ГЛАВА 25

— Как старик? — сразу спросил Макрон. — Есть улучшения?

Катон, присев на скамью рядом с другом, покачал головой. Он только что вышел из царской спальни, где римский медик ухаживал за царем под бдительным присмотром Кадминия. Макрон пил местное пиво и старался хоть чуточку обсушиться возле тлеющих углей жаровни. День сегодня выдался долгим и трудным во всех отношениях.

Назад в Каллеву охотничий отряд с раненым государем спешил под проливным дождем. До города добрались к сумеркам, промокшие и дрожащие. Трибун Квинтилл приказал Катону и телохранителям отнести Верику в царские покои, тогда как Макрон стремглав помчался на базу за лекарем. Квинтилл велел ему также поднять по тревоге когорту Волков и усилить охрану римского лагеря, а заодно и всего периметра Каллевы на тот случай, если кто-нибудь из недоброжелателей Верики решит воспользоваться весьма удобным моментом для смуты. Как только воины с наспех зажженными факелами разошлись по постам в ожидании новых вестей о царе, Макрон счел за лучшее присоединиться к Катону.

Пиршественный зал был заполнен людьми, толпившимися небольшими группами возле дощатых столов. Несколько телохранителей Верики несли караул у его личных покоев, обнажив мечи и пребывая в полной готовности отразить любую угрозу. Помещение полнилось шепотками и приглушенными голосами, все взоры то и дело обращались к входу в царскую спальню. Весть о ранении государя уже вышла за пределы его обиталища, распространилась по грязным городским переулкам, и все менее знатные жители Каллевы, вне зависимости от рода занятий и званий, тоже встревоженно ожидали каких-нибудь новостей.

Катон, в то время находившийся у царя, наблюдал, как медик удаляет кровь и грязь с раны на голове старика. Покончив с этим, лекарь шумно вздохнул, мягко прикоснулся к обесцвеченной коже под редкими волосами, а потом снова сел и кивнул командиру:

— Пока он жив и какое-то время протянет.

— А поправится ли? Каковы его шансы?

— Кто знает? С таким ранением он может с равным успехом или встать через несколько дней, или сойти в могилу.

— Понимаю, — пробормотал Катон. — Что ж, делай что можешь.

Царь лежал в постели, из-под наложенной на рану повязки выглядывало совсем бледное обострившееся лицо. Старик дышал, но грудь колыхалась так слабо, что он казался мертвее покойника.

— При любом изменении немедленно дай мне знать, — сказал Катон лекарю.

— Разумеется, командир.

Катон отступил от кровати, собираясь направиться к двери, выводящей в большой зал, но перед тем, как покинуть спальню, помедлил. Дверь в противоположной стене вела в палату приемов, и оттуда неслись разгоряченные голоса: там шло нестихающее обсуждение неслыханного доселе события и мер, какие должно принять в связи с ним. Затем Квинтилл громогласно призвал всех к молчанию. Юношу так и подмывало подойти ближе, чтобы хоть что-то расслышать, но присутствие лекаря остановило его. Выйдя в большой зал, он увидел сидевшего на ближней лавке Макрона и поспешил подсесть к другу.

— Никаких, значит, улучшений? А что говорит хренов медик?

— Немногое, — ответил Катон, сознающий, что его появление из царской спальни приковало все взоры. — Артакс сильно ранил царя. Тот потерял много крови, но череп цел. Он может выжить.

— Лучше бы ему так и сделать, — буркнул Макрон, оглядывая помещение. — А то у меня есть ощущение, что кое-кто из собравшихся был бы лишь рад смене власти. Далеко не все нас тут жалуют.

— Ничего странного, — пожал плечами Катон. — Но, думаю, они просто растеряны.

— Растеряны?

От удивления Макрон повысил голос, и многие лица, освещенные пляшущим пламенем развешанных по стенам факелов, повернулись к нему. Центурион придвинулся ближе к товарищу.

— Шайка растерянных кельтов? Ну надо же! Вот уж не чаял такого увидеть.

— Вряд ли их можно за это винить. Если царь умрет, они одним махом лишатся и его, и того наследника, которого он мог бы назвать. Взамен Артакса. Все может случиться, а имя преемника неизвестно. Советники Верики избирают кандидата в правители. Будем надеяться, что Квинтилл убедит их поддержать лояльного к римлянам человека.

