Два войска уходили из Липова одновременно: вниз по течению реки тронулись ладьи арсов, а навстречу утреннему солнцу двинулась колонна дарнинцев, сопровождаемая двумя десятками купеческих повозок. Все полусотские и вожаки как заполошные скакали туда и сюда вдоль колонны, постоянно выясняя, что что-то впопыхах забыли. Воевода спокойно пожимал плечами: посылайте гонцов и привозите. Фемел увязался проводить его до Бугра.

– А что будет, если с тобой что-то случится? – несколько раз растерянно повторил он.

– Тебя уж точно тут растерзают, – «утешал» его Рыбья Кровь.

– Лучше бы ты Быстряна вместо себя послал.

– И тогда бы ты не меня, а его учил быть первым. Ты же сам говорил: сначала ратная слава, а потом все остальное, – напомнил ромею его ученик.

– Говорил-то говорил, – вздохнул Фемел. – Только мне будет очень жаль, если с тобой что-то случится.

Дарник посмотрел на него с изумлением – даже Маланка не позволяла себе с ним таких нежностей.

Возле Бугра колонну догнала на неоседланной лошади Саженка. Мокрое платье, растрепанные волосы, ссадины на руках и лице красноречиво свидетельствовали о выигранной битве с родителями. Арсы приветствовали девушку одобрительными восклицаниями.

– Не волнуйся, я сама все сделаю, – сказала она Дарнику и направилась в сторону воеводского сундука.

На первой дневке Саженка действительно была уже с седлом и в полном комплекте боевой одежды, с кистенем, кинжалом, двумя сулицами и десятком метательных дисков. Столь же легко она сдружилась и с суровыми воеводскими телохранителями, быстро выучила их имена и находила приветливые слова для каждого из них. Ее высокий рост и почти мальчишеская угловатость тоже сыграли свою роль – никто из арсов не смотрел на нее как на женщину, признавая в ней лишь хозяйку воеводского сундука. К тому же природные живость и любознательность перевешивали в ней некоторую назойливость, свойственную влюбленным девушкам. Неожиданно появляясь рядом и так же внезапно исчезая, иногда на целых полдня, она не слишком докучала Дарнику, а после того, как научилась держаться в отдалении, когда он с кем-нибудь разговаривал, ее присутствие уже радовало воеводу не только ночью, но и днем.

Шестьдесят верст до Толоки растянулись для дарницкого войска в недельное путешествие. Плохо наезженная дорога с пнями, рытвинами и выступающими корнями вдвое замедляла привычную скорость. На первой же переправе через небольшую речушку задержались на три дня. В дополнение к уже построенному мосту и сторожевой веже войско временную свою стоянку превращало в стоянку постоянную: обнося часть обширной луговины рвом и защитным валом и возводя срубы для большого гостиного дворища. Оставшаяся охранять его ватага получила приказ доводить дворище до полной готовности.

У следующей речной переправы мост еще не был готов, и пока пешцы с конниками возводили вторую постоянную стоянку, камнеметчики по придумке Меченого принялись наводить искусственный брод – русло реки в самом широком месте целый день обстреливали из камнеметов большими камнями. Каково же было всеобщее удивление, когда повозки и даже тяжелые сундуки действительно стали благополучно переправляться здесь на другой берег. Камнеброд – так и назвали будущее гостиное дворище.

На вынужденные задержки никто не роптал, хорошо понимая, для чего все это нужно. Наблюдая за работами, Дарник неожиданно для себя открыл ту высокую цель, ради которой не жалко было никаких стараний. Не воевать и не путешествовать, и даже не строить вот такие места для стоянок, а просто всегда и всюду устраивать «мир на дорогах», чтобы по ним могли спокойно передвигаться не только купцы со своими охранниками, а и простой смерд с телегой капусты или гороха. Ехавшие рядом с ним арсы не верили своим ушам – их всегда бесстрастный воевода заливался счастливым мальчишеским смехом.

– Ты чего? – удивился случившийся поблизости Борть.

– Вспомнил твою вчерашнюю шутку, – ответил воевода, оставив своего полусотского в еще большем изумлении.

Еще один двадцативерстный бросок, и у стен Толоки войсковую колонну радостно приветствует собственный липовский гарнизон. Здесь тоже ненадолго задержались, пополнив запасы продовольствия и набрав с толокцев дюжину новых ополченцев. По договоренности с остёрским князем одна треть ежегодной дани с Толоки принадлежала Дарнику, а две трети – князю. Свою часть Рыбья Кровь взял с селища мешками овса, а княжескую – куньими и лисьими шкурами. Чтобы подсластить угрюмым смердам их горькую долю, воевода распорядился остающейся гарнизонной ватаге рубить отдельное войсковое дворище чуть на отшибе от селища и при очередной смене сторожей возвратить в Толоку всех подростков.

