ГЛАВА 23

Уперев руки в бока и закинув голову, Веспасиан сквозь обугленную дыру в крыше шатра смотрел в звездное небо. Потом он глянул на стоявших чуть в отдалении от него часовых. Те опустили глаза.

— И как, по-вашему, вор ухитрился пробраться в шатер, если вы добросовестно несли караул?

— Командир, мы несли караул как положено, — ответил центурион. — Четыре человека стояли у входа, еще четверо патрулировали периметр. Потом я произвел осмотр вспоротой боковины. Подозреваю, что злоумышленник проник внутрь через эту дыру и таким же манером ушел.

— Подозреваешь, вот как? — съязвил Веспасиан. — Превосходно, центурион, лучше некуда. Но мне бы хотелось узнать еще кое-что. Чем вы же занимались, пока этот человек проделывал для себя проход в шатер вашего легата.

— Прошу прощения, командир, но нас в это время вызвал трибун.

— Какой трибун?

— Дежурный трибун, командир. Гай Плиний. Явился, собрал нас… и устроил разнос. Он распекал нас.

— За что же?

— Прошу прощения, командир. За глупые разговоры.

— Вот как? И в чем же их глупость?

— Ну, в общем, командир… — Центурион смутился. — Некоторые из наших парней опасаются, что на островах, куда нас посылают, обитают чудовища.

— Что за бред? — поднял брови Веспасиан, стараясь не обнаружить своего беспокойства. — Откуда они это взяли?

Центурион пожал плечами.

— Слухи, командир… люди болтают всякое.

Веспасиан вздохнул.

— Итак, Плиний песочил вас всех за то, что вы чешете языками, как старые бабы, а в это время злоумышленник обшаривал мой шатер?

— Так точно, командир.

— Что ж, и тебя, и часовых ждет наказание. И, скорее всего, перевод в линейный отряд. Все, убирайтесь.

Караульные, понурившись, удалились. Веспасиан знал, что перспектива оказаться в строевой части страшила их больше всего. Штабную центурию в легионе считали элитной: там и с кормежкой было получше, и служба не очень обременяла, и этих счастливчиков практически не совали в рискованные дела. Правда, сейчас один из счастливчиков лежал в санитарной палатке с тяжелым ранением головы. Он был еще жив, но в сознание не приходил, и хирург сомневался, что ему удастся дожить до утра. Что было скверно, поскольку этот малый, возможно, видел нападавшего и смог бы его опознать. В данный момент важнее всего для Веспасиана было именно это.

Разбуженный, как и все прочие, треском, грохотом и криками, доносившимися из штабного отсека шатра, он влетел туда полуодетым и первым делом кинулся к сундуку. Замок был вскрыт, но все содержимое находилось на месте. Исчез лишь маленький свиток с личной печатью Клавдия, а это значило, что похититель знал, что искать. Сам по себе документ был Веспасиану не нужен, он помнил его наизусть, но теперь доступ к секретным сведениям получил и некто, для кого они не предназначались. И что будет, когда до Клавдия дойдет весть, что легат Второго имперского легиона позволил кому-то похитить собственноручное императорское письмо Веспасиан страшился и думать. Строгость, проявленная им по отношению к караулу, объяснялась отчасти его желанием принять кару за происшедшее не в одиночку, а хотя бы в компании этих (совершенно зажравшихся!) ротозеев и распустех.

Но, во всяком случае, вор все еще находился неподалеку, и был он, по всей вероятности, тем самым изменником, о котором говорилось в письме. А раз так, оставалась надежда изобличить негодяя и вернуть документ прежде, чем легион доберется до побережья, где слияние с другими имперскими подразделениям непреложно потребует доложить по инстанциям о пропаже. Имелась и некоторая наводка: от стола к прорези в ткани шатра тянулись капельки крови, далее на комковатой земле след терялся. Малость, но тем не менее очевидно свидетельствующая, что злоумышленник получил рану. Легкую, не помешавшую ему скрыться, но позволявшую его по этой мете искать. Озадачивало в факте ранения лишь одно. Часовой, оглушенный ударом по голове, был, скорее всего, застигнут врасплох и потому просто не мог перейти в контратаку. В таком случае напрашивалось заключение, что злоумышленника ранил кто-то другой.

