Оставив стан на главного камнеметчика, Рыбья Кровь вместе с арсами поскакал в крепость. Сразу за воротами пришлось спешиться – всюду лежали десятки убитых и раненых, и кони боялись ступать между ними. Дарник пристально всматривался в лица собственных бойников, стараясь определить, не считают ли они проявлением трусости то, что он не ринулся вместе с ними в крепость. Но нет, ничего похожего не было, напротив, бойцы при виде воеводы выражали неподдельную радость: смотри, мол, какие мы молодцы, как усвоили твою науку.

Кровопролитие уже закончилось, сменившись чистым грабежом. Липовцы прочесывали подряд все строения, пока одни вязали и сторожили пленных, другие выносили и складывали на землю под их охрану награбленное имущество. Невыносимы были женские крики и плач.

– Женщин собрать отдельно! – приказал воевода десятскому арсов.

И арсы, эти знаменитые грабители и насильники, бросились спасать немногочисленных булгарок.

Опьяненные успехом липовцы во главе с неугомонным Журанем порывались напасть на посад и гостиные дворы. Дарник их строго предупредил, что первый, кто туда попадет, будет тут же повешен. Угроза возымела действие, и, проходя мимо посадской ограды, дарникцы выкрикивали только насмешки и угрозы укрывшимся там булгарским гридям.

Навстречу Дарнику уже шли Борть с Быстряном, оба целы и невредимы, хоть и сильно забрызганы чужой кровью.

– Идем, посмотрим, – позвал командира, сияя своим круглым лицом, Борть.

Двухъярусный воеводский дом посреди крепости был наполовину каменный, наполовину деревянный. Узкая деревянная лестница с резными перилами вела на верхний ярус. Там, в большой нарядной светлице с маленькими стеклянными окошками, толпились катафракты. Посторонившись, они пропустили Дарника с полусотскими в комнату, служившую сокровищницей. Вдоль стен тянулись ряды полок с золотыми и серебряными блюдами и кубками, под ними стояли два сундука. Отдельно висели меха и украшенное золотом и драгоценными камнями оружие. В каждом из сундуков было по нескольку отделений, чтобы дирхемы не мешались с солидами, а денарии с мелиасариями. Имелись и серебряные и золотые слитки и множество женских украшений.

– Пленный сказал, что здесь собраны торговые пошлины за год, их должны были с крепостной сменой отправить в Булгар, – объяснил Быстрян.

– Сколько здесь? – спросил Дарник.

– Я думаю, тысяч на сорок – пятьдесят дирхемов.

Поручив Бортю с его лучниками переносить содержимое кладовой в стан, а Селезню с Терехом собирать свитки, воск и восковые свечи, Дарник с Быстряном продолжили осматривать крепость. У береговой стены имелась малоприметная дверь, ведущая прямо к воде, а на самой стене висело несколько веревок, перекинутых наружу. Стало понятно, почему сопротивление гарнизона было столь слабым. Около сотни булгар предпочли броситься к реке, и теперь три их ладьи усиленно гребли вверх по течению. Еще пять боевых судов были оставлены невредимыми на берегу.

– Хоть ты в погоню плыви! – смеялся Быстрян.

– А может, вниз, хазар потрепать? – поинтересовался Рыбья Кровь, отправив целую ватагу охранять ладьи.

– Ну ты вообще всех побить за один раз хочешь! Нам бы с этой добычей как-то расхлебаться. Теперь мы из-за нее у всех бельмом на глазу.

Похоже, главный полусотский был прав. Помимо сокровищницы в крепости нашлось немало и других ценностей. Дорогие ткани и одежда, меха и посуда, ковры и стекло, выделанные кожи и изящные домашние вещицы, сотни булгарских мечей и доспехов, целый склад железной руды, меди, олова и свинца. Теперь все это с большим трудом перетаскивалось в стан.

Собрав полусотских и вожаков, Дарник объяснил, что слишком большой груз лишит их войско подвижности и боеспособности:

– К тридцати двум своим повозкам мы можем добавить еще пять, не больше, поэтому думайте, прежде чем все жадно тащить.

– А трофейных лошадей возьмем? – спросил Журань.

– Лошадей возьмем, – неосмотрительно разрешил Дарник, и наутро несколько десятков булгарских коней превратились в коней вьючных.

Со своей любовью к точным цифрам воевода следом за своими убитыми приказал собрать всех убитых булгар и уложить рядами посреди крепости. Всего их набралось почти две сотни. Увидев кровавое месиво из рубленой человеческой плоти, зашлась в истерике Саженка, да и сами липовцы, остыв от кровожадности, выглядели подавленными и удрученными. И все это из-за каких-то восьми тысяч дирхемов, со стыдом думал Рыбья Кровь. С наступлением темноты он приказал половину трупов булгар утопить в реке, пусть казгарцы считают, что всем им удалось спастись на ладьях.

