ГЛАВА 27

— Рад, что ты все еще узнаешь меня… в этаком-то виде! — ухмыльнулся Макрон и похлопал своего оптиона по плечу, стараясь, правда, не задевать волдыри.

Катон молча воззрился на воскресшего центуриона. Весь в крови, вымазанный с головы до ног болотной грязью, тот и впрямь весьма смахивал на ходячего мертвеца, и для Катона, только что яростно разившего бриттов в неукротимом стремлении отомстить за смерть любимого командира, появление живого, ухмыляющегося Макрона явилось столь сильным потрясением, что он, к тому же находящийся на пределе изнеможения, просто не мог осознать случившегося и тупо таращился перед собой, разинув рот.

— Катон?

Макрон участливо покачал головой. Покачнулся и оптион, голова его свесилась, правая рука бессильно болталась вдоль тела. Вокруг во множестве валялись окровавленные тела римлян и бриттов. Река уносила к морю расплывающиеся по поверхности кровавые пятна, а заодно с ними и немалое число трупов, а над всем этим царством смерти ярко сияло солнце. После страшного шума сражения наступившая тишина воспринималась только что вышедшими из его горнила людьми как нечто странное, и самые обыкновенные мирные звуки, например щебет птиц, ввергали их в состояние, подобное шоку.

Неожиданно Катон осознал, что он тоже весь покрыт грязью и чьей-то кровью, и со дна его желудка поднялась волна тошноты. Прежде чем центурион, мигом сообразивший, что творится с его оптионом, сумел отпрянуть, того вырвало прямо ему на грудь. Центурион поморщился, однако, увидев, что ноги юноши подгибаются, покрепче сжал ставшие ватными плечи, чтобы тот мягко опустился на колени.

— Ну, малый, — добродушно проворчал он. — Облегчайся, коли приспичило.

Катона выворачивало снова и снова, пока внутри него ничего не осталось, но он продолжал тужиться, изрыгая желчь. Наконец спазмы отпустили, и он смог набрать воздуха в грудь. Теперь из его рта в лужу блевотины под ногами стекала лишь тонкая струйка слюны. Вконец измученный молодой человек едва ли осознавал свое положение. Усталость и напряжение последних дней взяли верх, ни тело, ни сознание с ними уже не справлялись. Макрон погладил юношу по спине, но тут же смущенно огляделся. Ему очень хотелось проявить сострадание, утешить и по возможности успокоить измотанного паренька, однако подобные нежности, да еще на глазах у подчиненных, могли быть неправильно поняты. Наконец Катон сел и опустил голову между рук, грязь и кровь на его лице уже подсыхали. Его худощавое тело тряслось, однако какой-то резерв внутренних сил позволял ему оставаться в сознании.

Макрон понимающе кивнул, ибо в какой-то момент каждому солдату случается оказаться в столь аховом положении. Опытный центурион знал, что юноша растратил все свои силы, преступил грань своих возможностей и что требовать от него в таком состоянии выполнения каких-то обязанностей просто нелепо.

— Отдохни, парень. О ребятах не думай, я о них позабочусь. А тебе сейчас надо отдохнуть.

В какой-то момент казалось, что оптион попытается возразить, но ему на это не хватило сил, и он, кивнув, медленно опустился на травянистый берег. Глаза юноши закрылись сами собой, он мгновенно уснул. Некоторое время Макрон молча смотрел на него, потом снял с ближайшего убитого бритта плащ и бережно накрыл спящего юношу.

— Центурион Макрон! — прозвучал громкий, удивленный голос Веспасиана. — А я слышал, будто ты погиб.

Макрон поднялся на ноги и отсалютовал.

— Тебя информировали неправильно, командир.

— Догадываюсь. Расскажи, как было дело.

— Да тут и рассказывать-то особо нечего. Меня сбили на землю, я прихватил одного из них с собой, а варвары, благо темень, сочли нас обоих мертвыми. Они бросили нас и ушли, а я выбрался из-под трупа и отправился искать легион. Ну и нашел… и поспел как раз вовремя, чтобы прыгнуть на судно, отбывавшее со второй партией атакующих. Мне подумалось, командир, что Катону и парням может потребоваться моя помощь.

