Несмотря на ранний час, многие воины вышли проводить князя. На их лицах прочитывалась легкая зависть, каждый мечтал когда-нибудь точно так же с личной ватагой, в богатой одежде и с подарками побывать в родном селище.

– Сохрани хоть пару их ладей, – попросил Рыбья Кровь Жураня.

– Все шесть будут тебя ждать как новенькие, – уверенно отвечал сотский.

И снова нехорошее предчувствие скребануло молодого князя по сердцу. Но все его помыслы уже были там, в Бежети.

Проскочив в темноте Перегуд по реке, княжеская дружина с первыми лучами солнца свернула на Каменку, правый приток Танаиса, и устремилась на запад. Дарник с трудом узнавал места, по которым плыл на ладье летней порой. На булгарской карте Каменка была помечена как маленький прямой приток, и князь отмечал на ней все изгибы и селища.

Двигались столь стремительно, что редкие местные обитатели, вышедшие на подледный лов или в лес за дровами, не всегда могли спрятаться. Такая встреча часто служила поводом к небольшой остановке. Пока воины разминались или перекусывали, Дарник разговаривал с захваченными врасплох смердами. Называл свое имя, говорил, что через несколько дней поедет той же дорогой назад, и приглашал местных молодцов к себе в войско. Завершал разговор выдачей по одному медному милиарисию каждому жителю, дабы они лучше запомнили его.

На третий день встретился небольшой санный обоз из Хлына, направлявшийся в сторону Перегуда. Никто из хлыновцев своего давнего обидчика не признал, и Дарнику остро захотелось взглянуть еще раз на обиженное им городище. Для этого пришлось сделать порядочный крюк.

– Помнишь? – спросил князь у Селезня, указывая на прибрежную поляну, где произошла схватка с конными мстителями.

Селезень недоуменно пожал плечами. Но место резни пьяных хлыновцев узнал раньше Дарника и сильно забеспокоился:

– Ты хочешь снова наказать их?

– Как получится, – неопределенно отвечал ему Рыбья Кровь.

Наконец показалось и само городище. Новые тесовые крыши возвышались над дубовым тыном. При приближении незнакомых верховых в Хлыне ударили в железное било и быстро закрыли въездные ворота.

Дарник с дружиной остановились на другом конце неширокого луга, развели костры и устроились на дневной отдых. Арсы с любопытством смотрели на городище, которое полтора года назад едва не захватил их князь всего с десятком бойников, и не прочь были сейчас довершить его неоконченное дело. А Дарник еще и сам не знал, чего именно ему хочется.

– Передай им, что липовский князь наслышан о красоте хлыновских женщин и хочет одарить их подарками, – сказал он Селезню. – Пускай придут и получат.

Дружинники ухмылялись, слыша это. Из городища долго никто не откликался. Дарник уже думал, что ничего не получится, когда ворота чуть приоткрылись и наружу вышли две девочки-подростка. Видимо, это были девочки-рабыни, которыми не страшно было пожертвовать. С застывшим ужасом в глазах приблизились они к стану дарникцев.

– Вы не только красивые, но и самые смелые, – подбодрил их Дарник и вручил одной серебряные серьги, а другой монисто из разноцветных камней.

Назад девочки бежали под хохот дружинников, не веря своему счастью. Следующая пара девушек была постарше и вполне годилась в наложницы любому из гридей. Они получили украшения чуть более скромные. Далее поток женщин уже не прерывался, едва очередные чуть отходили от саней Дарника, как навстречу им шла новая группа хлыновок.

Рыбья Кровь уже и не рад был, что затеял все это. Женские украшения он приготовил для Бежети. Как бы он ни относился к своему селищу, все бежецкие женщины являлись его прямыми родственницами и из-за одного этого заслуживали княжеских даров. Теперь хлыновки выходили уже со своими ответными гостинцами, несли мед, пряники и калачи, вышитые рукавицы, полотенца, шерстяные полости, меховые безрукавки. Среди последних вышла жена старосты, которая пригласила князя с его вожаками на пир в городище. Дарник ответил, что очень спешит, но на обратном пути через десять дней непременно отобедает у них.

