Четыре верблюда и два мула составляли обоз Древотта с Карнаханом. На горбах дромадеров красовались зеленые ящики с закрашенным британским львом. В длинных лежали винтовки «Пибоди». В пузатых, похожих на бочки, патроны к ним. Винтовок было около полутора сотен. Устаревающие винтовки «Пибоди» постепенно меняли в британской армии на магазинные Ли-Метфорды. Почти все полки пешей гвардии уже сменили вооружение — так что «Пибоди» на складах лежало достаточно. Достать их не представляло труда для лорда Бредфорда. Особенно с помощью детей вдовы в военном министерстве Британской империи.

На мулах везли съестные припасы.

Карнахан и Древотт формально попрощались с консулом. Для этого они снова нацепили красные британские мундиры с пуговицами, начищенными до блеска. Словно на параде.

Они синхронно отдали честь лорду Бредфорду.

— От всей души благодарим тебя, брат Бредфорд! — выпалил Карнахан.

— Вы дали нам даже больше, чем мы просили у вас, брат Бредфорд, — добавил Древотт.

— Поднимите над языческим Каферистаном британский флаг, — напутствовал их лорд Бредфорд.

Оба героя Хайбернского перевала четко отдали честь. Развернулись через левое плечо. И вышли из кабинета.

У дверей консульства их встретил майор Лоуренс. Как ни удивительно, он вел за собой четырех верблюдов в одной связке.

— Покидаете Стамбул, майор? — удивился Пичи.

Лоуренс был еще бледен после ранения. Но его не пришлось латать так серьезно, как Древотта. Потому и поправился он раньше.

— Отправляюсь обратно в Африку, будь она неладна. — Майора явно не радовало новое назначение. О чем не преминул заметить Карнахан. — Верно, — кивнул Лоуренс. — Здесь осталось слишком много дел. Вот веду верблюдов шерифу Али.

— Разве тому не хватает верблюдов? — удивился Древотт.

— Ему нужно золото, брат Древотт, — ответил Лоуренс, — для того, чтобы нанять достаточно людей и с ними преследовать русских.

— А он все еще не может въехать в Стамбул? — поинтересовался Карнахан. — Город же вроде открыли еще вчера.

— Только на его улицах в одежде жителей пустыни лучше не появляться, — усмехнулся Лоуренс. — Их до сих пор принимают за ховейтатов Ауды. Тут же вокруг любого человека в бурнусе собирается толпа. Орут и зовут янычар. И всем наплевать на различие между одеждой харишей и ховейтатов.

Он оглядел верблюдов, груженных оружием.

— Я смотрю, вы тоже покидаете Стамбул. С таким количеством оружия и патронов Каферистан сам упадет к вашим ногам.

— На все воля Божья, — развел руками Карнахан.

Три человека, восемь верблюдов и два мула шагали по пыльным улицам Стамбула. Шли к воротам. Они не знали своей судьбы. Не знал Пичи Карнахан, что ему придется провисеть сутки на дереве, а после его снимут, почтя за чудо то, что он еще жив. Не знал Дэниэл Древотт, что ему придется пройти по выстроенному по его приказу мосту, а за его спиной жрецы станут рубить веревки, на которых тот держится, тяжелыми саблями. Не знал своей судьбы и майор Т. Е. Лоуренс, хотя ему часто снится, как он мчится верхом на диковинном двухколесном агрегате, как свистит ветер у него, как пылинки врезаются ему в лицо. А потом страшный удар. И всякий раз в этот момент Лоуренс пробуждался ото сна в холодном поту.

Они вышли из Стамбула. Ленивые стражи у ворот не обратили на небольшой караван никакого внимания. С белых джентльменов начальники запрещали брать мзду. И хотя тут явно было чем поживиться, но стражи ворот демонстративно не обращали на людей, верблюдов и мулов ровным счетом никакого внимания.

За воротами Лоуренс распрощался с Карнаханом и Древоттом. Их дороги расходились навсегда. Лоуренса ждал шериф Али, а Древотта и Карнахана — Каферистан.

Шериф Али скучал. Вот уже несколько дней ему пришлось провести в своем шатре, раскинутом невдалеке от стен Стамбула. В сам город было не попасть. Однако вчера от Лоуренса прилетел почтовый голубь. В коротенькой записке, привязанной к его лапке, было написано, что завтра майор прибудет сам. С золотом и дальнейшими указаниями. А это значит — конец тоске.

Шериф Али ждал Лоуренса с нетерпением. Он потягивал ледяную воду из пиалы. Будучи истовым мусульманином вина шериф не касался, а сок плодов не особенно любил. Житель пустыни — он предпочитал всему холодную воду.