Веспасиан бросил взгляд на свернувшегося калачиком оптиона.

— Как с пареньком, все в порядке?

Макрон кивнул:

— С ним все нормально, командир. Просто переутомление.

За спиной Веспасиана прибывшие с ним трибуны и прочие штабисты вели подсчет уцелевшим десантникам, и Макрон, подумав, уж не вознамерился ли легат взвалить на Катона что-то подобное, нахмурился.

— Командир, парнишка совсем вымотался. Пока не отдохнет, толку от него не будет.

— Да не ершись ты, — рассмеялся легат. — Я вовсе не собирался тревожить беднягу. Просто хотел убедиться, что с ним все нормально. Сегодня утром он неплохо послужил своему императору.

— Так точно, командир. Он молодец.

— Позаботься, чтобы он как следует отдохнул. И займись своей центурией. Все твои люди проявили себя наилучшим образом. Пусть тоже отдохнут. До конца нынешнего дня легион как-нибудь обойдется без них.

Веспасиан улыбнулся центуриону и добавил:

— Действуй, Макрон. Хорошо, что ты вернулся!

— Спасибо, командир. Я и сам рад, — улыбнулся в ответ центурион.

Веспасиан отсалютовал, повернулся и пошел дальше, ибо ему незамедлительно следовало заняться организацией обороны с таким трудом завоеванного плацдарма. Штабисты расступились, пропуская его, а потом потянулись следом.

Бросив последний взгляд на оптиона и убедившись, что тот мирно спит, Макрон решил заняться уцелевшими бойцами своего подразделения и, осторожно пробираясь между распростертыми телами, стал громко призывать шестую центурию к сбору.

Катон проснулся в холодном поту и рывком сел. Ему снилось, что он тонет в реке крови и что вражеский воин не дает ему поднять голову над потоком. Но потом этот пугающий образ медленно рассеялся, сменившись бархатным вечерним небом, подсвеченным в оранжевом зареве, охватывавшем горизонт. Уши его наполнились звуками, присущими хлопотам около лагерного костра, а ноздри — дразнящим, аппетитным запахом варящейся похлебки.

— Ну как, получше? — наклонился над ним Макрон.

Макрон действительно жив!

Катон с трудом выпрямился. Уже стемнело, солнце только что закатилось, но и в тусклом вечернем свете он смог увидеть, что легион стоит лагерем прямо на берегу реки. Трупы убрали, во всех направлениях тянулись ровные ряды палаток, а в отдалении границы лагеря обозначались наспех насыпанным валом и частоколом.

— Хочешь поесть?

Катон огляделся по сторонам и увидел, что сидит неподалеку от маленького костра, разведенного под здоровенным бронзовым котлом на треноге. В котле что-то булькало, а аромат от него исходил такой, что в юноше мгновенно пробудился волчий аппетит.

— Что это?

— Зайчатина, — ответил Макрон. Он поводил в котле черпаком и наполнил плошку Катона. — Зайцев здесь полным-полно, я в жизни столько не видел. Ну и уж конечно, ребята не упустили такого шанса полакомиться, настреляли их вдосталь. Давай, налегай.

— Спасибо, командир.

Поставив плошку на траву рядом с собой, Катон взял протянутую Макроном ложку и начал помешивать густое, дымящееся варево. Ему не терпелось приступить к еде, но еще больше хотелось услышать ответ на один вопрос.

— Командир, как тебе это удалось?

Макрон, отмывшийся от крови, от грязи и сидевший теперь на траве босой, благодушный, в одной тунике, улыбнулся и обхватил руками колени.