Отдохнувшая дружина поскакала назад, к Каменке, оставляя за собой взбудораженное встречей городище.

– Это так ты решил им свою виру заплатить, – предположил Селезень. – Взяли – значит, никаких больше требований к тебе не будет.

А ведь так оно и есть, подумал про себя Дарник.

По мере приближения к родным местам его тревога нарастала. В Липове он никогда особого беспокойства не испытывал: мол, коль скоро с ним ничего плохого не происходит, то и с Маланкой и Бежетью ничего не может случиться. Слишком велико сейчас было его торжество, и не хотелось, чтобы что-то непредвиденное могло его умалить.

Русло речушки постепенно сузилось до ширины в один олений прыжок. Вот уже и знакомая засека, перегораживающая этот олений прыжок. Когда отряд с трудом продрался сквозь засеку и прошел лесом с четверть версты, глазам открылось покинутое людьми селище. Вернее, почти покинутое, потому что возле одной из землянок, принадлежавшей раньше старосте, курился легкий дымок и взахлеб лаял худой песик. Все пространство возле землянки было истоптано медвежьими следами.

Навстречу князю из землянки вышел Тимолай. Он долго не узнавал Дарника, даже когда тот перешел на ромейский язык. Остальные каменцы, по его словам, перенесли свое селище в другое место, здесь стало слишком беспокойно из-за появления многочисленных чужаков. Куда именно, он точно не ведает. Иногда каменецкие женщины его здесь навещают, привозят в обмен на ткани и украшения еду, но к себе не зовут – скрывают свое новое место. Про Бежеть он ничего не знает. Медвежьи следы у землянки – это потому, что уже четвертую ночь сюда приходит медведь-шатун, и отгоняет его Тимолай громким пением молитв.

Разговаривая со своим бывшим наставником, Дарник был удивлен и удручен тем, что им не находится о чем говорить. Ромей безразлично смотрел на хорошо одетых арсов и, казалось, не понимал, что все это может значить, а Дарник стеснялся напрямую сказать, что он стал князем и что это его собственная дружина.

Одарив Тимолая бронзовым подсвечником, двумя десятками восковых свечей, рулоном шелка и тремя ромейскими свитками, оставив ему в землянке запас еды и трех арсов, чтобы они покончили с медведем, Дарник с дружиной поспешно двинулся к своему селищу, уже почти уверенный, что встретит там не меньшее разорение.

Его опасение подтвердилось – землянка на Большом Камне стояла брошенной, правда, дверь была завалена камнями и толстыми сучьями, оставляя надежду, что Маланка сама покинула свое жилище. Теперь предстояло испытать последний удар в Бежети. Ее засека сохранила свой прежний неприступный вид, и даже по руслу ручья с санями пришлось буквально прорубать себе путь топорами и мечами. Поднятый дружинниками шум не остался незамеченным: среди деревьев мелькнули фигуры трех или четырех подростков. Когда отряд приблизился к селищу, за плетнем стояли уже все мужчины – с рогатинами, топорами и охотничьими луками. Смуги Лысого среди них не было, зато была шептуха Верба, она еще издали узнала Дарника и первой выбежала из-за плетня ему навстречу.

Дарник, забыв про княжеское достоинство, живо соскочил с коня и крепко обнял свою вторую мать.

– Дождались, дождались. Я так и знала. Сегодня сон видела про тебя, – горячо говорила Верба.

Осмелев, к Дарнику вышел Смуга Младший с двумя старшими сыновьями. Они остановились в ожидании, не зная, как именно надо приветствовать столь сильно преобразившегося Маланкиного сына. Дарник скользнул по ним узнавающим взглядом и чуть кивнул, как бы позволяя им стоять рядом с собой.

– Где?.. – начал было он и не смог найти нужного слова.

– Идем, идем. Она еще жива. – Верба схватила его за руку, но тут же, смутившись, отпустила.

Дарник в сопровождении десятка арсов пошел вслед за ней, мимоходом узнавая двоюродных братьев и каменецких невесток, которые во все глаза смотрели на него. С остальными арсами остался Смуга с сыновьями, всячески им угождая.

