Глава 30

Катон и его люди добрались до небольшой бухточки у входа в залив только ко второму часу ночи. Луны не было, и хотя проводником шел местный пастух, трудно было следовать за ним по узкой тропинке, извивавшейся среди холмов, а потом круто спускавшейся к берегу. Подобно всем прочим, Катон нес скатку с кинжалом, мечом и пустым мехом для воды. Хотя всякого легионера в той или иной мере учили плавать, умелыми пловцами они в основной массе не становились. Офицеры Катона выбрали среди своих людей более пяти сотен, способных проплыть в длину весь залив — почти две мили. Трое отобранных Фульвием солдат шли сразу за Катоном, следовавшим за пастухом. Они охотно вызвались на опасное дело, едва узнав о нем, и Катон не сомневался в том, что эти трое не подведут его. Среди выбранных Фульвием оказался оптион ауксилариев из Гортины, знавший местность и попросившийся в колонну, когда она выходила из города.

Когда его поставили перед Катоном, трибун посмотрел на новоприбывшего и приподнял бровь.

— Аттикус.

— Да, господин. — Аттикус кивнул.

— Должен признаться: удивлен. Никак не мог представить тебя во главе очереди желающих спасти Макрона.

— Ничто не доставит мне большего удовлетворения, чем его лицо в тот миг, когда он узнает, что это я спасал его, господин.

Катон молча посмотрел на него и не сразу ответил:

— Довольно неожиданная форма мести.

— Ты прекрасно знаешь его характер, господин. Он взбесится.

Катон расхохотался:

— Вы достойны друг друга, Аттикус… Очень хорошо. До встречи вечером. Можешь идти.

Двумя другими спутниками Катона стали легионеры Вульсо и Муса, крепкие и отличные солдаты, рвавшиеся к повышению в чине. Муса привык обращаться с буциной, которую нес в той же связке, что и перевязь с мечом.

Длинная беспорядочная цепочка легионеров спустилась с утеса на грубый песок пляжа. Катон заплатил пастуху; получив мошну с пятьюдесятью полновесными серебряными денариями — целое состояние за ночной переход, — тот пошел вдоль берега и поднялся наверх уже другой тропой. Когда люди собрались на пляже, один из офицеров Катона отсчитал каждый отряд и приказал готовиться к атаке. Плыть предстояло двумя колоннами, причем одна должна была держаться ближе к берегу, на котором ее ожидали причаленные корабли. Катон требовал, чтобы отряды держались поближе друг к другу и чтобы командиры регулярно пересчитывали своих людей. Солдаты, направляющиеся к причаленным к берегу кораблям, должны были входить в воду друг за другом, чтобы между подразделениями выдерживался некоторый интервал. Первый десяток плыл к самому дальнему кораблю, и, поскольку приходилось считаться с интервалами, Катону оставалось надеяться только на то, что его солдаты начнут штурмовать корабли хлебного флота примерно в одно и то же время. При удаче корабли можно было захватить раньше, чем мятежники на берегу осознают опасность и отреагируют на нее.

Сам Катон должен был вести другую колонну к скоплению кораблей, стоящих на якоре посередине бухты. Отряд этот можно было не разделять, солдаты должны были держаться вместе и штурмовать группу кораблей одновременно.

Как только последние солдаты спустились с утеса и сняли сапоги и рубахи, Катон негромко приказал входить в воду. Солдаты надули свои меха и, держа их в руках вместе со связками оружия, вошли по приказу в воду. Оставшись в одной набедренной повязке, Катон поежился в прохладном ночном воздухе. Он решил плыть близко к первым рядам колонны и пропустил вперед два десятка, прежде чем вошел в воду вместе со своими тремя спутниками. Молодой человек не стал говорить остальным офицерам, что является никудышным пловцом. Он стыдился этого факта, и хотя посредством тренировок добился некоторого прогресса, по-прежнему существенно уступал нормам умелых ветеранов уровня Макрона.

Невысокие волны набегали на песок и с шипением откатывались назад. Укрепившись волей, Катон шагнул в воду и побрел навстречу волне. Вода оказалась холодной, и, погружаясь в нее, он крякнул. Волна ударила его в грудь; воспользовавшись возможностью, Катон оттолкнулся ногами, на мгновение окунувшись с головой и придерживая болтавшийся перед ним на поверхности надутый мех.

— Аттикус, — окликнул он спутника громким, в меру возможности, голосом, — за мной.