Что с Лавинией? Страх за нее не давал Катону покоя. Где она задержалась? Почему не вернулась, как обещала? Если ее устрашила стремительность развития их отношений, и она решила не возвращаться, то — пусть, лишь бы с ней ничего не стряслось. А вдруг она уже шла назад и наткнулась во тьме на злодея, и тот, пока он преспокойно полеживал на кушетке, всадил в нее меч? От этой мысли ему сделалось совсем худо. Нет, нельзя, нельзя тут лежать сложа руки! Надо встать, надо вернуться к штабу, чтобы не мучиться неизвестностью, чтобы понять, жива ли она. Он уже дернулся, но у него хватило благоразумия подавить в себе этот порыв. Стражник, которого оглушили, определенно видел его и, несомненно, опознает при встрече. Оставалось лишь ждать и надеяться поутру разузнать что-то у Флавии. Не впрямую, конечно, а через письмо. Правда, не очень понятно, в какой степени на нее можно положиться. Она ведь — супруга легата, ей больше дорог свой муж, чем какой-то вольноотпущенный раб. А если Веспасиан узнает, что Катон был в палатке, то именно его он и заподозрит в краже чего-либо важного из сундука, ведь злодей безусловно прихватил с собой что-то. Как ни кинь, по всему получалось, что он, Катон, основательно влип и что, если дело откроется, никто и ничто ему не поможет. Кроме, разве что, все той же Флавии, она ведь всегда хорошо к нему относилась. Она поверит тому, что он ей скажет, и, возможно, найдет способ развеять собиравшуюся над ним грозу. Нужно будет обязательно поговорить с ней. И если выпадет случай, то прямо с утра.

Несколько успокоенный этим решением, Катон смежил веки и через мгновение уже крепко спал.

Но освежающий сон длился, казалось, лишь миг. Юноша вдруг ощутил, что его грубо встряхнули.

— А?

— Центурион зовет тебя, парень.

Катон поднялся на локтях, очумело взглянул на Пиракса, потом огляделся. Полог палатки был поднят, в проем било солнце. Он встрепенулся и сел.

— Побудка была?

— Был и завтрак, — ответил, пожав плечами, Пиракс. — Мы собираемся снимать палатки.

— А почему меня не разбудили?

— Ты уже взрослый. И должен сам присматривать за собой.

— А где центурион?

— У себя. Я бы на твоем месте не мешкал. Он что-то не в духе. Причем сильно. — Пиракс осекся и вытаращил глаза: — Что у тебя с рукой?

Катон опустил взгляд. Большой и указательный пальцы правой руки его были в засохшей крови.

— Ах, это! Мне… э… удалось угоститься куском свежего мяса. Погонщики жарили убоину на костре и дали мне кое-что насадить на вертел.

— С чего бы они так расщедрились? — проворчал Пиракс. — Но ты, между прочим, мог бы и помыться.

— Да, конечно, — пробормотал Катон виновато. — Я… я сейчас.

Он выбрался из палатки и бросился к кожаной умывальной лохани. Кровь за ночь намертво пристала к коже, ее пришлось отскребать ногтями. Кроме того, много крови оказалось и на клинке. Чтобы отчистить его, потребовалось еще больше времени, и, когда Катон прибыл наконец в штабную палатку, Макрон уже весь кипел от праведной ярости. Пизон, стоявший за ним, сделал юноше большие глаза.

— Где тебя носит? Я послал за тобой сто лет назад.

— Прошу прощения, командир.

— Ну?

— Командир?

— Объясни, где ты болтался?

— Я был нужнике, командир. Съел на ночь что-то не то. Вот меня и скрутило.

— Скрутило! — проворчал, остывая, Макрон. — В другой раз поглядывай, что тянешь в рот, а то тебя не так еще скрутит. С засранцев спрос маленький, а на нас, между прочим, свалилась уймища дел. Легат на разводе дал нашей центурии особое поручение. Нам предстоит быстрым маршем двинуться к Дурокорторуму, встретить там большущую штабную шишку и сопроводить в Гесориакум, к военачальнику Плавтию. Это значит, что нам следует обогнать легион, а потому придется поторопиться. Я уже приказал готовить повозки, а тебе, поскольку ты как-никак из дворца, хочу поручить подобрать вино и угощение, достойные той персоны, что нас уже, кажется, заждалась. Интендант в курсе, он покажет тебе, что имеется, и выдаст, что скажешь. Пизон, а ты тоже тут не торчи. Ступай, потормоши наших олухов. Палатки должны быть скатаны до следующего сигнала трубы. Вопросы есть? Нет? Тогда — выметайтесь!