Путь от Толоки до Остёра преодолели за четыре дня, не задерживаясь больше положенного на стоянках. Как-то незаметно все злое чувство Дарника против короякских ополченцев совершенно улетучилось, они ему безоговорочно подчинялись – этого было достаточно если не для его любви, то для его великодушия и снисходительности. На вопрос Саженки, почему он всегда такой спокойный и в хорошем настроении, так и объяснил:

– Потому что на всем белом свете я самый главный человек. Ну разве должен царь царей бояться или обижаться на своих подданных?

Слышавшие его слова арсы уже даже не переглядывались между собой – им любая дерзость Дарника была в радость.

При подходе к Остёру их встретил княжеский разъезд со знакомым Дарнику городским тиуном. Тиун указал место для войскового стана, после чего купцы со своими товарами, отделившись, поехали на торжище, а воевода с телохранителями, захватив куньи и лисьи шкуры, отправился на княжеский двор.

– Может, нам не следует туда ехать? Возьми лучше катафрактов, – проявил разумную осторожность десятский арсов.

– Мне хочется посмотреть, кто кого больше будет бояться: они вас или вы их, – не согласился Рыбья Кровь.

Звероподобные арсы, как ни старались выглядеть чинной строевой колонной, всю дорогу встречали только подозрительные и враждебные взгляды. Несколько старух даже пытались ругаться и плевать в их сторону, и княжеским гридям, сопровождающим Дарника, пришлось даже поднимать плети, чтобы утихомирить остёрцев. На княжеском дворе городской тиун приказал арсам сдать мечи.

– Они такого бесчестия не вынесут. Пусть лучше здесь со своими мечами и останутся. Хотите – перережьте их, хотите – просто посторожите.

Дарник, казалось, мог куражиться в любой обстановке. И пошел, не оглядываясь, в княжеские палаты, оставив остёрских гридей в еще более затруднительном положении, чем собственных арсов.

Князь Вулич принял липовского воеводу вместе с хазарским смотрителем, который отвечал как за торговых людей из Хазарии, так и за поведение остёрского князя по отношению к его каганату. Именно он решал, куда направить княжескую дружину и на какой срок. Дарник ничего этого не знал, для него плосколицый, богато одетый хазарин был всего лишь хазарским послом, которому остёрский князь оказывает особое почтение. Представив Дарника как победителя арсов и откупщика Толоки и велев тиуну принять дань, князь заговорил о походе против сарнаков, кочевого племени, наносящего ущерб северным и восточным границам княжества. Хазарин вскользь заметил, что неплохо бы еще побеспокоить крепость булгар Казгар, что обкладывает непомерными пошлинами суда, идущие с юга.

– Но у нас с булгарами мир, – возразил ему князь.

– Я слышал, в твоем войске есть арсы? – обратился хазарин к Дарнику.

– Есть. – Молодой воевода не очень понимал, к чему он клонит.

– Твоя вина будет в том, что ты не смог воспрепятствовать войску арсов пройти по твоей земле, – сказал хазарин князю. – Но арсов никто не может остановить.

Больше к этому не возвращались, и воевода подумал, что говорили просто так. Однако на следующий день князь встретился с Дарником в лесу, подальше от городских стен, здесь разговор вышел более конкретным. Вулич предложил Дарнику выступить кружным путем и напасть на Казгар. Вся добыча будет принадлежать Дарнику, и вообще это должно выглядеть как совместный набег арсов и липовцев, без всякого упоминания имени остёрского князя. Затем следовало повернуть против сарнаков и как следует наказать их за зимний набег на остёрские земли.

Дарник уже знал, что княжеская дружина находится в южном походе, разузнал он кое-что и про Казгар, и про сарнаков, поэтому такое предложение не очень его удивило. Неприятно было, что это не совсем княжеская воля, а больше желание хазарина. А раз так, то пускай за это и платят, как платят за набеги русов на мнимых хазарских данников. Впрямую выдвигать свои требования Дарник не стал, сослался лишь на отсутствие припасов для такого похода и на торговые потери, которые он получит, если вместо торговли займется набегами. Усмехнувшись, князь спросил, какая сумма нужна на покрытие всех расходов.