— А где, кстати, он, наш лощеный трибун?

— Сейчас на совете, в палате приемов.

— Надо думать, распускает там перья?

— Вряд ли, — пробормотал Катон. — Перьями тут не возьмешь. Надеюсь, он не настолько туп, чтобы не понимать, чем чреваты последствия изменения отношений здешних жителей с Римом, и нагонит на атребатов достаточно страху, чтобы они проявили благоразумие. Для нашего и для общего блага.

Макрон помолчал, потом тихо спросил:

— Как думаешь, у него это выйдет?

— Кто знает?

— Есть ли соображения, кого они выберут?

— Тинкоммий, кажется, — кандидат очевидный, — ответил Катон после краткого размышления. — Или он, или Кадминий. Если совет склонится к миру с Римом.

— Я думаю так же, — кивнул Макрон. — Но, по мне, Кадминий получше.

— Кадминий? Не уверен, что мы хорошо его знаем.

— А ты считаешь, будто Тинкоммия видишь насквозь? — Макрон с вызовом покосился на друга. — Настолько, чтобы доверить ему свою жизнь? По мне, так нам вообще опрометчиво всецело полагаться тут на кого-то.

— По мне, тоже. — Катон запустил грязную пятерню в волосы и нахмурился: — Но мне все же кажется, если кому-то из них и можно верить, так только Тинкоммию.

— Нет. Я не согласен.

— Почему?

— Трудно сказать, — пожал плечами Макрон. — Просто есть чувство, что во всей этой заварухе с Артаксом что-то не так.

— С Артаксом? — фыркнул Катон. — Мне, например, всегда казалось, будто он что-то затевает, особенно после того, как я отделал его на плацу. Никогда ему не доверял… ни на кончик мизинца. И оказался, как видишь, прав.

— Здесь не поспоришь.

— Я, кстати, вообще понятия не имею, о чем думал Верика, когда провозгласил его своим наследником. Это было все равно что приговорить себя к смертной казни.

— Погоди, Катон, — покачал головой Макрон. — Ты сначала подумай. То, что совершил Артакс, совершенно бессмысленно. Верика стар, вряд ли он долго бы протянул. Почему бы Артаксу было просто не подождать своего часа?

— О, Макрон, ты ведь знаешь, каковы эти люди, — неприметным кивком указал Катон на расхаживавших по залу атребатов. — Они опрометчивы, нетерпеливы. Бьюсь об заклад: когда Артакс во время охоты заметил, что царь остался один, ему вдруг вошло в голову, что путь к трону можно и сократить. Нам повезло, что там оказался Тинкоммий.

— Ну… раз ты так считаешь.

— Пойми, во главе Каллевы Риму напрочь не нужен кто-нибудь вроде Артакса. У нас довольно хлопот с Каратаком, который никак не уймется, и нам теперь не хватает только беречь свои спины от изменивших свои симпатии атребатов. Нам в этом случае придется туго. Для нас Тинкоммий — замечательный выход. Но, впрочем, с другой стороны…

— Ну?

— Не могу отделаться от ощущения, будто все закручено круче, чем мы представляем. Кажется, дело далеко не закончено.

— Ой, да брось ты, Катон! — Макрон ткнул приятеля в плечо кулаком. — Ну когда тебе наконец перестанет во всем мерещиться только дурное? Сколько нас помню, у тебя на языке лишь одно: самое худшее еще впереди! Да кому это надо? Честно советую, возьми себя в руки, малыш. А лучше, возьми этот рог. Давай я налью. Ничто так не радует истинного мужчину, как дно осушенной им до капли посудины.

На миг Катона кольнула обида: ну сколько, в конце концов, можно называть его «малышом»? Ладно еще — полгода назад. Это, положим, было в чем-то и справедливо, но уж теперь-то он, как-никак, не простой оптион, а отнюдь не случайно представленный к своему званию центурион Второго прославленного в боях легиона. Но свою вспышку негодования юноша в то же мгновение подавил: нельзя, чтобы два римских командира демонстрировали хоть малейшие разногласия, да еще на глазах у сборища возбужденных бриттов. Поэтому он заставил себя осушить наполненный боевым товарищем рог, а потом, процедив сквозь зубы обычную для местного пива скапливавшуюся внизу жижу, поставил опустошенный сосуд возле готовно приподнятого Макроном кувшина.

