Затяжная осень хорошо способствовала выполнению строительных работ, и выпавший снег застал все дарникское войско в теплом жилье и со всеми необходимыми припасами. Как и год назад, на липовском пустыре возводились конюшни и двухъярусные дома, а потом перевозились на свое постоянное место. Поселенцы в Воеводине собрали небывалый урожай пшеницы и овса, и, глядя на них, отселяться на новые земли выразили желание еще полсотни липовцев и столько же женатых бойников. Всю зиму шло постепенное заселение Короякской и Арсовой застав, Бугра и Князева, дальние обозы с размеченными бревнами отправляли и в Малый Булгар. Вожаки и сотские тоже в охотку принялись выбирать себе места под будущие селища.

Разобравшись с самыми срочными делами и переложив часть обязанностей на помощников, Дарник возобновил рейды с малой дружиной по окрестностям Липова. По Короякской дороге почти на сто верст не было ни одного селища, вернее, населенного селища, потому что несколько покинутых из-за арсов обжитых мест все же имелось. В крайнее из них Дарник перенес свою Короякскую заставу, а на десяток верст к Липову ближе его бойники стали возрождать селище Мокшу. Таким образом, вместе с толокской частью под контроль Дарника попал внушительный отрезок Короякской дороги. Похожая картина повторилась и на южном направлении. Здесь через каждые двадцать верст до самого Малого Булгара были заложены сторожевые вежи.

Странно, но никто территориальным захватам липовского князя не препятствовал. Напротив, стоило только вырасти одной бревенчатой веже, окруженной завалом из деревьев, как из лесов и камышей появлялись полудикие лесовики и речники и просили у покорителя арсов разрешения обосноваться рядом с вооруженным дворищем. Им не было дела до далеких ратных подвигов Рыбьей Крови, хотелось лишь пахать землю, выращивать скот и чтобы никто до последней хлебной корки не обирал их. Это их доверие трогало Дарника до слез, и всем своим вежатникам он строго наказывал ни в чем не обижать пугливых поселенцев.

Вместе с прибылью населения была и убыль. Из Малого Булгара в Калач ушли две ватаги пленных, затем из Окуницы прибыл обоз из восемнадцати саней, на которых сарнаки привезли бычьи кожи и овечью шерсть в качестве выкупа за своих пленных. Следом за сарнаками с остёрскими купцами явились булгарские выкупщики. Эти, правда, выкупали только знатных завиловцев, зато платили за них золотом и заморским жемчугом.

Предприимчивое начало, которое и при арсах не покидало липовцев, получило еще большее развитие. Беспокойство Дарника о том, чем, кроме войны, обогатить призвавший его город, разрешилось без всякого его участия, своим собственным порядком. Кожи, шерсть, лен, конопля, воск уже никуда за бесценок не продавались, а превращались в одежду и обувь, шатры и палатки, войлок и пергамент, седла и свечи, сети и паруса. Металлы, привезенные из Казгара, породили кузнецов по меди, олову, бронзе и серебру. Необходимость в любых количествах глиняных плинт дала толчок появлению многочисленных плитщиков, черепичников и гончаров. А возможность иметь торговые ладьи вдвое увеличила ряды мастеров-корабельщиков. Первый, еще тоненький ручеек монет потек и от купеческих пошлин. В Липов стали прибывать стекла и зеркала, дорогая одежда и украшения, вина и южные фрукты.

Горожане и приезжие словно с цепи сорвались, наполняя свои дома всевозможным добром и хвастаясь им друг перед другом. Привычная сонная зимняя жизнь совсем покинула их, каждый рыскал по Посаду и торжищу, ища возможность заработать хоть несколько мелких монет. И главным источником их заработка были княжеские гриди, которые каждый месяц из войсковой казны получали эти самые монеты. У наиболее щедрых из вожаков и десятских быстро образовались целые компании прихлебателей, готовых на любое услужение: что-то сделать, что-то принести, как-то развлечь.

Дарник, видя все это, не знал радоваться ему или огорчаться.

– Так ведут себя во всех столицах, – успокаивал его Фемел. – Запрещать здесь что-либо бессмысленно, надо просто следить, чтобы воины не превратились в пьяный сброд и не вышли из повиновения.

Насчет неповиновения он предупреждал напрасно – в войске накопился уже целый свод наказаний за ту или иную провинность, справедливость которых никто не подвергал сомнению: нарушил – получи свое, заслуженное.