— Да, господин, — ответил тот, отфыркнувшийся невдалеке от плеча Катона. — Вы, двое, давайте!

Катон брыкнул ногами, сперва торопливо; чуть погодя, привыкнув к воде, он понял, что должен контролировать свои движения, если не хочет добраться до кораблей слишком усталым для того, чтобы сражаться. Продвижение оказалось не быстрым; по прошествии некоторого времени он повернул голову и с удивлением обнаружил, что утес еще совсем рядом. Когда новая волна приподнимала его, он мог видеть впереди костры бунтовщиков, до которых оставались две мили. Справа на холмах колебалось слабое свечение, отмечавшее лагерь римлян. В данный момент в нем должны были находиться лишь пешие ауксиларии и половина конницы. Остальное войско под командованием Фульвия двигалось сейчас за холмами, чтобы спуститься вниз и построиться на берегу в миле от конца палисада мятежников и огороженных им хлебных кораблей. В море триремы Бальба, крадучись, огибали мыс, перед тем как остановиться в ожидании момента, когда на холмах над бухтой вспыхнут три сигнальных маяка. Катон глубоко вздохнул и снова брыкнул ногами, ощущая, что в море вокруг него находятся сотни людей, поспешающих на волнах к кораблям хлебного флота и ожидающей их отчаянной схватке.

Юлия сидела в немом молчании, пока старуха сушила ее волосы шерстяным полотенцем, старательно растирая спускавшиеся на обнаженные плечи густые темные локоны. Она уже давно перестала сопротивляться этой морщинистой бабе и крепышу-стражнику, казавшемуся ее неразлучным спутником. Когда ее вытащили из клетки, она стала сопротивляться, однако стражник шлепнул ее по заду, а потом, ударив по печени, приказал прекратить сопротивление, чтобы не получить еще раз. Шансов на спасение не было, можно было только выхлопотать новую боль.

Юлия покорилась обоим и позволила, чтобы с нее сняли лохмотья. Ее усадили на табурет в конской поилке, в которой старуха окатила ее несколькими ведрами воды, прежде чем взяться за щетку. Грязь настолько въелась в ее тело, что отмыть ее удавалось не сразу и не без боли.

Любые крики и протесты Юлии не производили никакого эффекта, и теперь она просто сидела, сцепив зубы. Странно было, что въевшаяся в тело грязь каким-то образом скрывала ее наготу; и теперь, когда мерзость сходила с ее тела, Юлия начала ощущать на себе пристальный взгляд никуда не отлучавшегося стража. Как только старуха добела отскребла ее кожу, порозовевшую в тех местах, которые пришлось оттирать особенно усердно, она занялась длинными темными волосами девушки, заставив ее склониться над корытом, поливая затылок и энергично и безжалостно разделяя спутавшиеся пряди.

Когда старуха высушила ее волосы, Юлия заставила себя обратиться мыслями к словам, которые Макрон произнес, когда ее вытаскивали из клетки. Возможно, в шатре Аякса ей удастся найти предмет, который можно использовать в качестве оружия. И которым ей удастся незаметно завладеть. Если ей удастся сделать это, она может попытаться убить гладиатора, и мысль о возможности такой удачи ненадолго наполнила ее душу победным восторгом. Перспектива эта заставила ее сердце взволнованно заколотиться в груди. Отложив в сторону полотенце, старуха ткнула гребнем в волосы Юлии. Острая боль заставила девушку вскрикнуть, когда старая карга принялась расчесывать оставшиеся в волосах узелки. Повернувшись, она инстинктивным движением отвесила старухе оплеуху.

— Осторожней, рабыня!

Юлия пожалела о своей вспышке, едва вымолвила эти слова. Ярость вспыхнула в глазах гнусной бабы, она стиснула кулаки и оскалила зубы:

— Драная сука! Рабыня я ей! — Ударом старуха сбросила Юлию с табурета и немедленно набросилась на обнаженную римлянку, осыпая ударами ее лицо, которое девушка пыталась заслонять руками. Град ударов остервеневшей фурии обрушился на ее руки и плечи.

— Мамаша! Довольно с нее, — крикнул стражник, подходя к ним на пару шагов. Схватив старуху за обе руки, он поднял ее на ноги. — Я же сказал тебе, хватит!

Брызгая слюной, она огрызнулась:

— Отпусти меня! Я убью ее!

— Не надо! Если только не хочешь держать ответ перед стратегом.