– Восемь тысяч дирхемов, – без промедления ответил Рыбья Кровь. – По двадцать на каждого бойника и две тысячи на всех вожаков.

– Все равно это слишком много.

– В Казгаре гарнизон из трехсот бойников, сарнаки могут выставить две тысячи конников. Без серебра в своих руках мои воины в такой поход не пойдут.

– А как я могу быть уверен, что они пойдут в поход, получив серебро?

– Если они ничего не получат, пока все живы и здоровы, то на что им рассчитывать, когда половина из них будет ранена и убита? Спроси своего хазарина, он наверняка согласится.

Хазарин действительно согласился. Сумма, доставленная тайно Дарнику, составляла четыре тысячи дирхемов, еще четыре ждали его по возвращении. Липовский воевода не видел ничего предосудительного в том, что он сейчас пойдет и начнет за деньги убивать людей, которые не сделали ему ничего плохого. Напротив, именно выплаченные дирхемы красноречиво указывали, что он не разбойник, ищущий только богатой добычи, а воин, наводящий должный порядок ради всей русско-словенской земли.

Пополнив запасы продовольствия и метательного железа, Рыбья Кровь повел отдохнувшее войско от Остёра сначала обратно на запад, а потом свернул на северную малоезженную дорогу. Утаить получение больших денег не удалось, и все вожаки спрашивали: за что? Воевода отвечал, что дирхемы предназначены для передачи другому войску, с которым они идут на соединение. Такое часто применялось в то время, поэтому дальше уже и не расспрашивали, гадая, на какого именно неприятеля должно обрушиться их оружие. Через два дня походная колонна перешла реку вброд и повернула по еще менее проезжей дороге на восток.

Первым о Казгаре догадался Быстрян. Он никогда там не был, но немало слышал об этой крепости. Вторым догадливым оказался Меченый.

– Если будем осаждать крепость, то надо сделать передвижную пращницу, – несколько раз повторял он Дарнику, пока тот не сказал: «Делай».

Мысль о передвижной пращнице не давала полусотскому камнеметчиков покоя еще в Липове, но тогда Дарник не согласился таскать ее за собой по лесным дорогам. Получив же согласие, Меченый со своими камнеметчиками на дневных стоянках приступил к ее сооружению. Сначала возникла рама из толстых балок на колесах. Над рамой треугольными подпорками на двухсаженную высоту была возведена железная перекладина, а на нее закреплено трехсаженное коромысло с противовесом. Весь стан с любопытством наблюдал за первыми испытаниями «плевательницы» – так насмешливо назвали детище Меченого ополченцы. Камни общим весом до трех пудов свободно улетали на два стрелища, или двести сажен. С попаданиями, правда, получалось неважно, но времени при любой осаде предостаточно, поэтому даже каждое пятое – десятое точное попадание было вполне приемлемым.

В пяти верстах от Казгара дарникцам повстречался булгарский конный дозор из десяти человек. Пятеро остались в безопасном отдалении, а пятеро поскакали в голову походной колонны, где находились Дарник с Быстряном и Журанем. На всех имелись доспехи из лакированной, связанной тесемками кожи, а вместо мечей маленькие, с небольшим круглым набалдашником булавы. К седлам были приторочены легкие луки и колчаны для стрел.

– Кто вы? Куда идете и с чем? – спросил булгарский десятский сначала по-булгарски, потом по-словенски.

– Я Дарник, липовский воевода. А идем, куда нам хочется идти. – Рыбья Кровь не стал пускаться в объяснения перед обычным дозором.

Десятский арсов вопросительно посмотрел на него, не зная, как поступить с булгарами, воевода отрицательно мотнул головой, и дозорные спокойно ускакали.

Дорога вышла на широкое поле, на котором паслись стада коров и овец. При виде колонны вооруженных людей пастухи спешно погнали свои стада прочь. Когда въехали на распадок между двумя холмами, далеко внизу открылся красавец Казгар, а за ним широкая синь Итиля, от простора и величественности которого захватывало дух.

Сам Казгар состоял из трех частей: в центре находилась крепость с бревенчатыми двухъярусными стенами и тремя каменными башнями-воротами, с севера к ней примыкал обширный, обнесенный рвом и дощатым забором посад, куда выходили одни из крепостных ворот, а на юге за оврагом, служившим спуском к торговой пристани, располагалось торжище с полудюжиной гостиных дворов, каждое за своим собственным высоким забором. На лугу перед двумя крепостными воротами построек не было, он служил пастбищем для гусей и телят.