Необычайно выгодной оказалась привычка липовцев работать сообща в просторных работных домах. На виду у всех сложно было отлынивать и только делать вид, что работаешь. Два таких дома выросли и на войсковом дворище. Не к лицу было женам прославленных воинов в чем-то уступать рядовым липовкам, и какое-то время спустя именно отсюда стали выходить лучшие ткани и одежда.

По-иному сложилась и войсковая школа. Когда набрали учеников для обучения грамоте, встал вопрос: чему обучать тех, кто уже научился читать и считать? И была введена вторая ступень обучения, где подростков учили ромейскому языку, военному делу, врачеванию, землемерному и строительному искусству. Из Корояка и Остёра пригласили учителей-ромеев – и дело пошло.

Сам Дарник с подростками по деревьям уже не лазил, занимался больше скрытым обучением вожаков и сотских. Где это видано, чтобы командир боялся отправиться к своим подчиненным? А так уже было у его вожаков с булгарами и с короякцами.

– Чтобы кем-то хорошо командовать, надо быть уверенным, что всегда победишь его в поединке, – объяснил он им. – Но ваше умение должно быть надежно скрыто от чужих глаз, только тогда оно в нужный момент сможет как следует выстрелить.

Арсы-телохранители недаром трепетали перед своим князем. Лишь однажды во время преследования завиловцев Дарник показал им свои когти. Когда они попытались оспорить правильность его действий, говоря, что и сами являются мастерами «ночных укусов», Рыбья Кровь вызвал три пары лучших мечников на поединок и в три приема разделался с ними, поразив весь летучий отряд молниеносными слаженными движениями обоих своих мечей, что замирали в полувершке от обнаженных шей противников. Это был тот самый момент, который «выстрелил» если не на десять лет вперед, то на пару лет точно, возведя воеводу, а затем и князя на недосягаемую ступень личной доблести.

Часто повторяемые состязания поединщиков давно уже выявили лучших из них, и теперь эти мастера-мечники были приставлены в качестве телохранителей к сотским и некоторым вожакам, чтобы учить их негласно своему мастерству.

– Если вы любому своему воину позволите свободно разговаривать с вами, то всякое уважение к вам исчезнет, – в другой раз говорил он сотским. – Никто из них не должен осмеливаться сказать свое мнение, пока вы его сами не спросите.

Как когда-то он обсуждал с Тимолаем возможные «людские задачи», так теперь Дарник частенько решал с вожаками «военные задачи»: разбирал старые сражения и предлагал условия возможных новых.

– Я не хочу, чтобы вы все делали лучше всех, – призывал он их. – Если сегодня лучше, то завтра будет хуже. Я хочу, чтобы вы все делали безупречно. Чтобы я не гадал: устоите вы или нет, а точно знал: устоите.

Сотские и вожаки слушали его с тайным удивлением: оказывается, удачные действия их военачальника вовсе не колдовское прозрение, а результат точного расчета. По просьбе своих воинов они пытались уговорить Дарника отменить слишком суровое положение о напарниках-побратимах. Но Дарник ответил категорическим отказом:

– У любого человека есть жизнь сегодня и жизнь завтра, когда ему бывает стыдно за то, что он натворил сегодня. Два побратима не могут одновременно струсить или прийти в бешенство, а так посмотрят друг на друга и будут делать что надо. Да и когда их двоих вешать придется, им менее страшно будет смерть принимать. Разве не так?

Однажды Фемел посетовал, что некоторые сотские «не тянут» и лучше их в делах «мирных» заменить более способными людьми. Дарник бросил ему:

– Они спасли меня в самое трудное время, неужели я забуду их в довольстве и мире?

И взял за правило каждую неделю держать при себе того или иного сотского. В их присутствии вершил княжий суд и решение хозяйских дел, брал с собой и в разъезды по княжеству. И не потому, что знал и умел это лучше них, а просто чувствовал, что, обучая, еще лучше усваивал и обучался тому же сам.

Неожиданным результатом увеличившейся дворни стало повальное наушничество и злословие, когда каждый челядинец полагал, что заслужит особую княжескую милость, если сообщит, что о нем говорят и думают другие приближенные. Невдомек им было, какой тяжелый осадок оставляют их ядовитые слова на душе у молодого князя.

– Скажи своим, что за это я их скоро тоже пороть буду, – предупредил он Фемела.

– А ты как думал? – оправдывал наушников главный дворский. – Любой человек любит оказывать влияние и имеет свое понятие о справедливости.

– Так ведь и на тебя нашептывают, и еще как! – отвечал ему Рыбья Кровь. – Говорят, что ты уже разворовал половину войсковой казны.

