга. Не избежали этой участи и князь с мирархом. Не только в лагерях, но и на марше они частенько держались друг возле друга, ведя разговоры не только о военных, но и о других делах.
Больше всего Леонидаса удивляло, как безразлично относится Рыбья Кровь к своему «Жизнеописанию».
– Неужели ты не понимаешь, что стал знаменит не только в Константинополе и Херсонесе, но и в дальних западных и восточных землях? Все книги такого рода, как правило, тут же переводятся на арабский язык в Дамаске и на латинский в Риме.
– А про хазарский язык почему забыл? – подначивал ромея Дарник.
– Иудейские визири не заинтересованы развивать хазарскую письменность, а сами иудеи поголовно владеют и ромейским, и арабским, и словенским языками. Кстати, Самуил повез себе в каганат аж двадцать копий твоего «Жизнеописания». Не удивлюсь, если в Калаче тебя встретят толпы твоих новых поклонников.
– Ну и зря.
– Объясни почему?
– Когда устно о ком-то рассказывают, это всегда намного лучше. Каждый может домыслить все, что ему захочется. А когда то же самое выложено на пергаменте, домысливать уже нечего, и все становится унылой неправдой. Как вообще любого человека можно подвести под какое-то одно слово. Ведь, что бы ты ни делал, ты всегда успеваешь подумать о двадцати других вещах, прикинуть и то, и это. А на пергаменте будет намертво сказано, что ты сделал это из-за чего-то одного. Даже странно, что ты, умный ромей, веришь всему тому, что отец Паисий написал про осаду Дикеи.
– А что там сказано неверно? – с интересом спрашивал Леонидас.
– Например, что я деликатно относился с стратигессе Лидии из-за того, что почитал ее высокое положение и она была мне выгоднее нетронутой, чем тронутой.
– Ну и?.. – Мирарх так увлекся, что потянул уздечку не с той стороны и невольно отъехал от князя на пару шагов.
– А то, что в этот момент у меня была в наложницах хазарка Адаш, которой ваша мраморная стратигесса в подметки не годилась.
– Разве у вас, идолопоклонников, многоженство не в обычае? Значит, не только в этом причина, – Леонидасу хотелось показать свою проницательность. – И почему мраморная? Выглядела слишком неприступной?
С кем, как не с мирархом, было поговорить на войне о женщинах, не со своими же подчиненными, в конце концов? И Рыбья Кровь с удовольствием расписывал свои отношения с достопочтимой стратигессой, правда, каждый раз убедившись сперва, что поблизости нет словен, понимающих по-ромейски. В ответ получал не менее подробный отчет Леонидаса о его любовных похождениях. Что лучше этого могло скрепить настоящее мужское доверие? Оба были молоды, предприимчивы, хороши собой и полны интереса к жизни.
Видя веселые беседы князя с мирархом, воеводы с архонтами тоже повели себя подобным образом: ромеи рассказывали словенам о премудростях своего воинского устава, а воеводы архонтам – об особенностях полевого сражения с повозками и камнеметами. Стратиотским конникам по душе пришлись пращи-ложки, многие изготовили себе эту игрушку и развлекали себя прямо на марше стрельбой камнями по воронам и галкам. А дарникцам – султаны из конского волоса на шлемах ромейской кавалерии. Князь против такого новшества не возражал, тем более что такой хвост считался хорошей защитой шеи от рубящего удара. Пробить в шлеме маленькое отверстие и пропустить в него пучок конских волос ничего не стоило. И скоро дарникских конников издали уже ничем нельзя было отличить от ромейских. И так же, как у стратиотов, цвет султанов у каждой сотни был свой собственный.
Узнав, что Дарника больше всего беспокоит необстреленность словенских ополченцев, мирарх тоже порядком встревожился: как же тогда быть?
– Надо им дать почувствовать вкус крови, – мрачно изрек на это князь.
– Как это?!
– Перед переправой на левый берег нападем на какое-нибудь хазарское селище.
– Ты, наверно, смеешься? – изумился Леонидас, успевший за время знакомства привыкнуть к княжеским шуткам, произносимым с самым серьезным видом. – Так тебе хазары и позволят!?
– А если сделать так, что хазарское селище будет само виновато?!
