Зиновьев сидел за столом и листал бумаги, которые принесли ему мы с князем. Те были составлены в двух экземплярах — на русском и турецком языках. Амилахвари и я читали русский вариант. Посол же, отлично владевший турецким, изучал второй. Потом они с князем обменялись, чтобы проверить наличие возможных разночтений в экземплярах. Но таковых не оказалось. К нашей радости.

Хотя, в общем-то, особых поводов для нее у нас не было. Несмотря на то, что мы узнали, скорее всего, подлинную причину нападения на предыдущее наше посольство. Однако при чем здесь какой-то рудник, по-турецки называвшийся Месджеде-Солейман, а на русском Сулейманова Мечеть, я лично понять так и не смог. Равно как остались для меня загадкой и слова о подозрениях насчет некоего персидского угля.

— Персидский уголь… — оказывается, я произнес эти слова, несколько раз повторяющиеся в тексте документов, вслух. — Что же это такое может быть?

— Странное название, верно, — кивнул князь. — Никогда бы не подумал, что здесь где-то может быть уголь.

Посол же ничего говорить не стал. Вместо этого он электрическим звонком вызвал дежурного секретаря.

— Вот что, — сказал Зиновьев секретарю, — пригласите-ка ко мне губернского секретаря Штейнемана.

Когда секретарь вышел, посол обернулся к нам — и объяснил.

— Штейнеман Борис Карлович, был слушателем в Горном институте. Он понимает во всех этих камнях и углях больше нас троих вместе взятых.

Бывший слушатель Горного института выглядел именно так, как я представлял его себе. Немного моложе меня. С бледным лицом и рыжеватыми волосами. Из нагрудного кармана торчат очки в металлической оправе.

— Вызывали, Иван Алексеевич? — поинтересовался он, глянув на нас с князем лишь краем глаза. Видимо, большего, по его мнению, жандармы не заслуживали.

— Присаживайтесь, Борис Карлович, — указал ему на тронообразный стул Зиновьев. — Вы знаете что-нибудь о таком минерале, как персидский уголь?

— Только слышать доводилось, — пожал плечами Штейнеман. — Но не все даже верили в него, если уж быть честным. Например, профессор Беглов утверждал, что никакого такого особенного персидского угля нет. И все это слухи и заблуждения. Как, например, животвор, который разоблачил еще Ломоносов.

— Нас сейчас интересует вовсе не животвор, — вернул его обратно к интересующей его теме Зиновьев, — а персидский уголь.

— Если вкратце, — пустился в объяснения губернский секретарь, — то, смотрите. Уголь и алмаз имеют одинаковую кристаллическую структуру. Теоретически превращается в алмаз под действием давления, температуры и еще многих факторов. Однако есть предположения, что имеется некий минерал, являющийся, как бы это сказать, промежуточной фазой между углем и алмазом. Это и есть тот самый персидский уголь. У него более высокая плотность, а значит, выше и температура сгорания. Он дает намного больше энергии, чем обычный уголь. Понимаете, на десяти кусках персидского угля размером примерно с кулак, — он продемонстрировал нам сжатые пальцы, рука у Штейнемана была достаточно внушительная, — паровоз может ехать несколько сотен верст с обычной своей скоростью. На одном тендере персидского угля поезд проедет от Петербурга до Петропавловского порта. А пароход, имея в трюмах персидский уголь, трижды обогнет весь мир, не заходя ни в один порт.

Других объяснений лично мне не требовалось. Если это вещество на самом деле существует, то обладающее его запасами государство получит едва ли не власть над миром.

— За этот уголь, значит, перебили все наше посольство, — вздохнул Зиновьев. — Спасибо, Борис Карлович. Ступайте дальше работать, вы очень помогли нам.

Штейнеман поднялся со стула и вышел из посольского кабинета. Скользнул по нам взглядом, но попрощался только с Зиновьевым. В общем-то, с нами он и не здоровался.

— Ох уж мне это интеллигентское презрение к Третьему отделению, — вздохнул посол. — Вас оно не задевает?

— Давно уже нет, — отмахнулся князь. Мысли его явно были заняты совсем другими делами. — Мы немедленно должны отправляться в эту Сулейманову мечеть. Посмотрите, Иван Алексеевич, — он подтолкнул к послу бумаги, не имевшие аналогов на турецком, — ваш предшественник отправил на этот рудник полусотню казаков есаула Булатова. А, кроме того, приобрел на свои средства для них два пулемета Гочкисс и три с половиной тысячи патронов к ним. С таким вооружением и гарнизоном рудник можно превратить в неприступную крепость.

— Но вы-то зачем туда собираетесь ехать? — поинтересовался посол.

— Они сидят сейчас оторванные от остального мира, — объяснил Амилахвари. — У есаула явно есть какие-то распоряжения от предыдущего посла. Тот чувствовал опасность, грозящую ему из-за этого рудника. Но не думал, что британцы — а за этим явно стоят именно они — посмеют напасть на посольство. Скорее уж на рудник. Потому и отправил туда треть посольского конвоя, да еще и два пулемета.

