Глава 15
По пути к «Жареной куропатке» было рассказано и выслушано многое. Ларш объяснил, как очутился на пустыре: разгадал все-таки рисунок на восковой дощечке, связал в уме обведенную на воске туфельку с бабочкой — и туфлю, что видел в цирке на «пьяной сестре Прешдага». Милеста подробно поведала свою печальную историю. И даже Авита кратко повторила для Спрута рассказ о своем плене в дядюшкином имении.
В гостинице их явление произвело фурор: постоялица вернулась в компании молодого Спрута, чернокожей хумсарки и юнца в красивом, но измазанном и разорванном камзоле.
Примчалась хозяйка, ахнула и хотела было задать резонные вопросы. Но Авита сообразила, как унять ее любопытство:
— Госпожа Лаинга, это высокородный Ларш Ночная Волна из Клана Спрута. Я собираюсь купить у него рабыню, — кивнула она в сторону Милесты. — Моя служанка уже вернулась?
Лаинга, успокоенная разумным объяснением, закивала:
— Вернулась, госпожа! Сидит на кухне с моими слугами…
Хозяйка гостиницы не договорила: «…и напропалую рассказывает им о невероятных событиях, что стряслись в Наррабанских Хоромах». И так было ясно, что Барабулька не помалкивала.
— Скажи ей, пусть бежит к булочнику и купит булочек с маком. А сама распорядись приготовить отвар шиповника. Мы хоть и с пира, но не прочь перекусить.
— Прикажу, — кивнула Лаинга. Спохватилась, вспомнила: — Приходила госпожа Прешрина, домовладелица…
— Да, знаю ее.
— Принесла пакет с бумагами, который нашла в корзине с одеждой покойной госпожи Афнары. Наследнице, стало быть, доставила.
— Погляжу, — кивнула Авита и в сопровождении гостей направилась к своей комнате.
Чуткий слух девушки уловил фразу, которую одна служанка шепнула другой:
— Ух ты… ушла с Вепрем, вернулась со Спрутом…
Авита приосанилась: она явно становилась все более значительной персоной в гостинице «Жареная куропатка»…
В комнате Ларш начал было вновь выспрашивать Милесту о ее приключениях во всех подробностях. Но Авита, в своей комнате осмелевшая, взяла актрису за плечи, развернула лицом к свету от окна, заглянула в глаза.
— Девчонка измучена, едва на ногах стоит! Еще хлопнется в обморок… Ложись-ка, милая, на мою постель, покрывалом укройся. Вряд ли уснешь, но хоть полежишь, отдохнешь…
Милеста, наскоро пробормотав слова благодарности, юркнула на кровать, натянула до подбородка тонкое покрывало.
— Я не думаю, что Милеста в чем-то виновата, — сказала Авита таким тоном, словно актрисы не было в комнате. — Когда господин увидел ее в цирке, то принял за пьяную. Видно, еще действовало сонное зелье. Будь она преступницей, не стала бы принимать это снадобье как раз тогда, когда нужна ясная голова. Просто убежала бы и спряталась — хоть у циркачей, хоть еще где. Но пить снотворное, когда тебя все ищут… глупо, еще как глупо!
И, развернув лежавший на столе пакет, принялась читать верхнее из писем.
Ларш хотел возразить: мол, «сестра Прешдага» могла притвориться спящей. Но вспомнил похрапывание девушки, неясное бормотание… Нет уж! Либо Милеста — величайшая из актрис, а он, Ларш, — слепой дурень, либо она действительно спала тяжелым, нездоровым сном.
— Но о том, что Хранитель ждет Милесту, знали только она сама, Эртала… и ты, Авита, — задумчиво сказал Спрут.
— Еще знал тот слуга, что передал письмо, — тихонько уточнил Мирвик, пристроившийся в углу.
— Секретарь, — поправил Ларш, который знал всю историю с письмом от дяди. И тут же молодой Спрут принялся продумывать ситуацию, при которой секретарь подослал к Хранителю свою сообщницу, нанял хозяина цирка и подсыпал Милесте сонное зелье…
Ох, бред!..
— Эртала? — задумчиво сказал Ларш. — Но Эртала совсем не похожа на Милесту. Хранитель бы их не перепутал. Одни волосы чего стоят!
— Хранитель видел «коварную разлучницу» только на сцене, — усмехнулся Мирвик. — А волосы… припомните-ка, барышни, как вы в кладовой парики примеряли. В сундуке был один светлый — точь-в-точь как волосы Милесты. А фигура… я сам слышал, как Милеста говорила, что у них с Эрталой фигуры одинаковые, хоть платьями меняйся!
— Да, я так говорила, — грустно отозвалась с кровати Милеста. — Но я не верю, что Эртала… Она была так добра ко мне… А про письмо она могла кому-нибудь рассказать!
— А сонное зелье кто тебе мог плеснуть? — уточнил Мирвик.
— Да любой, кто на сцене был! Актеры, господа…
— Эртала тоже спала, когда заявились стражники, — припомнил Мирвик. — Еле добудились. Я это видел, я ручаюсь: не притворялась, спала… Кто вам вино наливал?
— Я наливала, — сухо сообщила Авита. — Обеим.
Повисло неловкое молчание.
— Есть способ выяснить, кто затеял интригу, — так же холодно сказала девушка. — Как именно Хранитель узнал, что Милеста согласна прийти на свидание?
— Я подробно не расспрашивал, — пожал плечами Ларш.
— Эртала написала ответ от имени Милесты на обороте письма, присланного Хранителем. Если ответ был устным и передан через секретаря — значит, виновны или секретарь, или Милеста. Если ответ был написан на чистом листе бумаги — это может быть чей угодно обман. Но если согласие изложено на обороте письма с приглашением…
— Да, — кивнул Ларш, — понимаю. Тогда это дело рук Эрталы. Она же на ваших глазах писала как раз на обороте… Сказала, что отказ, но вы же не видели, что там было на самом деле. Да-да, обязательно спрошу дядю…
Художница с каменным лицом кивнула и принялась просматривать письма, остальные задумались.
Внезапно Авита коротко, удивленно вскрикнула.
— В чем дело? — вскинулся Ларш.
Авита невесело усмехнулась:
— Прошу господина простить меня. Ничего такого, что помогло бы Спруту в решении его задачи. Но кое-что важное для меня. Боюсь, что это касается смерти моей тетушки…
«Вот только твоей тетушки мне сейчас не хватало!» — с досадой подумал Ларш, но из учтивости спросил:
— Бумаги довольно старые. Неужели они могут прояснить то, что случилось недавно?
— Может быть. Это переписка моего покойного дяди Джилиогара, старшего тетушкиного брата, с неким наррабанцем. В письмах из Наррабана нет подписи.
«И тут наррабанцы», — тоскливо подумал Ларш.
— Этот наррабанец, — продолжала Авита, — пытался сторговать у дяди ценный предмет: браслет, разрушающий любые чары. Но сделка не состоялась.
— Браслет? — вскинулся Ларш. Проклятые браслеты в последние дни преследовали его со всех сторон. — Как он выглядел?
— Здесь не написано. Но эти строки напомнили мне о том, что я хотела сказать моему господину еще в Наррабанских Хоромах. Если Спрут изволит помнить рассказ Прешрины, хозяйки дома, где… Она говорила, что тетя нашла у себя в старых вещах браслет. На кожаной основе, бисерный, синий, с голубыми змейками. Она еще из интереса второй такой же сплела…
— Ну, точно! — воскликнул Ларш. — Как же я мог забыть?..
Мирвик отвел удивленный взгляд: с чего это господин так разволновался?
— А потом браслеты пропали, — продолжала Авита. — Так вот, те браслеты, что перед пиром были на руках Верши-дэра, я запомнила. Синие, с голубыми змейками. И — да, на полосках светлой кожи. Я еще подумала: у человека руки расписаны такими дивными узорами, а он сверху надел дешевенькие браслеты. Не имеет ли это отношение к…
— Еще как имеет! — возбужденно перебил ее Ларш. — На следующую ночь после смерти госпожи Афнары был убит Урифер, лавочник с Галечной улицы. В его лавке все было перерыто сверху донизу, а самого лавочника пытали, стараясь у него что-то вызнать.
— Но при чем тут…
— Ты слушай. В ту же ночь, на рассвете, вор влез в дом башмачника Унтума. Хозяева спугнули вора, он всего-то и успел взять, что купленный как раз перед этим, вечером, браслетик. Дешевенький, бисерный. Синий. С голубым узором.
— О Безликие…
— Дальше слушай. Сразу после этого у Дочери Клана Лебедя пропал любимый песик — помнишь, Мирвик, мы его искали? И нашли, и принесли — на следующее утро. Вот только ночью, пока чуткого и горластого песика в доме не было, у хозяйки пропала безделушка, купленная незадолго до этого.
— Браслет?! — охнул Мирвик, который уже вник в суть истории.
— Браслет. Бисерный. Синий. С голубыми змейками. Я его сам видел, когда разговаривал с Лебедью о пропаже пса.
— А на пиру? — уточнил Мирвик. — То есть на руках Верши-дэра на пиру были браслеты?
— Не знаю, он рукава не засучивал…
— Жаль, — задумчиво сказал Мирвик. — А то я, кажется, знаю, как убили вельможу.
* * *
Такого Прешдаг еще не видал. Возле цирковых фургонов не было никого — ни хлопочущих по хозяйству актеров, ни детишек, отрабатывающих свои номера. Тишина. Словно не стоянка бродячего балагана, а сгоревшая, заброшенная людьми деревня.
Прешдаг раздраженно дернул дверь большого фургона, где жила Рейха.
Никого. Только в клетке, занимающей полфургона, скорчился над костью детеныш дракона. Поганый зверь даже не глянул на укротителя, обрабатывая клыками кость.
Да что ж такое? Не могла Рейха взять и уйти, оставив без присмотра нехитрый домашний скарб, — растаскивай, бродяги! Она же над каждой тряпкой трясется!
Страх пробрал великана. Он выскочил из фургона, словно тот был ловушкой, а не домом, где они с женой зачали четверых детей.
Пусто. Звенящая от роя мух тишина. Не видно даже бродяг, что живут неподалеку, в заброшенном доме.
И единственный звук — тихий собачий скулеж возле конюшни.
Прешдаг бросился туда, словно на зов о помощи. Обогнул угол конюшни, бросился к распахнутой двери, возле которой лежали, положив морды на лапы, Искра и Уголек.
Завидев Прешдага, обе собаки вскочили и радостно кинулись ему навстречу. Но хозяин цирка уже не обращал на них внимания, захваченный открывшейся перед ним картиной.
Вся труппа была здесь, в конюшне. Люди тесно сидели на соломе в проходах и в пустых стойлах, а позади лениво ворочался медведь.
Радостное облегчение, смешанное со злостью («Что они тут за прятки затеяли, Серая Старуха их побери?»), исчезло сразу, едва Прешдаг увидел полные отчаяния, измученные лица циркачей.