— Как-как… простое везение, вот и весь ответ. Должно быть, мне улыбнулась Фортуна. По правде сказать, я ведь и сам думал, что настал мой час, и заботился лишь о том, как дать вам уйти да забрать с собой в загробный мир как можно больше этих ублюдков. Какое-то время нам удавалось их сдерживать, но потом несколько варваров прорвались-таки между щитов и уложили одного из парней. Он упал, строй распался, и они на нас навалились. Один прыгнул прямо на меня, выбил меч, и мы с ним, сцепившись, покатились в кусты. Не знаю уж, каким чудом, но мне удалось дотянуться до кинжала и ткнуть им дикаря в глотку. Ох и хлынуло же кровищи — я чуть было не утонул! Однако, даже рискуя захлебнуться, я лежал под ним неподвижно, и хреновы варвары, видать, сочли меня таким же дохлятиком, как и он. Они уложили всех наших, а проверять, не остался ли кто невзначай жив, им было некогда — уж больно хотелось догнать тебя и остальных ребятишек. В общем, как только бритты смылись, я спихнул с себя труп и скользнул в болото. Сначала, держась подальше от тропы, выбрался к реке, а там двинул вниз по течению. Тоже тайком, потому как дикари вокруг так и кишели. Наконец я наткнулся на ребят из седьмой когорты, и уже вместе мы вернулись в расположение легиона. И что же я обнаружил? Оказывается, ты во главе моей центурии уже кромсаешь бриттов на том берегу! Право слово, что за отношение к не тобой воспитанным подчиненным? Стоило тебе заделаться командиром, как ты тут же повел ребят в самое опасное место.

Катон перестал дуть на ложку.

— Парни сами рвались в бой, командир.

— Ага, они тоже так говорят. Ладно, что сделано, то сделано, но на данный момент героизма с нас хватит. Еще один такой бой, и от центурии вообще ничего не останется.

— У нас большие потери? — виновато спросил Катон.

— Да уж имеются кое-какие. Боюсь, похоронному фонду предстоят немалые траты. Остается надеяться, что мы восполним потери по прибытии пополнения.

— А что, ожидается пополнение?

— Ага. Один штабной писец сказал мне, что колонна из Галлии уже выступила. Если повезет, мы получим на замену выбывшим несколько человек из Восьмого. Но большинство из них новобранцы, только что из учебной когорты.

Он покачал головой.

— Как тебе это понравится, в разгар такой неслабой кампании нянчиться с кучкой хреновых новобранцев?

Катон промолчал, просто опустил глаза в свою плошку и возвратился к еде. Сам он, вступая во Второй легион, никак не ожидал, что менее чем через год ему придется в неведомом, диком краю под сенью орла сражаться с полчищами свирепых варваров. Формально и его самого следовало считать новобранцем, поскольку он хотя и прошел полный курс обучения, но еще не отметил первую годовщину своего зачисления в легион. Его смущенное молчание не осталось незамеченным.

— Ну да, с тобой все в порядке, Катон! Может, ты и не особо вымуштрован, да и плавать еще не умеешь, но дерешься уже как положено. Это ты доказал. А остальное придет.

— Спасибо, — пробормотал юноша, не совсем понимая, что здесь похвала, а что просто подначка. Зато похлебка оказалась отменной — он сам не заметил, как умял всю плошку, и уже скреб ложкой по дну.

— Ты, парень, не забивай голову ерундой, — промолвил Макрон, снова запуская черпак в котел и стараясь выловить для Катона побольше мяса, — а лучше отъедайся, пока дают. В армии ведь не знаешь, когда выпадет следующий случай как следует набить брюхо. Кстати, как твои ожоги?

Катон инстинктивно потянулся к повязке на боку и обнаружил, что ее поменяли. Чистая, полотняная, она была наложена достаточно плотно, чтобы не ослабнуть во время движений, и вместе с тем не настолько туго, чтобы причинять неудобство. Постарались на славу, и Катон благодарно поднял глаза.

— Спасибо, командир.

— Не благодари меня. Это сделал хирург Нис. Похоже, наша центурия отдана на его попечение, и ты постарался, чтобы он не сидел без дела.

— Что ж, надо будет как-нибудь найти случай и его поблагодарить.

— Тут и искать нечего. — Макрон кивком указал за спину юноши. — Можешь сделать это сейчас. Вон он идет.

Катон повернул голову и увидел появившуюся из темного пространства между палатками огромную фигуру хирурга. Он поднял руку в приветствии.

— Катон! Проснулся наконец. Когда я видел тебя в последний раз, ты был на пути к Лете. Даже не пикнул, пока я менял тебе повязку.

— Спасибо.

Нис опустился на траву между центурионом и оптионом и принюхался к котлу:

— Зайчатина?

— А что же еще? — ответил Макрон.

— Не поделитесь?

— Угощайся.