— А ведь они могли пригодиться при обороне посольства, — невпопад заметил я.

— Именно, Никита, — ткнул пальцем вверх князь, — могли и еще как. Но Александр Сергеевич верил, что британцы или кто другой ни за что не пойдут на столь вопиющую акцию, как нападение на посольство другого государства. Он просто не знал, что у британцев нет точных сведений о купленном им руднике.

— И за эти вот сведения они уничтожили наше посольство, — покачал головой Зиновьев. — Британцы ведь отлично понимали, что это может привести к войне.

— Если только таким образом, Иван Алексеевич, они не хотели убить двух зайцев, — предположил я. — Стравить нас с султанатом и заполучить местонахождение рудника.

— Истинно британский стиль вести политику, — кивнул Зиновьев. — И все-таки, князь, зачем вы хотите отправиться на этот рудник?

— Надо вывезти документы из Стамбула, — начал перечислять Амилахвари, — во избежание еще одного нападения на посольство. Как бы оно не закончилось, оно точно приведет к войне с султанатом, которая Русской империи не нужна.

— Вы считаете, что британцы могут пойти на это? — поинтересовался посол. — Сомнительно, знаете ли, князь. Весьма сомнительно.

— Вообще-то, да, — не стал спорить Амилахвари, — крайне сомнительно. Однако это может произойти. И во избежание лучше все-таки, чтобы документы покинули Стамбул. И британцы знали бы об этом.

— Хорошо, — кивнул Зиновьев. — Что дальше?

— Мы должны узнать, есть ли на этом руднике тот самый персидский уголь, — продолжал князь. — Для этого нам понадобится губернский секретарь Штейнеман. Только он сможет подтвердить, является ли руда, добываемая в Сулеймановой Мечети, именно персидским углем. Как только мы выясним это, тут же вернемся в Стамбул. И отсюда свяжемся прямо с Петербургом. Дальше уже пускай там решают, что делать с этим рудником. На этом наше дело закончится. Да и надо же дать знать есаулу Булатову, что он не забыт Родиной. Вы ведь понимаете, как это неприятно и жутко, торчать посреди чужой пустыни. Без связи с домом.

— Почему же без связи? — удивился посол. — Вот, поглядите здесь, князь. — Зиновьев подтолкнул к нему документ, где имелся список полученной экспедицией Булатова экипировки. — Вот здесь. — Посол ткнул в строчку.

Надо признаться, после пулеметов я не особенно внимательно вчитывался в этот документ. А стоило бы. Потому что за две строчки до конца был вписан радиотелеграфный аппарат.

— Почему же тогда они еще не вышли на связь? — поинтересовался я.

— Скорее всего, они выходят, — ответил князь. — Но вряд ли мощности их аппарата хватит, чтобы связаться с Питером. Скорее всего, радируют сюда.

— А ответить им никто не может, — кивнул я. — Потому что посольство уничтожено.

Посол снова нажал на кнопку электрического звонка. В кабинет вошел секретарь.

— Пускай наш радист немедленно отправляется к аппарату, — распорядился посол, — и слушает все частоты. Двадцать четыре часа в сутки. Пусть радисты сменяются, но не перестают слушать, пока не услышат передачу из Месджеде-Солейман, или Сулеймановой Мечети. Как только поймают этот сигнал, пускай немедленно докладывают мне…

— И мне, — позволил себе перебить посла князь.

— … во сколько бы это ни было, — видимо, даже не обратил на эту реплику внимания Зиновьев. — В любую полночь-заполночь.

— Понятно, — ответил невозмутимый, как и положено, секретарь. И не дожидаясь разрешения посла, вышел из кабинета.

— Теперь осталось только дождаться, когда сигнал поймают, — откинулся на спинку кресла Зиновьев.

— И все-таки мы должны покинуть Стамбул, — настаивал Амилахвари. — Я настаиваю на этом. Слишком много усилий британцы приложили, чтобы получить документы. Да и война с султанатом так и не началась. Может быть, не так грубо, как в прошлый раз, но они попробуют устроить провокацию. И снова попытаются убить двух зайцев одним выстрелом.

— Хотите отвлечь огонь на себя, князь? — поинтересовался у него посол. — Погеройствовать желаете? Вас ведь видно до самого дна, Амилахвари!

Я просто не ожидал от обычно спокойного Зиновьева подобной вспышки.

— Вам же всегда хочется чего-то такого-этакого. Особенного. На войну с султанатом не попали — слишком молоды были. Потом подали рапорт о включении вас в наше посольство. Пошерлокхолмствовать захотелось? Почувствовать себя этаким джентльменом тайной войны, верно? Вы ведь следили за британцами несколько часов. Почему не отправили ротмистра Евсеичева сюда? Я прислал бы казаков — и мы взяли бы этих троих, как говорится, тепленькими. Тогда у нас было бы что предъявить британскому консулу. Если, конечно, среди этих троих был майор Лоуренс, или как его там. Вы ведь затеяли с ним персональную вендетту. А из-за этого может все наше дело пострадать!