Он двинулся к двери, но Рейха вскочила, подалась всем телом ему навстречу, вытянула перед собой руки, словно отстраняя мужа, и закричала:
— Не входи! Не входи, неста саи! Вдруг и ты не сможешь выйти? Кто тогда спасет всех нас?
Уже давно жена не называла укротителя «неста саи» — «любимый мой». Это слово и боль в голосе наррабанки разом убедили Прешдага в том, что никто с ним не шутит.
Как бык перед преградой, встал великан-циркач перед распахнутой дверью. Склонив голову и сжав кулаки, слушал он рассказ о Сыне Клана, который увел пленницу, а циркачей загнал на конюшню. А колдунья, что была с ним, зачаровала вход. Так что сидеть здесь теперь всей труппе до тех пор, пока Прешдаг их не выручит: не явится с повинной головой в гостиницу «Жареная куропатка». Или до тех пор, пока не умрут все с голоду.
— Да я эту конюшню по бревнышку раскатаю! — вскинул укротитель огромные ручищи.
Тут уж закричали все разом, наперебой: мол, если хоть бревнышко с места стронуть, хоть доску сломать — у всех, кто сидит в конюшне, мясо с костей начнет отваливаться.
Прешдаг в гневе взрычал так, что Вояка ответил таким же ревом.
«Человек-пес» властным взмахом руки заставил циркачей замолчать. И ровно, четко рассказал все, начиная от вчерашнего прихода Спрута, племянника Хранителя города, почему-то под видом стражника.
Прешдаг слушал, помертвев лицом. А потом молча пошел прочь, слепо споткнувшись о разбитое колесо, что валялось у конюшни.
И молчали циркачи, даже детишки притихли, как перепуганные воробушки. Все понимали, что перед хозяином встал страшный выбор: отдавать ли свою свободу за их жизни. За свой цирк.
* * *
— Если это тот браслет, про который в письме сказано, — кивнул Мирвик в сторону пакета с бумагами, — то все просто. Верши-дэр каким-то образом раздобыл волшебный браслет. Носил дорогую вещь на себе, никому не доверял…
— Так браслетов же два было? — удивилась Милеста. — Я совсем запуталась!
— Верно, два. Один волшебный, другой госпожа Афнара сплела — так? — обернулся он к Ларшу.
— Так, — с интересом кивнул тот.
— Положим, господин не знал, который браслет настоящий, и берег оба: надеялся потом разобраться. А кто-то отравил вино. Убийца ничем не рисковал: вино было зачарованное… Да-да, я знаю, я слышал, как про это на пиру Вепрь кричал: мол, никому не позволит сомневаться… мол, в вино можно яд сыпать хоть лопатой…
— Кричал, — нетерпеливо подтвердил Ларш. — Ну, и?..
— Ну, и все мы пили отравленное вино. И ничего нам не было, нас чары хранили. А у Верши-дэра был на руке браслет, разрушающий чары, и ничто не спасло его от яда.
— Складно, — признал Ларш. — Я-то подумал, что этот талисман годится только для исцеления от порчи.
— Этот талисман, — сказала Авита напряженным, ледяным голосом, — может перекроить карту мира и повернуть историю вспять, в Огненные Времена.
Все обернулись на художницу. Она стояла выпрямившись, подняв голову, устремив взгляд перед собой — и явно видела не стену, украшенную дешевеньким ковриком, а нечто величественное и ужасное.
— Авита, — встревоженно окликнул ее Спрут, — ты о чем?
Девушка вздрогнула, приходя в себя.
— Да простит меня господин… неужели я должна напоминать Сыну Клана, что вся мощь Великого Грайана держится на свинцовой бляхе с изображением дракона?
Все поняли, о чем говорит художница. Даже малые дети слыхали о том, что давным-давно, после Последнего Мятежа, пятеро могущественных магов совместно сотворили талисман небывалой силы и преподнесли королю Лаограну. С тех пор Великий Грайан почти три столетия не знает смут и переворотов, потому что все дети Кланов в юности приносят королю клятву покорности, а свинцовый талисман делает клятву нерушимой. Даже если высокородный господин захочет изменить государю, он не сможет этого сделать. Чары не позволят.
— Представляете, что будет, если какой-нибудь враг подберется к королю с этим браслетом? — продолжала Авита. — Все дети Кланов, сколько их ни есть в стране, окажутся свободны от клятвы!
— Ну нет! — возмутился Ларш. — Талисман освобождает от чар, но не от клятвы! Вот я… я и без магии не изменю королю. И Хранитель не изменит.
— О, я не сомневаюсь в преданности моего господина престолу. И в благородстве Хранителя — тоже. Но прошу вспомнить о толпе царедворцев, безнадежно мечтающих о троне. И о властителях замков, помнящих давние времена, когда предки их были королями… и не важно, что все их королевство курица могла перелететь. И если все они дадут своим желаниям волю — Великий Грайан расползется на лоскуты, а вокруг трона начнется грызня.
— Конечно, Сын Клана не подступится к королю с таким подлым колдовством, — задумался Ларш. — Это ведь будет предательством. Такую затею может придумать только Сын Рода…
— Или иноземец, — сказал Мирвик тихо. — Такой, кому в радость будет глядеть, как у нас смута начнется.
— Верши-дэр на пиру хотел свершить обряд йорвахра-ранса, — напомнила Авита. — Призывал удачу. А удача не любит, чтобы ее по мелочам звали. Только тогда, когда на кону жизнь. Или что-то дороже жизни.
Все притихли, оценивая ситуацию.
Внезапно вновь раздался голосок Милесты:
— Ой, я слышала про Сокола, который предал короля. Этот господин был послан Хранителем в крепость на границе с Силураном, но попал в плен к врагам и, чтобы спастись, показал им потайной вход в крепость.
— Да, было такое года четыре назад, — неохотно подтвердил Ларш. — Мне дядя рассказывал. Но тот Сокол не предавал короля: он счел, что его особа ценнее крепости… Позже его изгнали из Клана.
— А еще, — вспомнила Авита, — когда я подъезжала к Аршмиру, я видела в море островок, а на нем статую… ну, маяк. Спутник рассказал мне, что Клан Спрута умеет оживлять этого великана и направлять на врага. А что будет, если какому-нибудь врагу попадет в руки талисман, убивающий магию? Не оставит ли этот враг наш город без могучего защитника?
Ларш словно затрещину получил. Даже отвернулся к окну, чтобы скрыть волнение.
Маяк-великан, да…
Дядя надеется на Ларша, а тот сидит в гостинице, болтает о чужих заботах и ничего не делает.
Хотя… он же не бездельничает! Он расставил врагу сети — и ждет. Больше он ничего сейчас придумать не сможет…
— Вернемся к браслетам, — твердо сказал Ларш. — Тянется цепочка: от убитого торговца — к башмачнику Унтуму и Дочери Клана Лебедя. Тут все просто: браслеты были куплены в лавочке, в один день… и в ту же ночь лавочника убили. Затем браслеты были украдены: один — в ночь смерти лавочника, другой — на следующую ночь. А всплывают они уже в Наррабанских Хоромах. Как они туда попали? Цепочка разорвана…
— Она разорвана в двух местах, — уточнил Мирвик. — В лавку-то они как попали?
— Вор принес, — пожала плечами Авита. — А как же еще? Убил женщину, не нашел ничего ценного, взял бисерные побрякушки, сбыл лавочнику за горстку медяков.
— Нет, — возразил Ларш, — воры ушли с пустыми руками.
— Откуда господин это знает? — удивилась Авита.
Ларш быстро глянул на смутившегося Мирвика — и не стал рассказывать девушкам, как тот улепетывал от «крабов» и прятался на крыше.
— У стражи, — веско сказал он, — свои способы добычи сведений. Мне стало известно, что убийц было двое. И ушли они с пустыми руками.
— Значит, искали именно эту вещь, — протянула Авита. — Зачем бы ворам искать пару браслетиков, если у тетушки был полный короб таких украшений?
— Хозяйка дома грешила на служанку, — напомнил Ларш. — По прозвищу Гортензия. Я спрашивал парней из своего десятка, но они о такой девице не слыхали.
— Да! — вскинулась Авита. — Она бы столько смогла нам рассказать! Ведь наверняка сообщница преступников, наверняка! Молоко с сонным зельем…
— Если и сообщница, — уточнил Мирвик, — то помазала своих дружков.
— Что? — хором спросили Ларш и Авита.
— Ну… обдурила. Они без урожая ушли — так куда браслетики делись, а?
— Домохозяйка их взять не могла? — на всякий случай предположил Ларш.
— Зачем бы тогда ей говорить нам о пропаже? — возразила Авита. — Мы и знать бы не знали о браслете. И о втором, который тетушка сплела… Нет, без этой девицы не обошлось. Как же нам нужна служанка, как нужна служанка…
В этот миг отворилась дверь, вошла Барабулька. Она услышала последние слова Авиты и поняла их по-своему. Побледнела, грохнулась на колени и возопила:
— Нужна служанка? А я?.. Госпожа, а как же я?
— В чем дело? — нахмурилась Авита.
— Я-то думала, что слуги надо мною шутки шутят! — заплакала Барабулька. — Они сказали, что госпожа меня выгнать хочет… что она хумсарку покупает… — Взгляд девушки обежал комнату. — Вон ту бесстыдницу, да? Что на господской кровати валяется?
Милеста уткнулась лицом в подушку, чтобы скрыть смех.
Авита строго спросила:
— А где мои деньги?
— Здесь, все здесь! — вскинула голову Барабулька. Вскочила на ноги, кинулась к кровати, вытащила из-под нее корзинку. — До единой монетки тут, изволь пересчитать. Я даже на булки не тратилась: пекарь хозяйке выпечку на счет записывает…
Отодвинув листки бумаги, Авита на глазок оценила горстку монет. Пересчитывать не стала.
— А булки где?
— Внизу, госпожа, внизу, на кухне, сейчас вместе с отваром шиповника принесу!
— Вот видишь, Барабулька, — добродушно сказала Авита, — и деньги ты сберегла, и булочки купила. За что же тебя выгонять?
— Как — за что? — ухмыльнулся Ларш. — А за прозвище! Барабулька… несолидно как!
— А чего? — весело заступился Мирвик. — Барабулька — чем плоха рыбешка? Не барракуда, не мурена…
Служанка приободрилась: раз господа шутить изволят — наверное, не выгонят! Ответила весело, стараясь попасть в тон хозяйке и ее гостям:
— Так прозвище — не имя, оно ко мне до костра не прилипло! Как госпоже угодно, так пускай меня и зовет. Вот прежней хозяйке тоже не по нраву было меня Барабулькой кликать, так она меня красиво прозвала — Гортензией! А я… Ох! Что вы все так на меня смотрите? Я чего-то не то ляпнула, да?..
* * *
Четыре крепкие мужские руки возводили на краю обрыва увесистую груду камней.
— Хорошо! — Лабран разогнулся и потер поясницу. — Пнешь разок — все как раз туда и обрушится!