— Вот так-то лучше, — улыбнулся в ответ ветеран. — Раз уж нам все равно надо бы подождать тут трибуна, так давай извлечем из этого побольше пользы.

Они сидели за дощатым столом и пили пиво, подставляя промокшее облачение восхитительному теплу, исходящему от жаровни, и постепенно над складками ткани стали струиться вверх тонкие завитки пара. Катон, куда менее крепкий на хмельное, чем друг, через какое-то время совсем разомлел и откинулся на стену, сонно моргающие глаза его вдруг закрылись, а спустя миг на грудь упал подбородок. Молодой центурион заснул.

Макрон удивленно разглядывал юного дуралея, но тормошить его не стал. По правде сказать, он испытывал при виде этого проявления слабости своего рода удовлетворение. Конечно, он совсем недавно от всего сердца поздравил Катона с новым званием, однако внутри себя все же считал, что его собственный опыт стоит намного большего, чем пусть даже ярко выраженные способности еще мало чего повидавшего человека. Нет, парень, разумеется, прослужил пару лет под Орлами, он, безусловно, смел и находчив — и, кстати, проявил это в самых отчаянных обстоятельствах, но ему ведь при всем при том еще не стукнуло и двадцати.

Даже в колышущемся оранжевом свете лицо юноши было безукоризненно гладким, не то что обветренные, задубелые, покрытые шрамами и морщинами физиономии старых служак, и недалеко ушедший от них в этом смысле Макрон испытал что-то вроде отцовской нежности, прежде чем запил это чувство добрым глотком пива, а после еще раз обвел помещение взглядом. Тревога и напряжение буквально висели в воздухе, а знатные бритты уже разбились на две примерно равные группы, прячущиеся в дальних, затененных углах просторного зала.

«А ведь не исключено, что парень прав, — угрюмо подумал Макрон. — Возможно, худшее еще впереди».

— Подъем! Просыпайся, центурион! Хватит дрыхнуть!

— Что? Что случилось?

Катон встрепенулся, когда чья-то рука резко встряхнула его за плечо. Глаза разлепились, он вскинулся и увидел склонившегося над ним трибуна Квинтилла. Макрон позевывал с заспанным видом, но он уже был на ногах, хотя зал за ним представлял собой сонное царство. Пламя в жаровнях почти угасло, и лишь от едва тлеющих угольков исходило красноватое слабенькое свечение, позволявшее различить на раскиданных всюду охапках соломы темные фигуры спящих людей.

— Проснулся, Катон? — спросил Квинтилл.

— Так точно, командир. Да. — Катон потер глаза. — Долго я спал?

— Скоро рассвет.

— Рассвет?

Вся сонливость мигом слетела с Катона, сменившись злостью на собственную расхлябанность. Макрон, увидев, как сердито наморщился лоб паренька, ухмыльнулся. Квинтилл выпрямился и устало почесал щетину на подбородке.

— Нам надо поговорить. Ступайте за мной.

Трибун резко повернулся и зашагал к царской спальне. Катон вскочил и вместе с Макроном поспешил следом. Телохранители расступились, пропуская в покои Верики римлян, и снова сомкнулись, едва дверь закрылась. Оказавшись в опочивальне, все трое непроизвольно воззрились на лежавшего под покрывалами старика. Он не шевелился, было лишь слышно слабое, хриплое, но размеренное дыхание.

— Что нового? — спросил Квинтилл.

Лекарь, сидевший на табурете рядом с кроватью, покачал головой:

— Он не приходил в сознание, командир.

— Как только в его состоянии произойдет перемена, к лучшему или к худшему — все равно, тут же мне доложи. Понял?

— Так точно, командир.

Квинтилл махнул центурионам рукой и направился в зал для приемов. Не считая большого стола, скамеек и резного деревянного трона, там было пусто.

— Садитесь, — распорядился Квинтилл, потом прошел к трону и без малейших колебаний уселся.