Старуха ожгла Юлию взором, а потом ногой ударила лежащую девушку в живот. Оттащив в сторону, стражник хорошенько тряхнул ее.

— Я же сказал тебе, мамаша, довольно.

Юлия со стоном перекатилась на бок и ощутила длинную и тонкую рукоятку гребня. Протянув под себя руку, она спрятала находку под мышку.

— А ты слышал ее! — взвыла карга. — Прямо как та сука в Гортине. Ты видел шрамы на моей спине. Видел же. — Она зарыдала и обмякла, страж нежно обнял ее.

— Все в порядке, мама. Прошлое закончилось. Тихо. — Он погладил ладонью ее жесткие седеющие волосы.

— О чем шум?

Юлия увидела, что от своего шатра к ним направляется Аякс. На лице его застыло мрачное выражение, не изменившееся, когда он посмотрел на всех троих, собравшихся у конской поилки.

— Что здесь происходит? Вставай! — оскалился он на Юлию, прежде чем обратиться к старухе и стражу, смотревшим на него со страхом и трепетом. — Отвечайте!

— Это все она, стратег, — страж указал на Юлию. — Она обидела мою мать, и мне пришлось разнять их.

Бросив на него короткий взгляд, Аякс перевел глаза на поднявшуюся на ноги Юлию. Чистое тело заставило его подчеркнуто внимательно рассмотреть ее.

— Такова природа римлян, они всегда пробуждают во всех остальных худшие чувства. Но не волнуйся, — Аякс снова повернулся к старухе. — Если она тебя обидела, то сегодня же заплатит за это. Получив от нее свое, я отдам ее тебе. Смотри только, чтобы она осталась в живых, понятно?

Старуха удовлетворенно кивнула. Аякс щелкнул пальцами.

— Тогда отмой ее дочиста и найди ей какую-нибудь одежду. Что-нибудь чистое и римское. С удовольствием замараю ее. — Шагнув к Юлии, он остановился и приподнял ее голову за подбородок. Рука его легла на ее грудь, и, глядя в лицо девушки, Аякс ощутил прикосновение похоти к чреслам. Юлия ответила ему возмущенным взором.

Аякс разразился жестоким смехом.

— Ну, когда эта ночь кончится, ты забудешь про всякую надменность. Обещаю это тебе. Ты будешь молить меня о пощаде.

— Я скорее умру.

— Нисколько в этом не сомневаюсь, однако тебе не удастся столь легким образом избежать моего наказания.

— Наказания? — Юлия нахмурилась. — И чем же я заслужила его?

Выпустив ее грудь, Аякс отступил на шаг.

— Тем, что родилась римлянкой. — Он повернулся к старухе и стражу. — А теперь побыстрее приготовьте ее для моего ложа. Как только оденете ее и надушите, ведите прямо ко мне.

— Да, стратег. — Страж склонил голову.

Когда Аякс направился обратно к своему шатру, старуха с ледяной ухмылкой приблизилась к Юлии.

— Эти шрамы на моей заднице будут сущей ерундой по сравнению с теми, которые он оставит на твоей.

Пробыв два часа в воде, Катон ощутил озноб. Насколько он мог судить, ему удалось проплыть полторы мили. Он уже сам сомневался в разумности предложенного им плана.

Вокруг него чернели головы и раскачивавшиеся на волнах надутые меха. Время от времени кто-нибудь из десятников окликал своих людей, чтобы убедиться в том, что никто не отстал. Оптион Аттикус вместе с остальными плыл возле своего командира. Судить о том, как продвигается группа, направлявшаяся к причаленным к берегу кораблям, было невозможно, и Катону оставалось только надеяться на то, что они приплывут к цели примерно в тот самый момент, когда он и его люди поднимутся на борт стоявших на якоре кораблей флота. До этого момента оставалось менее часа. Катон брыкнул ногами и продолжил движение вперед, пытаясь одолеть овладевающий телом холод.

Впереди огни лагеря восставших постепенно становились все более четкими, и он уже мог различить отдельные фигуры в свете костров. Возникшая впереди темная масса гасила находящиеся за ней огни, и Катон понял, что его отряд, наконец, приближается к кораблям хлебного флота. Остановившись, он поднял руку.

— Ко мне! Ко мне!

Вода вокруг него вскипела, приказ передавали все дальше и дальше, и его люди начали собираться вместе на ровной волне. Как только плеск стих, Катон, радуясь тому, что окружен таким количеством людей, по возможности громко произнес:

— Ну, пошли!