Сын менялы взглянул вниз — туда, где на валу стоял сундучок с откинутой крышкой. Свет играл на серебряных монетах.
— За деньгами, ясно, пойдет тот лысый, что был с девкой, — продолжил старший. — Ты на него сбросишь камни. А уж с девкой мы управимся.
— Отец, а если на этот раз она возьмет с собой несколько мордоворотов?
Лабран похлопал по лежащему на траве луку со спущенной тетивой.
— А почему их тогда просто не перестрелять, как увидим? — не унимался Бранби.
— Ты из лука метко бьешь? — вопросом на вопрос ответил отец.
— Да разве это оружие для моряка! — хмыкнул Бранби.
— Ну, а я малость насобачился, пока на суше ошивался, для Круга сведения добывал. Но большой надежды на лук не имею. Лучше бы обойтись без него. Если лысого камнепадом пришибет, на эту дерзкую сучку и стрелы тратить не надо будет. Лишь бы они не задержались! У нас с тобой, сынок, на сегодня еще одна встреча назначена…
* * *
Не сразу удалось успокоить Барабульку-Гортензию настолько, что она стала понимать, о чем с нею говорят. Виной тому было неосторожно брошенное Ларшем слово «сообщница». Едва девушка уразумела, что ее обвиняют в причастности к убийству и краже, как забилась в такой истерике, что на шум примчалась хозяйка гостиницы.
Госпожу Лаингу без объяснений выставил Ларш: нефритовая фигурка Спрута на его груди действовала не хуже волшебного амулета. Авита и лаской, и окриками постаралась унять слезы служанки. Ей попыталась помочь спрыгнувшая с кровати Милеста, но Барабулька сквозь рыдания прокричала: «Уйди, змеюка заморская!» Решила, видно, что весь творящийся вокруг ужас вызван происками хумсарки, которая решила извести ее, бедняжку, и занять ее место при госпоже Авите.
Наконец Барабулька успокоилась и смогла отвечать на вопросы.
Да, она взяла браслеты и заколку! Можете тащить ее в тюрьму, клеймить каленым железом, отправить в рудник! Хоть удавкой задавите — да, взяла, чтобы покрасоваться перед дружком на танцах! В ту ночь до рассвета молодежь плясала на берегу, так захотелось принарядиться. Не в порту ведь мешки шьет — у Дочери Рода в служанках! Она бы потом положила украшения на место, госпожа и не заметила бы! Но кто же знал, что так получится… А как Гортензия потеряла место, так и решила, что браслеты и заколка будут ей вместо невыплаченного жалованья. Госпожа Афнара всегда в срок служанке платила, ни на монетку не обидела, небось и сейчас, в Бездне, Гортензию не корит за то, что взяла свое, честно заработанное!
— Как выглядели браслеты? — вмешался Ларш.
Барабулька описала браслеты: синие, с узором из голубых змеек. И заколку в виде бабочки, тоже бисерную, но сине-зеленую.
Ларш прикусил губу. Он-то успел поздравить себя с тем, что изловил либо коварную преступницу, либо хитрую сообщницу злодея. Но если Барабулька-Гортензия знала ценность браслета и перехватила добычу у своих дружков, то почему она сбыла талисман в мелкую лавчонку? А если воровка всего лишь хотела поживиться на хозяйском добре, почему не взяла весь короб?
Похоже, он шел по ложному следу. Перед ним и впрямь безобидная служанка.
Но Ларш не успел расстроиться: в допрос вступил Мирвик. Спросил вкрадчиво:
— А кто госпоже Афнаре колыбельную спел?
— Что? — не поняла Авита.
— Колыбельной у воров называется сонное зелье, — объяснил Ларш небрежным тоном знатока. — Нет, правда, откуда в молоке оказалось это снадобье?
Барабулька сначала не поняла, о чем речь. Когда поняла — чуть снова не забилась в истерике. Окрик Авиты заставил ее унять слезы, но не замолчать. На слушателей хлынул поток клятв. Барабулька сулила себе дурную кончину и похороны без костра, если она хоть чем-то навредила своей госпоже.
— Ну, успокойся, успокойся, — приговаривала Авита ласково. — Дела прошлые, да и не выпила госпожа Афнара это молоко. Признавайся уж: хотелось тебе убежать на танцы так, чтоб хозяйка не заметила, вот ты ей и плеснула зелье в молоко. Верно?
— Да чтоб я… да никогда бы… да ни за что!..
— Если не ты — значит, кто-то другой. Хозяйка дома не заходила в тот вечер?
— Госпожа Прешрина? Нет…
— Ну, кто-то был на кухне, когда ты грела молоко? Припомни, постарайся!
Барабулька честно подумала.
— Ой, да никого же не было… только дружок за мной зашел, чтоб идти на танцы, вот и все!
Тут всем сразу захотелось узнать как можно больше про дружка.
Имя выяснили сразу: Батувис. Про внешность удалось выведать лишь то, что парень хорош собой, носит усики и нарядно одевается. Откуда он взялся в жизни горничной — девушка вразумительно объяснить не смогла. Как он из этой жизни исчез — рассказала более понятно.
— Мы с ним до Бурого спуска дошли, — вспоминала Гортензия, — а там наткнулись на Нерхара. Это тоже мой дружок, моряк, он в плавании сейчас. Нерхар посулил Батувису все ребра поломать. Батувис струсил и сбежал, а мы с Нерхаром пошли плясать.
— Вот даже как! — отметил Ларш. — Ты, выходит, не была с ним на танцах? Не знаешь, чем он в ту ночь занимался? А может, он вернулся и твою хозяйку убил? Зелье-то в молоко он мог подсыпать, верно?
Потрясенная Барабулька сначала пыталась возражать, но, подумав, признала: да, мог подсыпать зелье. Мало того, девушка припомнила, что в ту ночь потеряла ключ от дома. Не утащил ли его коварный Батувис?
— Там калитка с секретом, — задумчиво добавил Ларш, — и один из грабителей знал, как она открывается… Но вот чего я не понимаю: если на Гортензии были браслеты, почему же этот Батувис не углядел свою добычу?
Служанка, углубившись в размышления, ответила без раздумий:
— Ветрено было наверху, на улице. Я на голову шаль накинула, руки под ней спрятала. А внизу, за скалами, ветра не было, я шаль сбросила…
— Батувис, Батувис… — напряженно прошептала художница. — Где-то я это имя слышала… и недавно совсем…
— Вспоминай! — скомандовал Ларш.
И, словно приказ Спрута подстегнул память, девушка воскликнула:
— Да! В Наррабанских Хоромах, незадолго до пира!
И пересказала случайно подслушанную беседу, чем крайне взволновала Ларша и Мирвика.
— Так и спросил: а почему их два? — блестя глазами, уточнил Спрут.
— А то!.. Браслеты! — вторил ему Мирвик. — Вот цепочка и связалась. Батувис этот самый на Верши-дэра работал. А второй, что с ним был, — человек Вьямры! Наверно, уговор был — добычу поделить…
Тут в дверь постучала госпожа Лаинга:
— Уж не извольте гневаться, что беспокою. Тут пришел какой-то… высокий, лысый… спрашивает Спрута. Говорит, что хозяин цирка. Впустить или гнать?
* * *
— Что значит — помер?!
— Вот так и помер, госпожа. Вина кубок опрокинул — и помер.
— Откуда знаешь?
— От слуг из Наррабанских Хором.
Вьямра отвернулась от собеседника, чтобы не накричать на него.
Нечего на Угара зря орать. Что ему было велено — он толково выполнял на пару с человеком Верши-дэра. Приглядывал, чтобы наемник наррабанца не присвоил урожай.
Виноват он разве что в том, что позволил заказчику оставить урожай у себя до окончательного расчета. Но ведь и заказчик — не какой-нибудь купчишка. Со знатью надо обходиться почтительно, но меж делом дать понять: мол, ежели, господин, вздумаешь нас дурить — за спиной у телохранителей не отсидишься. Достанем хоть здесь, хоть за морем!..
Ну, и как его теперь доставать из Бездны… или куда там после смерти попадают души наррабанцев?
— Так и не удалось узнать, на кой сдались Верши-дэру эти браслеты? — ровным голосом произнесла Вьямра. — И почему их два, если наррабанец велел добыть один?
Угар развел руками.
— А Батувис может что-то знать об этих демонских делах?
— Батувис может, — кивнул Угар. — Батувис у Верши-дэра давно служит. Бели поймать да потрясти…
— А где сейчас браслеты?
— Где-то в Наррабанских Хоромах.
Вьямра раздумывала недолго. Да, можно изловить Батувиса и выпытать, что ему известно о хозяйских тайнах. Можно заслать своих людей в Наррабанские Хоромы на поиски браслетов. Но стоят ли браслеты таких хлопот? Ясно, что вещицы волшебные, иначе кому бы надо тратить такие деньги, чтобы найти горстку бисера? Но одно дело — найти талисман и передать заказчику, а совсем другое — заполучить его для себя. Волшебные предметы коварны. Если верить бродячим сказителям, неприятностей от талисманов обычно больше, чем пользы.
— Нет, — решила Вьямра, — мы выпрягаемся из этого дела. Хватит нам и задатка!
Сейчас ей надо было думать о другом выгодном деле. О том, где она с внучкой — лишь вдвоем. Девчонка права: нельзя об этом знать людям Вьямры. Никому.
Умная девочка. Совсем как Вьямра в ее возрасте.
А что бы сделала Вьямра в ее возрасте?
Тяпнула бы весь урожай и махнула из Аршмира, заметая хвостом следы. Вот еще, делиться с кем-то!..
— Сейчас для тебя, Угар, другой приказ будет… Эй, Айбиш! — повысила голос женщина.
Из соседней комнаты на зов хозяйки поспешил телохранитель.
— Пойдешь с Угаром. Он соберет глазастых, толковых парней. Клопа возьмите, Рысью Пасть, Гребня, Паленого… Помнишь девицу, которая ко мне приходила, когда я ночевала в доме портного?
Айбиш степенно кивнул.
— Расскажешь этим парням, как она выглядит. Я знаю, ты мастер: так ее распишешь, что ни с кем не спутают.
Айбиш польщенно ухмыльнулся.
— Потом идите ко всем городским воротам. Девица не должна улизнуть из города. Смотрите в оба глаза: она ловкая и хитрая, как лиса. Пока ходит по городу — не трогайте ее, но из Аршмира не выпускайте. Только не вздумайте ее убить или покалечить, слышали? Она мне нужна живой и целой!
* * *
— Барышня меня наняла, — хмуро бубнил Прешдаг. — Ну — какая?.. Обыкновенная барышня. Не старуха. Волосы какие?.. Не приметил, у нее шаль на голове была. Глаза какие?.. Так мы с нею в гляделки не играли… Что девицу спрятать велела — да, было такое дело, и за то я готов хоть шейку под змейку. А циркачей уж отпустите, не виноваты они, я их припугнул. Мол, кто девице бежать поможет, тому ноги выдерну… А с девицей они хорошо обращались, вот хоть у нее самой спросите.