С появлением дарникцев в окрестностях города возникло сильное волнение. В ворота посада и крепости устремились люди вместе со сгоняемой скотиной, оглашая воздух громогласными криками и ревом. Большой переполох поднялся и у гостиных дворов, стоявшие возле них десятки подвод торопливо тронулись прочь от Казгара по южной дороге.

– Мы их захватим, – предложил Журань.

– Пусть уходят, – не согласился Дарник. – Лови лучше булгар.

Два десятка конников, рассыпавшись цепью, поскакали добывать языков.

Пока расставляли в круг повозки, колесницы и сундуки, жураньцы вернулись с несколькими жителями посада. От них Дарник с полусотскими узнали, что в крепость только что прибыл сменный гарнизон, а старый еще не уплыл, и теперь там больше пяти сотен воинов. Это если еще за оружие не возьмутся горожане и купеческие охранники, которых в городе тоже как никогда много.

– Ну и где наши союзники? – на правах старшего полусотского требовательно вопрошал Быстрян.

– Будут. Скоро будут, – заверил Рыбья Кровь, лихорадочно стараясь найти выход. Тут не то что воевать малой кровью, а вообще ноги бы унести. Единственный шанс – заставить булгар атаковать липовский стан.

Из центральных ворот между тем выступила группа переговорщиков. Разговор у них с Дарником был коротким. На вопрос, что им здесь надо, липовский воевода ответил просто:

– Вы берете непомерно большие пошлины с купцов, а мы хотим взять пошлины с вас. Восемь тысяч дирхемов – и мы уйдем.

– Мы подумаем и решим, – сказал главный переговорщик, пытливым взглядом обведя дарникцев и их боевые повозки и прикидывая, велика ли их военная сила.

– Чтобы вам лучше думалось, мы будем стрелять из большого камнемета. После десятого выстрела думать будет уже поздно.

Едва переговорщики скрылись в воротах крепости, заработала пращница Меченого. Все камни улетали за крепостную стену и что там делали, сказать было трудно, но вот один из камней, не долетев, со всего размаха врезался в бревенчатую стену верхнего яруса – бревно толщиной с торс подростка переломилось, как тонкая лучина, и образовалась широкая дыра.

Чтобы еще больше подразнить булгар, Дарник вывел за ворота стана две полусотни Бортя, со стены они должны были представляться совсем крошечными отрядами. Место между полусотнями заняли выстроившиеся в кажущемся легком беспорядке десять колесниц. Пять сундуков с камнеметами передвинулись к переднему краю повозок. Третья пехотная полусотня ждала у передних ворот стана. Катафракты и конники Жураня, спешившись, изготовились к броску у левых и правых ворот. Арсам Рыбья Кровь тоже приказал надеть на коней доспехи.

Как воевода и рассчитывал, долго булгары терпеть не стали. Вот запели их трубы, и центральные ворота отворились. Проехать в них могли трое всадников в ряд, поэтому, вместо того чтобы сразу атаковать, они принялись разворачиваться в шеренги. Этого хватило дарникцам, чтобы колесницы съехались в сплошную стену, а из стана вышла третья полусотня, готовая прийти на помощь двум другим. Следом за всадниками, которых было больше сотни, из ворот крепости повалила пехота, вооруженная, как и конники, копьями, булавами и щитами.

Пока противник выстраивался для нападения, заговорили все пятнадцать дарникских камнеметов. Десятифунтовые камни-репы обрушились на булгар, и из-за тесноты каждый из них находил свою жертву. Было дано пять залпов, прежде чем все крепостное воинство пошло в атаку. Камнеметчики и лучники стреляли как на учениях – слаженно и метко, и добрых полсотни булгарских гридей нашли свою смерть, еще даже не сблизившись с дарникцами. А с десяти сажен ударили орехи, и полетели сулицы щитоносцев, начисто сметая первые ряды нападавших.

Стоя на своем сундуке в середине стана, Дарник внимательно наблюдал за картиной боя, видел, как захлебнулось наступление булгарских конников, как передние прорвавшиеся кони оседали на задние ноги и вставали на дыбы, не желая налетать на тройной ряд пик, как сзади на них напирали другие всадники. Часть из них все же врезалась в строй дарникцев, который слегка поколебался, но устоял. Следом накатила волна булгарской пехоты, которая все продолжала и продолжала выходить из ворот крепости. Умница Борть дал знак полусотням медленно отступать, вровень с ними двинулись назад и колесницы. Приняв их отступление за свою победу, булгары усилили натиск, десятки их падали под ударами стрел и сулиц, с колесниц их молотили цепами и лепестками, с сундуков из стана камнеметы косили их задние ряды, но в горячке боя всего этого противник не замечал. Часть булгар вырвалась из общей свалки и попыталась обойти дарникцев сбоку. Путь им преградила третья полусотня. И снова до рукопашной не дошло, всюду булгары наталкивались на пики и сомкнутые щиты. Наконец их боевой порыв начал ослабевать.