— Все может быть и так, Иван Алексеевич, — пожал плечами пять же неожиданно для меня князь. — Однако вы не можете отрицать моих резонов. Сколько вы собираетесь ловить сигналы с рудника? А что если они уже отчаялись выйти на связь и теперь ждут, когда к ним кто-нибудь приедет? Ведь до сих пор многие не доверяют технике. Даже среди городских жителей. Что уж говорить о казаках? А вы не исключаете, что радиотелеграф на руднике может быть поврежден. Я должен сам отправиться туда и проверить.

— Я не могу вам запретить этого, Аркадий Гивич, — развел руками посол. — Вы с Никитой не находитесь у меня в подчинении. Я просто хотел напомнить вам, ротмистр, что вы — на службе государю и отечеству. Как бы пафосно это не прозвучало бы. Задумайтесь над своими действиями, князь, прежде чем что-либо предпринимать.

— Я понял вас, Иван Алексеевич.

Я заметил, что по виску князя стекает капля пота, и понял, каких усилий ему стоит это показное спокойствие.

— Но прошу и вас не забывать о том, что майор Лоуренс работает на самых последовательных врагов Русской империи — британцев. Быть может, я и веду некую вендетту с Лоуренсом. Однако все действия майора направлены против нас. Следовательно, все мои действия никоим образом не могут повредить нашему общему делу здесь, в Стамбуле, — договорив, князь поднялся на ноги. И едва ли не строевым шагом вышел из кабинета. Я хотел было последовать за ним, но посол остановил меня.

— Погодите, Никита, — сказал он. — У меня есть пара слов для вас. Это много времени не займет.

— Конечно, Иван Алексеевич, — обернулся я. Сел обратно на стул.

— Послушайте, Никита, — обратился ко мне Зиновьев. — Князь Амилахвари, конечно, весьма обаятельный человек. Безусловно — настоящий профессионал сыскного дела. Но он слишком увлекается. Он потянет вас за собой. Уже тянет. Во все свои безумные авантюры. Вы готовы за ним хоть на край света отправиться. Он — такой человек. Но временами вам лучше остановиться и подумать самому. Куда именно тянет вас князь. Уж не в бездну ли, а, Никита? Упаси Господь, я не настраиваю вас против князя Амилахвари. Он не плохой человек. Но вы еще слишком молоды и не понимаете, как он может повлиять на вас.

Я ничего не стал отвечать ему на это. Да и что тут скажешь? В общем-то, я понимал его слова. Авантюризм князя — налицо. Но все-таки он — мой начальник. И если прикажет следовать за ним в бездну, я отправлюсь и туда. Однако в словах Зиновьева была соль. Я понимал, что он имеет в виду. Вот только поделать ничего не мог. Слишком уж нравилась мне такая жизнь. Наверное, в душе я — такой же авантюрист, как и князь Амилахвари. Новая жизнь слишком сильно отличалась от скучного почти прозябания за столом на набережной Фонтанки. Я ведь из здания Третьего отделения в присутственное время почти не выходил. Копался в бумажках, перекладывая их с левого края стола на правый — и обратно. Ничего и близко похожего на настоящее приключение, которое длилось уже несколько месяцев, у меня не было. И не предвиделось.

Поднявшись с тронообразного стула, я попрощался с Зиновьевым — и вышел из его кабинета.

— Прорабатывал насчет моего влияния, — усмехнулся князь, как оказалось, стоявший сразу за дверью.

— Подслушивали? — поинтересовался я. — Или у меня все на лбу написано?

— Ни то, ни другое, — ответил Амилахвари, направляясь по коридору прочь от посольского кабинета. — Двери тут достаточно толстые, да и не имею я филерских замашек, знаете ли. И эмоции свои скрывать, Никита, вы тоже неплохо умеете. Тут в дело пошла дедукция, как сказал бы Шерлок Холмс, с которым сравнил меня Иван Алексеевич. Наше высокопревосходительство махнул на меня рукой. Для него я, можно сказать, человек конченый. Но раз он задержал вас в кабинете, то явно повел беседу о том, что я дурно влияю на вас. И что вам, Никита, стоит быть поосторожнее со мной.

Я был вынужден признать его полную правоту в этом вопросе.

— Нам надо подготовиться к путешествию, — продолжал тем временем князь. — Покинуть Стамбул мы должны не позднее, чем послезавтра. Посол не даст больше десяти казаков, но нам хватит и этого. Большой толпой ехать может быть слишком опасно. На нас будут обращать много внимания. А это может закончиться для нас плохо. Думаю, вам, Никита, не стоит объяснять почему.

Я кивнул.

— А до того отправимся на базар, прямо в нашей форме, и станем активно закупать все необходимое для нашей небольшой экспедиции.

— Будем ловить Лоуренса на живца, — кивнул я. — Но у вашего плана есть один серьезный изъян.

— Это какой же, Никита? — заинтересовался князь. — Просветите меня.