Милеста, которая при появлении своего похитителя встала с кровати, скупо подтвердила: мол, ее перекрасили, ей угрожали — но других обид не чинили. Даже покормили.
В глазах Прешдага стыло отчаяние. Он оказался меж двух огней. Предашь Вьямру — проклятая старуха отыграется на Рейхе и детишках. Не предашь Вьямру — вся труппа сдохнет с голоду на конюшне. И Рейха с детишками — тоже.
Хозяин цирка решил сперва разделаться с той опасностью, которая ближе. Пришел к Спруту-стражнику, в ноги кинулся: вот он я, арестовывай!
Но почти сразу понял: что-то здесь не то. Никто не поволок его в Дом Стражи. А когда он, моля пощадить труппу, повысил голос, Сын Клана шикнул на него: мол, не ори на всю гостиницу…
Вот оно как! Стало быть, Спрут хочет, чтобы дело осталось в тайне?
Раз так, можно попробовать его обдурить. Главное — чтобы колдунья сняла чары с дверей конюшни…
А Спрут, словно мысли читая, продолжил:
— Если сделаешь все, что прикажу, — замолвлю перед Хранителем слово за тебя и твоих циркачей. А госпожа завтра снимет чары с двери.
— Согласен! — тяжело бухнул укротитель.
— Где и когда у тебя встреча с нанимательницей? — спросил Ларш, прикидывая, что надо сбегать во дворец и попросить себе в помощь надежных и нелюбопытных стражников.
— У нижних ступеней Песчаного спуска, сразу после второго темного звона.
И едва Прешдаг это произнес, как неподалеку от Судебной площади дважды гулко ударил колокол. Ему отозвались часовые колокола с других башен. Второй темный звон плыл над городом.
Ларш охнул от досады. Идти за подмогой было некогда.
— Милеста пока побудет у тебя? — быстро спросил он Авиту.
— Конечно.
— Милеста, не смей выходить за порог, не то откажусь помогать тебе!.. Мирвик, останься с девушками, охраняй на всякий случай… А ты, похититель девиц, — за мной, и бегом! Если застанем твою барышню — уже сегодня труппу велю освободить!
* * *
А внучка Вьямры и не собиралась идти на встречу со своим телохранителем. Зачем ей лысая дубина, приставленная к ней бабкой? Она получит деньги и исчезнет из города…
Кстати, а что бы она сама сделала на бабушкином месте?
Поставила бы своих людей караулить у городских ворот.
Значит, выбираться из Аршмира придется осторожно, изменив внешность.
Ничего-ничего, бабушка, ты еще будешь гордиться своей внучкой…
— Стой! — прервал размышления девушки голос сверху. — Где твой телохранитель?
Девушка безмятежно скользнула взглядом вверх по крутому, поросшему мелкими кустиками ежевики склону ущелья. Никого, конечно, не увидела, но учтиво улыбнулась и ответила:
— Где-то здесь. Сама не знаю, где именно. Он пришел раньше и засел в камнях с арбалетом.
Недолгое молчание — и ответ враждебным тоном:
— Мы так не договаривались.
— Вот именно! — с легкой досадой откликнулась девушка. — Я ему так и сказала: зачем это нужно? Разве нас не защищает имя Вьямры? Надо быть сумасшедшим, чтобы ее помазать.
— Это правда, — негромко откликнулось ущелье. — Что ж, пусть барышня положит товар вот сюда…
По склону вниз заскользила веревочка с привязанным к ней холщовым мешочком.
— А деньги? — с подозрением спросила девушка.
— Чтобы обмануть Вьямру, надо быть сумасшедшим, — напомнил ей ее же слова мужской голос. — Впереди ущелье изгибается. Взгляни, красавица, что там, вот за этой скалой?
Похожая на палец скала была совсем близко. Девушка прошла несколько шагов, с опаской заглянула за изгиб ущелья.
На большом валуне стоял деревянный ларец с откинутой крышкой. Уже начало темнеть, но валун был достаточно близко, чтобы можно было разглядеть с закатных лучах блеск серебра.
— Почему не золото? — возмутилась девушка. — Вы бы еще мешок медяков принесли!
— Что собрали, то и притащили. Клади товар в мешочек, а потом изволь проверить, правильная ли вручена сумма.
Девушка поколебалась несколько мгновений, потом вернулась к свисающей веревочке, положила что-то в мешочек и поспешила, обогнув скалу, к валуну, где ждал ее ларец с серебром.
Мешочек с бесценным грузом только успел подняться по склону, как ущелье огласилось грохотом камнепада. Эхо заметалось меж скал, словно гром боевых барабанов.
Бранби осторожно, прячась за валунами, пробрался к отцу и сказал тихо:
— Порядок. И ее накрыло, и валун. А этот… с арбалетом… даже носа из-за камней не показал!
— Выжидает, — так же тихо отозвался Лабран, разглядывая добычу. — А может, и нет ее вовсе. Может, она все наврала, покойница-то… Подождем немного. Если он не высунется, не полезет хозяйку из-под камней вытаскивать, тогда и мы домой пойдем. А то как бы нам с нашим гостем не разминуться.
— А серебро, отец? В ларце ведь не только камни. Они же сверху серебром засыпаны!
— Бранби, ты не воробей, чтоб крохи клевать. Нас ждет такая прибыль, что про эти горстки серебра мы и думать забудем.
— А девчонка-то неужели без костра останется?
— Вряд ли. Вьямра будет ее искать. Наверняка старухины люди разберут завал… Говоришь, ты эту девицу в театре видел?
— Не в театре, а возле театра, на улице. Я с дружком мимо шел, а дружок говорит: гляди, вот она в «Двух наследниках» играла королеву. Жаль, что я сам вчера не сумел поглядеть. Красивая такая… Эртала, да…
* * *
Темнело. С моря поднимался ветер, волны трепали бороды водорослей на прибрежных валунах.
Девушка не пришла.
Напрасно Прешдаг торчал на ветру возле нижних ступенек, напрасно Ларш таился за камнями, чтобы не спугнуть девицу. Наконец оба признали, что они опоздали… или нанимательница и не думала приходить.
Ларш был в отчаянии. Зацепить ниточку, ведущую к волшебному перстню, — и понять, что она оборвана!
А рядом Прешдаг размышлял: как ему быть? Вроде он пришел к Спруту по его приказу, выдал нанимательницу, привел стражника на место встречи. Выполнил уговор? Выполнил.
Но господин же никого не изловил. Что искал — не нашел. А хочет небось показать Хранителю, как старался, ловил преступников. Вот и покажет добычу — циркача бродячего.
«Надо этому зверенышу еще кусок мяса подбросить», — прикинул укротитель.
Мяса так мяса, лишь бы не своего. Нельзя долго торчать в компании стражника: у Вьямры много глаз…
— Господин, — решился наконец Прешдаг, — когда мы с этой девицей по городу ходили, она в один дом зашла и долго там была. Хозяева знают небось, кто такая и где ее сыскать.
— Что же ты молчал? — вскинулся Ларш. — Веди меня туда скорее!
Прешдаг грохнулся на колени.
— Господин, все расскажу — но сам туда не пойду! Хоть убей меня на этом месте! Все равно меня срубят, беспременно срубят!
— Перестань нести чушь, вставай и пойдем!
— Господин, не пойду! Давай условимся: я расскажу, куда идти, а ты меня на время отпустишь.
— Да ты сдурел…
— Господин, дай досказать! Если б я хотел деру дать и цирк бросить — давно бы удрал, к тебе бы не заявился. Ты же видишь куда я от цирка? А если меня здешнее ворье срубит — труппа рассыплется. Они сейчас сидят на конюшне, господин, и гадают: жить им или помереть выпадет. Там дети малые, из них двое — мои. Там баба, что мне четверых родила, двоих мы с нею на костер положили — куда я от нее теперь? Отпусти, господин! Я ночь у фургонов побуду, пригляжу, чтоб бродяги наше добро не растащили. Успокою своих: мол, выпустят их скоро. И никуда от той конюшни не денусь, всегда меня там найдешь!
Слова укротителя тронули Ларша. В конце-то концов, этот прохвост действительно сам пришел сдаваться, спасая труппу. Никуда он не убежит от семьи. Если не отпустить его, может упереться и замолчать. А время дорого…
— Ладно. Говори, куда идти. А потом можешь отправляться к своим фургонам.
Прешдаг заулыбался до ушей:
— На Свечной улице… не на самой улице, пониже малость, на склоне. Крыша плоская… о, вот! Есть примета! Ставни красной каймой обведены!
У Ларша в ушах зазвучал голос стражника Алки: «Вон в том доме живет человек, которому я в охотку начистил бы морду…»
— Это где живет меняла Лабран? У которого сын в береговой охране?
Циркач едва не выдал себя изумленным восклицанием. Так господин уже знает про тот дом? Стало быть, он, Прешдаг, умно поступил: променял на ночь свободы то, что ему и так не принадлежало.
— Откуда мне знать, кто там живет… Так я могу идти?
Ларш поколебался. Дюжий укротитель мог бы оказаться подмогой в опасности. Хотя… Какая уж там подмога! Струсит да удерет. А он, Ларш, сейчас идет только на разведку. А если понадобится — кликнет стражников, что бродят с обходом.
— Ладно, иди. Если вздумаешь скрыться — со дна морского достану!
Прешдаг поднялся с колен и кинулся наутек, пока Спрут не передумал.
Но направлялся он не на пустырь за Галечной площадью, тут он стражнику соврал.
Нет, к фургонам циркач собирался обязательно вернуться. Но сперва, пока не стемнело совсем, он спешил в ущелье, где у его временной хозяйки назначена была встреча. Вдруг госпожа туда опоздала или покупатель позже заявился! Бывают же чудеса на свете! Тогда бы Прешдаг и поручение Вьямры выполнил, и со Спрутом поладил. И сумел бы вырвать отсрочку для спасения цирка!
* * *
Солнце еще не село, но на дно ущелья уже легли сумерки.
Две большие вороны, склонив головы набок, пристально оглядывали свежую осыпь: их заинтересовал клок яркой ткани, торчащий меж камней. Вокруг было тихо, лишь за скалами шумел прибой. Но осторожные вороны выжидали.
Наконец одна из них, тяжело взлетев, опустилась у груды камней, хрипло каркнула и уцепила клювом лоскут.
И в этот миг рядом камень ударил о камень, покатился вниз. Ворона, заполошно заорав, рванула в воздух. Ее товарки тоже поднялись с валуна.
Усевшись на краю обрыва, обе птицы встревоженно смотрели, как из каменной осыпи показалась исцарапанная рука. Камни пришли в движение, выпуская из плена девушку.
Сейчас Эртала не была похожа на королеву, что в блеске красоты произносила со сцены свой горький и гордый монолог. Окажись здесь кто-нибудь из недавних восторженных зрителей — не признал бы актрису в этой растрепанной, покрытой синяками и кровоподтеками девице в драном, испачканном платье.