Верба провела Дарника в свою неказистую землянку. Свет, пробивавшийся сквозь бычий пузырь в оконце, позволял едва различать стол, сундуки и топчаны. Пока глаза привыкали со света к дымному полумраку, ворох одеял на топчане возле печи зашевелился, и оттуда донесся слабый вздох. Это была Маланка. Высохшее личико и дрожащие, почти детские ручки ничем не напоминали бывшую победительницу медведей. Дарник содрогнулся от жалости и отвращения.

Осмысленный взгляд тяжелобольной матери остановился на нем.

– Кто ты? – спросила она, узнав сына.

Он понял ее вопрос.

– Я липовский князь, я всех побеждаю, у меня четыре жены и два сына. Ты мать князя, я приехал за тобой.

– Хорошо, – выдохнула она и закрыла глаза.

Верба засуетилась, зачерпнула из оловянной миски, стоявшей на печи, черпаком пахучий травяной отвар, налила его в деревянную чашку и принялась поить больную.

Дарник вышел из землянки и огляделся. Каким же убогим показалось ему его родное селище в сгущающихся сумерках! Вспоминая о нем в Липове, он представлял себе живописные, покрытые дерном крыши землянок, заросшие травой и кустами рытвины и бугры, служившие детям прекрасным местом для беготни и игры в прятки, козлы для распила бревен, жерди с развешенным бельем, теплые и пахучие хлевы для скота, разбросанный рабочий инвентарь, мусорные кучи для ворон и галок, скользкие от навоза и птичьего помета дорожки, безмятежную веселость поросят и щенят, заполошность кур, отважных гусей и петухов, гам разговоров и криков, стук и скрежет производимых работ. Вместо этого сейчас он видел беспорядок причудливо разбросанных земляных нор, бесформенную одежду всех без исключения родовичей, некрасивые лица и прически людей, никогда не смотревшихся в зеркало. Отсутствие в Бежети многого из того, что имелось в других городах и городищах, Дарник еще совсем недавно считал едва ли не главным достоинством своего селища и вовсе не предполагал, что это может выглядеть столь удручающе. С плохо скрытым презрением смотрел он и на своих родовичей: разве можно вообще так жить! И уже собственное главное достижение ему представлялось теперь не в достигнутых победах и званиях, а в том, что он знает, чем нормальный человек отличается вот от таких лесных получеловеков.

Получеловеки между тем, оправившись от первого шока и поняв, кем именно для прибывших вооруженных молодцов является «их Дарник», стали обращаться с ними вполне панибратски, зазывая к себе на постой и угощение и пытаясь выпросить какой-либо подарок. Дарник с подарками не спешил: зачем раздавать их при лучине, в ночной тесноте и темени, когда можно сделать это при свете дня на виду у всего селища? Точно так же, как на поле боя чужое волнение и быстрая смена событий всегда побуждали его действовать с холодной головой и расчетом, так и сейчас суета бежечан совершенно успокоила его.

Кузнеца Вочилы уже не было в живых, совсем недавно выехав на охоту за засеку, он не сумел отбиться от стаи волков. Рыбья Кровь воспринял это известие с легким сожалением – уж кузнец-то сумел бы как надо оценить его достижения. Вместо Вочилы о себе пришлось рассказывать за вечерней трапезой в землянке старосты. За спиной Смуги Младшего в углу притаились его семнадцатилетние внуки.

– На войне только первое время страшно, – с подчеркнутым равнодушием говорил Дарник, обгладывая баранью кость. – Кажется, что именно в тебя летят все стрелы и сулицы. У меня в войске все воины разбиты на пары побратимов. Если один побежит, то казнят не только его, но и его побратима, поэтому сила и храбрость каждого бойника всегда возрастают вдвое.

– И никто не спорит, что невинного тоже казнят? – удивлялся Смуга.

– У нас в войске с князем не очень поспоришь, – отвечал старосте сидевший у печи Селезень.

– А если от тебя захотят уйти к другому воеводе? – Смуге хотелось выяснить все до конца.