— Вам не кажется, что наши действия будут слишком уж показными? До того мы передвигались по городу в костюмах. Теперь же, как будто нарочно, чтобы обратить на себя внимание, отправимся на базар в мундирах. Да и сами мундиры не особенно подходят сейчас для прогулок по городу.

— Чем вам наши мундиры не угодили, Никита? — удивился князь. — Мы же не по Невской першпективе в них гулять собираемся. Взглядами на нас дыры прожигать не будут.

— Сейчас синяя форма в Стамбуле опасней, чем в Питере, — объяснил я. — Конечно, наша форма сильно отличается от турецкой, но не для простого обывателя. А после раскрытия заговора и резни, устроенной младотуркам, никто из военных не рискует выходить на улицу в форме. Вы же не хотите, чтобы нас толпа доставила прямиком в руки янычар. Не забывайте, что Браун-Иволгин стащил бумаги у самого Аббаса-аги, если, конечно, Лоуренс не врал. А врать ему вроде бы не было резона в тот момент. Мы следили за Лоуренсом и его двумя приятелями — и слышали все, что майор говорил Иволгину-Брауну.

— Браво, Никита! — даже в ладоши прихлопнул князь. — Беру вас в джентльмены тайной войны! Вы умеете дедуктировать не хуже моего. Этак дорастете до Шерлока Холмса в понимании нашего высокопревосходительства. Завтра отправим слуг на базар, чтобы закупили все необходимое. А мы с вами отправимся вместе с кем-нибудь из казаков на конский рынок. Падишах одарил нас отличными конями, но для экспедиции нашей нужны еще и мулы или верблюды, или просто вьючные лошади. Как вы думаете, Никита, сможем мы помочь казаку разобраться с этим товаром?

— Вряд ли, — честно ответил я. — Я — человек городской. В седле-то держусь только потому, что мы все-таки кавалерия. Приходится практиковаться время от времени. Опять же, можно из присутствия уйти пораньше время от времени, чтобы в конюшню зайти на пару часов. Отдохнуть от вечных наших бумажек.

— Но, с другой стороны, и излишней нарочитостью все-таки наш визит на конский рынок не станет. В конце концов, я грузинский князь. — Амилахвари сделал энергичный жест правой рукой, и продолжил уже с гортанным закавказским акцентом: — И в лошадях разбираюсь лучше любого казака.

Пичи Карнахан глядел на своего старинного приятеля Дэниэла Древотта. А тот смотрел на свою новую руку. Металлическую руку, напоминающую старинную перчатку рыцарей. На ладони ее красовались масонский циркуль и глаз. Так сразу и не заметишь, однако всегда можно продемонстрировать нужному человеку. Пичи знал, что кое-кто из братьев делал татуировки на ладони с той же целью. Они являлись неплохим дополнением к словам о сыне вдовы.

Чертов револьвер Брауна оказался страшнее двух, которыми были вооружены русские жандармы. Лоуренсу дважды прострелили плечо, однако пули только вырвали пару кусков мяса из плеча. А вот Древотту практически перемололо кости локтя. Врач британского консульства провозился с Древоттом не один час, пытаясь спасти его руку. Но все его усилия пропали втуне. Тогда он занялся ранами Лоуренса, которые не были столь опасны. А к Древотту Бредфорд вызвал хирурга из немецкого консульства. Доктор Норберт был больше инженером, нежели врачом. Он занимался изготовлением протезов высокого качества. Поговаривали, что в Стамбул Норберт был вынужден бежать из-за слухов о неких бесчеловечных экспериментах над бродягами, которые он вроде бы проводил в родном Нюрнберге. В столице же султаната никто не интересовался судьбой подобных людей. Несмотря ни на что, Бредфорд заплатил доктору Норберту хорошие деньги за помощь Древотту.

Норберт приехал поздно вечером. Потребовал для работы отдельную комнату. Его ассистенты занесли туда ящики и саквояжи с инструментами и оборудованием доктора. На большой стол уложили Древотта. Тот все еще находился без сознания после длительной операции, которую проводил врач британского консульства. А после этого Норберт выставил из комнаты всех, включая сильнее других сопротивлявшегося Карнахана. Запер за собой двери. И велел не беспокоить его, пока он сам оттуда не выйдет.

Звуки из-за двери доносились самые зловещие. Визг пил и сверл. Скрежет металла. И самые жуткие, понять происхождение которых не представлялось возможным. Дежуривший, словно на часах у двери, Карнахан мерил коридор шагами. Несколько раз к нему подходил Лоуренс. Пытался отвлечь его разговором, а то и увести подальше от зловещей двери. Но упрямый ирландец все время отказывался. В последний раз — весьма невежливо. Пичи сжал кулаки, готовый уже ударить Лоуренса, лишь бы тот отстал.

— Хватит уже, майор! — вскричал не своим голосом Карнахан. — Не держите меня за тупого Пэдди! Я ни шагу не сделаю отсюда, пока не увижу Древотта. Постарайтесь понять это, Лоуренс!