Эртала трясущимися руками потерла виски. Да, все тело болит… и, кажется, она только что была без сознания. Но все, что было с нею до страшных мгновений камнепада, девица помнила довольно отчетливо.
Когда сверху донесся шум и посыпались камни, тело начало действовать словно само. Эртала упала наземь, прильнула к валуну животом, вскинула руки на затылок, защищая голову. Это ее спасло — и еще, наверное, то, что многие камни, отскакивая от верхушки валуна, падали не на нее, а рядом.
«Наверное, это бабкина кровь, — отрешенно, словно не о себе, подумала Эртала. — Бабкино змеиное умение опережать опасность…»
Мысль мелькнула и исчезла. Девушка заплакала. Болели плечи, спина, ребра. Голова была тяжелой и гулкой, словно колокол.
«Мне не вышибло мозги, — заставила Эртала себя успокоиться. — И ноги, кажется, целы… ведь целы, да?»
Мысль о том, что придется с переломанными ногами остаться в ночном ущелье, не надеясь на помощь, привела девушку в ужас. Она, превозмогая боль, задергалась, заизвивалась, выдираясь из каменного плена. Шаль, прижатая валунами, соскользнула с плеч и осталась в осыпи.
И вот уже Эртала стоит — да-да стоит, хотя на левую ногу наступать мучительно. Но она может идти, она доберется, это ведь не ползком…
Здесь не из чего сделать посох, но она по пути найдет палку, чтобы опираться. И она не станет просить помощи у редких вечерних прохожих — слишком опасно. Подбитую птицу загрызет любой лис. Хорошо, что растрепанная чумазая нищенка не заинтересует грабителя. Да и для насильника она сейчас незавидная добыча.
Эртала побрела вдоль ущелья, стараясь не вскрикивать на каждом шагу. От боли ее тошнило, кружилась голова. Дорожки слез сохли на грязном лице.
Теперь ей может помочь только Вьямра.
Если захочет.
Если простит.
* * *
Гость уверенно распахнул дверь дома, где был не впервые и где его ждали.
— Добрый вечер, почтенный Лабран… О, Бранби, и ты здесь? Рад тебя видеть.
Меняла широко улыбнулся в ответ и указал гостю на стул с низкой спинкой, а сам неспешно уселся напротив.
Бранби остался стоять. Он отошел в глубь комнаты, словно его не интересовал разговор отца с гостем. На самом деле он слушал внимательно, хотя и знал, чем кончится беседа.
А гость держался приветливо и непринужденно. Сев, он откинулся на спинку так, что стул закачался на задних ножках. Заметив встревоженный и недовольный взгляд хозяина, он принял более устойчивое положение и весело объяснил:
— С детства привык так баловаться. А уж падал сколько раз!.. Впрочем, к делу, почтенный Лабран. У меня для тебя хорошие новости. Я раздобыл все, что ты просил. Браслеты у меня с собою, а перстень у надежного человека, который готов расстаться с ним за разумную плату.
— Врет твой надежный человек, — не удержался Бранби. — Перстень уже у нас.
— Сынок, — тяжело бросил Лабран, — не совался бы ты в разговор старших!
За спиной гостя Бранби развел руками: мол, какая разница, о чем эта хамса узнает, все равно уже никому не расскажет…
Гость не обернулся на голос молодого человека, не стал расспрашивать ни о чем. Только прищурился:
— Даже так? Вас можно поздравить!
— Поговорим о браслете, — твердо направил Лабран беседу в нужное русло. — Я хочу на него взглянуть.
— На который из них? — усмехнулся гость.
За его спиной замер Бранби. Молодой бернидиец как раз извлек из рукава черную удавку и теперь ожидал условного знака от отца. Тянуть было нельзя, ночью надо было успеть на лодке добраться до бухты, где ждала «Вредина».
Но странные слова гостя заинтриговали бернидийцев и подарили обреченному человеку еще несколько мгновений жизни.
А гость изящным жестом циркового фокусника вскинул руки так, что рукава сползли к локтям, открыв два синих с голубым узором браслета.
Лабран ошеломленно перевел взгляд с одной руки гостя на другую.
— Два браслета?! Почему — два?..
— Понятия не имею, — легкомысленным тоном отозвался гость. — Знаю только, что люди Верши-дэра охотились за этими вещицами… да-да, за двумя сразу. Знаю, что в миг смерти на вельможе были эти браслеты. Оба. Отсюда делаю вывод: вам следует купить мою добычу. Целиком.
— Я даже не знаю, подлинные ли это талисманы, — уклончиво ответил бернидиец. — Может, оба фальшивые.
За спиной гостя Бранби ухмыльнулся. Разговор миновал интересный поворот, дальше гость сам мог только гадать. А значит, скоро отец подаст знак…
— А может, оба настоящие, — мягко сказал гость. — Проверить не можем, верно? А потому, почтенный Лабран, разумно будет купить оба браслета. Даже не за двойную сумму, а… скажем, подниму я условленную цену раза в полтора. Это будет честно.
Лабран вздохнул.
— Что ж… два умных человека всегда сумеют договориться.
Эта фраза прозвучала не для гостя, а для сына.
Бранби плавно шагнул к стулу гостя.
Движение рук, набросивших удавку на шею жертвы, было естественным, давно заученным.
Но бернидиец не завершил это движение, не потянул в стороны скрещенные концы удавки. Ему не дали этого сделать.
Даже Лабран, отвлекавший гостя разговором, не понял, что тот смотрел мимо его седой головы — на серебряный поднос, украшавший каминную полку. В начищенном серебре, как в зеркале, отражалось то, что делал Бранби.
Оттолкнувшись ногами от пола, гость спиной вперед опрокинулся на убийцу. Подбородок он успел прижать к груди, и петля не сумела стиснуть ему горло.
Спинка стула ударила Бранби по ногам, от боли и неожиданности тот выпустил удавку. А гость, ловко вскочив, схватил с сундука тяжелый бронзовый подсвечник и запустил им в лицо опешившему Лабрану.
Бранби, от неожиданности и боли потерявший несколько драгоценных мгновений, обернулся к гостю, рванул кинжал из ножен… поздно, поздно! В руке у гостя уже был нож — и он со змеиной точностью ударил Бранби рукоятью в висок. Молодой бернидиец рухнул на колени, как бык на бойне, и растянулся на полу.
Лабран смахнул с глаз кровь из рассеченного лба, с воплем вскочил и схватился за то, что первым оказалось под рукой: вилку. Длинную, острую двузубую вилку.
Старый пират с его нелепым оружием не выглядел смешным. Гость отступил, понимая, что перед ним серьезный противник.
Лабран шагнул следом — и ударом ноги вышиб у врага нож. И тут же коротко, без замаха, ударил вилкой…
Гость прыгнул в сторону, увернулся — и оказался у камина. Глаза его сверкнули: кочерга словно сама подставила рукоять в его ладонь!
Он обрушил удар на плечо Лабрана — мощный, до хруста. Пират взвыл, пальцы его выронили вилку, рука беспощадно повисла. А враг тут же нанес второй удар, сверху вниз, тоже по плечу.
Искалеченный Лабран упал, теряя сознание, но могучее усилие воли удержало его на грани обморока: он увидел, как враг склонился над Бранби. Победитель успел подобрать свой нож — и теперь держал лезвие у груди молодого бернидийца.
— Один удар — и твой сын в Бездне. Где перстень?
— Под подушкой… — с бессильной ненавистью прохрипел Лабран.
* * *
На что надеялся Прешдаг, когда бежал на место встречи девицы с покупателем?
На чудо. Только на чудо.
Другой надежды у него не было — только на милость Безликих, которые сжалятся… нет, не над ним, конечно. За что жалеть безмозглого пропойцу, загубившего самое дорогое в своей жизни? Нет, сжалятся над безвинной цирковой мелюзгой, над преданной и терпеливой Рейхой, над прочими бедолагами-циркачами… Да сожри его, Прешдага, демоны! Пусть боги пожалеют хотя бы медведя Вояку, который столько лет потешал народ плясками и шуточной борьбой с укротителем… а теперь славную зверюгу пустят на окорока и шкуру!..
Ну, что бы стоило богам устроить так, чтобы встреча задержалась! Чтобы вот сейчас, именно сейчас посланница Вьямры стояла перед покупателями и вела с ними рискованную беседу! А он, Прешдаг, небрежно так возник бы рядом, одним своим видом показав, что девушка в полной безопасности. И старая ведьма Вьямра никогда не узнает про шашни Прешдага со стражей, и скостит часть долга, и даст отсрочку, даст!..
Увы, не пожалели боги ни трудолюбивую и веселую цирковую мелюзгу, ни твердую духом страдалицу Рейху. И даже Тот, Кто Хранит Всякую Неразумную Тварь, не озаботился судьбой умнейшего из дрессированных медведей.
Пустым оказалось ущелье! Прешдаг тупо прошел его насквозь — туда, где можжевельник стоял первой линией обороны, защищая подступы к гранитной стене. Зачем циркач сюда притащился? Почему не повернул прочь, едва поняв, что безнадежно опоздал?
Как теперь быть? Что врать Вьямре? Девица наверняка донесла уже своей хозяйке: мол, защитничек не явился на условленное место. Не иначе, в запой ударился…
По высокой осыпи вдоль склона — следу недавнего обвала — убитый горем человек лишь скользнул взглядом. И как же так вышло, что в сгустившихся сумерках взгляд этот сумел зацепиться за торчащий из-под камней клок материи?
Прешдага словно встряхнуло. Он яростно огляделся. Никого, никого…
Пал на колени. Вгляделся.
Не просто тряпка! Шаль! Та, что была на плечах девицы! Там, под камнями, — тело девушки, которую ему велели защищать и охранять!
С ревом верзила набросился на завал, как на врага. Камни раскатывались, били великана по рукам и ногам, но тот не обращал внимания на боль.
Вскоре ясно стало, что тела под завалом нет — только тряпка, бывшая некогда шалью. Зато обнажился большущий валун, а на нем — ларец с расколотой крышкой.
Над ущельем мчались тучи, за скалами выл ветер, а под темнеющими небесами стоял пораженный, едва не потерявший рассудок человек.
Серебро! Сундук серебра! Боги, вы все-таки смилостивились над Прешдагом!
Неверяще тронул холодный металл. Взял одну монетку, прикусил зубом. Настоящая!
И тут же устрашился: а вдруг недоверие оскорбит тех, кто послал ему подарок? Сказители толковали про людей, которые отыскивали клады, но при этом вели себя недостойно, за это золото и серебро превращались в камни…
Укротитель ревнивым, жадным жестом запустил руки в монеты… и вскрикнул в ужасе.
Камни! Ларец до самого дна забит камнями!
Как ни странно, последнее потрясение помогло Прешдагу опомниться.
Может, боги и превратили серебро в камни — но, хвала им, верхний слой так серебром и остался. А может, камни там были с самого начала. Кто-то кого-то хотел обмануть. Он, Прешдаг, догадывается, кто и кого.