Нис отцепил от пояса миску, проигнорировав черпак, зачерпнул из котла прямо этой посудиной, заполнив ее почти до краев, и в предвкушении облизал губы.

— Пожалуйста, не стесняйся, — промолвил Макрон.

Нис подул на ложку, осторожно пригубил горячее варево и восхитился:

— Превосходно, центурион! Если тебя угораздит жениться, твоей супруге с этаким мужем стряпать уж точно не придется.

— Заткнись!

— Ладно, я ведь не к тебе пришел. Катон, как твои ожоги?

Оптион осторожно дотронулся до повязки и поморщился.

— Больно.

Неудивительно. Ты ведь не даешь ранам возможности зажить. Это просто чудо, что они еще не гноятся. Загрязнение было, но я все прочистил, когда менял повязку. Вот что, приятель, на время ты отвоевался. Тебе нужен отдых. Кстати, это приказ.

— Приказ? — возмутился Макрон. — Кем это вы, лекари, себя воображаете?

— Теми, кто заботится о здоровье воинов императора, вот кем. Кроме того, это приказ сверху. Легат лично велел мне позаботиться о том, чтобы Катон отдохнул. Он освобождается от участия в боевых действиях и от всех служебных обязанностей до моего разрешения.

— Не может он так приказать! — возразил было Катон, но под строгим взглядом Макрона осекся, осознав нелепость своего протеста.

— Легату виднее, парень, — проворчал центурион. — Раз он велел слушаться лекаря, так тому и быть.

Нис энергично кивнул и вернулся к похлебке. Макрон потянулся к одному из крупно наколотых поленьев и аккуратно положил его в огонь. Взметнулось маленькое облачко искр, и Катон взглядом проследил их полет к вечернему небу, пока свечение не потухло и они не затерялись среди ослепительных звезд. Он проспал большую часть дня, но, несмотря на это, все еще чувствовал изнеможение и ноющую тяжесть в мышцах. Его знобило, и лишь близость костра позволяла унимать дрожь.

Нис доел похлебку, положил свою миску, прилег на бок и, глядя на Катона, спросил:

— Оптион, а правду говорят, что ты жил в императорском дворце?

— Правду.

— А что, Клавдий и верно такой жестокий и бестолковый, каким его расписывают? Не лучше своих предшественников?

Макрон сплюнул.

— Ну и вопрос для римлянина.

— Вопрос вполне разумный, — отозвался лекарь. — Тем паче что по рождению я никакой не римлянин. Родился в Африке, хотя в жилах моих течет и греческая кровь. Потому-то я и служу здесь хирургом. Легионы нуждаются в хороших лекарях, а готовят их только в Элладе и в восточных провинциях.

— Ох уж мне эти хреновы иноземцы, — фыркнул Макрон. — На войне мы разбиваем их в пух и прах, а зачем? В мирное время они на нас же и наживаются.

— Так было всегда, центурион. Своего рода компенсация. Платить надо за все, и за власть в том числе.

Несмотря на кажущуюся небрежность тона, Катон уловил крывшуюся за этими словами горечь, и это пробудило в нем любопытство:

— А откуда именно ты родом?

— Из Карфановы. Это маленький городок на африканском побережье. Вряд ли ты о нем когда-нибудь слышал.

— А вот мне кажется, что слышал. Разве это не то место, где находится библиотека Архелонида?

— Ну да. — Лицо Ниса выразило удовольствие. — Ты знаешь об этом?

— Знаю. Кажется, твой родной город построен на месте древнего города Карфагена.

— Да, — кивнул Нис. — Верно. Прямо на старых фундаментах. По ним еще можно проследить, где проходили линии городских стен. Сохранились также руины некоторых храмовых комплексов и верфей… вот, можно сказать, и все. В конце Пунической войны город буквально сровняли с землей.

— Римская армия ничего не делает наполовину, — заметил не без гордости Макрон.

— Да, пожалуй, что так.

— И все же ты смог изучить там медицину? — произнес Катон, стремясь перевести беседу в более безопасное русло.