— Вы уж простите меня, Карнахан, — совершенно спокойно ответил ему Лоуренс, — но вы просто изводите себя. Без какой-либо нужды. Вы ничем не можете помочь Древотту сейчас. Идемте со мной — и выпьем за его здоровье. И за успех операции чертова немца.

Он вытащил из внутреннего кармана пиджака плоскую фляжку. Протянул ее Карнахану. Тот принял, отвинтил крышку. Понюхал содержимое, поняв, что это виски Карнахан хорошенько приложился к фляжке. Легче не стало. Только в голове зашумело подозрительно быстро.

— Что вы подмешали в виски, Лоуренс? — быстро все понял Карнахан. Но было поздно. Ноги его стали ватными. Пичи попытался опереться рукой о стену, но его повело, будто он не пару глотков сделал, а вылакал целую бутылку хорошего виски.

— Да какая, собственно, разница, — пожал плечами майор, подхватывая ирландца, — что за снотворное подмешал я в виски. Вкуса-то оно не испортило.

Лоуренс махнул слуге, предупредительно стоявшему неподалеку. Тот подхватил Карнахана под другую руку. Вместе они поволокли его в ближайшую комнату, где была кровать. Уложили Пичи на кровать. После этого слуга принялся снимать с него туфли и раздевать. Лоуренс же вышел из комнаты.

Когда же негодующий Карнахан проснулся и ринулся выяснять отношения, едва прикрыв наготу, выяснилось, что Древотт уже покинул операционный стол. Более того, даже с немецким врачом-механиком Бредфорд расплатился. И тот покинул британское консульство.

— Он предложил мне на выбор несколько вариантов руки, — говорил Древотт, демонстрируя стальную конечность Карнахану. — Более изящную, такую, что от живой не отличить. Если поверх перчатку надеть, так и подавно. Но я выбрал эту! — Он сжал стальной кулак. Из костяшек выскочили шипы длиной дюйма в три. Разжал, демонстрируя лезвия на крайней фаланге каждого пальца. — За ними, конечно, ухаживать надо. Но в драке незаменимая вещь. Думаю, такая рука станет нам неплохим подспорьем в деле завоевания языческого Каферистана.

— Лучше бы обойтись без такого подспорья, — покачал головой Карнахан. — По мне, так это надругательство над человеческим телом.

— Ну, первыми надо мной надругались русские, — усмехнулся Древотт. — Это они мне руку отстрелили. А немецкий доктор только залатал меня, не более того.

— Тебе теперь с этим жить, — в ответ усмехнулся Карнахан. — Главное, когда будешь с очередной бабой, не забывай об особенностях своей новой руки. А то будет достаточно много проблем.

Древотт только плечами пожал.

Конский рынок — это нечто особенно. Дикая смесь десятков запахов, от которой на жаре быстро начинает кружиться голова. Вечная толкотня. Стамбул быстро ожил после рейдов янычар и охоты на младотурок. Жители столицы султаната не могли долго сидеть по углам, будто перепуганные мыши. Первым ожил большой базар — нельзя ведь обходиться без свежих продуктов. А те в свою очередь слишком быстро портятся на местной жаре. Следующим же был именно конский рынок. Слишком большие деньги вертелись тут.

Самые лучшие сделки заключались в большом крытом манеже, где всегда царила приятная прохлада. Остальные же — под открытым небом. В деревянных загонах толкались кони разных мастей. Отдельно — ослы и мулы. Их нельзя было содержать вместе со скакунами, чтобы не оскорблять красавцев. Рядом с ними надрывались зазывалы, нахваливающие товар. Хозяева же, как правило, сидели на коврах и потягивали кальяны, поглядывая на всех с легким презрением.

Мы с князем надели на себя казачьи гимнастерки, пришив к ним погоны на живую нитку. Собственно, покупал наш третий спутник — урядник Бурмашов. Деньги на покупку вьючных лошадей или верблюдов были именно у него. Мы же шагали с умным видом, поглядывая на товар. Говорили что-то. Однако окончательный выбор был за урядником.

Но взгляды наши были направлены вовсе не на лошадей. Мы высматривали тех, кто может наблюдать уже за нами. А они явно тут были. Не могло их не быть. Слишком уж привлекали мы к себе внимание. Да и дервиш, постоянно околачивавшийся рядом с нашим посольством, прошептал что-то сопровождавшему его мальчишке, как только мы покинули посольство. И мальчуган тут же умчался куда-то. Значит, британцы или кто бы ни следил за нами, знают, что два офицера и казачий унтер вышли из посольства.

Вот только либо я плохо глядел, либо нас сочли слишком уж незначительными фигурами, чтобы следить. Но все оказалось иначе. Нам подстроили ловушку у очередного загона с дромадерами. Слуга-зазывала подвел нас к невозмутимым животным. Урядник только протянул руку к поводу, чтобы пригнуть голову ближайшего верблюда пониже. Но тут хозяин закричал что-то. Он подскочил со своего кофра, потрясая кулаками. Тряс космами. Топорщил густую бороду. Изо рта его летела слюна.