И пусть! Плевать ему на чужие хитрости. Для него этот ларец — драгоценная находка. В темноте глупо считать монеты, да и плохо у циркача со счетом. Но так, на глазок… хватит, небось, чтоб долг заплатить. А не хватит, так остальное-то проще наскрести!
Нет, он не пропьет ни монетки из этих денег. Ни единой монетки. Надо перепрятать ларец. Поближе к цирку — под обрывом или под крыльцом брошенного дома. Потом уговорить Спрута и колдунью выпустить труппу из конюшни. Убедить Вьямру, что он, Прешдаг, всеми силами старался защищать девицу, но барышня от него ускользнула.
А деньги пусть Рейха сочтет. И пусть придумает, как объяснить зловредной старухе, откуда у нищего цирка вдруг взялось серебро. Рейха — умница, придумает что-нибудь. И Финкуд ей подсобит, у клоуна голова толковая…
Прешдаг оторвал повисшие на петлях обломки крышки, чтобы не мешали, и взял сундучок под мышку. Конечно, если выбросить камни, нести бы легче, но это не пришло силачу-укротителю на ум.
Твердым шагом поспешил он из ущелья. И пусть смилуются боги над ночными грабителями, если те посмеют задержать Прешдага на его пути к Галечной площади!
* * *
Когда Ларш подошел к дому менялы, уже стемнело.
По пути охотничий азарт молодого стражника успел остыть. Юноша представил себе: вот он стучится в чужой дом, вот входит, обнаруживает там мирно ужинающее семейство. И о чем он спросит этих людей? «Не заходила ли к вам, господа, некая девица? Как зовут — не знаю, как выглядит — представления не имею, но думаю, что замыслы у нее злодейские…»
Над ретивым дуралеем будут хохотать все окрестные чайки!
А если укротитель ему наврал, лишь бы удрать?
Но далеко ли удерет, если вся его семья в заложниках?
А вдруг…
Ларш задохнулся, словно его ударили в грудь.
А вдруг коварный хозяин цирка нарочно услал его на первую же попавшуюся улицу, чтобы отвлечь, а сам со всех ног побежал в «Жареную куропатку»?
Мирвик охраняет девушек… Да что Мирвик — против этого слона?.. Может, Прешдаг уже утащил Авиту на пустырь, угрозами и побоями заставил снять чары с дверей конюшни… А потом ищи-свищи рассыпавшуюся во все стороны труппу по аршмирским притонам!
Это так ясно представилось юноше, что он едва не кинулся выручать Авиту.
Но тут из дома донесся крик.
Ларш встревоженно метнулся к забору. Крик не повторился. Парень подтянулся на руках, оглядел мирный дворик и дом с плотно закрытыми ставнями.
Но ведь кричали же, кричали!..
Ларш быстро оглянулся — улица пуста, ни стражи, ни прохожих! — и перемахнул через забор. Бегом бросился к крыльцу, забарабанил в дверь. Никто изнутри не отозвался.
Парень спрыгнул с крыльца, подбежал к окну, постучал в ставни:
— Откройте! Городская стража!
И тут повторился вопль — чудовищный, переходящий в хрип.
Ларш поспешно вернулся на крыльцо, ударил в дверь плечом, затем рванул на себя… и тут она легко распахнулась, открыв темную прихожую.
«Да тут не заперто!» — охнул про себя Ларш.
* * *
— Где ждет корабль и как зовут капитана? — ровным голосом продолжал гость допрос.
Разве мог Лабран молчать, если лезвие ножа касалось груди его сына?
— В бухте за Лисьим мысом. Шхуна «Вредина», капитан Ирслат.
— Это все, что мне надо знать, — учтиво сказал гость. Глянул на перстень на своем пальце, кивнул своим мыслям. И резко, точно ударил бесчувственного Бранби ножом в грудь. Такой удар убивает сразу.
В этот миг в дверь грянули удары.
Лабран их не услышал. Забыв даже о том, что изувечен, он в страшном порыве поднялся с пола и двинулся на врага. И такая жажда убийства горела в его глазах, что противник отступил от безоружного калеки.
Послышался стук в окно. Из-за ставней донесся голос:
— Откройте! Городская стража!
Гость отбросил накативший страх и ударил Лабрана кочергой в грудь — расчетливо, мощно, ломая ребра, вбивая их в легкие.
Лабран страшно закричал, упал и, хрипя, пополз к убийце. А тот прикидывал: к двери нельзя, там стража. Наверх! На чердак! Оттуда спрыгнуть — не так уж высоко.
На чердак гость взлетел стремительно, как кот на забор. И тут его ждал жестокий удар: чердачное окно было заколочено.
Внизу хлопнула входная дверь.
* * *
Ларш ворвался в комнату, скудно освещенную единственным светильником, — и остановился на пороге.
На полу — мертвец с раной в груди. Второй человек, явно умирая, из последних сил тянулся к нему, Ларшу. Слова срывались с его губ вместе с кровью:
— На чердаке… убей… У него браслеты… и перстень…
Ларш понял, что для умирающего он — последняя надежда, орудие мести. И еще он понял, что на чердаке — убийца.
Молодой Спрут был без меча. Он ведь гостил на пиру — а потом события завертелись так стремительно, что некогда было сходить за оружием. А враг, что таился наверху, наверняка был вооружен.
Выйти из дому, кликнуть стражу?
Докричишься, как же…
А вдруг на чердаке никого нет? Вдруг преступник удрал по крыше?
Эта возможность испугала юношу больше, чем мысль о вооруженном злодее. Подхватив светильник, он ринулся к лестнице.
Но не успел даже забраться на чердак: на него сверху обрушилось что-то тяжелое, яростное. Светильник, выбитый из рук, запрыгал по ступенькам и погас, а за ним по лестнице покатился барахтающийся живой ком. В наступившем мраке Ларш попытался удержать врага, но тот вырвался. Противники вскочили на ноги одновременно. Убийца кинулся к выходу, но замешкался — споткнулся, судя по злому вскрику. Стражник настиг его в дверях, и враги снова сцепились.
А умирающий мужчина во тьме выдавил свои последние в жизни слова:
— Он… к морю… на корабль…
И захлебнулся кровью.
Ларш держал убийцу за обе руки, держал неудобно и ненадежно. Враг вырвал левую руку, оставив в ладони Ларша что-то гладкое и твердое, и ударил стражника в правый бок, по недавней ране. От боли Ларш вскрикнул и ослабил хватку. Убийца выдернул из захвата правую руку и выскочил за дверь.
Ларш потерял несколько мгновений, приходя в себя от боли. Затем тоже выбежал на крыльцо, в поток лунного света.
Впереди перемахнула через забор темная фигура.
Ларш сбежал с крыльца и бросился следом. На ходу он бросил короткий взгляд на добычу, которую держал в руке. Да, кожаная полоса с бисерным плетением, завязки оборваны. Узор разглядывать было некогда, но Спрут и так знал, что увидел бы…
У забора он задержался еще на мгновение: сунул браслет за голенище сапога. Подтянулся на руках, вскарабкался на забор. Увидел удирающую по улочке фигуру. Спрыгнул с забора и бросился в погоню.
* * *
— Ну, ба-абушка!..
— Заладила — «ба-абушка»! Дешево собираешься купить старую Вьямру — за пару ласковых словечек!.. Да, у тебя, похоже, сломаны два ребра.
Обнаженная девушка лежала на кровати. Старуха, хмурясь, ощупывала ее тело, покрытое синяками и кровоподтеками.
— Да, больно… Ой, бабушка, неужели я останусь на всю жизнь кривобокой?
— Не того боишься, дура. Лучше подумай: много ли той жизни тебе останется, когда я вышвырну тебя за порог и велю убираться прочь? Такое дело загубила, хамса бестолковая!
— Ох, бабушка…
— Что — «бабушка»? Ты начала глупо и закончила глупо! Ну, хорошо, воспользовалась ты случаем, нацарапала письмо вместо той неграмотной актрисульки. Вместо отказа написала, что она придет на свидание. Ну, спела ты колыбельную этой дурочке, сманила из чулана парик…
— Да-да, у нас фигура одинаковая, глаза…
— Девица эта, которая тебе мешала… отправила ты ее к циркачам, велела спрятать. А почему — не в море, а? С камнем на шее? Мертвые, знаешь, безопаснее.
В ответ — виноватое молчание… Ну, тут все ясно. Пожалела подружку свою театральную. Молода еще, сердечко не звериное…
— Ладно. Сманила ты у Хранителя перстень. А подумала, кому урожай сосватать?
— У меня же родная бабушка — королева скупщиков краденого!
— Угу. Ты мне еще слона из Наррабанских Хором приведи и попроси на него покупателя сыскать. Срочно и тайно… Ладно, сосватала я перстенек человеку с полными сотами… Так какого же демона ты поперлась на встречу с ним без охраны, побери тебя Серая Старуха?
— Я… мне показалось, что этот лысый дурень все испортит.
— Врешь. Хотела все проглотить и смыться.
— Да что ты, бабушка…
— Замолчи, паскуда. Ну, и чего ты добилась? Что сейчас у тебя на руках, перстень или деньги?.. Куча неприятностей у тебя на руках. Ты потеряла работу в театре. Тебя наверняка ищут по всему Аршмиру. И ради чего?.. Ладно, не отвечай. Еще раз скажешь «ба-абушка» — задушу своими руками.
Эртала притихла. Если Вьямра Юркая Кошка говорит «задушу» — это не для украшения речи.
А старуха отвернулась к окну, чтобы скрыть гордую, счастливую улыбку, которая поневоле растягивала губы.
Девчонка не захотела делиться добычей? Еще бы! Кровь Вьямры. Внученька вся в нее.
Опыта пока маловато. С возрастом поймет, что иногда выгоднее делиться, чтобы не потерять все.
Но лихость… но умение рискнуть… но смекалка… Как добыла перстень — изящно, нагло! А как ухитрилась подсыпать той актрисе сонное зелье! На сцене, среди толпы, да еще и вино разливала не она. Ловка девица, ловка!
А когда под утро уже вернулась в театр — догадалась не просто прикинуться спящей, а зелья хлебнуть, чтоб уж точно никто не усомнился: спит бедняжка, опоили ее злодеи…
Вьямра согнала с лица улыбку и обернулась к испуганной внучке — суровая, жесткая:
— Ты посмела обмануть меня. Чужому человеку за это бы не жить. Но я дам тебе еще одну попытку. Последнюю. У тебя будет лекарь, умелый и неболтливый. А потом тебе будет убежище от розысков… Никому не хвалилась, что ты моя внучка?
— Я что — медуза безмозглая?!
— Сейчас ты вот именно медуза безмозглая. Но я сделаю из тебя воровку, каких и на свете больше нет.
— Бабушка, милая…
Вьямра знала, на что идет. Знала: эта юная хищница возьмет у нее все, чему стоит научиться, а потом уйдет, не обернувшись даже, как ушла прежде, в детстве.