Один из тридцати сопровождавших его людей с почтительным поклоном вошел в шатер.

— Пришел Лоуренс, — произнес воин. — С ним четыре груженых верблюда.

— Проводи его ко мне, — кивнул шериф Али.

Майор вошел в шатер сразу же, как только его покинул воин в черном с красной отделкой бурнусе. Лоуренс сел на ковер по-турецки. Снял шляпу. Приложился прямо к кувшину с водой, откуда шериф Али наливал ее в пиалу.

— Что ты привез мне, Лоуренс? — спросил у него ничуть не возмутившийся шериф Али.

— Золото, — ответил тот. — Четыре моих верблюда нагружены золотом. Британскими фунтами, левантийскими лирами, русскими червонцами. На них ты купишь много воинов. Хороших, а главное, беспощадных воинов. С ними ты пройдешь вслед за русскими казаками вплоть до того места, куда они направляются. А после перебьешь там всех. Никого не оставишь в живых.

— Ты разве не поедешь со мной в этот раз? — удивился шериф Али, хотя виду и не подал.

— Нет, Али, — покачал головой Лоуренс. — Я возвращаюсь в Африку. Британские войска пересекли границу Наталя. Они отправляются на юг Африки — в страны белых варваров — буров. Я не могу взять тебя с собой, Али. Ты должен закончить то, что мы начали здесь. После того, как перережешь всех там, куда приедут русские, ты оставишь там самых надежных людей, а сам отправишься в Стамбул. Передашь консулу Бредфорду точную карту дороги до того места и подробно расскажешь обо всем.

— А после этого? — Шериф Али взял у Лоуренса кувшин. Вылил остатки холодной воды в пиалу. Сделал глоток.

— Возвращайся к своим харишам — и жди меня.

— Я сделаю все и буду ждать тебя, — кивнул шериф Али, ставя опустевшую пиалу на ковер.

— Я знаю это, — кивнул в ответ майор Лоуренс.

Он протянул руку шерифу. Тот крепко пожал ее. Лоуренс поднялся на ноги и вышел из шатра.

Шериф Али откинулся на подушки. Поглядел в потолок шатра, закинув руки за голову. Звезды, вышитые на тяжелой ткани, должны были предсказывать ему только хорошую судьбу. Но отчего-то сейчас в их узоре шериф Али видел лишь смерть.

— Нет-нет-нет! И не просите, Никита. Вы — не князь Амилахвари, вам я могу просто приказать не совать голову в петлю.

Посол Зиновьев мерил кабинет шагами. Я предугадывал его реакцию, когда шел с докладом о происшествии на конском рынке. Но кроме доклада у меня был письменный рапорт о командировке в Месджеде-Солейман. Прочтя доклад и рапорт, Зиновьев подскочил из-за стола, прихлопнул ладонью обе бумаги разом.

— Да вы что, Никита, из ума сошли от местной жары?! — вскричал он. — Князя в посольство привезли мертвым, перекинутым через верблюжий горб. Я уже молчу об уряднике Бурмашове. Говорят, его вовсе в мешке везти пришлось. На куски разорвали!

— Я сам укладывал его мешок, — буркнул я, глянув на посла исподлобья.

Зиновьев поперхнулся. Прикрыл лицо кулаком. Похоже, ему стало не по себе, когда он представил эту безрадостную картину.

— Тем более, Никита, — переведя дыхание, продолжал он, — вы на своей шкуре прочувствовали, как ведется политика на Востоке. Посредством кривых ножей и толпы разъяренных фанатиков.

— А вы не думали, ваше высокопревосходительство, — мрачно заявил я, — что там, в Месджеде-Солейман, наших казаков режут кривыми ножами разъяренные фанатики.

— И чем же вы можете им помочь с десятком казаков и бывшим горным инженером? — поинтересовался Зиновьев.

— Все резоны вам уже излагал князь Амилахвари, — пожал плечами я. — Зачем же их повторять снова и снова?

— Может и так, — не стал спорить Зиновьев, — но вас я отпустить не могу. Князь был изрядный авантюрист. Я вижу, что он успел дурно повлиять на вас, Никита.

— Не говорите так о нем, ваше высокопревосходительство, — отчеканил я. В голосе прозвучали незнакомые даже мне самому металлические нотки. — Живые могут оправдаться — мертвые нет.

— Не заводитесь, Никита, — осадил меня князь, будто разыгравшегося жеребца. — Вы еще молоды. Я, как человек старше вас годами, имею некую ответственность за ваши поступки. И не могу вот так просто отпустить вас на самоубийственное дело.

