Порядок движения был таков: в центре походного поезда ромеи, в голове и хвосте дарникцы. Это позволяло стратиотам чувствовать некое свое главенство, а Дарнику давало возможность, присматривая за «своими», видеть и что творится у союзников. Продвигались не очень спешно: 25–30 верст в день, вместо обычных сорока. Надо было как следует втянуться в этот бесконечный марш и дать возможность догнать себя тем, кто еще хотел присоединиться к их войску. Ну а главное, больше времени оставить на всевозможные боевые упражнения. Каждый день князь к своему головному отряду присоединял сотню из хвостовой части, дабы увеличение вечернего повозочного стана шло более-менее ровно. Ромеи же продолжали строить свои квадратные фоссаты, хорошо еще, что объединяя в них кавалерию с пехотой.

Через три дня на развилке дорог, ведущих из Новолипова в Гребень, их поджидала новолиповская дружина, приведенная туда заранее посланным княжеским гонцом. Вместо обещанных Зыряем двух сотен в ней оказалось полных три, причем должным образом оснащенных, с тридцатью большими повозками и десятью камнеметными колесницами. Зыряй предлагал свернуть здесь всему войску на дневной отдых на юг, к Новолипову, вместо этого Дарник приказал поворачивать на север, к Гребню. Борть довольно улыбался: ему ясно было, что задумал князь, Корней тоже догадывался, один только Леонидас недоумевал:

– Зачем нам делать такой крюк?

– Это все же как-никак мой город. Возьмем пополнение и пойдем дальше, – говорил Дарник.

– Пускай это пополнение само нас догоняет.

– Не уверен, что тогда оно будет в должном составе, – уклончиво пояснял князь.

Богатый, многолюдный Гребень, славящийся торговлей лошадьми, он присоединил к своим землям силой оружия. Вернее, не столько присоединил, сколько стал в нем гостевым князем, призванным защищать город от любых неприятелей и изредка вершить в нем свой княжий суд. Дабы сорвать с Гребня больше податей, Дарник обязался со своей дружиной туда никогда не входить, но получать постойную мзду, как если бы он с дружиной зимовал в самом городе.

Через два дня объединенное войско под Рыбным знаменем вышло к изрядно испуганному Гребню. Город располагался по обеим сторонам Малого Танаиса. Нижний ярус городской стены был из камня, верхний из толстых бревен и имел еще дощатую крышу, по которой гребенцы к приходу объединенного войска успели раскатать мокрые кожаные полости на случай зажигательных стрел, что Дарнику совсем не понравилось – брать город приступом он не собирался, да и разрушать его издали камнеметами радости было мало. Все трое ворот, выходящих на юг, были наглухо заперты. В бойницах стены виднелись многочисленные головы гребенцев.

– Как-то тебя не очень ласково встречает «твой» город, – заметил по этому поводу князю Леонидас.

– Он меня всегда так встречает, – в тон ему невозмутимо отвечал Дарник.

По его приказу объединенное войско растянулось вширь вдоль стены, в полутора от нее стрелищах, так, чтобы была видна его многочисленность и оснащенность. Одновременно Рыбья Кровь приказал возводить две большие пращницы, способные закидывать за раз по десять пудов камней на два с половиной стрелища, на случай если гребенцы надумают и дальше быть малосговорчивыми.

Отдав все нужные распоряжения, сам князь в сопровождении лишь одного знаменосца выехал вперед и, подойдя к воротам на сто шагов, спешился, присел на валявшуюся поблизости корягу, достал кинжал и принялся играть в мальчишеские «ножики»: то так, то этак подбрасывая и вонзая кинжал в землю.

Когда возводимые пращницы приняли вполне определенный и понятный вид, ворота чуть приоткрылись и из них наружу выскользнул гарнизонный гридь в шлеме, кольчуге и с клевцом за поясом, судя по виду десятский, а то и сотский. Он осторожно приблизился к князю, готовый остановиться по первому окрику.

Дарник продолжал самозабвенно метать кинжал.