Но почему-то это показалось старухе достойной целью жизни: вырастить новую Вьямру. Более удачливую, более ловкую. Вьямру, которая достигнет в жизни большего, чем скупка краденого в портовом городе.
Вырастить свое бессмертие.
* * *
Кому подыгрывала луна в этой безумной гонке? Она светила Ларшу, показывая вдали убегающего врага: вот он! Сворачивает в глухие проулки, перемахивает низкие заборчики, пересекает спящие дворы! Лови его, хватай!
Но она же, коварная, набросила на прибрежные трущобы сеть теней, укрывая в ней бегущего убийцу.
И беглецу, и преследователю казалось, что город опустел. На самом деле домишки подглядывали за погоней сквозь щели ставен, редкие запоздалые прохожие жались к заборам.
Стражник уже понял, что убийца бежит не к порту. Корабль, о котором говорил умирающий, ждет не у пристани. Значит, на берегу преступник возьмет лодку и отправится к условному месту встречи. В какую-нибудь неприметную бухту.
«Как же я упустил его? — казнился Ларш. — Ведь в руках держал! Он, гад, меня саданул прямо по ране. Будто знал… ох! А если — знал?»
Спрут даже споткнулся, но тут же продолжил бег. Глаза высматривали уходящую добычу, но в мозгу, кроме вопроса «где?!», бился и другой вопрос — «кто?!».
«Я никому не говорил про рану… демон меня побери, до чего бок разболелся!.. Кто про нее знает? Тот, кто саданул ножом… два мусорщика, лекарь, Джанхашар и…»
В памяти всплыло: вот Гурби стоит в дверях комнаты лекаря. «Что, доигрался в стражника? Сильно тебя зацепило?»
Из полумрака под ноги полетела рассохшаяся бочка. Ларш извернулся кошкой, чтоб не быть сбитым с ног.
Близко, мерзавец! Вот он, протискивается между досками сломанного забора!
Цепочка мыслей хоть и оборвалась, но быстро связалась снова.
Мог Гурби знать про браслеты? Да. Он все время крутился в Наррабанских Хоромах, подслушать было легко.
Мог Гурби отравить вино? Как раз ему и проще всего это было!
Мог Гурби украсть браслеты с мертвых рук Верши-дэра? Запросто.
Забор Ларш взял штурмом: выдрал и отшвырнул мешавшую доску. За дырой открылась коротенькая улочка, ведущая из спусков к морю. Как назывались эти ступени, Ларш не помнил и не хотел вспоминать.
Важнее было другое воспоминание. Хриплые, с кровью слова: «У него браслеты… и перстень…»
Мог Гурби похитить перстень Хранителя?
Не мог. Прямая измена. Ни один Сын Клана не сумеет преступить клятву, данную королю. Даже если захочет.
Значит…
Начинался отлив. Море, тихо ворча, отползало от берега. Несколько лодок, привязанных к вбитым меж валунов колышкам, уже почти лежали на камнях.
Беглеца не было видно. Ларш завертелся на месте. Никого! И возле лодок ни души, и на волнах не качаются даже чайки.
Значит, убийца побежал не по спуску, а в другую сторону, прочь от моря.
Можно уже не спешить. Ларш упустил преступника.
Из маленького сарайчика внизу, у берега, вышел рыбак с веслами на плече. Побрел к лодке — видно, собирался на ночной лов.
В душе молодого стражника подала тихий голос надежда. Поговорить с этим рыбаком! Вдруг он видел кого-то поблизости? Вдруг преступник пробежал мимо сарайчика?
Ларш шагнул к ступенькам… и вдруг остановился в озарении.
Он понял, за кем гнался.
Понял, кто мог бывать везде — от Наррабанских Хором до лачуги рыбака. Кто мог приметить, куда хозяева этой лачуги прячут на ночь весла.
Человек, которого в каждом доме примут по-доброму благодаря его ремеслу…
Ларш поднял ладони ко рту и закричал:
— Ульден! Стой, Ульден!
«Рыбак» вздрогнул, но не прекратил возню с уключинами.
Стражник кинулся вниз по крутому склону. Подлая луна устроила в небесах возню с тучами, нельзя было бежать по крутым ступенькам, но Ларш спешил как мог.
Весла уже были в уключинах. Ульден теребил веревку, пытаясь развязать узел. Увидев, что погоня близко, он поднатужился, выдернул колышек, забитый между камнями, и оттолкнул лодку от берега. Ему пришлось зайти в воду почти по пояс. Наконец он перебрался через борт — и весла ударили вразнобой.
Ларш вбежал в море без размышлений, забыв свой страх перед пучиной — да и какая пучина здесь, у берега? Вода хлынула в сапоги, прижала одежду к телу. Холод заставил задохнуться, от морской соли загорелась рана, но охотничий азарт был сильнее боли и холода.
Он давно не плавал, но руки сами вспомнили, что надо делать.
Ларш не жалел сил, но ему бы не догнать лодку, будь лекарь опытным гребцом. Но беглец не сразу смог приноровиться к ритму, да еще и головой вертел, отыскивая во тьме того, кто кинулся в волну вслед за отчалившей лодкой.
И еще Спруту сказочно повезло: когда он был уже близко от лодки, по плечу и шее его скользнула веревка, волочащаяся за лодкой. Ларш в нее вцепился, и когда Ульден вошел в ритм гребли, было уже поздно.
Луна скрылась в черной туче, Ульден не видел преследователя… куда там! Даже берег с морем слились в сплошную черноту, и гребец ориентировался лишь на свет маяка: великан, стоящий на островке, бросал луч во мрак.
Отлив и течение уносили лодку от берега, и беглец не замечал, что тащит за собой врага, словно рыбу на кукане.
Ларш пытался подобраться по веревке ближе к лодке, но это получалось медленно: сведенные от холода и напряжения руки плохо слушались. Ларш в мыслях благодарил богов за веревку: в одежде и сапогах он долго не продержится на поверхности!
Когда луна выглянула в просвет между тучами, Ульден увидел за кормой на воде голову преследователя. С проклятьем он оставил весла, встал, вглядываясь в пловца.
Узнал. Помянул вслух Серую Старуху и ее козни. Заговорил громко и четко, без всяких учтивостей:
— Вздумаешь лезть в лодку — встречу ножом. Хочешь жить — плыви к берегу. Или на остров, туда ближе.
Ларш не ответил: берег дыхание. Но про себя подумал: «Был бы у тебя нож — ты б веревку перерезал!»
— Уплывай! Не хочу тебя убивать, но если придется — веслом долбану!
Это уже была серьезная угроза, и Ларш, собрав силы, разом преодолел короткое расстояние, что отделяло его от кормы.
— Утоплю ведь! — крикнул Ульден, нагибаясь за веслом.
Вот это он сказал зря. Слово «утоплю», словно ключик, открыло черную дверцу в сознании Ларша и выпустило наружу лютый ужас. Парень забарахтался, вцепился обеими руками в корму, подтянулся…
Лекарь понял, что не успевает вынуть весло из уключины, шагнул на корму, ударил ногой по руке стражника. Пальцы разжались — но тут же вцепились в ногу Ульдена. Лекарь взмахнул руками, чтобы не упасть, но лодка качнулась под весом переставшего соображать Ларша. Ульден рухнул на дно, попытался уравновесить завалившуюся на борт лодку, но та черпнула воды и перевернулась.
* * *
Ночь черной кошкой свернулась под окном гостиницы. Лежала с виду мирная, уютная, но порой коварно посверкивала желтым оком луны.
В «Жареной куропатке» мало кто спал.
Все слуги и даже госпожа Лаинга собрались на кухне вокруг Барабульки. Та, упиваясь общим вниманием, расписывала роковой пир в Наррабанских Хоромах и гибель Верши-дэра (хотя сама ее не видела).
Девушка была счастлива: хозяйка уверила ее, что не отдаст под суд за браслеты и заколку и даже не выгонит, при себе оставит. И теперь служанка с удовольствием рассказывала про гибель заморского вельможи. Но про свою госпожу и ее странных знакомых — ни словечка, хотя госпожа Лаинга и спрашивала. Чтоб из-за длинного языка потерять хорошее место… Она, Барабулька, не такой дурехой уродилась!
А в комнате Авиты художница и актриса, усевшись рядышком на кровати, беседовали. Мирвик сидел на скамье у стола и вставлял реплики в разговор девушек.
Авита уже успела во всех подробностях рассказать Милесте про последний пир Верши-дэра, а та рассказала ей про свой плен у циркачей и даже, спрыгнув с постели, изобразила «хумсарскую пляску», которою потешала зрителей на улицах.
— Интересно, долго ли будет держаться эта краска? — скорчила она гримаску. — Что мне волосы остригли — это полбеды. Волосы — не зубы, отрастут, да и париков у Бики полон сундук. А вот не пойдет ли от краски кожа пятнами, как у Джалены от чернил?
— У Джалены как раз пятна уже сошли, — уточнил Мирвик.
— Правда? Ой, как хорошо! Вот только… придется уступить ей роль, да?
— Не думаю, — поспешила ее утешить Авита. — Ты сыграла с таким блеском, что весь город потрясен.
— И Раушарни к тебе хорошо относится, — добавил Мирвик. — Вся труппа насчет вас троих догадки строит: почему этот скряга взял в театр Милесту, Эрталу и Авиту? Актрис сразу — на главные роли. А художнице — дал работу, которую Бики и бесплатно бы сделал.
— Наверное, гадают, кто из нас — его новая любовница? — ехидно предположила Авита.
— Не обязательно, — ухмыльнулся Мирвик. — Мне театральные птички нащебетали, что любовниц своих он не балует. У Раушарни роль через постель не очень-то получишь.
— Значит, в молодости он был мягче, — смущенно улыбнулась Милеста. — Когда-то он был влюблен в мою маму. Она тоже была актрисой, но потом вышла за моего отца и уехала с ним в Шеджимир. Отец был лавочником. Когда он умер, мы с мамой продолжали торговлю, но как-то не задалось… А мама учила меня актерскому мастерству — еще при жизни отца, тайком от него. Потом мама заболела, лавку пришлось продать, почти все деньги ушли на лечение. Перед смертью она написала письмо для Раушарни и велела ехать в Аршмир… Раушарни так растрогался! Сказал, что мама была гениальной актрисой, а я на нее похожа. Велел что-нибудь продекламировать. Я прочитала монолог Луанни из «Принца-изгнанника». Он сказал, что даст мне роль.
— Вот оно как! — уважительно отозвался Мирвик и глянул на Авиту. — А у моей госпожи тоже было письмо?
— Нет, я показала Раушарни свои рисунки, — твердо ответила Авита.
Мирвик недоверчиво хмыкнул.
Авита отвернулась, чтобы скрыть улыбку.
Не верит — и правильно делает. Малевать декорации валиком — это не выводить рисунки на бумаге тонким угольком.
Но откровенничать она не собирается.
Если кто-то выкладывает вам свои секреты — он наверняка ожидает, что и вы ему ответите тем же.
Но Авита умеет хранить тайны, особенно чужие.