В стане воеводу ждала добрая сотня пленных, многие из которых были ранены, с ними тоже предстояло что-то решать. Быстрян заметил, что, возможно, в посаде и в гостиных дворах найдутся булгары, которые захотят выкупить на свободу соплеменников. Дарник с готовностью согласился на это.

Среди пленных оказалось два лекаря, которые, не обращая никакого внимания на липовцев и вооружившись ножами, мазями и бинтами, принялись извлекать наконечники стрел и сулиц из раненых, не делая различия, кто перед ними: словенец или булгар. Потом дошла очередь и до тяжелораненых. Превратив одну из телег в операционный стол, они резали, промывали и сшивали. Привлеченный криками липовца с разрубленным коленом, Дарник пошел взглянуть, что там происходит. Дав раненому болезаглушающее снадобье и перетянув ему выше раны бедро, лекари особой пилой допилили поврежденную кость и затем зашили культю. По их поведению Дарник понял, что они довольны своей работой и не сомневаются, что раненый останется жить. Радовались и товарищи раненого. Один воевода был в недоумении: зачем возвращать человека к искалеченной жизни, не лучше ли дать ему спокойно умереть?

Поняв, что дальнейшего грабежа не будет, к стану дарникцев потянулся ручеек самых рисковых гостей. Сначала явились хозяева гостиных дворов с подарками и просьбами не разорять их, следом пожаловали купцы, постояльцы этих дворов – выяснить, что будет с их имуществом. Дарник заверил всех явившихся, что воюет только с воинами, и раздал несколько медных знаков, разрешающих им первый год торговать в Липове беспошлинно. Узнав, что среди товара есть предназначенные на продажу рабы, воевода вместе с купцами отправился взглянуть на них. У городской деревянной пристани, отдельно от боевых судов булгар, стояло полтора десятка ладей. На многие срочно грузили с торга товары и готовились к отплытию. Две ладьи прямо на глазах воеводы отошли от причала, и гребцы усердно работали веслами, выбираясь на середину реки.

На берегу у пристани тут и там сидели кучки рабов. На некоторых были надеты колодки, другие же вообще никем и никак не охранялись. Были здесь и женщины, и дети. При виде вооруженных арсов они испуганно поднимались на ноги. Тщедушные тела, некрасивые лица, тусклые взгляды.

– Сколько здесь словенцев? – спросил воевода у одного из хозяев рабов.

– Примерно половина, – ответил тот.

Половина – это человек сорок, быстро прикинул Дарник.

– Даю за них две булгарские ладьи.

Обмен был явно невыгоден и по цене, и по возможным последствиям такого торга. Хозяева рабов молчали.

– А третью ладью у меня купят и вам отдадут другие купцы, – придумал Маланкин сын, вызывающе глянув на стоявшего поблизости торговца пряностями.

– Конечно, конечно, – с готовностью ответил торговец.

Здесь же, на пристани, Дарник сторговал и оставшиеся булгарские ладьи. Полторы тысячи дирхемов были совсем не лишними для войсковой казны.

В стане у воеводского сундука воеводу поджидали полусотские, чтобы решить, что делать дальше.

– Мои поймали одного посадского, он говорит, что мастеровые вооружили целую сотню своих людей и еще у них есть сто булгарских гридей с оружием, их они не отпускают уплывать на судах, – сообщил Журань, чувствовавший себя главным героем сражения.

– Мы сделали только половину дела, давай сделаем все, – поддержал его не менее воинственно настроенный Борть.

– Наверняка все они сидят и дрожат от страха, – усмехнулся Меченый. – Им деваться все равно некуда. Спорю, утром они пришлют переговорщиков.

– А ты что скажешь? – обратился Дарник к Быстряну.

– Казгар – лакомый кусочек. Но он весь на виду и слишком далеко от Липова. Покоя нам здесь не будет, – ответил тот.

Тут только до остальных дошло, что Дарник не прочь здесь вообще остаться.

– А что, приготовим себе за лето достаточно припасов и зиму спокойно пересидим, – первым откликнулся Меченый. – Сто бойников, двадцать камнеметов, и я отобьюсь здесь от кого угодно.

– Места для всех хватит, я уже смотрел, – высказался и обычно молчаливый Лисич.

– Вы что, не знаете нашего воеводу? – возразил Быстрян. – Будет он вам всю зиму сидеть взаперти. Обязательно двинемся и на Остёр, и на хазар, и на булгар. Не набрали мы еще такой силы, чтобы здесь оставаться.

