– Ну что, ноги волосатые или бородавки по всей груди? – Такими словами наутро встречал князь входящего к нему в шатер хорунжего. Вид у того был неважный: глаза сонные, губы припухлые, движения неустойчивые, разум запаздывающий.

Лицо Корнея расплылось в блаженной улыбке:

– Я завидую сам себе. Уже из-за одного этого стоило идти в твой дурацкий поход.

– Ты хоть в седле держаться сумеешь? Через час выступаем.

Мимика на лице хорунжего означала: не уверен, что удержусь, но буду стараться.

Больше в этот день Корней к князю не являлся. Проезжая вдоль поезда, Дарник каждый раз видел хорунжего, трусящего на коне возле закрытой двуколки и не видящего ничего вокруг, кроме этой повозки, в которой находилась его драгоценная зазноба.

– Я не очень понял, кто у них главнее: тархан или визирь? – пожаловался Леонидас, когда им случилось пересечься с князем на марше. – Самуил вел себя так, будто Амырчак его оруженосец.

Визирь с тарханом уехали в Калач еще в ночь, чтобы хазарское войско поспело к Ирбеню не позже дарникского.

– Я думаю, на поле боя они поменяются местами: тархан будет посылать воинов на смерть, а визирь сидеть в обозе и считать свои дирхемы, – предположил Дарник.

– Зря мы согласились идти на Ирбень, – посетовал мирарх. – Надо было все-таки нам сначала в Калач, а потом вместе с хазарами к Итилю. Неизвестно что за войско нам дадут.

Дарник был вполне согласен с мирархом. Начинать знакомиться с хазарами уже за Итилем было конечно нелепо. Впрочем, какая разница, если кутигуры изменили свои намерения и подались в другие края?

Видимо, похоже размышлял и Амырчак, потому что два войска встретились все же не в Ирбене, а на день раньше в открытой степи и полтора дня следовали бок о бок, приглядываясь и оценивая друг друга.

Главное отличие бросилось в глаза еще издали: как истинные степняки хазары гнали с собой большое количество мелкого скота: овец, коз и ослов, под охраной полусотни собак. Чтобы эта живность не замедляла движения, время от времени легкие конники подхватывали овец и коз себе на седло и рысью отвозили их на пару верст вперед; когда же войско нагоняло эти свои живые мясные припасы, новым броском их перемещали дальше.

И Дарника, и Леонидаса порядком удивило большое количество хазар-пешцев, они всегда полагали, что у хазар сплошь одни конники. Точно так же, как у словен, длинные овальные щиты пешцев везли на повозках, сами же пешцы ходко шли налегке в своих мягких остроконечных полусапожках. Была у хазар и своя тяжелая кавалерия, укрытая с головы до ног чешуйчатыми доспехами из сдвоенных кусочков бычьих кож.

Встреча с хазарами произошла прямо на марше, при этом никто даже с коней сходить не стал, так и продолжали движение: воины шли параллельными колоннами, а две предводительские свиты поехали рядом, стремя у стремени.

Самуила с Амырчаком уже не было, его место занял другой помощник-толмач, носитель сверкающих военных доспехов и обладатель черных, сверхпроницательных глаз.

– Меня зовут Буним, – первым делом представился он по-словенски и по-ромейски главным архонтам. – Тархан решил, что совместный поход до Ирбеня будет полезен и вам и нам.

Дарник глянул на мирарха, мол, говори ты.

– Мы с князем сами жалели, что не предложили это вам, – дипломатично заметил Леонидас.

Так у них и пошло: говорили в основном ромей и Буним. Князь с тарханом только понятливо переглядывались: давайте, ребята, обсуждайте, решать главное все равно не вам.

После нескольких малозначительных расспросов мирарх осторожно спросил, не покажет ли тархан, как можно управлять такой беспорядочной толпой. Буним перевел его слова Амырчаку. Тот сразу оживился и спросил, что именно князь с мирархом хотят увидеть: остановку на привал или отражение появившегося врага?

– Конечно, второе, – попросил Леонидас.

Тархан, не оборачиваясь, сделал явно хорошо понятный его подчиненным знак правой рукой. К нему немедленно подлетели два сотских из сопровождающей свиты. Три коротких слова, и сотские бросились через хазарскую колонну, туда, где имелось свободное, ничем не ограниченное пространство.