Покинув палатку, Катон вопросительно посмотрел на Пизона.

— Дрянное утро, — произнес шепотом тот. — У штабных шатров ночью произошла заварушка.

— Заварушка?

— Вроде того. Какой-то вор попытался ограбить легата, потом приласкал мечом караульного, а сам был таков. Веспасиан рвет и мечет. Орет на трибунов, ну а те, понятное дело, отыгрываются на нижних чинах.

— Ох ты! А что украли, известно?

— Ничего ценного, по всей видимости. Но бедолага, который наткнулся на вора, недолго протянет.

— Плохо дело.

Катон постарался произнести это сочувственным тоном, хотя в первый миг у него отлегло от души. Однако он тут же представил себя на месте несчастного и понурился, ощутив двойной груз раскаяния и стыда.

Пизон покровительственно похлопал его по плечу:

— Не кручинься, сынок. Такое бывает. Будь доволен, что это стряслось не с тобой.

Уткнув подбородок в ладони, трибун смотрел на сидевшего напротив легионера. Колотая рана в верхней части бедра того была довольно глубокой. Крови из нее вылилось много, и Пульхр порядочно наследил, пока ее не зажал. Теперь он, сопя, перевязывал ляжку. К счастью, удар пришелся достаточно высоко, повязка не будет видна, и никто ничего не заподозрит. Да и опасности эта царапина вроде бы не представляет, хотя (об этом трибун подумал с усмешкой) на марше она безусловно даст знать о себе. Этот раззява покрутится, и поделом, — в другой раз будет умнее. Правда, другого раза в сложившейся обстановке может не быть вообще. Веспасиан приказал удвоить охрану, и теперь в штабную палатку не сумеет проскочить даже мышь. А этот малый — вовсе не мышь. Хотя повторить попытку ему, пожалуй, придется.

— Я полагаю, тебе не терпится вернуться в Рим? — спросил он, наливая легионеру вина.

— Что правда, то правда! — фыркнул Пульхр. — С меня достаточно подковерной возни. Я хочу вернуться к нормальной воинской службе.

— Мне кажется, служба в преторианской гвардии — это та же солдатчина, — мягко заметил трибун.

— Это та солдатчина, которая мне по вкусу. А здешняя — нет.

— Но ты согласился на нее добровольно.

— Верно. Но за те денежки, о каких мы договорились, охотников нашлось бы немало.

— Для такого дела не всякий подходит, — с нотками уважения в голосе сказал трибун. — Далеко не любой обладает талантом проникать, куда угодно, развязывать языки, кому надо, а тех, кто не нужен, без лишней возни устранять. Кстати, ты точно не узнал парня, с которым схватился в палатке? Которому удалось подколоть тебя, как свинью?

— Нет. — Ответ дышал гневом. — Но я непременно выясню, кто это, и он у меня помучается, прежде чем сдохнуть. Я даже платы за то не возьму.

— Прекрасно, но не тяни с этим делом. Потому что он может узнать тебя раньше и тебе волей-неволей придется впутать в это дело меня.

— Ерунда. Я не очень болтлив.

— Не зарекайся, — сказал трибун. — Тут имеются… специалисты. Мигнуть не успеешь, как они вытянут из тебя все.

— До этого не дойдет. — Пульхр презрительно фыркнул и потянулся к вину.

Трибун помолчал.

— Боюсь, мне придется тебя огорчить.

— С чего бы?

— Ты не выполнил свою работу.

— Как это? — Пульхр ткнул пальцем в свиток. — Вот то, что ты, на хрен, хотел и что, к хренам, получил.

— О нет, — возразил трибун. — Неужели ты думаешь, что я вызвал из Рима такого парня, как ты, только затем, чтобы заполучить вот это.

Он расправил свиток, предлагая Пульхру взглянуть на него. Впрочем, тот мог бы и не глядеть: пергамент был чист.

— По-видимому, — невозмутимо сказал трибун, — Веспасиан оказался хитрее, чем мы полагали, и сундук у него — что-то вроде приманки, а секретные документы хранятся где-то еще. А может быть, в игру вмешался кто-то другой. Тот, кто завладел императорским свитком, подменив его этой пустышкой.