– Здрав будь, князь Дарник! – приветствовал гребенец, остановившись в тридцати шагах от князя.

Рыбья Кровь и бровью не повел.

– Ты что, не знаешь, кто должен выходить и приветствовать князя? – вместо Дарника ответил Беляй.

– А что хочет князь, просил узнать наместник? – все более робея, проговорил посланник.

– Сейчас брошу! – пригрозил Беляй. Он переложил уздечку в левую руку, которой придерживал стоящее на земле княжеское знамя, и весьма выразительно достал из заспинного колчана внушительную сулицу.

Десятский понятливо кивнул и поспешил к воротам.

Ждать выхода отцов города пришлось недолго – они давно уже были в сборе, только опасались выходить, но князь не оставил им выбора.

Ворота снова приоткрылись, выпустив наместника Гостивита с помощником и писарем. Без доспехов, в нарядных дорогих кафтанах, они как бы подчеркивали свою мирность и покорность князю.

Дарник не стал затягивать свое безразличие, встал, спрятал кинжал, но навстречу не шагнул, ждал, когда городские мужи сами приблизятся. Затем, сделав приглашающий жест, он пошел впереди них к воеводам и Леонидасу, поджидавшим их у линии воинов.

– Здрав будь, князь, и вы, воеводы! – Гостевит чинно, с соблюдением своего достоинства поклонился высоким гостям. За ним помощник и писарь.

– И ты будь здрав со своими людьми, наместник! – вежливо, без всякой надменности кивнул переговорщикам князь.

– Почто, князь, с таким большим войском пожаловал?

– В поход иду. Разжиться бойниками и лошадьми у вас хочу. Подати год не платили, так забуду о них. Выбирайте что вам лучше: четыреста бойников и двести лошадей или триста бойников и триста лошадей. Да скажи им, что получат за поход по десять дирхемов на ратника и по двадцать дирхемов на сотского.

– Разве ты, князь, не знаешь, совсем людишек в Гребне не стало, мор две трети выкосил, – Гостевит осмотрительно подбирал слова.

– Если бы не знал, просил бы больше. Ну так решайте… И про повозки и припасы, конечно, не забудьте, – с некоторой даже ленцой в голосе произносил князь.

– Надо бы это дело с городскими старшинами обсудить.

– А чтобы вам быстрей решалось, прикажи выкатывать нам по бочке хмельного меда каждый час. Часы у вас есть или, может, тебе княжеские одолжить?

– Есть, есть! – усиленно закивал наместник и приготовился уже было уходить.

– И еще одно! – Голос Дарника заставил переговорщиков остановиться. – Два месяца назад Гребень нанес обиду моему воеводе Бортю, а значит, и мне, не пропустив его малую дружину переправиться на правый берег по мосту. Тоже можешь выбирать: или тебя с помощником сейчас прямо здесь на земле разложат и всыпят по тридцать плетей, или писарь принесет из города виру: двести дирхемов Бортю и четыреста дирхемов мне. А гребенцы со стены пусть посмотрят, что вы цените больше: городскую казну или свои спины.

Рыбья Кровь подал знак, и хазарская декархия из охранной ватаги с двух сторон окружила переговорщиков. Гостевит с помощником беспомощно смотрели друг на друга. Князь преспокойно ждал их решения.

– Сходи, принеси, – выдавил из себя наместник писарю. Тот почти вприпрыжку направился к городским воротам.

– И про бочку меда не забудь! – крикнул вслед ему Корней.

– Как, вообще, твоя жена и дети поживают?.. – участливо, как будто ничего не произошло, принялся расспрашивать Дарник гребенского наместника.

Вскоре писарь с двумя увесистыми мешочками серебра появился вновь, а из городских ворот и в самом деле два гридя выкатили бочку с хмельным медом. Гостевит с помощником были отпущены, а князь приказал всем располагаться на суточную стоянку – быстрее все подготовить у гребенцев все равно не получится.