Глянув на князя, Амырчак сделал приглашающий жест, и обе предводительских кавалькады потрусили за сотскими на это свободное пространство. Едва они остановились, как зазвучала труба, и из хаотично двигающейся толпы отделились две сотни всадников. Развернувшись в три линии, они замерли, дожидаясь новой команды. Вновь раздался звук трубы, и волна за волной три линии понеслись в сторону от походной колонны, выдерживая ровный зазор между собой саженей в десять – двенадцать. Но не только это. Видно было, что и в линиях образовались свои зазоры, каждых три всадника скакали чуть отдельно от остальных. Пронзительно запищали свистки десятских. Вся линия остановилась как вкопанная. В каждой троице два крайних всадника спрыгнули на землю, передав уздечку своего коня тому, кто был посередине, а тот, быстро развернувшись, вместе с их конями поскакал назад.

Вторая линия поступила точно так же, и третья тоже. Через несколько минут впереди стояли полторы сотни спешенных хазар. В каждой паре у одного воина был большой овальный щит, который он держал боком, чтобы закрывать и себя, и напарника. А у напарника в руках был дальнобойный лук, из которого он готов был начать прицельную стрельбу на полтора стрелища.

Дарник с Леонидасом с изумлением посмотрели друг на друга – такой слаженной выучки не было ни у ромеев, ни у словен. Вот тебе и дикие степняки! Оба, разумеется, отметили и сохранность отведенных в тыл лошадей, и оставленные в линиях пешцев проходы, по которым может мчаться в атаку тяжелая кавалерия, и знающих каждый свой маневр рядовых воинов.

Хотелось чем-то особенным отметить этот замечательный показ, и Дарник широким жестом сбросил с себя расшитый золотой княжеский плащ, привезенный для него из Новолипова Зыряем, и протянул его Амырчаку. Мрачное лицо тархана осветилось непривычной улыбкой. Воины и из свит, и те, кто видел все из колонны, разразились восторженными криками гордости за своего тархана.

Правда, оставалось неясным, все ли полторы-две тысячи хазар способны на такое, но Дарник старался на этом не заострять внимание. Главное, что за хазарский полк объединенного войска можно было более-менее не беспокоиться.

Иначе смотрели теперь на хазар и воеводы с архонтами. Уже различали в их общей толпе дружные тройки всадников и пешцев, готовых выполнять любую команду своим утроенным усилием и порывом.

– Это совсем недавно у нас так повелось, с тех пор как у тысячских и сотских появились свои помощники, – сообщил военачальникам Буним.

Рыбья Кровь пропустил его слова мимо ушей и разобрался в них, только когда поздно вечером перед отходом ко сну ему не подсказал что тут к чему Корней:

– Этот толмач намекает, что без их иудейского ученого руководства сами хазары на такое вряд ли способны.

– Ну если это их придумка, то и молодцы, – одобрил князь. – Ты вот лучше расскажи, что тебе Эсфирь говорит насчет меня и вообще насчет всего?

– Да баба как баба, дело ей до нашего геройского надувания щек?! Про тебя она, конечно, спрашивала. Беспокоилась, что у тебя, наверно, с женщинами в постели плохо получается, – и, хохоча от своей замечательной шутки, хорунжий кинулся вон из шатра, пока князь в него чем-либо не запустил.

Ирбень встречал тройное войско испуганно и угодливо. Десятитысячный торговый город сильно опасался разнузданности одичавших от дальней дороги воинов. Опасения горожан были не беспочвенны. Дирхемы, выданные перед походом дарникцам и ромеям, жгли им руки и требовали доброй гулянки. Лучшим выходом было побыстрей всех их переправить на левый берег могучей реки, но, несмотря на все старания поджидавшего войско в Ирбени Самуила, сделать это быстро никак не получалось: не приплыли все необходимые для переправы суда, не подошла еще полутысяча хазарского войска, да и пополнить дорожные и воинские припасы тоже было необходимо.