Солдаты поплыли в сторону флотилии, чуть расходясь по мере приближения к ней. С суровой решимостью приближались они к своей цели. Катон направлялся к самой середине пришвартованных друг к другу кораблей, которые постепенно закрыли от него весь вид на лагерь. Он уже слышал, как плещут волны о корпуса; иногда до него доносился голос, покрывающий плеск волн и шипение моря. Трибун замедлил движения, выгребая старательно, но осторожно, не создавая лишнего шума. Впереди проступила косая темная линия, и Катон понял, что видит якорный канат. Подплыв поближе, он ухватился за грубую веревку, которая, к счастью, оказалась удобно натянутой. Перебросив через ремень мех и связку с оружием, молодой офицер начал подниматься по ней на нос корабля.

Холодный ветерок охватил Катона, однако из-за сосредоточенности и физических усилий он не обращал внимания на мелкое неудобство. Наконец, поднимаясь, Катон добрался до клюза, отверстия для якорного каната в прочном корпусе хлебного судна. И чем дальше он полз, тем больше раскачивался канат, тем больше ему приходилось напрягаться, чтобы удержаться на нем. Наконец он смог дотянуться до корпуса, и, не выпуская веревки, другой рукой нащупал зацепку, подтянулся и ухватился за поручень. Невзирая на протест натруженных мышц, он заставил себя выглянуть из-за края борта. На носу никого не было. Ниже передней палубы находилась средняя палуба с крепким люком, прикрывавшим трюм. За ней маячила более высокая кормовая надстройка. Несколько человек находились на средней палубе; еще один, с копьем в руке, расположился возле рулевого весла. На корабле стоял устойчивый запах смолы, и Катон заметил огонек на корме, где под кожаным колпачком горела лампа. Аякс и в самом деле был готов сжечь корабли.

Сняв ноги с каната, Катон боком перевалился через борт, изо всей силы стараясь не произвести шума, ударившись о палубу. Но вместо палубы он приземлился на мятежника, уснувшего возле борта. Колени его скользнули вдоль бока раба, и тот, охнув, обнаружил над собой мокрого полуголого человека. Катон ударил врага в лицо, голова того глухо брякнула о палубу. Он ударил раба еще и еще раз, наконец убедившись в том, что тот лишился сознания.

Катон сел на корточки, содрогаясь от холода и недавнего напряжения. Воспользовавшись мгновением, он старательно растер тело, чтобы вернуть себе часть тепла. Потом размотал кусок ткани, которой было обернуто его оружие, безмолвно кляня неуклюжие пальцы, долго возившиеся с узлами. Справившись с ними, Катон ощутил успокаивающее прикосновение своего клинка. Скрючившись на палубе, он застегнул на себе пояс с оружием, а потом распрямился, чтобы помочь перебраться на корабль следующему человеку. Им оказался Аттикус, который мгновение спустя уже твердо стоял на ногах, вооруженный и готовый к бою. Новые люди поднимались по якорному канату и присоединялись к ним. Аттикус, достав кинжал, перерезал горло бесчувственному мятежнику.

Когда на борту оказались Аттикус, Вульсо и Муса вместе с еще тремя солдатами, также готовыми к бою, Катон присел на корточки перед ними.

— Все готовы? По моему слову спускаемся на среднюю палубу. Действуем быстро, никого не жалеем. Я хочу захватить корабль, не подняв тревоги. Аттикус, берешь Вульсо и Мусу и идешь по правому борту. Остальные идут за мной. — Катон посмотрел на едва видные силуэты своих солдат, тоже ежившихся от холода и страшного напряжения, присущего последнему мгновению перед началом боя. Крепко взяв в руку меч, он сказал, повернувшись назад:

— Ну, пошли.

Пригнувшись пониже, центурион направился вдоль борта, надеясь, что тени позволят ему застать мятежников врасплох. В конце носовой палубы три ступени вели вниз, на широкую среднюю палубу. Трое мятежников, сидя на ограде люка, негромко переговаривались и передавали из рук в руки мех с вином. Катон заметил, что один из них приложил емкость к губам и сделал несколько глотков. Приблизившись к ним, молодой трибун сперва прибавил шагу, а потом рванулся с места, заводя назад свой меч. Клинок с мягким хрустом вошел в шею первого из рабов, еще только начинавшему поворачиваться на топот бегущих ног. Второй уже успел оглянуться, но тут же получил удар в челюсть, сбросивший его через край внутрь трюма. Третий опустил мех и негромко охнул, когда Катон обратным движением меча прорезал его руку и шею. Он рухнул на палубу, а темные силуэты римских легионеров промчались рядом, расправляясь с остальными мятежниками.