Остаток дня Дарник просидел в одиночестве, сказав Янару, что у него сильно разболелась голова, – просто не было желания разгуливать по лагерю и выказывать всем свое бодрое настроение. Предстояло расставание с Туром и Бортем, что тоже не улучшало его общее самочувствие. Немного побросав игровые кости, что обычно успокаивало его, он попросил Афобия принести чистых пергаментов и чернил и спустя час набросал для княжичей еще десять правил управления, что называется, на каждый день:

Написанным князь остался доволен: хоть какой-то дополнительный совет сыновьям. Конечно, вряд ли они будут этими записями как-то пользоваться, ну а вдруг?!

Не поленился и дважды переписал «Правила» на другие пергаменты.

Поднявшийся в лагере шум заставил князя выглянуть из шатра. Наличие оруженосца-ромея всем было хорошо, вот только мигом докладывать о том, что вокруг происходит, как Свирь, Афобий не мог. Пришлось посылать за Корнеем.

– Гребенцы слишком впрямую восприняли твои слова о бочках меда, третью уже выкатили, ну воинство и приложилось попробовать.

К княжескому шатру спешил с той же жалобой и Леонидас:

– Ваш мед слишком крепок для моих стратиотов. – Давать по малому черпаку, остальное все под крепкую охрану, – распорядился о бочках Рыбья Кровь.

Он вернулся было снова в шатер, но в покое его уже не оставили. Узнав, что княжичей в шатре нет, туда напросилась с важным докладом Евла. Важности ее слов было на медную монету, а вот достать из тельной сорочицы грудь и начать кормить свою дочь Ипатию – на целый золотой динар.

– Тебе что, для этого другого места не нашлось? – больше удивился, чем возмутился, князь.

– Ну а как еще я могу показать тебе свою грудь, – Евла и не думала оправдываться. – Ну и как, красивая у меня грудь?

– По одной трудно судить, показывай обе, – смехом предложил Дарник.

Продолжая кормить дочь, Евла развязала тесемочки и вывалила наружу вторую грудь, мол, как мой господин только пожелает.

Последний раз любовными утехами с Милидой князь занимался аж три месяца назад, поэтому сказать, что он остался полностью равнодушным к прелестям ромейки, было нельзя. Чтобы не проиграть в этом обмене колкостями, ему оставалось лишь нагло рассматривать ее грудь, в надежде, что она смутится и все спрячет. Вместо этого, покормив дочь, Евла переместила ее себе за спину, но грудь не прикрыла, а еще больше приоткрыла сорочицу, показывая сочно-белую шею и плечи, что особенно ярко выделялись на фоне простоватого, покрытого красной коркой лица ромейки. Дарника начало охватывать предательское возбуждение. Выручили голоса подходящих к шатру княжичей. В одно мгновение сорочица ромейки запахнулась, и даже верхняя завязочка завязалась.

Князь не удержался и принялся громко, до слез хохотать. Продолжал хохотать и когда вошли сыновьям, и когда выскользнула из шатра Евла, и когда в шатер испуганно заглянул один из телохранителей.

– Чем она тебя так насмешила? Что-то сказала? – изумленно спрашивали княжичи.

– Еще ка-ак ска-аза-ла! – Хохот Дарника переходил уже в икоту.

Едва он успокоился, как из Гребня пожаловали городские тиуны сообщить, что будут триста воинов и триста лошадей, и договариваться о повозках и припасах: чего именно желает княжеская светлость?

Княжеская светлость особо не привередничала: большая повозка и легкая двуколка на каждых двадцать воинов, с лопатами, кирками, пилами, рубанками и ножницами для стрижки овец, зерна, круп, колбас и сыра для всего гребенского отряда на две недели, полсотни запасных больших щитов, тридцать палаток, три шатра для сотских и десять пудов наконечников стрел.

– Воинов наверняка самых никудышных для меня отбираете? – не удержался напоследок от язвительности Дарник.

– Нет-нет, хороших воинов с доспехами и оружием! – испуганно заверили князя казначеи. – По жребию.

– А добровольцы есть?

– Есть, но мало, – признался самый смелый из тиунов.

Другого и трудно было ожидать.