Чтобы избежать большого воинского разгула, Рыбья Кровь с одобрения Леонидаса и Амырчака все три дня, что войско находилось под Ирбенью, до предела наполнил боевыми учениями и состязаниями, требовалось не только приучить инородцев хоть как-то понимать княжеские команды, но и выявить самых метких стрелков и метателей сулиц, наиболее умелых поединщиков и стойких бойцов для пехотных наступательных «стен». Князь по-своему сдержал свое обещание мирарху насчет «запаха крови» – трижды на ристалище перед глазами пяти тысяч воинов сходились стенка на стенку по двести воинов, вооруженных вместо мечей одинакового размера палками. Шлемы, щиты и доспехи защищали от палок лишь отчасти. Помимо ушибов, случались выбитые зубы, сломанные руки и ребра, сильные головные контузии. Двое ромеев и трое хазар в этих боях были даже убиты. Зато зрители неистовствовали, глядя на эти почти настоящие сражения: горели глаза, из глоток вырывался рев, руки сами приходили в движение и только строгая стража не позволяла многим из них самим выскочить на ристалище.

Понятно, что после таких многочасовых занятий до ирбенских трактиров и гостевых домов с веселыми девками добиралась уже не буйная толпа, а вымотанные поденщики, собравшие в кулак остатки своих сил, чтобы чуток развеяться в другой обстановке.

Больше всего о продлении подготовки просил Ратай. Еще у Гребня он придумал новое «убойное» оружие: соединять железные «яблоки» и «репы» камнеметов попарно прочной проволокой, железной цепочкой или веревкой из конского волоса. И всю дорогу продолжал опытным путем выявлять лучшее сочетание размеров снарядов и материала для их сцепления. Некоторые из этих испытаний на вечерних стоянках действительно поражали: выпущенные из улучшенных липовских камнеметов сцепленные «яблоки» легко перерубали с пятидесяти шагов дерево толщиной с детскую шею. А ведь были еще и Пращницы с двухпудовыми камнями, которых тоже можно были соединить железной цепью! Вот и бегал чудо-оружейник по всем ирбенским кузням, заказывая там нужное себе железо.

Не простаивали и войсковые плотники, спешно закупая у ирбенцев доски и бруски и превращая их в повозочные щиты и запасные колеса.

Помимо продовольствия войсковым тиунам приходилось закупать и оружие, мечи были слишком дороги, но клевцы, секиры и железные палицы – в самый раз. Самуил недовольно бурчал, но все же выдавал необходимые им суммы, трагическим голосом сообщая князю, что окончательная расплата уменьшилась на столько-то и на столько-то.

Пример дарникских мамок оказался заразительным. За три дня в Ирбени хазарскими сотскими и ромейскими илархами были раскуплены все продаваемые молодые и не слишком молодые рабыни, а также все веселые девки из гостевых домов. И дирхемы на это тоже были взяты из хазарской казны, что доводило уважаемого визиря вообще до полного отчаяния.

Видя такое дело, Дарник о рабыне-наложнице для себя Корнею уже и не напоминал. Впрочем, хорунжий, как показалось князю, не забыл об этом и сам. Перехватил как-то с утра Дарника на ристалище и, довольно ухмыляясь, сообщил:

– Твоя зазноба уже ждет тебя в твоем шатре.

– Убью – если пошутил, – пригрозил Дарник и, чуть освободившись, направился к своему походному жилищу.

– Попробуй только не одобрить мой выбор, – вслед ему крикнул весельчак, даром что начинал свою службу в дарникском войске в качестве княжеского шута.

При подходе к шатру князь увидел группу незнакомых людей, одетых в ромейскую одежду: двоих рослых бритых мужчин лет тридцати и женщину лет сорока, по виду служанку. Тут же находился немного смущенный вожак княжеской охраны Янар. Незнакомые ромеи низко поклонились князю. Дарник ответил сдержанным кивком и прошел в шатер. После яркого полуденного солнца легкая тень шатра была как полумрак. Стоявшая посреди шатра высокая женщина в ромейской одежде смотрела в упор на князя.

– Здрав будь, князь! – по-словенски с сильным ромейским акцентом произнесла она.

– Здрава будь и ты! – Дарник не мог никак вспомнить, где уже видел ее.

– Ты меня не узнаешь? – перешла на ромейский гостья. – Я так сильно изменилась?

– Лидия, ты! – догадался наконец он.

Это в самом деле была та самая дикейская стратигесса, что пять лет назад целых два месяца провела у него в плену. Когда-то гордое, красивое лицо ее чуть поблекло, в нем появилась какая-то мягкость и уже не такое холодное презрение ко всему окружающему. Фигура оставалась все такой же стройной и статной, пахло от нее восточными благовониями одновременно восхитительно и отталкивающе.