— Да. Несколько лет я учился там, но маленький торговый городишко не то место, где можно постичь все таинства врачевания. Взяв от тамошних наставников все, что они могли дать, я отправился на восток, в Дамаск, где продолжил пополнять свои знания и одновременно практиковался в исцелении всяческих хворей, зачастую воображаемых, которыми страдали богатые купцы и их жены. Занятие прибыльное, но скучное. Там я свел знакомство с одним центурионом из местного гарнизона и, когда несколько месяцев назад его перевели во Второй, махнул на все рукой, завербовался в легион и отправился с ним. Могу сказать, что если я искал приключений, то их на мою долю выпало более чем достаточно, хотя мне нет-нет да и взгрустнется по неповторимому стилю жизни, присущему одному лишь Дамаску.

— А что, слухи насчет Дамаска верны? — поинтересовался Макрон с воодушевлением человека, верящего, что рай существует и на земле или, во всяком случае, должен. — Я имею в виду, все, что рассказывают о тамошних женщинах?

— Женщины? — Нис поднял брови. — Право же, неужто солдат не занимает ничто другое? В Дамаске есть много чего, помимо женщин.

— Ну, ясное дело, есть, — промолвил Макрон, пытаясь проявить учтивость. — Но все-таки, как насчет баб?

Хирург вздохнул:

— Скажу тебе, что легионеры из тамошнего гарнизона тоже были схожи с тобой. Посмотришь на них, так можно подумать, будто эти ребята никогда прежде женщин не видели. Напьются и знай шатаются по борделям, из одного в другой. И эти люди считаются опорой пресловутого Римского мира, который силится распространить свое влияние на всю вселенную.

Катон приметил, что при этих словах Нис горестно поджал губы, тогда как Макрон прищурился, следя за пляской огня. На лице его расплывалась мечтательная улыбка. Похоже, центурион с головой ушел в грезы об экзотических утехах Востока.

Различие между этими двумя представителями правящего и покоренного народов внушало смутное беспокойство, и Катон призадумался. Хорош ли мир, в котором неотесанные бабники и пьяницы властвуют над учеными и мыслителями? Разумеется, Нис с Макроном вовсе не типичные образчики для сравнения, так что оно не вполне правомочно, но неужели сила всегда берет верх над разумом? Безусловно, ведь римляне восторжествовали над греками — при всей их науке, искусстве и философии. Катон прочел немало книг и знал, как много позаимствовал Рим у великой Эллады, и, следовательно, если вдуматься, получалось, что все величие Рима сводится к способности безжалостно подавлять другие цивилизации и присваивать их достижения. Мысль эта далеко не бодрила, и Катон, отвернувшись, устремил взгляд на реку.

Конечно, убеждал он себя, в случае с бриттами все обстоит иначе. И действительно, нельзя же сравнивать этих варваров с эллинами! У них нет ни правильно спланированных городов, ни мощеных дорог, ни умения по-настоящему возделывать землю. Эти дикари далеки от какой-либо культуры, так что в данном случае Рим ничего не разрушает и не присваивает. Правда, если верить купцам, этот туманный остров несказанно богат золотом и серебром, но таковы уж, видимо, капризы богов. Они частенько наделяют своими дарами примитивные, отсталые племена, не способные ни по достоинству оценить доставшееся им богатство, ни найти ему достойное применение. На это способны лишь цивилизованные народы, такие как римляне, например.

К тому же существовала и еще одна тема — друиды. Довольно зловещая, надо сказать. Вообще-то, достоверно о них было известно немногое, но все авторы, с трудами которых Катону удалось ознакомиться, описывали их культ в самых мрачных тонах. Юноша вспомнил лесную поляну, на которую они с Макроном натолкнулись несколько дней назад, и поежился. Что ни говори, а от этого места просто веяло леденящим кровь ужасом. Так что одно то, что с завоеванием туманных островов будет покончено со всей этой жутью, уже делает действия римлян достойными всяких похвал.

Неприязнь, которую Катон испытывал к бриттам, подсказывала ему все новые доводы, оправдывающие неуемную тягу империи к расширению. Они казались ясными и вескими, однако при всем при этом пробуждали и некие задние мысли. Катон был достаточно образованным и начитанным юношей, чтобы понимать — истины, которые преподносятся как бесспорные, вечные и незыблемые, в большинстве случаев видятся таковыми благодаря намеренному ограничению критического отношения к ним. Только сейчас ему пришло в голову, что все прочитанное им на латыни не может не выставлять в лучшем свете римские ценности и постулаты, ибо служит лишь одному — обоснованию превосходства римлян над всеми остальными народами (и «цивилизованными», как эллины, и «варварскими», как эти бритты). Но ведь наверняка существуют иные точки зрения и иная аргументация.