– Разворовал – это если бы отправил наворованное в другой город, а я все употребил здесь, в Липове, значит, просто нашел ему лучшее применение, – смеясь, признался ромей. – Богатый князь должен иметь богатых вельмож и следить только за тем, чтобы они были не богаче его. Пока я не богаче тебя, ты меня казнить не можешь.

Дарника порядком озадачило его откровение:

– Мне что, так всем и объявить?

– Ну зачем же? Высшая власть тем и хороша, что никто никогда не должен знать, как именно принимаются те или иные решения. Если же тебе слишком неприятен тот или иной доносчик, то ты всегда легко можешь избавиться от него.

– Каким образом?

– Возвысь его больше его способностей, а когда он не справится – очень мягко освободи от княжеской службы. И ты будешь доволен, и народ, и самое главное – твой опальный чиновник будет во всем винить только свою злую судьбу.

Дарник от души посмеялся, выслушав такой совет.

Казалось, вся зима так и пройдет в подобных мелких заботах, как вдруг в Липов пожаловали ходоки за военной помощью.

Посылая своих лазутчиков в западную, восточную и южную стороны, липовский князь и в дурном сне не мог представить, что опасность может явиться с севера. Однако именно так и произошло. Глубокой осенью в Короякское княжество вторглись на ладьях неизвестные северные люди, называвшие себя норками, и захватили Перегуд. Ну захватили и захватили, взяли добычу – пора и честь знать, так нет же, эти норки так в Перегуде и остались и стали править словенским городом как своей законной вотчиной. Обращение перегудцев за помощью к князю Рогану ни к чему не привело – тот получил сильное ранение в охоте на вепря, а его воеводы, страшась зимних трудностей, решили дожидаться весны.

– Но сил терпеть нет никаких, – говорили ходоки, – лютуют пришельцы запредельно, наши жены и дочери для них наложницы, при любом возражении хватаются за меч, все ценное из домов утащили, даже топоры отобрали, смеются: пилами себе дрова пилите.

– Сколько их? – спрашивал Дарник. – Как вооружены, как сражаются?

– У них шесть больших ладей, в каждой по сорок воинов, вооружены мечами, секирами и круглыми щитами, луки имеет только половина из них, в бою рычат, как звери, и сражаться с ними тяжело. У всех у них большие рыжие бороды.

– Как они захватили город?

– Хитростью. Две ладьи пристали к торжищу, щиты попрятали, выдали себя за купцов. На торжище устроили драку. Воины из крепости высыпали усмирять, а тут еще четыре ладьи подоспели. Так в крепость и ворвались и всех порубили.

– А сами без потерь остались?

– Были, конечно, потери и у них, но мало. С десяток, может, убитых и два десятка раненых. Зато полторы сотни перегудского войска порубили.

За освобождение от злых пришельцев ходоки обещали Дарнику перейти от короякского князя под его власть. Но не это послужило для него главной приманкой. Ведь Бежеть и Каменка почти рядом с Перегудом, когда еще случится такая возможность попасть в родные места?

Срочно собрался большой военный совет со всех селищ и дальних веж. Мнение вожаков было отрицательным. Как и короякским воеводам, никому не хотелось отправляться в зимний поход, но и признаться вслух об этом никто не решался. Говорили об отсутствии нужного количества саней и корма для лошадей, вообще о небывалости такого дела: осады крепости зимой, мол, одну ночь в лесу еще можно переночевать, а если потребуется месяц или два?

Впервые на военном совете присутствовал Фемел. И когда все отговорили свое, он тоже попросил слова:

– У тебя, князь, положение безвыходное. Начинать княжение с отказа в военной помощи ты себе не можешь позволить. Даже неудачная осада будет для тебя лучше, чем такой отказ. Это только кажется, что мы сидим здесь в глуши и о нас никто ничего не знает. Знают и видят каждое твое действие. И судить будут только по ним.

Сотские молчали, признавая правоту ромея и отдавая окончательное решение на усмотрение князя.

– Ну, раз положение безвыходное, то не о чем и спорить, – мягко согласился Дарник, удивляясь самому себе: с него что-то навязчиво требуют, а он даже не злится.

Приготовления к походу заняли считаные дни. Помимо сбора и подготовки самого войска в Корояк выслали обоз с необходимыми припасами и отправили грамоту князю Рогану с просьбой о дюжине саней для похода на Перегуд. С собой Дарник определил взять две полные сотни, включая три ватаги казгарцев и свою малую летучую дружину, увеличенную уже до сорока арсов. Дополнительную сотню рассчитывал набрать из отбывших в Корояк ополченцев. Из сотских князь брал с собой одного Жураня. Двадцать саней с пятнадцатью камнеметами доверху нагрузили мешками с овсом и сеном.