– Оставляй свое оружие и доспехи, чтобы его носили более достойные, и уходи, – снова помогал Дарнику с объяснениями оруженосец. – Только никто не уходит, потому что таких побед и славы, как у нас, нет ни у кого.

Внуки за спиной Смуги от ужаса и восторга уже и дышать не смели.

Утром Дарник, сидя на застеленном медвежьей шкурой бревне у землянки старосты, достал шкатулку с дирхемами и золотыми солидами и стал одаривать ими всех подряд, не без усмешки думая про себя, насколько бесполезны здесь, в глуши, эти городские знаки богатства.

Видимо, то же самое думали и многие из бежечан. Смуга так и сказал, что теперь молодежь никакими веревками в селище не удержишь. Дарника заботило другое: как быть с матерью, оставлять ее или брать с собой – позволить себе дожидаться ее выздоровления он не мог. Затруднение разрешила сама Маланка, решительно потребовав, чтобы сын забирал ее с собой:

– Я и так не переживу эту зиму, но хочу быть погребенной рядом с твоим домом. Если умру в дороге, не страшно – в мороз довезешь и мертвую. А где буду погребена я, там и будет твое настоящее княжество, от которого ты уже не отступишься.

Дарник не возражал, теперь уже совершенно иначе воспринимая все слова и поступки матери.

Сборы в дорогу заняли немного времени. Главное Маланкино богатство – сундук со свитками – захватили еще на Большом Камне, теперь оставалось лишь поудобнее и потеплее устроить ее на княжеских санях. Для этого на санях соорудили короб из шкур и одеял. Верба ехать в далекий и страшный Липов отказалась. Дарник особенно не настаивал – две его двоюродные безмужние сестры с готовностью вызвались присматривать за Маланкой в дороге.

Как предсказывал Смуга, так и случилось: пятнадцать парней захотели служить в дарникском войске. За два дня, проведенных в Бежети, арсы успели перемигнуться кое с кем из девушек, и шестеро из них тоже под плач и стенания матерей разместились на двух санях со своим незатейливым приданым. Забыто было предостережение Фемела – не мог отказать Рыбья Кровь тем, кто, как и он, захотел вырваться в большой сверкающий мир.

Так и выехали, провожаемые вздохами облегчения, зависти и легкой тоски. Несмотря на ворох одежд и одеял, Маланка сильно мерзла, хоть и не подавала вида. Дарник приказал всем бежечанкам по очереди сидеть с ней в коробе, чтобы согревать ее своим телом.

В Каменке застали арсов, весело разделывавших медвежью тушу. Тут же находились шестеро прослышавших про липовского князя семнадцатилетних каменчан с приготовленным походным снаряжением, вместе с ними поджидал Дарника и Клыч.

Встреча повзрослевших и сильно изменившихся друзей вышла неловкой. От арсов Клыч уже знал о дарникских подвигах, а его собственное житье в Каменке интересовало Дарника меньше всего. Заискивающий, виноватый взгляд Клыча еще больше разделил их. К счастью, каменчанин не просился в боевые сотоварищи, обмолвившись, что у него две беременные жены и что надо поднимать новое пшеничное поле. Прощаясь, Рыбья Кровь подарил ему копию карты Липовского княжества, приготовленную именно на такой случай – пусть смотрит, чего он сам себя лишил.

Тимолай по-прежнему плохо помнил их былые отношения, и это действительно было грустно – видеть, как недавно еще такой блестящий ум быстро угасает. Дарник оставил Клычу несколько дорогих украшений, с тем чтобы какая-нибудь вдова приходила и готовила одинокому ромею горячую еду.

Новое пополнение войска ждало Рыбью Кровь и в Хлыне. Там уже выяснили, кто именно был этот богатый княжич, и в самом деле приняли его подарки женщинам за откуп-виру. Вернее, за часть виры, надеясь получить еще столько же для мужской части городища. Дарник не удивился их требованию, только рассудил иначе:

– Мужчинам я плачу лишь за воинскую службу. Дадите мне хороших воинов – получите по десять дирхемов за каждого.

На таких условиях к нему присоединились две дюжины молодых ополченцев. За ними увязались пятеро девушек-поварих, жаждущих увлекательной новой жизни.