Он глянул на Ниса, на его смуглую кожу, густые вьющиеся волосы и амулеты причудливой формы на широких запястьях. Статус римского гражданина, который лекарь получил, вступив в легион, был не более чем ярлыком, свидетельствующим о его правовом положении. Но что он за человек?

— Нис!

Хирург оторвал взгляд от костра и улыбнулся.

— Можно мне спросить тебя кое о чем личном?

Улыбка слегка потускнела, брови сдвинулись. Однако великан кивнул.

— Каково это — быть неримлянином?

Вопрос был неловким, слишком прямолинейным, и Катон, едва задав его, устыдился, что не нашел подходящих слов и не смог выразиться точнее.

То есть я знаю, что теперь ты римский гражданин, такой же, как я и Макрон. Но каково это было раньше? Что другие люди думают о Риме?

Нис и Макрон уставились на него. Нис, нахмурившись, с подозрением, а Макрон с искренним удивлением. Катон пожалел, что не придержал язык за зубами, но, с другой стороны, его одолевало желание расширить свои представления о мире, вывести их за рамки того, что вдалбливалось ему с детства. В конце концов, во дворце мир видится иначе, чем в армии. Ясно, что и в провинциях он видится не так, как в империи.

— Что люди думают о Риме? — повторил Нис и ненадолго задумался, мягко почесывая густую щетину на подбородке. — Интересный вопрос. На него непросто ответить. В основном ответ зависит от того, кто ты такой. Скажем, если ты один из тех прирученных царьков, которые всем обязаны Риму, а своих подданных боятся и ненавидят, тогда Рим твой единственный друг. Если ты египетский торговец зерном, богатеющий за счет закупок Римом хлеба для раздачи плебсу, или владелец гладиаторской школы, или поставщик зверей для арены, то Рим источник твоего благосостояния. Оружейным мастерским Галлии, производителям предметов роскоши, купцам, ввозящим с Востока шелк и пряности… всем им Рим дает средства к существованию. Рим ненасытен, он упивается роскошью и развлечениями, поглощает гигантские ресурсы, и очень многие паразитируют на этой ненасытности, сделав ее источником наживы. Но за всех остальных, — Нис пожал плечами, — я сказать не могу.

— Не можешь или не хочешь? — сердито вставил Макрон.

— Центурион, я гость у твоего костра и лишь высказываю свое мнение по просьбе твоего оптиона.

— Прекрасно! Ну так и выскажи его. Сообщи нам, что они, на хрен, думают!

— Они? — Нис выгнул брови дугой. — Я не могу высказаться за них. Я мало знаю о крестьянах, выращивающих хлеб в дельте Нила и вынужденных каждый год отдавать Риму большую часть урожая, независимо от того, хорош он был или плох. Я не имею ни малейшего представления о том, каково быть рабом, захваченным на войне, проданным на свинцовый рудник и лишенным малейшей надежды когда-либо увидеть жену и детей. Или каково быть галлом, семья которого поколениями владела каким-то определенным участком земли, вдруг узнавшим, что его поместье реквизировано для раздела между отставными легионерами.

— Дешевая риторика! — отрезал Макрон. — На самом деле ничего ты не знаешь.

— Так я и сам сказал, что не знаю. Но вполне могу представить себе, какие чувства они испытывают. Да ты и сам можешь, если попробуешь.

— С какой бы мне стати пытаться? Мы победили, они потерпели поражение, и это доказывает, что мы лучше. Если они на это обижаются, то лишь зря теряют время. Что толку обижаться на непреложное?

— Славный афоризм, центурион, — одобрительно усмехнулся Нис. — Однако нет ничего непреложного в налогах, которые собирает империя, или в зерне, золоте и рабах, которые текут к ней из провинций. И все для поддержания убогой, шумной, крикливой черни, населяющей вашу столицу. Стоит ли удивляться тому, что люди взирают на Рим с горечью и обидой.