– Нет, ты точно сошел с ума! – Мирарх верил и не верил князю. – Да уже одно то, что твои ополченцы переправятся через огромную реку, когда пути назад не будет, сделает их всех бесстрашными воинами. Ты же сам говорил – кутигуры пленников не берут.
– Ты, наверно, прав, – смиренно соглашался Рыбья Кровь, заставляя союзника сокрушенно качать головой: ох уж эти варвары!
Помимо больших войсковых забот, появилась теперь у князя и забота маленькая – Евлалия. Почувствовав некоторую слабину Дарника, она отныне едва ли не каждый день, подождав, когда он окажется один, являлась к нему в шатер. После нескольких пустых фраз о делах неизменно следовало:
– Хочу немного тебя посмешить. – И руки великовозрастной шалуньи начинали распускать завязочку тельной сорочицы, дабы порадовать князя видом своей груди. В таких случаях Дарник всегда сожалел, что взял к себе в оруженосцы Афолия, – любой словенский услуживец давно бы сообразил, как воспрепятствовать этому безобразию, Афобий же ни за что не решался вторгаться в шатер во время присутствии у князя представительницы женского пола. Хорошо, что всегда находился кто-то, кто возле шатра спрашивал у охранников-телохранителей: – Князь сильно занят или нет?
– Входи! – кричал тогда ему из шатра Дарник и действительно смеялся, глядя как Евла прячет свое молочное достояние.
Как бы он потом не хмурился и не досадовал, но эта забава ему весьма нравилась. Порой даже думал, а не сойтись ли с Евлой в самом деле, выговорив у нее обязательное условие не слишком показывать их связь на людях, однако понимал, что сделать это никак не получится, – бойко разговаривающая по-словенски ромейка не даст себя загнать ни в какие рамки, а наличие крошечной дочурки всегда надежно защитит ее от любого княжеского наказания.
Попытки Евлы «обесчестить» князя, разумеется, не остались незамеченными его ближним окружением, а потом и всем словенским полком. Если в глаза Дарнику никто не решался об этом говорить, то за глаза над «великим и непобедимым» потешались кто как мог. Самой же Евле все доставалось полной мерой. Когда шутки бывали особенно злыми и оскорбительными, она не выдерживала и бросала в ответ:
– Стану княжеской наложницей, я это вам хорошо припомню!
Корней докладывал Дарнику обо всем этом и снова и снова настаивал:
– С этим надо что-то делать!
– Ничего делать не надо, – отмахивался от хорунжего князь. – Пускай посмеются. Главное, чтобы в лицо мне не хихикали.
Сказал – и сглазил. В тот же вечер один из бойников-ветеранов, широко ухмыляясь, спросил у идущего мимо Дарника:
– Князь, а не пора ли нам уже твою собачью свадьбу справлять?
Дарник остановился и пристально посмотрел на весельчака.
– Да я просто так, пошутить хотел, забудь, не сердись! – спохватившись, заканючил бойник.
– Два дня, – бросил Рыбья Кровь телохранителям-янарцам и двинулся дальше.
«Два дня» означало, что бойник со своим напарником, оба в голом виде, в одних сапогах (ноги должны быть целы), будет два дня идти на привязи за обозной повозкой, таща на спине узел со своей одеждой и доспехами. Таким было дарникское наказание за драки, мелкое воровство, сон в дозоре, ну и конечно, за недостаточное уважение к княжескому званию.
Эти наказания понравились и ромейским архонтам – скоро уже и голые стратиоты (без напарников, разумеется) плелись за своими повозками, вызывая смех сотоварищей, – все же это было и лучше и легче, чем наказание плетьми.
Хазарский Калач между тем был все ближе и ближе. Высланные вперед дозорные доложили, что видели у причала среди хазарских судов аж три ромейские биремы, а рядом с городской стеной большое скопление хазарских войлочных юрт. Но Дарник не стал направляться прямо к хазарскому городу – направил походный поезд к северу, к своему Турусу, располагавшемуся, как и Калач, на левом берегу Танаиса, только в тридцати верстах выше по течению. Но не смог отказать себе в удовольствии прокатиться вместе с Леонидасом и небольшой охраной посмотреть с правого берега на хазарский город. С высокой, холмистой правобережной гряды на Калач со всеми его садами и красными черепичными крышами открывался хороший вид.