Мы с князем, не сговариваясь, отступили от него. Вдруг — сумасшедший или бесноватый. Зазывала мгновенно вцепился в руку урядника железной хваткой. А вокруг уже начали собираться «неравнодушные обыватели». Как-то слишком уж быстро и организованно.

— Готовьтесь, Никита, — быстро произнес князь, роняя руку на эфес шашки, — сейчас нас будут убивать.

И действительно, вокруг нас уже начала собираться толпа. В грязных бешметах, рваных куртках, шароварах, каким позавидовали бы и гоголевские запорожцы. И все при оружии. Засверкали на солнце клинки длинных ножей, кривых сабель. Виднелись даже острия коротких копий.

Толпа надвигалась на нас, подзуживаемая криками торговца, брызжущего слюной.

— Да заткните вы его, урядник! — воскликнул князь. — Надоел уже со своими воплями!

Освободившийся из железной хватки пальцев слуги-зазывалы урядник врезал пудовым кулаком сначала слуге, а после успокоил и хозяина. Тот рухнул в пыль. Бороду его пачкала теперь кровь.

И это стало сигналом к атаке для толпы врагов. Они ринулись на нас, размахивая разномастным оружием.

— Алла! — пронеслось над конским рынком. — Алла!

В одно мгновение я понял, что пистолет — даже маузер, который я с трудом впихнул в длинную кобуру от офицерского смит-вессона — мне не поможет. Не успею просто выстрелить больше пары раз. Я выхватил из ножен тяжелый прямой палаш, подаренный князем перед аудиенцией у падишаха. Князь рядом со мной обнажил кривую кавказскую шашку. С другой стороны встал урядник Бурмашов. В правой руке он сжимал шашку, в левой — нагайку с пулей на конце. Такой можно не только изуродовать человека, но и прикончить парой ударов.

И тут на нас налетела сторукая, воющая и вопящая толпа!

Первым со мной столкнулся натуральный дервиш, вооруженный коротким копьем, украшенным еще и бунчуком из конского волоса. Я умудрился перехватить древко копья левой рукой. Рванул на себя, пытаясь увлечь за ним и дервиша. Тот оказался скверным бойцом. Он едва не рухнул на колени. Правда, оружия не отпустил. Но это его не спасло. Я от души рубанул его палашом, целя сзади по шее и затылку. Тяжелый клинок проломил дервишу череп, сокрушил позвоночник. Он рухнул на колени передо мной, будто преклоняясь. Я оттолкнул его ногой от себя. Дервиш повалился на спину. Под ним начала разливаться лужа крови, превращая пыль в грязь.

Мне некогда было разглядывать поверженного врага. На его место уже спешил следующий. Сверкнула сталь кривой сабли. Мой новый противник казался достаточно зажиточным человеком. Он был хорошо одет — и оружие у него не шло ни в какое сравнение с копьем убитого дервиша. И орудовал он своей саблей весьма ловко. Уж всяко получше моего.

Я отбил пару его выпадов. Звякнули друг о друга остро отточенные клинки. Брызнули в разные стороны искры. Мой противник рассмеялся. Крикнул мне что-то, сверкая белозубой улыбкой. Не понимая его, я не стал отвечать. Сосредоточился на схватке. Враг был быстрее меня. Сабля его была куда легче моего палаша. Поэтому я мог рассчитывать только на один хороший удар, который уложит противника, как и дервиша. Он это понимал не хуже моего, а потому изматывал наскоками. Кричал что-то. Махал руками, наверное, призывая товарищей поглядеть на расправу.

Однако его, видимо, неверно поняли. Вместо того чтобы глядеть, другие левантийцы бросились на меня, стремясь оттеснить от князя и урядника Бурмашова. Теперь мне пришлось отмахиваться от них широкими взмахами палаша. Но так я слишком быстро устану. Выбьюсь из сил, и меня можно будет брать, как говорится, тепленьким.

Так бы, наверное, и случилось, не вмешайся судьба в виде грязного полуголого фанатика с кинжалом в руке и перекошенным в оскале лицом. Он оттолкнул богато одетого человека с саблей. Растолкал остальных и ринулся на меня. Сам хотел перерезать мне горло. Отступив на полшага, я поймал фанатика на клинок палаша. Классически. Как учили еще в юнкерском училище. Прямой клинок глубоко вошел в тело фанатика. Вскрыл грудную клетку. Затрещали ребра. Хлынула кровь. Пинком я отправил тело фанатика в толпу врагов.

Хорошо одетый поймал его и отшвырнул в сторону. Сам бросился на меня, опережая товарищей. Наши клинки скрестились снова. Но только теперь в атаку пошел я, немало удивив этим врага. Тот не был готов к этому моему рывку. Тяжелый клинок палаша отбил его саблю далеко в сторону. Я толкнул противника левой рукой. Приемчик грязный, но действенный. А в схватке, где на кону стоит жизнь, запрещенных приемов не бывает. Потерявший равновесие на мгновение хорошо одетый мусульманин не успел ни уклониться от моего удара, ни отбить его. Палаш ударил его точно в лоб. Хоть и почти без замаха. Все сделал тяжелый клинок. Схватившись за голову, мусульманин упал на колени. Между пальцами его обильно струилась кровь.