Для честного и простодушного служаки, каким был Макрон, такие речи попахивали крамолой. Услышь он что-то подобное где-нибудь в таверне, за чашей вина, не обошлось бы без драки. Но центурион был трезв, Нис был его гостем, так что приходилось терпеть, ограничиваясь одними словами.

— Зачем же тогда ты стал римлянином? — с вызовом спросил он хирурга. — Зачем, если ты так сильно нас ненавидишь?

— А кто тебе сказал, что я вас ненавижу? Теперь я один из вас и ценю те права и преимущества, которые дает мне положение римского гражданина. Но сверх того никаких особых чувств я к Риму не испытываю.

— Но как насчет нас? — тихонько спросил Катон. — Как насчет твоих товарищей?

— Это другое дело. Я живу бок о бок с вами, лечу вас и сражаюсь вместе с вами, когда появляется необходимость. Это создает особую связь между нами. Правда, если отложить в сторону римское гражданство и мое римское имя, я все-таки где-то другой. Человек, в крови которого запечатлена память о Карфагене.

— У тебя есть другое имя?

До сих пор это не приходило Катону на ум.

— А как же иначе? — буркнул Макрон. — Каждый, получающий римское гражданство, получает вместе с ним и римское имя. Но ведь раньше-то его как-то звали.

— И как же тебя звали до того, как ты стал Нисом?

— Мое полное Марк Кассий Нис. — Великан улыбнулся Катону. — Под этим именем меня знают в армии, и именно оно занесено во все списки. Послужной, врачебный и любые другие. Но до того как стать римлянином, я звался Гисго из рода Барка.

Брови Катона поднялись, а по затылку пробежал холодок. Некоторое время он молча таращился на хирурга и лишь потом решился спросить:

— Родственник?

— Прямой потомок.

— Понятно, — пробормотал Катон, все еще пытаясь переварить услышанное. — Интересно.

Макрон подбросил еще полено в костер и разрушил чары:

— Может, объяснишь мне, что тут, на хрен, интересного? Имя как имя, хотя и чудное.

Прежде чем Катон успел что-то сказать, их прервали. Из темноты появился трибун Вителлий, чей сверкающий панцирь весело заиграл, отражая пляску огня.

— Есть среди вас лекарь Нис?

Нис и Макрон вскочили на ноги и вытянулись в струну перед старшим по званию. Катон тоже поднялся, но не так прытко и морщась от болезненного усилия.

— Это я, командир.

— Тогда пойдем со мной. У меня рана, которую нужно осмотреть и обработать.

Не говоря больше ни слова, трибун повернулся и зашагал прочь. Лекарю не осталось ничего другого, как выплеснуть остатки похлебки, вытереть о траву ложку и, снова прицепив обеденные принадлежности к поясу, поспешить следом за ним.

Катон устало опустился на землю. Макрон проводил Ниса взглядом. Когда тот скрылся за рядами палаток, он задумчиво произнес:

— Странный малый этот хирург. Не знаю, что о нем и думать. Ладно, тут без доброй чаши не разобраться. Посмотрим, как мы поладим после нескольких выпивок.

— Если он вообще пьет, — сказал Катон.

— А?

— На Востоке есть религии, которые запрещают это.

— Какого хрена они хотят добиться, отказываясь от вина? Каким богам может быть угодна этакая блажь?

Катон пожал плечами. Для теологической дискуссии он чувствовал себя слишком усталым.

— Кстати, что такого особенного в его имени?

Катон воззрился на Макрона с недоумением.

— Ты же сам слышал, он из рода Барка!

— Ну, слышал, — с нажимом сказал Макрон. — И что с того?

— Командир, имя Ганнибал Барка тебе о чем-нибудь говорит?

Макрон помолчал.

— Тот самый Ганнибал?

— Тот самый.

Макрон присел на корточки у костра и присвистнул.

— Что ж, может быть, отчасти это объясняет его отношение к Риму. Но, с другой стороны… это ж надо! Кто мог бы подумать, что потомок Ганнибала будет служить в римской армии?

Центурион рассмеялся.

— Да, — тихо отозвался Катон. — Кто мог бы подумать?