– Я привезла тебе подарки, – она указала на столик, на котором лежало несколько книг, одна из них была его «Жизнеописанием», остальные с незнакомыми названиями.

– А как?.. – Князь все еще не мог поверить в происходящее – ни о каком ромейском посольстве ему никто не сообщал. Тогда каким образом она здесь?

– Я просто приехала повидать тебя… Одна, – уточнила гостья. – Захотела доказать, что путешествовать женщине по Словении и Хазарии так же безопасно, как и по Романии.

Теперь он вообще уже ничего не понимал. Завтра или послезавтра ему переправляться на левый берег, а тут какое-то безумное гостевание взбалмошной стратигессы.

– Князь здесь? Занят? – послышался снаружи голос одного из сотских.

– Афолий! – громко позвал Дарник. Оруженосец тут же явился. – Размести стратигессу Лидию и ее людей в отдельной палатке.

– Да-да, я понимаю, ты сейчас очень занят, – поспешила оправдать Дарника Лидия.

– Вечером встретимся, – пообещал князь и поспешил из шатра к поджидавшему его сотскому.

Невдалеке дожидался, пока князь освободится, еще и зловредный Корней. Как только сотский отошел, хорунжий был тут как тут.

– Я свое обещание держу, прямо из Константинополя заказал для тебя наложницу.

Дарнику с трудом удалось добиться от него более вразумительного ответа.

– Тебе же мирарх обещал кучу поклонниц, вот первая из них. Взяла и поехала. До Ургана из Константинополя на торговом судне, потом до Калача на почтовой биреме, а тут уж до Ирбеня на повозке и рукой подать. Кто ж ее, такую знатную, тронуть осмелится, если даже ты в Дикее не тронул.

– Она говорит, что просто повидать меня приехала, – все никак не мог определиться со своей гостьей князь.

– Ага, повидаться! – продолжал зубоскалить Корней. – Она что, должна прямо тебе сказать: бери меня к себе в наложницы и делай со мной что хочешь? Не дождешься! Но именно за этим она к тебе и приехала. У тебя, между прочим, уже и выхода нет. От моей Эсфири отказался – войско кое-как проглотило, но еще от этой откажешься – кто ж тебя слушаться тогда будет?!

И Дарник понимал, что его хорунжий прав как никогда. Вот только…

– Я же тебе заказывал наложницу, чтобы о ней не надо было думать?

– А то ты много о ней в Дикее думал, – хорунжего было не прижучить. – Я уже даже об Эсфири почти не думаю. Ты об этой Лидии точно на второй день тем более забудешь.

Насчет Дикеи хорунжий сильно ошибался, Дарник хорошо помнил, какой занозой сидело в нем тогда поведение стратигессы, так что ему едва не пришлось ее повесить. При воспоминании об этом князь слегка повеселел. Ведь, что бы сейчас ни выкинула его гостья, через два дня его войско все равно переправится через Итиль и там уже будет то, что будет.

Появлением бывшей заложницы дело не ограничилось, в тот же день прибыл гонец из Новолипова с посланием от Смуги. Старший княжич хвастал, что занимает теперь в княжеских хоромах отцовскую спальню и каждое утро Зыряй приходит и докладывает о том, что произошло в городе со вчерашнего дня. Точка возле четвертого слова свидетельствовала, что и со вторым сыном все в порядке.

Возвращаясь в свой шатер, Рыбья Кровь гадал, будет ли там Лидия или нет. Служанка, балагурящая у входа с Афолием, не оставляла насчет этого сомнений. Князя запоздало удивило, как это его верные янарцы и охранники княжеского знамени допускают присутствие в шатре чужеземной женщины, а вдруг она там ядовитого зелья ему в постель или в питье подсыпет?

Зелье в виде фруктов и зеленых приправ к мясным блюдам и в самом деле ждало его на столе, а еще прилегшая с книгой в руке на его ложе стратигесса. Впрочем, при виде Дарника Лидия сразу встала и быстро переместилась на лавочку у стола, готовая откушать с князем вечернюю трапезу. Это так сильно напоминало чинный семейный ужин, что у Дарника даже промелькнуло желание позвать сюда потрясти голой грудью Евлу. Неужели невозмутимое выражение и тогда не слетит с лица высокородной ромейки?