– Может, ты посад для наших союзников оставляешь? – вспомнил вдруг Журань.

– Я бы таких союзников самих как следует… – зло начал Борть.

Дарник не торопился объявлять о своем решении.

– Так что будем делать, воевода? – задать такой вопрос право имел лишь Быстрян.

– Катафракты и две полусотни Бортя остаются на ночь в крепости, остальные – в стане. Что делать, решим завтра. В каждой полусотне выберите по три лучших бойца, а они пусть решат, кто из них самый лучший. Фалер на всех хватит.

Булгарские гриди были в Казгаре инородцами, поэтому никто в посаде не пытался ни забрать убитых, ни выкупить пленных. И пришлось дарникцам устраивать погребальный костер и победителям, и побежденным. На поминальной тризне Рыбья Кровь, по своему обыкновению, только чуть отпил ромейского вина и, сославшись на «дела», пошел проверить дозоры и навестить казгарских пленниц.

Два десятка смуглых булгарок, сидя на земле возле коновязи, вздрагивали и тесно сжимались при малейшем приближении к ним бойников. Дарник не спеша рассматривал женщин, вид у них был слишком жалкий, чтобы вызывать какую-либо симпатию.

Вдруг рядом откуда ни возьмись появилась Саженка.

– Ну что, пришел выбирать? – с какой-то особой злобой выпалила она и, подскочив, ударила его кулачком в грудь.

Стерпеть такое в присутствии многих бойников было невозможно.

– Петлю и на чурбак! – едва сдерживая свою руку, потянувшуюся за клевцом, процедил Маланкин сын.

Деревьев на территории стана не было, поэтому на крышу сундука положили толстую жердь, а уже к ней приладили петлю. Но арсы сделали все, что могли: и чурбак выбрали потолще и поровней, и руки за спиной связали совсем не так, как связали бы кому другому.

Посмотреть на воеводскую подружку, балансирующую на чурбаке с удавкой на шее, сбежались все свободные от дозоров бойники. И в наступивших сумерках липовский стан огласил общий радостный вопль – Саженка благополучно развязала руки и сняла с шеи петлю.

Молча вошла она в воеводский сундук, где Дарник при свечах рассматривал добытые Селезнем книги на ромейском языке.

– Сегодня спишь на крыше сундука, – сказал он.

Девять последующих ночей Саженка тоже ночевала на крыше сундука – Дарника очень трудно было разозлить, но помириться с ним было еще труднее. Впрочем, Саженка чувствовала себя довольной уж тем, что за это время в сундуке не побывала ни одна пленница.

Ночь и в крепости, и в стане прошла беспокойно. Дозорные несколько раз поднимали тревогу: то видели крадущиеся тени, то слышали звуки конских копыт и скрип тележных колес. Беглецов никто не преследовал, и, видя такое дело, казгарцы еще больше успокоились. Некоторые даже решились выгнать на пастбища свою скотину. Правда, из-за посадского забора по-прежнему продолжали торчать круглые шлемы и копья его защитников.

На рассвете прошел короткий теплый дождик, и теперь все вокруг блестело умытой свежестью. Дарник хорошо выспался и вышел из сундука в прекрасном настроении – он придумал, как поступить с пленными булгарами. Но сначала сразу после утренней еды произошло награждение лучших воинов. Перед строем они подходили к воеводе и получали медные фалеры. В Остёре Дарнику успели изготовить еще несколько серебряных фалер. Одна из них досталась Жураню – именно он увлек в крепость и своих конников, и быстрянцев, вторая – катафракту, который, стоя у ворот, отбился от пятерых булгар, не дав им закрыть ворота. Полусотские, правда, настаивали и на третьей серебряной фалере – самому воеводе, но он со смехом отказался:

– Мне подобает только золотая, а их пока у нас нет.

Помимо нагрудных фалер каждый из отличившихся воинов получил право выбрать себе наложницу из числа булгарок и обменянных на ладьи рабынь. Сначала выбор шел бойко, но когда остались только старые и некрасивые и один из фалерников попросил вместо наложницы один дирхем, то вызвал общий хохот бойников. Так это правило – наложница или дирхем – в дарникском войске с тех пор и закрепилось. К слову сказать, под конец были разобраны и самые уродливые из женщин.

После трапезы Дарник велел устроить большие боевые игрища и привести на них в качестве зрителей пленников. Спустя час или два, дав бойникам как следует разогреться, Рыбья Кровь предложил булгарам попробовать себя в кулачном и палочном бою: мол, кто победит, тот получит свободу. Многие из них тут же выразили готовность посражаться.