Макрон переглянулся с Катоном и поднял брови. Квинтилл оперся на стол локтями и свел пальцы домиком.

— Кажется, я убедил совет провозгласить Тинкоммия новым наследником Верики.

— Но, разумеется, мы все надеемся, что Верика выживет, — пробормотал Макрон, не убежденный в верности принятого решения.

— Это вне всяких сомнений, — кивнул трибун. — Он лучшая гарантия мира между Римом и атребатами.

— С Тинкоммием, командир, тоже все будет как надо, — заметил Катон.

— Надеюсь. — Квинтилл сжал ладони. — Но если случится худшее и Верика все же умрет, нам нужно будет действовать молниеносно. Всех, кто попытается выступить против нового государя, следует взять под стражу и запереть в нашем лагере, пока Тинкоммий не утвердится во власти.

— Ты полагаешь, командир, что за Артаксом стоят еще люди? — спросил Катон.

— Не знаю, что и сказать. Вот уж никак не думал, что он так поступит.

— Правда? — удивился Катон. — Почему же?

— Да потому, что он был на жалованье у Плавта, и я сомневаюсь, чтобы командующего порадовало известие о ненадежности его вложений.

— Артакс — наш агент? — изумился Макрон. — То есть он, конечно же, негодяй и все прочее, однако с виду всегда казался прямым человеком.

— Очевидно, это поверхностное впечатление, центурион. Факты говорят, что он был даже и не агентом, а коварным двурушником, — уточнил Квинтилл. — Или, по крайней мере, стал таковым под давлением обстоятельств. А возможно, то, что его объявили наследником Верики, просто ударило ему в голову, и он стал действовать сам по себе.

— Не исключено, командир, — пожал плечами Катон. — Лично я ему никогда не доверял. И боюсь, он не последний из бриттов, которых нам следует опасаться. Думаю, с уходом со сцены Верики можно ожидать определенного брожения в городе, касающегося наследования престола. Наверняка кто-то заявит, что Тинкоммий еще слишком молод и неопытен для управления целой страной. А кто-то, надо думать, и сам поглядывает на трон.

— Некоторые знатные атребаты могут воспротивиться воле совета, — согласился Квинтилл. — А кое-кто даже, если Верика уйдет в иной мир, возможно, решится поднять оружие против нового государя. Но с такими быстро разделаются ваши когорты. — Губы трибуна изогнулись в усмешке. — Ваши… э-э… Волки и Вепри.

Катон насмешку проигнорировал, слишком ошеломленный сутью обрисованной перспективы. Холодок нехорошего предчувствия пополз вверх по его шее к затылку.

— В нынешней ситуации, командир, это так просто не пройдет. Ты сам видишь, как тут все складывается: племя практически начинает раскалываться пополам. Наше вмешательство может усугубить положение.

— Не драматизируй, центурион. У тебя под рукой не какой-нибудь сброд, а солдаты. И они сделают то, что им скажут. Или, может быть, ты боишься, что не сумеешь призвать их к порядку? Что ж, это можно понять. Командование — удел настоящих мужчин, ты же пока еще почти мальчик. А с тобой что, Макрон? Твои-то люди тебе подчинятся?

— Так точно, командир, подчинятся. Поскольку знают, что мне лучше не перечить.

— Вот это по-боевому! — удовлетворенно кивнул трибун. — Рад слышать, что здесь все-таки есть командир, на которого можно положиться.

Катон во все глаза смотрел на трибуна, силясь подавить в себе гнев и пытаясь понять: оскорбили его или походя щелкнули по носу. В конце концов он решил хранить ледяное спокойствие, необходимое в схватке с врагами, раз уж трибун держит себя с ним как враг.

— Командир, меня и мою когорту тоже не стоит списывать со счетов.

Трибун смерил юношу взглядом:

— Надеюсь, Катон, надеюсь… Но на данный момент это только гипотетические прикидки. Верика жив, и, пока он жив, мы должны прилагать все усилия к тому, чтобы отношения между Римом и атребатами оставались такими, какими и были.

— Да, командир, — кивнул Катон. — В том числе нам не мешало бы позаботиться и о сохранении мира среди самих атребатов.

— Это само собой, центурион, — снисходительно улыбнулся трибун Квинтилл.