– Калач должен быть благодарен тебе, мирарх, – любуясь городом, сказал князь своему спутнику. – Я дал зарок, что если твое войско не придет, сжечь его. Один раз сжег его всего наполовину, теперь бы сжег полностью. Причем прямо с этого места.
Действительно, за счет высоты холма, на котором они стояли, три стрелища до городских кварталов были вполне доступны для больших Пращниц.
– В твоем «Жизнеописании» сказано, что твое войско прошло мимо Калача, никого не трогая, – усомнился в его признании мирарх.
– Так это был уже второй поход. В первый мы хорошо его потрепали и захватили Турус.
Еще день пути – и на правом берегу реки они вышли к сторожевой веже, близнецу Смоли, охраняющей паромную переправу через Танаис, затем увидели и сам Турус во всей его неказистой красе: чахлые деревья, полсотни деревянных домов, обнесенных валом и одноярусной деревянной стеной. Выдающимися здесь были лишь три трехъярусные вышки в середине городища, камнеметы которых могли разворачиваться в любую сторону, бухта, вдававшаяся прямо в городище, да паром через Танаис на лебедках, способный перевозить по две груженых повозки за раз.
Немедленно по прибытии объединенного войска началась его переправа на левый берег: лошадей переправляли вплавь, воинов – на лодках, повозки – на пароме. Все удовольствие заняло половину дня. Чтобы не заходить в само городище, Дарник приказал себя везти на лодке ниже по течению, туда, где в чистом поле собиралось само войско; сославшись на занятость, не принимал и турусцев, поручив Корнею выслушивать отчет о делах городища.
Главное, что интересовало князя: есть ли пополнение с верховьев Танаиса? Голубиная почта не подвела – на лодиях и плотах приплыло больше двухсот человек и, по слухам, плыли еще. Таким образом, обязательство перед ромеями и хазарами почти полностью исполнилось: в словенском строю находилось уже восемнадцать сотен воинов.
С одной из липовских ватаг прибыло послание от Тура. Сын кратко описывал, как его замечательно встретили в Липове. Малозаметная точка у четвертого слова свидетельствовала, что это так и есть. Ну что ж, хоть за младшего княжича теперь не приходилось волноваться.
На следующий день в Турус с большой свитой прибыл Самуил. У него тоже все было готово: полторы тысячи копий находились в Калаче, еще полтысячи должны были присоединиться в городе Ирбене на берегу Итиля. На переговорах с князем визиря сопровождал высокий худой хазарин с лицом опытного воина.
– Это тархан Амырчак, он поведет наше войско, – представил его князю Самуил. Увы, по-ромейски и пословенски тархан знал лишь несколько слов. Конечно, Дарник с Корнеем могли объясняться и на хазарском языке, но тогда вне разговора оказались бы Леонидас с Макариосом, поэтому все говорили на ромейском.
Рыбья Кровь ошарашил союзников требованием после присоединения хазар две недели потратить на дополнительную подготовку всего войска.
– Уже середина лета, – возмутился Самуил. – Ты что, зимой воевать с кутигурами собрался?
– По-моему, ромеи со словенами уже научились взаимодействовать, – поддержал визиря Леонидас.
О самих кутигурах сведения были разноречивыми. Возле реки видели только их редкие разъезды. Углубляться же далеко в степь хазарские лазутчики не рисковали, предпочитали плавать на лодках по реке и изучать следы, оставленные кутигурской конницей вдоль берега. Купцы с низовьев Итиля сообщали, что основная орда кутигур ушла на восток.
– Пока вы найдете ее в степи, как раз и научитесь взаимодействовать, – продолжал настаивать Самуил.
В конце концов, договорились не делать крюк к Калачу, а прямо идти к Ирбеню и уже там встречаться со всем хазарским войском.
Затем Самуил устроил настоящий смотр объединенному войску – оно и понятно: кто платит, тот должен видеть свой товар. На словах визирь остался довольным тем, что увидел. Особенно удивило его наличие в походном войске мамок, долго расспрашивал, каково их участие и как им удается выживать среди такого скопища молодых парней. Не оставил без внимания и мелькнувшую в окружении князя Евлу – кто-то уже успел донести Самуилу и об этом.