Искрящееся зимнее солнце в день отъезда словно превращало поход в увеселительную прогулку. Так казалось и провожающим, и отъезжающим. Хмурился один Фемел.

– Боюсь, что легкие победы сделали тебя самонадеянным, – сказал он на прощание Дарнику. – Эти северные норки привыкли сражаться зимой, а ты – нет. Им отступать среди зимы некуда, поэтому они будут стоять насмерть.

– Насмерть, так насмерть, – рассмеялся Дарник. – Надоело мне уже брать пленных. Хоть разогреемся как следует.

Дворецкий сокрушенно покачал головой:

– Будь осторожен с князем Роганом. Особенно, когда будешь после Перегуда возвращаться с ослабленным войском. Если поедешь в Бежеть, не бери с собой оттуда никого, кроме матери. Не надо, чтобы в Липове были те, кто видел тебя в детстве.

Рыбья Кровь ничего не ответил.

Мороз стоял слабый, кони были сыты, и недельный караванный путь до Корояка уложился у походников в четырехдневную санную пробежку. Пугающие ночевки в лесном снегу были превращены молодыми воинами в веселую возню с еловыми и сосновыми лапами, которые они наваливали целыми стогами как под низ, так и на себя.

Корояк встретил дарнинцев без особого гостеприимства. Княжеский тиун отказал им размещаться хотя бы частично в княжеских гридницах, не было радушия и со стороны простых жителей. Поэтому на постой остановились почти разбойным порядком: войдя в посад, заняли там все гостиные дворы и дворы своих соратников-ополченцев. Не забыл Маланкин сын и собственное дворище. Как ни противился его нынешний хозяин, родич Стержака, а пришлось ему с семейством и слугами сильно потесниться, пустив во двор дарникских арсов. От приглашения на ужин к князю Рогану Дарник отказался, сославшись на большую усталость, не пошел в гости и на следующий день, помня о своем новом княжеском звании. Так они ни разу с Роганом за два дня и не встретились, переговаривались с помощью грамот на ромейском языке, причем Дарник с удовольствием отмечал большое число ошибок в рогановских посланиях. Тем не менее все двенадцать саней с лошадьми и фуражом Роган исправно выдал.

В посаде присутствие двух с половиной сотен вооруженных молодцов вызвало порядочное волнение, женщины сидели по домам, не высовывая носа, их мужья и братья тоже без особой нужды с липовскими гридями не заговаривали. Дарник не мог отказать себе в удовольствии пройтись в окружении десятка арсов по торговым рядам, покупая женские украшения и изрядно при этом торгуясь. Торговцы под смех арсов испуганно уступали ему свой товар за любую названную цену.

Полторы сотни короякских ополченцев с готовностью откликнулись на призыв своего военачальника. Но Дарник отобрал из них лишь четыре ватаги, обеспеченные лошадьми и подходящим зимним снаряжением. Триста двадцать проверенных бойцов представлялись ему достаточной силой против двух сотен каких-то там, пусть и могучих, норков.

Дальнейший путь до Перегуда пролегал по льду Танаиса и получился еще глаже лесных зимников. Даже разыгравшаяся двухдневная вьюга не слишком препятствовала продвижению конно-санного войска. В редких береговых городищах разместиться на ночлег всему войску было невозможно, поэтому ватаги ночевали в тепле по очереди. Арсы с князем тоже нередко оставались на ночь прямо на снегу. Единственной привилегией князя являлись отдельные сани с одеялами и шкурами.

Наконец впереди показалось последнее городище перед Перегудом. Обозники норков по нескольку раз уже побывали здесь, изъяв подчистую даже посевное зерно. Жители выживали ловлей рыбы из прорубей да мелкой заячьей ловлей, со дня на день ожидая, когда короякский князь избавит их от чужаков. Дарникцев здесь встретили как самую любимую родню, сумев разместить по домам и конюшням все войско.

Наутро Рыбья Кровь с вожаками и десятком телохранителей направился к Перегуду. Зимой город выглядел совсем иначе, чем позапрошлым летом. Весь был какой-то скукоженный и оголенный. На наличие чужих властителей ничто не указывало – по словам местных жителей, норки ни знамен, ни каких-либо знаков не имели. Даже крепостные ворота, ведущие на торжище, были открыты, туда как раз тянулись несколько саней с дровами и сеном, рядом вышагивали воины в меховых шапках и с закинутыми на спину круглыми щитами.