— Подонок! — ворчал Катон, возвращаясь с Макроном на базу.

Восходящее солнце еще не выглянуло из-за крыш обступавших кривую улочку хижин, воздух был сырым и промозглым, но даже в свете раннего утра юноша наконец мог оглядеть себя и воочию убедиться, насколько он грязен и как нуждается в смене одежды и в хорошем мытье. Но куда пуще грязи его бесил оскорбительный выпад трибуна. Эту обиду ничем нельзя было смыть.

— Да не переживай ты так, — рассмеялся Макрон. — Разнюнился, понимаешь, как брошенная невеста.

— Ты же сам слышал, что он говорил. Командование — удел настоящих мужчин! — повторил Катон, передразнивая Квинтилла. — Подонок! Самодовольный патрицианский выродок! Ничего, я ему еще покажу!

— Ну конечно, покажешь, а он посмотрит, — хмыкнул Макрон, но был удостоен такого испепеляющего взгляда, что тут же поднял вверх обе руки. — Прости, приятель! Это я просто сболтнул. Подумай лучше о чем-либо хорошем.

— Хотелось бы знать, где ты это хорошее видел?

Макрон никак не отреагировал на подковырку.

— А вот послушай, может, что-то поймешь. Верика пока с нами, а если он и протянет ноги, его есть кем заменить. Пусть я и не в восторге от твоего Тинкоммия, но он, по крайней мере, нас не предаст, как Артакс. Все могло обернуться хуже.

— Если могло, значит, еще обернется.

Для Макрона это было уже чересчур. Как бы ни нравился ему Катон, но постоянная мрачноватость этого малого действовала угнетающе на его жизнерадостную натуру. Он ускорил шаг и, преградив юнцу дорогу, сказал:

— Может, ты бросишь наконец свое пораженческое слюнтяйство? Мне оно начинает надоедать.

— Виноват, командир. Должно быть, нервы.

Макрон на мгновение напрягся и сжал свои волосатые лапищи в кулаки: его так и подмывало привести дурня в разум парой увесистых тумаков. Верное средство от нервов и от хандры. Но тут ему в голову пришла новая мысль. Центурион разжал кулаки, подбоченился и нарочито отчетливо произнес с неприкрытой издевкой:

— Знаешь, возможно, в конце концов, трибун прав. Если ты так переживаешь из-за пары грубых словечек, может, тебе и впрямь рановато командовать взрослыми мужчинами?

Прежде чем Катон успел что-то сообразить, его кулак сам собой врезался Макрону в челюсть. Ветеран покачнулся, но на ногах удержался и, восстановив равновесие, потрогал подбородок, а потом поднял брови, увидев на руке кровь, сочившуюся из разбитой губы. В глазах его полыхнул холодный огонь.

— Ты хорошенько подумал, на что нарываешься, парень?

— Я… извини, Макрон. Не знаю, как это получилось. Что меня дернуло, не понимаю, но я совсем не хотел…

— Но ведь полегчало? — криво улыбнулся Макрон.

— Что?

— Ну, чувствуешь себя теперь лучше?

— Лучше? Да я ужасно себя чувствую. Просто отвратительно. А с тобой все в порядке?

— Со мной все прекрасно. Болит, правда, хрен знает как, но бывало и хуже. Зато мы хоть на минутку забыли о нашем славном трибуне. Я прав?

— Ну, наверное, — пробормотал Катон, все еще пребывая в смятении. — Э-э… еще раз прости.

— Ладно, чего там, — отмахнулся Макрон. — Давай лучше вернемся на базу. Забудем трибуна, забудем все козни дикарского племени и найдем что-нибудь подходящее, чтобы поднять себе дух.

— Да-да…

Катон так и стоял столбом на дороге, но смотрел он сейчас не на Макрона, а куда-то вдаль, и вид у него был озабоченный.

— Расслабься, — хмыкнул Макрон. — Когда-нибудь, может, я тоже… Эй, что с тобой?

— Смотри!

Катон указал на восточную часть небосклона, сплошь позолоченную солнечными лучами.

Макрон повернулся, чтобы понять, куда смотрит юнец, и увидел на расстоянии нескольких миль пятнающие рассветное небо клубы черного дыма.