Дарник дал сигнал Быстряну и Жураню. Распахнулись боковые ворота стана, оттуда выехал конный отряд катафрактов, за ним жураньцы. Ничто не помешало сорока тяжелым конникам выстроиться клином и, обогнув повозки, врезаться в беззащитные спины булгарской пехоты. Пика, удерживаемая двумя руками, враз прокалывала двух, а то и трех человек. Этот неожиданный удар решил все дело – войско булгар стало отходить, налет с дикими криками жураньцев превратил их отступление в паническое бегство. Часть булгар кинулась к воротам посада, а другая, бо2льшая, – к центральным воротам крепости. Борть остался командовать третьей полусотней, загоняя меньшую часть булгар в ворота посада, в то время как его основные силы вслед за быстрянцами и жураньцами устремились к центральным воротам крепости. Там творилось настоящее столпотворение. Булгарские гриди уже не помышляли ни о каком сопротивлении, только бы успеть попасть в крепость до того, как закроются ворота. Поток бегущих людей захватил и дарникских конников. Преследуя и избивая противника, они вместе с ним тоже втянулись в крепость. За конниками последовали и пехотинцы.

С воеводского сундука Маланкин сын с ужасом смотрел на это. Ему легко представилось, как его войско, зажатое со всех сторон хитрым противником, подвергается уничтожению. Спустившись вниз, Дарник вскочил в седло, выехал с арсами из стана и остановился, не зная, что делать.

Борть, загнав часть булгар в посад, не стал туда врываться, повернул назад, к стану.

– Надо выручать! – крикнул он, прискакав к Дарнику.

– Давай, – согласился тот.

Третья полусотня бегом потрусила ко все еще открытым воротам крепости.

– Может, и мы? – спросил, подойдя, Лисич. Он, как полусотский стана, мог повести в бой еще тридцать возниц.

– Стань у ворот и прикроешь отступление наших, – распорядился воевода.

Возницы Лисича, похватав сулицы и топоры, побежали к крепости. Дарник не уточнил, с какой стороны ворот им стать, и был немало изумлен, когда отряд Лисича следом за бортнями тоже скрылся в воротах крепости.

Возле стана оставались только колесничие Меченого и ватага арсов. Незнакомое чувство беспомощности охватило воеводу – теперь уже ничто не зависело от него. Скакать самому в крепость или стоять здесь, чтобы потом отсечь преследователей от отступающих липовцев?

– А мы чего ждем? – почти с обидой проговорил десятский телохранителей. Наиболее нетерпеливые из них уже садились в седла.

– Стоять! – рявкнул Рыбья Кровь, и арсы нехотя спешились.

– Я думаю, у них в запасе уже никого не осталось, – произнес Меченый.

– А те, которые туда ушли? – Дарник указал в сторону посада.

– У них духа не хватит. Это только у тебя такие вылазки получаются.

Не столько похвала, сколько уверенное спокойствие Меченого благотворно подействовало на воеводу.

Неожиданно из ворот крепости показалась группа булгар человек в тридцать.

– Ну вот, – сердито произнес Дарник.

– Это же пленные, – засмеялся Меченый.

Действительно, булгары были без оружия, а сзади их сопровождали семеро конных жураньцев с пиками в руках. Подогнав пленных к стану, где их приняли камнеметчики с веревками в руках, жураньцы подскакали к Дарнику.

– Там такое, такое, – радостно проговорил забрызганный кровью старшой. – Мы снова туда.

– Что такое, что? – спросил, улыбаясь, Меченый.

– Все наше. – Старшой вопросительно посмотрел на Дарника и, получив одобрительный кивок, помчался с товарищами обратно в крепость.

– Какой только ценой, – мрачно заметил воевода.

– Мне лишь бы Борть был живой, – легкомысленно отозвался Меченый.

– А сколько может быть? Сорок – пятьдесят убитых?

– А если сто – сто пятьдесят? – сердито оскалился Дарник.

– Не, не может быть.

На самом деле потерь оказалось еще меньше, чем думал Меченый. За свою победу дарникцы заплатили тридцатью убитыми и таким же числом раненых.