На следующее утро центральные южные ворота раскрылись, и из них стало выезжать-выходить гребенское войско: сто конников, сто пятьдесят пешцев и полсотни возничих с коноводами. С ними пятнадцать тяжелых двухосных повозок и пятнадцать легких двуколок. На привязи за конниками и повозками следовала сотня запасных лошадей.

Гребенцы смотрели на весело встречавших их словен и ромеев не особо приветливо, многие еще помнили, какой урон пять лет нанесли им дарникцы. Тогда князь тоже не стал брать Гребень приступом. Просто приказал разобрать по бревнышку полсотни домов в окрестностях города, погрузил их на повозки и повез с собой на юг. Так как гребенская дружина ничуть по численности не уступала княжеской, то бросилась в погоню, намереваясь вернуть дома назад. Дарник на это и рассчитывал: выпряг из повозок лошадей и дал гребенцам захватить посреди степи свой груженный бревнами обоз. После чего преспокойно окружил победителей, которые не могли стронуться с места с захваченной добычей. Большой перевес в лучниках да десяток колесниц с камнеметами делали положение гребенцев безнадежным. Князь прекрасно это понимал и хотел лишь немного попугать бравых мстителей и после сдачи в плен забрать в качестве трофеев их мечи. Но кто-то из княжеских вожаков чего-то не понял, ринулся вперед, за ним последовали остальные дарникцы и устроили гребенцам самую настоящую резню.

Однако сейчас Дарнику было не до чужих настроений. Поручив прием пополнения Корнею, сам он прощался с Туром и Бортем, передавая им свой договор с ромеями насчет покупки сукна, войлока и пергамента.

– Ты при всем этом присутствовал и знаешь, как поступить, – пояснил князь наместнику, – если ромеи попытаются нарушить этот договор, а меня под рукой не окажется. Не волнуйся, меня уничтожить не так просто. Копию договора я себе тоже оставил. Это так, на всякий случай.

– «Как поступить» – это наказать ромеев мечом? – слегка ёрничал толстяк. – Мне с Туром захватывать всю Таврику или только половину.

– А это уж как решит Властитель Леса, – шутил, чтобы развеселить младшего сына, Рыбья Кровь.

Тур молчал, слезы постепенно накапливались в его глазах.

– Как надо, так и решит! – пришел на выручку младшему брату Смуга.

– Вот держи! – вручил Дарник Туру свиток с последними Десятью правилами.

Внимание княжичей сразу переключилось на пергамент.

– А мне? – потребовал Смуга.

– Будет и тебе, – пообещал князь. Чтобы еще больше отвлечь Тура от переживаний, Дарник отозвал его в сторону и рассказал о тайных знаках, которые тот должен всегда расставлять в своих посланиях отцу из Липова.

Наконец Борть, спросив у князя разрешения глазами, дал команду садиться в седла. Дарник крепко обнял сына, потом подхватил его и широким круговым движением буквально закинул на коня. Тур весело рассмеялся от такого полета и горделиво посмотрел на старшего брата: я уже князь-наместник, а ты еще только через два дня.

Сто конников в сопровождении пяти полностью крытых двуколок, лишь в одной из которых находился камнемет, направились к воротам Гребня. Среди этой сотни половина была от прежней липовской дружины (две сотни бортичей перешли к князю), другую половину составляли смоличи, гребцы с биремы, петунцы и даже четверо тервигов – те, кто пожелал увидеть лесную столицу Гребенско-Липовского княжества.

Само объединенное войско отходить от стен Гребня не спешило. Тронулись в путь, лишь когда с левого берега Малого Танаиса тайком вплавь перебрался один из телохранителей Бортя и сообщил, что туричи (теперь их полагалось звать только так) благополучно и даже с приветствиями молодому князю пересекли Гребень и хорошим маршем идут по липовской дороге.

– Когда войдете в Липовскую землю, пусть Борть пошлет мне еще одного гонца, с запиской от княжича Тура, – распорядился Дарник, отправляя телохранителя в обратный путь.