Дарник хотел все разведать тайком, но лес вокруг Перегуда был лиственный и среди черных деревьев-скелетов большую группу всадников не заметить было трудно. По суете у ворот воинов и звуку охотничьих рогов Дарник понял, что их обнаружили, и, уже не скрываясь, поскакал со своим отрядом поближе к стенам. Полтора года назад он смотрел на Перегудскую крепость как на диковинку, не зная, хороша она или плоха. Сейчас же осмотр получился совсем другим: цепким и внимательным. Трехсаженная бревенчатая стена была старая, но на вид вполне крепкая. Ее верх имел навес, покрытый толстой снежной шубой. Бойницы шли в один ряд по верхней кромке стены. Башни имелись только возле трех крепостных ворот. Небольшой ров был доверху засыпан снегом. На берегу реки лежали вытащенные под самые стены три обычные купеческие ладьи и шесть узких и длинных ладей северян.

Спустившись на лед, Дарник со своим отрядом поскакал прямо к ладьям, проверяя, какая последует реакция противника. С береговой стены немедленно полетели стрелы, четко обозначая расстояние, за которое конникам лучше не заходить. Расстояние это было в половину стрелища и красноречиво говорило, что дальнобойных луков у норков нет. Пока дарникцы огибали по широкой дуге крепость, из ее ближних ворот на береговое торжище высыпало полсотни пешцев и с десяток всадников, как бы предлагая противнику сразиться. Дарникцы с любопытством смотрели на чужестранцев, действительно высоких и коренастых, однако рыжебородыми были далеко не все, а их вооружение составляли короткие копья, большие мечи, секиры и круглые щиты.

Видя, что дарникцы не намерены сражаться, из рядов норков выехали три всадника с белой тряпкой в руках. Дарник с двумя арсами тоже поехал им навстречу. У чужаков двое – воевода и телохранитель – были в доспехах (Маланкин сын с удовольствием отметил, как они не очень уверенно держатся в седлах), третий же, толмач-переводчик, судя по выговору – из северных словен, был в простом тулупе.

– Кто ты и что тебе надо? – был первый вопрос, переведенный толмачом.

– Я Дарник Рыбья Кровь, князь из Липова. У вас хорошие корабли. Если вы сами уйдете из Перегуда, обещаю весной вернуть их вам в целости и сохранности.

– Мы норки, пришли владеть этой землей.

– Боюсь, что завтра эта земля сама овладеет вами.

– Покажи нам сначала свое войско, чтобы мы могли испугаться, – со смехом предложил воевода норков.

– Когда ты его увидишь, переговариваться будет поздно.

– Тогда пусть все решат наши мечи. Я только прошу, чтобы твои воины убегали не сразу. Зимой хочется согреться как следует, – веселился бородач.

На этом они и разъехались, каждый к своему отряду. Норки не произвели на Дарника сильного впечатления. Подчеркнутая воинственность и мужественность всегда вызывали в нем недоверчивое чувство, как восполнение недостаточной силы и истинной отваги.

Через час в главной избе городища обсуждалась предстоящая осада.

– А если вместо тебя я возьму Перегуд? – неожиданно предложил Журань.

– Как это? – удивился князь.

– Ты говорил, что хочешь забрать мать из своего селища, – напомнил сотский. – Вот и забери. И дай мне самому повоевать. Иначе я никогда не научусь.

Присутствующие вожаки выжидательно молчали.

– И как ты собираешься брать Перегуд? – спросил Дарник.

– Помнишь, как мы ударили с тобой на коней арсов? Сейчас я точно так же ударю на их ладьи, и они выйдут из крепости их защищать – тут мы их из камнеметов и положим. В рукопашную точно вступать не буду.

Точно так собирался действовать и Дарник. Не согласиться значило проявить ревность к чужой победе. Будучи воеводой, Рыбья Кровь не уступил бы, но в звании князя… почему бы и нет? Только польза будет, если станут говорить, что даже его воеводы побеждают играючи там, где не по силам короякскому князю.

– Вы согласны? – обратился Дарник к вожакам.

Те закивали головами.

– А что скажут воины?

– Воинам нужна победа, и не столь важно, кто их к ней приведет, – сказал самый пожилой из вожаков.

Дарник нахмурился – ответ ему не понравился. Ну что ж, раз вам все равно, с кем побеждать, – будь по-вашему, решил он и объявил о своем отъезде. С собой взял лишь малую дружину, три камнемета и восемь саней.