Часовой с копьем смотрел назад с кормы, но, услышав движение на средней палубе, повернулся на звук. Катон вскочил на кормовую палубу, прежде чем тот поднял копье, и бросился прямо на врага. Мятежник просто не успевал пустить в ход свое оружие, и Катон выбросил вперед свой меч буквально на мгновение раньше, чем столкнулся с часовым, отбросив его назад. Ошеломленный столкновением, тот смог только охнуть, когда Катон вонзил меч в его живот. После недолгого сопротивления враг осел на палубу и выронил копье, упавшее со стуком. Тяжело дыша, Катон извлек из тела убитого свой меч и, оглядевшись, увидел, что весь экипаж ликвидирован. Подойдя к масляной лампе, он поспешно задул ее и негромко приказал, указывая на смутные очертания соседнего корабля:

— На следующий.

Пройдя по главной палубе, он осторожно перегнулся через борт. Оба корабля связывали два каната, и Катон указал:

— Подтяните его поближе.

Люди его напряглись, упираясь ногами в борт корабля. Щель между двумя бортами постепенно сузилась, корабли глухо стукнулись друг о друга. Катон немедленно перепрыгнул с борта на другую палубу, за ним последовали Аттикус и все остальные. С некоторых кораблей уже доносились крики и звон оружия. Кто-то закричал, поднимая тревогу, и Катон понял, что момент неожиданности уже исчерпал себя. Набрав воздуха в грудь, он приложил ладонь ко рту:

— Двадцать Второй, побеждай!

Победный клич подхватил Муса и повторили донесшиеся из тьмы голоса. Катон повернулся к Аттикусу:

— Очищай этот корабль.

— Да, господин!

— Муса! Где ты?

К нему приблизился силуэт.

— Господин?

— Буцина при тебе?

— Да, господин. — Легионер поднял изогнутый медный рог.

— Тогда труби, да погромче.

Муса отыскал губами мундштук, наполнил воздухом легкие и дунул в трубу изо всех сил. Первая нота получилась глухой и неточной, и пока Катон ругался, Муса сплюнул и протрубил снова. На сей раз тьму пропорол пронзительный и резкий сигнал. Муса протрубил три короткие ноты, сделал паузу и снова повторил сигнал.

— Отлично! Труби еще! — Катон хлопнул его по спине и отправился к Аттикусу и остальным.

Проходя по главной палубе, он переступил через труп и заметил несколько силуэтов, сражавшихся на противоположной стороне люка. Центурион поспешил к ним, напрягая глаза, чтобы отличить врага от друга. К счастью, на легионерах были только набедренные повязки, в то время как рабы были одеты в длинные рубахи и плащи. Ощутив шевеление сбоку, Катон повернулся и увидел человека, выскочившего из каютки под задней палубой с фалькатой в руке. Пригнувшись пониже, он ударил мечом, угодив в лодыжку врага. Завопив от боли, тот повалился назад, в каюту. По-прежнему пригибаясь, Катон оглядывался, разыскивая взглядом нового врага. Сердце колотилось в его груди, холод и напряжение заставляли сотрясаться тело. Муса все еще трубил в буцину, и в паузах между повторяющимися нотами Катон слышал отголоски других, далеких труб. Значит, второй отряд приступил к захвату причаленных к берегу кораблей. Мгновение спустя на одном из нависающих над бухтой холмов вспыхнула россыпь искр, разгоравшихся, дававших сигнал ожидавшим в море военным кораблям.

Катон отступил к борту корабля и пригляделся. Повсюду вокруг из тьмы доносились отзвуки жестокой схватки — не на жизнь, а на смерть, — разразившейся на поставленных на якорь и связанных вместе кораблях хлебного флота. Легионеры орали во всю глотку, отчасти подбадривая друг друга, но в основном для того, чтобы припугнуть врага. С берега доносился другой хор голосов, к которому уже примешивался рык Фульвия и его людей, штурмовавших фланг палисада. Катон облегченно вздохнул. Пока все шло в соответствии с планом, и успех теперь зависел от того, смогут ли они сохранить натиск, прежде чем Аяксу и его людям удастся организовать сопротивление внезапному нападению.