— Простите, Иван Алексеевич, — решил я дальше именовать его казенным высокопревосходительством, — но я должен сделать то, чего не успел князь Амилахвари. Это мой долг не только перед ним. И к тому же, я не только и не столько молодой человек — сколько штаб-ротмистр Отдельного корпуса жандармов. Я служу в Третьем отделении. Я расследовал дела опасных сект. И пускай такого опасного задания, как в этот раз, еще не было в моей карьере, но…

— Никаких «но»! — снова вспылил Зиновьев. — Никаких «но»! Я вас просто не никуда не отпущу!

— Иван Алексеевич, — вдруг усмехнулся я, — со мной так батюшка разговаривал, когда узнал о том, что я не в армию отправляюсь служить — не в пехоту, не в кавалерию, не в артиллерию. А принял предложение поступить в Отдельный корпус жандармов. Тоже ругался и кричал, что не пустит меня никуда.

Зиновьев поглядел на меня сначала, как на сумасшедшего. Наверное, после страшной схватки на конском рынке я был немного похож на безумца. А потом и сам рассмеялся.

— А знаете, Никита, — сказал посол, подписывая мой рапорт, — вы умеете убеждать намного лучше покойного князя. Надеюсь, вы останетесь на панихиду по князю Амилахвари.

— Безусловно, — кивнул я.

Пускай время и не терпело, как мне казалось. Но не отдать последние почести человеку, которого уже тогда считал своим учителем, я не мог.

Однако и про сборы никто не забывал. Полковник Медокур выделили мне десяток казаков под командованием усатого вахмистра Дядько, по прозвищу, естественно, Дядька. Они готовили все для нашего отъезда. Грузили на верблюдов тюки с едой, фуражом и патронами. Кормили лошадей. Дядька лично проверял амуницию у каждого казака, выбранного для похода к Месджеде-Солейман. Я пообещал ему, что устрою инспекцию всем лично сразу после похорон князя Амилахвари.

Князя же хоронили по всем воинским правилам. Взвод казаков в парадных синих мундирах маршировал следом за гробом. Сам же гроб несли четыре самых дюжих казака из подчиненных Медокура. Они медленно шагали с тяжкой во всех смыслах ношей на плечах. Рядом с ними шли я, посол Зиновьев и еще несколько чинов из посольства. Губернского секретаря Штейнемана среди них не было. Это я отметил как-то автоматически.

Открытый гроб с телом князя казаки поставили на краю могилы. Было на территории, выделенной нам падишахом, и небольшое кладбище. На нем уже покоились убитые из предыдущего посольства. Из-за этого батюшка, входящий в штат уже нашего посольства, нарек его кладбищем невинно убиенных.

Рядом с гробом князя поставили еще один. В нем покоились останки растерзанного урядника Бурмашова. Он так и лежал там в холщовом мешке, куда собрал разрозненные части тела я. Собственно, потому гроб его сразу заколотили.

Батюшка встал над парой гробов. Взмахнул кадилом. Начал нараспев читать заупокойную. Я пропускал его слова мимо ушей. Взгляд мой был прикован к бледному, умиротворенному лицу князя Амилахвари. Морщины на нем разгладились — и теперь он казался мне едва ли не ровесником. А то и человеком моложе меня, если бы не усы. На груди его красовались ордена, включая недавно полученный из рук великого визиря — Меджидие. Денщик надел на князя новенький парадный мундир. Рядом с телом лежала кривая кавказская шашка, в руках с которой он умер. Я видел ее иссеченный клинок, залитый кровью. Ее никто не стал чистить — положили прямо так.

Но вот батюшка завершил свой тяжелый речитатив. Опустилось чадящее дымом кадило. Он кивнул казакам. Те накрыли гроб князя крышкой. Одновременно с тем, в котором лежал урядник Бурмашов, подняли на прочных веревках. Начали аккуратно опускать в свежевырытые могилы.

Казаки из взвода, сопровождавшего гробы, по команде вскинули к плечу винтовки. Я шагнул к ним. Встал рядом с командующим полковником Медокуром. Тот не возражал. Вместе достали мы массивные уставные смит-вессоны. Подняли стволами вверх.

— Огонь! — рявкнул Медокур.

Выстрелы рванули прочное полотно воцарившейся тишины.

— Огонь! — И еще один залп.

— Огонь! — Третий залп.

Казаки отпустили веревки. Взялись за лопаты. Принялись закидывать могилы свежей землей. Когда работа была окончена, на холмиках установили кресты. Батюшка снова прошелся мимо могил, что-то гудя, будто шмель, и помахивая чадящим кадилом.

Но вот печальная процедура была окончена. Мы потянулись обратно к зданию посольства, стараясь не оглядываться на свежие могилы.

А утром следующего дня мой отряд покинул Стамбул.