Холодная утка с черносливом была хороша, терпкое ромейское вино приятно кружило голову, а голоса охранников, не допускающих в княжеский шатер поздних посетителей, окончательно свидетельствовали, что никакого другого выхода у князя просто нет. Ему оставалось лишь смириться и со стороны понаблюдать, как все свершится на самом деле.

За трапезой Лидия мило рассказывала, каким успехом пользовалось в Константинополе, в котором она жила последних два года, «Жизнеописание словенского князя», и как часть этой славы перепала и на нее. Хотя отец Паисий прямо и не называл знатную дикейскую заложницу по имени, все знакомые без труда выяснили, кому именно выпала эта честь.

После еды Лидия с тем же величавым видом подала ему полотенце и полила ему водой на испачканные руки. «А что дальше?» – задавал себе вопрос Дарник.

Дальше он прилег на закрытое покрывалом ложе, а стратигесса подвинула к ложу свою лавочку, взяла в руки книгу, которую она утром подарила Дарнику, подвинула ближе подсвечник с тремя свечами и собралась вслух читать. Книга называлась «Одиссея» и была написана то ли тысячу, то ли полторы тысячи лет назад. Князь слушать отказался, тогда Лидия принялась пересказывать ему содержание книги, мол, это почти про тебя и таких, как ты. Пересказ его заинтересовал, и он попросил прочитать ему то место, где Одиссей со своим сыном Телемахом убивают сорок женихов Пенелопы.

нараспев читала Лидия.

По мере того как она читала, дыхание Дарника учащалось, руки чуть подергивались в такт убийствам, кровь приливала к голове. Взяв Лидию за руку, он пересадил ее к себе на ложе, чтобы самому тоже видеть эти необыкновенные слова. Три восковые свечи почему-то горели с разной скоростью. Вот погасла одна, быстро таяла вторая, и только третья горела ровно и упрямо. Когда у чтицы пересыхало горло, он подавал ей в кубке вино, Лидия чуть отпивала, благодарно кивала и продолжала свое чтение:

Погасла и вторая свеча. Лидия посмотрела на лежащего Дарника:

– Устал слушать?.. Тебе нравится?

– Еще не знаю. У меня медленный ум, я не доверяю быстрым восторгам. Завтра скажу.

– Как же хорошо написано! – Она устремила свои глаза к верхушке шатра – туда, где в складках материи билась невидимая бабочка.

«А дальше что?» – снова подумал князь. Он любил и ценил эти моменты перед первыми любовными объятиями, считал их даже более интересными, чем сама телесная близость. Там-то уже все понятно и обычно, а до первого поцелуя все трогательно, неочевидно и всегда кружит голову, чего после поцелуя уже не бывает никогда.

– Я думаю, про циклопа тебе тоже понравится, – сказала она, словно это для нее было гораздо важнее, чем присутствие рядом полного любовного желания мужчины.

Ему очень хотелось, чтобы она первой сделала какое-либо встречное движение, произнесла игривое слово, да просто прикоснулась к нему рукой. Но, увы, от этой действительно мраморной ромейки такого вряд ли дождешься. Тогда он сам потушил свечу и потянул ее к себе на ложе. Опасался, что сейчас она скажет: «А почему после такого чтения ты себя так ведешь?» Или что-то в этом роде. Но нет, Лидия молчала. Тогда он слегка поцеловал ее в губы. Она опять не возразила. Правда, сама ответила лишь на пятый или шестой его поцелуй. Он решил считать это прямым поощрением и принялся раздевать ее. Никакого неудовольствия снова высказано не было, а несколькими движениями она даже помогла ему справиться с этой задачей.

Конечно, за такую безучастность ее хорошо было бы как следует проучить. Но три месяца воздержания не позволяли ему быть слишком привередливым. К счастью, женское естество в конце концов победило в Лидии великосветскую патрицианку, и к рассвету в их любовных утехах наметилось сильное продвижение вперед.

Рано утром Лидия позвала к себе свою служанку Зиновию и, приказав ее закрывать от князя широким покрывалом, стала прямо в княжеском шатре, не смущаясь присутствием Дарника, обтирать себя влажной губкой. Ну что ж, наверно, в знатных домах Константинополя так было принято.

Поджидавший князя возле шатра Корней не смог отказать себе в редком удовольствии:

– Ну что, ноги волосатые или бородавки по всей груди?

И ловко увернулся от княжеского кулака.