– Ну да, и лучших поединщиков ты на свою голову отпустишь, – заметил недовольно Быстрян, но Дарник лишь с улыбкой посмотрел на него – поступать вопреки правилам становилось для него все большим удовольствием.

Действительно, с десяток лучших булгарских гридей были вскоре отпущены на свободу, только они не очень спешили уходить, оставались посмотреть на состязания дальше. К ним вскоре присоединились посадские мальчишки, за ними последовали подростки и кое-кто из взрослых.

К Дарнику, вместе со всеми наблюдавшему за поединками, протиснулись два посадских ходока.

– Скажи, воевода, что с нами собираешься делать? – спросил тот, что был повыше ростом.

– Что скажете, то и буду делать, – весело отвечал им Рыбья Кровь.

Улыбались и окружавшие его арсы и бойники.

– А что будет с гридями, что пришли к нам из крепости? – настойчиво допытывался низкорослый и серьезный ходок.

– Мои воины примут их за ремесленников, если они будут без оружия.

– И никакой дани ты с нас брать не будешь?

– Я не думал брать, но теперь надо подумать, – серьезно произнес Дарник.

При виде вытянувшихся лиц ходоков липовцы разразились дружным хохотом. Недаром говорится, что смех – лучший переговорщик, к полудню вокруг ристалища собралась толпа, превышающая численностью всех дарникцев. Были среди зрителей и булгарские гриди. Оружия с ними не было, но по характерным лицам и статности их было легко распознать.

Позже место поединщиков на ристалище заняли мелкие торговцы, хотели, как водится, скупить за бесценок у победителей часть добычи. Дарник сильно разочаровал их, объявив, что дележ добычи будет только в Липове, и разрешил лишь одному Лисичу продать за должную цену часть самого тяжелого имущества.

На следующее утро снова были устроены боевые игры, только теперь воины соперничали не в единоборствах, а в стрельбе и метаниях, скачках и преодолении выставленных рядами боевых повозок. Посмотреть на новое зрелище совсем уже безбоязненно сбежался едва ли не весь казгарский посад. В этих состязаниях мастеров среди пленных оказалось еще больше, чем в поединках. Их количество в стане липовцев таяло на глазах.

По завершении игр Дарник объявил, что завтра утром их войско уходит, и кто хочет получить богатство и славу, может присоединиться к ним. Еще он добавил, что у любого булгарского гридя есть выбор: или с позором вернуться в свою Булгарию, или испытать воинскую удачу на постоянной службе у него, Дарника Рыбьей Крови.

Фемел был прав, когда утверждал, что понятие родины в словенской земле еще не существует, не существовало оно также ни в Булгарии, ни в Хазарии. Отрываясь от родительского очага, любой бойник отрывался и от всего остального. Служить племенному вождю почти всегда означало быть против собственного рода, поэтому молодые воины старались попасть на службу как можно дальше от своего селища. Если платили хорошо и служба была не в тягость, то многие на чужбине так и оседали, обзаводясь домом и семьей. Но немало находилось и таких, кто страстно хотел воинских побед и большой добычи. Поэтому побежденные нередко вливались в войско победителя, и никому это не казалось недопустимым или предательским поступком.

Слова Дарника пали на благодатную почву, у всех, кто их слышал, было достаточно времени, чтобы как следует приглядеться и к липовскому воеводе, и к его бойникам и хорошо все обдумать. На следующее утро к воротам стана явилось полторы сотни булгарских гридей и молодых казгарцев, желающих присоединиться к победному воинству.

Делая смотр новичкам, Дарник отказал лишь самым неказистым, все остальные получили рубахи младших липовских напарников. Придумал он и как поступить с оставшейся полусотней пленных, всех их под хохот всего войска заставили проползти под брюхом десяти катафракских коней. От позора был избавлен лишь тяжелораненый воевода крепости, его освободили с условием, чтобы щит Дарника всегда висел над центральными воротами крепости. Оба булгарских лекаря тоже были оставлены при войске, Дарник посулил им высокую плату и даже выделил солидный задаток.

К тридцати двум походным повозкам липовцев прибавилось все же не пять, а десять дополнительных повозок, и все вместе они тронулись в путь, тяжело нагруженные награбленным добром, провизией, оружием и ранеными.

– Куда? – спросил Журань, подъезжая на своем кауром жеребце, когда головная повозка первой отделилась от станового кольца.

– Туда, – указал Рыбья Кровь не западное, а северное направление.

Когда головная повозка выехала на северную дорогу, к воеводе стали подъезжать другие полусотские с одним вопросом: почему туда?

– Вы же хотели наказать наших струсивших союзников, вот и накажем, – объяснил Дарник. – Это сарнаки, их и накажем.