– Ты прав, князь, не каждая наложница годится для твоего ложа, – похвалил Самуил разборчивость Дарника по-словенски, дабы это было недоступно ушам мирарха с комитом. – Если хочешь, я могу предоставить тебе ту, которая достойна опочивальни самого хазарского кагана.
Дарник был заинтригован:
– Прямо здесь и сейчас?
Визирь сделал знак, и один из его помощников бросился выполнять поручение. Не успели военачальники выпить по второму кубку вина, как в княжеский шатер привели женщину с накинутым на голову шелковым покрывалом.
Повелительным жестом Самуил отослал из шатра всех лишних, остались только Дарник с Корнеем, Леонидас с Макариосом и сам визирь с молчаливым Амырчаком.
– Открой свое лицо, красавица! – приказал Самуил по-ромейски.
Красавица сняла с головы покрывало. Нежное детское лицо с огромными черными глазами и красивыми чувственными губами, казалось, никогда не обжигало солнце и не огрублял ветер. Уже только смотреть на него было наградой. От лица взгляд сам собой скользил вниз и в просторной одежде угадывал и стройность, и изящество, и желанную округлость. Все это дышало таким сладострастием, что захватывало дух.
– Эсфирь говорит и по-ромейски, и по-словенски, умеет также писать и читать по-ромейски, – продолжал нахваливать визирь.
От имени девушки Дарник вздрогнул, оно что-то ему напоминало. И, напрягши память, он вспомнил. Так называлась одна из книг Ветхого Завета. Как иудеи привели свою девушку к какому-то царю в наложницы и сказали ей скрывать, к какому роду-племени она принадлежит. Что там было дальше, князь сейчас помнил плохо, но этот начальный посыл отложился в его голове накрепко.
– Ну так как, князь, годится она для твоего ложа? – Довольный произведенным впечатлением Самуил нисколько не сомневался в успехе своего сватовства.
– Увы, такая красавица заставляет мужчин думать, что они вряд ли оправдают ее ожидания, – с сожалением вздохнул Дарник. – Мне бы что попроще.
– Да ты что?!.. – Корней был само возмущение от такого княжеского отказа.
– Мой главный помощник моложе и смелей меня, – перевел внимание Самуила и Леонидаса на хорунжего князь. – В случае моей смерти именно ему возглавлять мое войско. Если ты не сочтешь для себя за бесчестье, пусть Эсфирь взойдет в его шатер.
Самуил был явно разочарован таким ответом князя, но и впрямую отказать тоже не решался. Затруднение разрешила сама Эсфирь. Подойдя к Корнею, она протянула ему маленький пестрый платочек.
– Вот и выбрала, – под общий смех произнес Леонидас.
По знаку Самуила девушка накинула на себя покрывало и вышла из шатра, стрельнув напоследок на хорунжего взглядом.
– Ну а?.. – Корней сделал вопросительное движение, не зная, то ли ему следовать за наложницей, то ли оставаться на месте.
– Ее отведут в твой шатер, – успокоил его Самуил, позвал своего охранника и на иудейском языке отдал ему распоряжение.
Их пиршество продолжилось дальше.
– Что ты такое им сказал! – час спустя разорялся хорунжий, когда гости покинули княжеский шатер. – Ну какой из меня военачальник?! Кто меня слушаться будет? И не умею я со всем этим справляться, как ты!
– Не будешь, не будешь, хватит кликушествовать! – успокаивал его Рыбья Кровь. – Мне уже и пошутить нельзя?
– Ну и шуточки у тебя! – не утихал Корней. – А с этой мне что делать? В твой шатер переправить или как?
– Ты что, отказываешься от нее? Самуил тебе этого никогда не простит, – посмеивался князь.
– Так ты в самом деле: ее – мне?! А гриди что скажут? А сам что будешь?..
– Как всегда, мучиться буду. Если, конечно, ты в Ирбене не расстараешься и не найдешь мне тоже наложницу, только такую, чтобы не слишком о ней думать.
– Все равно я ничего не понимаю в твоих взбрыкиваниях, – твердил свое Корней.
Назад: 1
Дальше: 3