Товарищи убитого ринулись на меня. Им удалось-таки оттеснить — буквально выдавить — меня из нашего строя. Я отчаянно рубился, отмахиваясь палашом. Тяжелый клинок его ломал клинки их плохоньких сабель, деревянные древки копий, неизменно украшенных бунчуками. Я даже не видел иногда, куда и в кого попадаю. На землю падали отсеченные тяжелым клинком руки — когда только кисти, а когда и по самый локоть. Кому-то мне удалось вскрыть грудную клетку. Кому-то выпустить кишки. Кому-то даже отсечь голову.

Когда-то, в юнкерском училище, я и подумать не мог, что искусство фехтования может когда-нибудь спасти мне жизнь. Если уж честно, я считал фехтование пережитком прошлого. И частенько прогуливал уроки, в чем сейчас раскаивался.

Первым упал в стамбульскую пыль урядник Бурмашов. Несколько полуголых фанатиков, казалось, не чувствовавших ни ударов нагайки, ни выпадов шашки, повалили его на землю. В дело пошли длинные кинжалы. Фанатики наносили ему удар за ударом. Взметывали вверх ножи — с их клинков стекала кровь. Они ранили и друг друга, но и этих ран тоже не замечали.

Князь Амилахвари внезапно перекатился на то место, где фанатики продолжали кромсать тело Бурмашова. Несколько раз вспыхнула на солнце его кавказская шашка. Головы фанатиков покатились на землю. Князь подхватил нагайку урядника. Обрушил ее на врагов. Пуля на конце ее оставляла страшные раны на лицах и телах врагов. Шашка уже довершала дело. Очень скоро нас окружила настоящая груда мертвых тел.

Я хотел было прорваться к князю, но решил, что могу и сам попасть под его удар. Не важно — шашкой ли или же нагайкой.

Вместо этого я сосредоточился на схватке с теми врагами, кто сейчас нападали на меня. А их хватало, несмотря на наши с князем усилия. Да и смерть Бурмашова словно придала им сил. Забыв о страхе, кидались они на меня. Вот только в отличие от фанатиков очень даже замечали раны, нанесенные тяжелым палашом.

Я трижды проклял себя за то, что не стал пробиваться ближе к князю. Но было поздно. На него налетели сразу пятеро воинов, вооруженных копьями. Бунчуки их были выкрашены хной. Наверное, они принадлежали к одной какой-то секте. Князь срубил два древка, прежде чем враги успели добраться до него. Хлестнул нагайкой по лицу третьего, заставляя того слегка притормозить.

Я увидел, что еще один мусульманин, вооруженный более коротким копьем с бунчуком, выкрашенным хной, замахнулся для броска. Я хотел крикнуть об этом князю. Однако отлично понимал, что в горячке боя он меня просто не услышит. И все-таки крикнул. Громко, как только мог. Срывая горло, кричал и кричал князю об опасности. Но он слышал меня.

Словно во сне видел я бросок короткого копья. Наконечник глубоко погрузился в бок князя Амилахвари. Он скривился от боли. Схватился за раненый бок. Выцветшая гимнастерка его и штаны начали быстро темнеть от крови. Враги тут же ринулись на него всем скопом. Не прошло и секунды, как тело его поняли в воздух, нанизанное на короткие копья. Мусульмане потрясали им, будто знаменем. Мертвый князь трепыхался, будто тряпичная кукла. Кривая кавказская шашка и казачья нагайка выпали из его рук.

И вот тут у меня, как говорят в простонародье, сорвало крышу. Это — весьма правильное выражение. Как будто ураган пронесся в голове, выдув оттуда практически все. Даже инстинкт самосохранения. Оставил этот ураган только одно — жажду мести. Жажду крови врагов, убивших князя.

Очертя голову я ринулся прямо в толпу врагов. Щедро раздавал удары направо и налево. Словно полуголый фанатик, я не обращал внимания на полученные ранения. Тяжелый палаш крушил мусульман. Отрубал руки-ноги и головы. Сокрушал грудные клетки. Проламывал черепа.

Главное, это дорваться до поднявших на копья врагов. Остальное — не важно. Перебить проклятых мусульман с копьями, чьи бунчуки выкрашены хной. А дальше хоть трава не расти. Можно и самому помирать. Раз уж князя с урядником убили, то и мне лежать в кровавой грязи. На роду, наверное, написано.

Меня не смогли остановить. Я рубил, рубил и рубил. По древкам копий, по саблям, по живой плоти. Мусульмане вокруг меня падали, поливая землю кровью. И вот впереди проклятые сектанты, бунчуки на чьих копьях выкрашены хной. Они так и оставили их воткнутыми тупым концом в землю. Над головой моей висел теперь мертвый князь Амилахвари.

Теперь уже и не понять, кто тут сектант, а кто просто мусульманин, пришедший убивать нас троих. И потому я рубил палашом направо и налево. Невольно срубил несколько копий, на которые был нанизан князь. Его тело упало на нас сверху. Даже мертвый князь помог мне. Труп его придавил одного из нападавших. Тот не успел освободиться от тела. Я прикончил его, раскроив череп.

Но после этого мои силы стремительно пошли на убыль. И ярость иссякала, уходя, будто вода в песок. Все внутри заполняли пустота и усталость. Я раз не успел вовремя отбить вражеский выпад. Сабля царапнула плечо, разорвав гимнастерку. Чье-то копье распороло голенище сапога. Икру рванула резкая боль. Я едва успел отбить в сторону клинок сабли, нацеленный в голову. Однако тот зацепил меня. По лбу и виску заструилась кровь.

Я упал на колено. Вскинул палаш, закрываясь от посыпавшихся на меня градом ударов. Если бы враги не мешали друг другу, неорганизованно толкаясь, крича и брызжа слюной, меня давно бы прикончили.

Команды и выстрелы я даже не услышал. Не сразу понял, почему начали вокруг меня падать люди. Сухо щелкали винтовки, заглушая уже и крики обезумевших мусульман.

Я поднялся на ноги. Опустил палаш. С клинка его стекала кровь. Ко мне, перешагивая через трупы, шел сам Аббас-ага. Его легко можно было узнать по богатому доспеху, несмотря даже на скрытое маской лицо. Янычары прохаживались среди тел, выискивая еще живых и без жалости добивая их.

Аббас-ага подошел ко мне. Снял маску. И неожиданно обратился на чистейшем русском. Без акцента.

— И что же здесь делают герои султаната? — поинтересовался он, обойдясь без приветствий.

— Лошадей покупали, — ответил я, слишком уставший, чтобы удивляться чему-либо. — Или верблюдов.

— Никак в путешествие собрались, — усмехнулся Аббас-ага. — Наверное, в Месджеде-Солейман, не так ли?

Я только плечами пожал.

— Если бы не челенк самого падишаха, украшенный тридцатью тремя средними и ста одиннадцатью мелкими бриллиантами, — сквозь зубы процедил Аббас-ага, — я зарубил бы тебя, русский, своей же саблей.

— Спасать нас вы тоже не торопились, — наугад буркнул я. Слишком ж вовремя явились янычары. Как раз, когда меня уже почти прикончили. Они вполне могли не видеть, что я еще жив. Надо мной ведь столпились обезумевшие от крови мусульмане, размахивающие холодным оружием. — Дождались, пока всех нас перебьют. И только после этого напали на этих фанатиков.

— Иншалла, — подняв лицо к небу, произнес Аббас-ага. — Но никто не спасет вас, если вы отправитесь в Месджеде-Солейман. Нога ни одного неверного не ступит на священную землю Сулеймановой Мечети.

— Оставьте, Аббас-ага, — я глянул прямо в его черные глаза, — при чем тут священная земля. Вам ведь важна не сама земля, а то, что она хранит в своих недрах. Персидский уголь.

— А ты ведь мог и не пережить нападение фанатиков, русский, — прошипел Аббас-ага.

— Документы о Месджеде-Солейман есть и у англичан, — выдал я из рукава фальшивого козырного туза. — Они похитили их из русского посольства после разгрома…

— Врешь! — оборвал меня Аббас-ага. — Я видел эти документы! Они были на теле мертвого казака, которого прикончили мои люди.

— Но ведь их украли и у вас, Аббас-ага, — усмехнулся я, идя ва-банк. — И явно не наши казаки. Майор Лоуренс, наверное, уже покинул Стамбул, вместе со своим приятелем шерифом Али. Мы хотели искать их, но теперь в этом отпала надобность, Аббас-ага. Вы сами сообщили нам место, где находится рудник с персидским углем.

Ага янычар вскинул саблю. Но я каким-то чудом успел отбить ее в сторону. Хотя руки и палаш словно налились свинцом.

— Убьете награжденного челенком со средними и малыми бриллиантами? — поинтересовался я. — Да еще и на глазах толпы зевак и своих людей. Можете сколько угодно говорить, что никто из них рта не раскроет без вашего приказа. Слухов не остановить. А быть может, среди них, — я указал на янычар, закончивших свое жестокое дело, — есть тот, кто метит на ваше место. Или же тот, кто захочет выслужиться перед следующим агой, рассказав ему о том, что тут произошло на самом деле.

— Ты неплохо стал разбираться в восточных интригах, — усмехнулся Аббас-ага, поднимая левую руку с зажатой в ней жуткой маской. — Но знай одно, русский. Всякий раз засыпая, проверяй постель. Ты вполне можешь найти там гюрзу или скорпиона.

— Это я знал и раньше, — дерзко ответил ему я.

— Бери этих двух верблюдов, — махнул Аббас-ага на пару ближайших зверей, отворачиваясь от меня. — Хорошие дромадеры — прослужат тебе до смерти. — Он надел на лицо маску и начал раздавать своим янычарам команды на турецком. Как будто и не разговаривал со мной только что по-русски без малейшего акцента.