Не хочет Раушарни, чтобы все знали, кто он родом и откуда… ну и пожалуйста! Авита не станет бренчать о том, что отец «короля сцены» был в имении ее дяди старшим слугой, да и сам великий артист в детстве крутился на побегушках в господском доме. Стыдится он этого.
А несколько лет назад труппа чем-то не угодила королю, театр велено было закрыть на год. Труппа разбрелась на время. Раушарни, у которого денег на год не было скоплено, подался на родину. Там хозяин имения взял Раушарни на работу — за столом прислуживать. Вот этого актер втройне стыдится…
Авита тогда была еще девчонкой, под замком еще не сидела. Раушарни она запомнила. И он ее запомнил. Как увидел в коридоре театра — побелел. И работу ей дал, лишь бы не разболтала никому его секрет, лишь бы актеры его на смех не подняли.
Авита не разболтает. Хотя Милеста и так пытается выспросить, и этак:
— Как же ты его уговорила? Может, это колдовство? Может, ты не только двери накрепко запираешь чарами, а еще что-то умеешь?
Авита вдруг нахмурилась:
— Хотела бы я быть великой чародейкой! Я бы тогда вызнала, что сейчас делает Ларш. И помогла бы ему. Чует мое сердце: что-то с ним неладно…
Мирвик и Авита притихли. И каждый из троих молча попросил Безликих помочь молодому Спруту, где бы тот ни был…
* * *
Горько-соленая волна закатила дерущимся по оплеухе, залила глаза, ворвалась в горло, заставив кашлять и отплевываться. Враждебные объятия разомкнулись, оба противника уцепились за перевернутую лодку. Море разняло их, как взрослый человек разнимает детишек-драчунов.
Ульден оттолкнулся от лодки и поплыл туда, где гигантская каменная фигура пронизывала ночь взглядом-лучом.
Тут же за ним последовал Ларш.
Нет, это была не погоня. Юношу гнал к острову ужас. Он даже не догадался скинуть сапоги — ни барахтаясь в волнах, ни карабкаясь по скользким, обточенным водой скалам. Но паника, отнявшая разум, придала силы, и Спрут ползком выбрался на островок.
Он без сил опустился на холодные камни. Сапоги были полны воды, мокрая одежда облепила тело, холод пробирал до костей, болела рана на боку — но превыше всего царствовало в душе счастье спасения. Забыта погоня, забыт пропавший перстень… главное — позади осталась проклятая пучина!
«Да чтоб я еще хоть раз… — блаженно думал Ларш, припав щекой к валуну. — И на берег не затащат. Здесь останусь. До самой смерти. На маяке».
Во мраке захрустели под чьими-то ногами мелкие камни. Старческий голос — высокий, пронзительный — заговорил, обращаясь к кому-то:
— Ох, храни Безликие… ты откуда, приятель?
И ответ — негромкий, неразборчивый.
Ларш не пошевелился. Это его не касалось. Внизу, во мраке, ворочался и шумел черный ужас, но он не мог добраться до Ларша, не мог, не мог…
А смотритель продолжал громко, удивленно, приветливо:
— Надо же, беда какая… Ну, ничего, приятель, ничего! Сейчас пойдем в дом, я тебе дам переодеться в сухое, налью…
Фраза оборвалась коротким вскриком боли.
Этот вскрик воскресил разум Ларша.
Он вскочил и кинулся на крик. Споткнулся о что-то мягкое, нагнулся. Луна вынырнула из туч, посветила стражнику.
Смотритель маяка был без сознания, на лбу его была темная полоса. Но он дышал.
Ларш в смятении задержался рядом с беспомощным человеком.
Из мрака в полосу лунного света вылетел тощий подросток. Замер, потрясенный.
— Помоги ему! — властно бросил Спрут и кинулся в погоню за уходящим убийцей.
А луна светила-старалась, и виден был враг, бегущий к маяку, и хлюпала в сапогах вода — почему не вылил, дурак, было же немного времени… А сейчас времени уже нет, над ним каменная громада, оплетенная сетью веревочных лестниц.
Ларш знал, что на этом маяке нет каменных ступеней. Ему в детстве рассказывали про великана, подчиняющегося Клану Спрута. И с гордостью говорили: от исполина не отбито ни осколочка! Грузы тащит наверх лебедка, но и она держится на цепях и канатах, а не прибита к камню…
Воспоминание вихрем пронеслось в мозгу — и вот уже Ларш карабкается наверх. А рядом, чуть выше, по такой же веревочной лестнице лезет вверх Ульден.
Резкий порыв ветра рванул лестницы, оба прекратили движение. И тут сверху раздался голос — властный, убедительный, полный страдания:
— Ларш, уходи. Если останешься — погибнешь. Я этого не хочу.
Стражник заметил это «погибнешь» вместо «убью тебя». И понял, что ему угрожает нечто более опасное, чем схватка с убийцей.
— Что ты хочешь сделать? — спросил он.
Ветер стих, но оба противника не пошевелились. Они следили друг за другом, каждый готов был действовать при малейшем движении врага.
Но сейчас — и оба это понимали — была короткая передышка.
Переговоры.
Последняя возможность убедить противника отступить, сдаться.
— Чего хочу? — отозвался Ульден. — Этого уже сделать не смогу, ты помешал, не дал уйти без грохота. Придется оживить великана и увести его по мелководью. И горе тому, кто сунется нас остановить. А ты лучше спускайся. Иначе велю ему раздавить тебя, как блоху.
Перед глазами Ларша вскользь мелькнула картинка: каменные гигантские пальцы смыкаются на его теле. Мелькнула — и исчезла. Не до того было стражнику.
— Оживить великана можем только мы, Спруты, — солгал он.
— Нет! — В голосе лекаря зазвучала насмешка. — Нашел я в городском архиве старый пергамент… Обряд-то простенький, главное — сосредоточиться… — Ульден прервал себя на середине фразы. — Прошу, уходи, не доводи меня до убийства.
— Не доводить тебя? А Верши-дэра не ты отравил?
— Эту тварь не жалко. Застрял в Аршмире, притворялся, что у него подагра… а сам затевал подлые дела, я кое-что подслушал…
— А меняла с сыном?
— Это бернидийские-то лазутчики?
— Бернидийцы тебе нехороши? — Ларш удобнее перехватил веревку, не замечая боли в ободранных руках. — А кому ты хотел продать перстень — не бернидийцам, а? Только не говори, что хотел оставить себе, обучить великана танцам и выступать с ним по ярмаркам!
— Я — другое дело. — Ульден заговорил жарко, страстно. — Мне суждено свершить великое: избавить мир от болезней! Я на верном пути, но, чтобы создать Снадобье, нужны деньги…
— И за эти деньги ты продал свой город врагам? Представляешь, какая бы тут резня…
— Да. Это страшная цена, но я плачу за счастье мира. Не будет болезней, страданий…
— Ты платишь чужими жизнями, это нечестная сделка.
— Пусть. Нет ничего важнее Снадобья.
— Это твой город! Опомнись, лекарь!
— Мир важнее города.
Словно огромная хищная ящерица, Ульден скользнул вверх, на край пещеры. Он попал в поток света — и его страшная, исковерканная тень задергалась по облакам, подобно безумному демону.
Ларш поспешил следом. Он перевалился через толстую цепь, ограждавшую пещеру, при этом чуть не сорвался вниз — так обрушились на него пронзительный свет, жара, запах горелого масла.
Это была Бездна, это было хуже Бездны!
Посреди пещеры стоял котел, в котором пылало пламя. Изогнутые металлические зеркала собирали свет и бросали его наружу. Свет выплескивался между зеркалами, дрожал и свивался с тенями на стенах пещеры.
И жара, такая жара! Ларш разом забыл, что только что дрожал от холода в мокрой одежде.
Ослепленный Спрут споткнулся, крепко обо что-то ударился (тут же понял, что это лебедка). Упал — и всем телом ощутил дрожь в массиве камня.
«Просыпается! — подумал юноша в ужасе. — Очнулся великан!»
Откуда-то из пляски света над лежащим Ларшем возник черный силуэт. Ульден стоял неподвижно, вытянув перед собой руку.
«Главное — сосредоточиться…» — вспомнил Ларш. Он подтянул ноги к животу и ударил Ульдена по ногам. Тот вскрикнул и упал, но тут же вскочил. Но и Ларш успел подняться.
Враги стояли друг против друга в пляшущих потоках света, словно вокруг бушевал пожар. Пот заливал глаза, рты пересохли.
— Не смей мешать! — властно выдохнул Ульден. — Я чувствую его… он встревожен… вот, слышишь?
Чтобы ощутить дрожь камня и гул в его толще, уже не надо было лежать ничком.
«В котел его, в огонь!» — подумал Ларш гневно.
Он вспомнил прием, которому учил его старый наемник. Кинуться на врага, сцепить руки в замок у его шеи, согнуть колени, тянуть его своим весом вниз — но прочно стоять на ногах… можно вертеть гада как угодно… в огонь его!
Ларш прыгнул вперед, вскинул руки к шее Ульдена, ударил его коленом в пах…
Вернее, хотел ударить. Ульден поймал его колено на скрещенные руки — и опрокинул Ларша на камни.
— Хорошо дерешься, лекарь! — с ненавистью бросил Ларш, не вставая.
— Научился на войне. Я сильнее тебя и лучше обучен драться. Не двигайся — оставлю в живых.
«Да, он сильнее, — тоскливо подумал Ларш. — Но пока я жив — не дам ему колдовать!»
Он попытался встать, но Ульден был начеку и крепко ударил его ногой в грудь. С хриплым выдохом Ларш вновь растянулся на полу и застыл, не сводя глаз с врага.
Ульден вновь вытянул перед собой руку.
Очень осторожно Спрут скользнул ладонью по полу, надеясь опереться и встать.
Под ладонь попалось что-то… браслет! Выпал из-за голенища, когда Ларш растянулся на камнях.
Пустышка, поделка Афнары? Или… или талисман?
Ларш резко поднялся на колени. Уклонился — удар Ульдена пришелся вскользь. И изо всей силы, метко и хлестко стегнул врага кожаным браслетом по руке, по перстню. По полу брызнул бисер с разорванных нитей.
Гул и дрожь камня оборвались разом.
Ульден потрясенно замер: порвалась его связь с тяжелым, медлительным, грозным разумом великана. А Ларш, воспользовавшись замешательством врага, вскочил с колен и врезал ему кулаком в лицо.
Ульден грохнулся в опасной близости от котла с кипящим маслом. Вскочил, заметался. Свет из зеркала ударил его по глазам, ослепил, заставил потерять ориентацию, отступить к выходу из пещеры. Ульден зацепился за ручку лебедки, взмахнул руками, потерял равновесие и спиной вперед полетел через цепь, ограждавшую выход, — к ногам великана, чьим хозяином он не сумел стать.
* * *
Как Ларш спустился по обрывкам канатов, полопавшихся от судорожных движений великана, — этого юный Спрут не запомнил. Он был словно в бреду — и очнулся лишь над телом Ульдена, когда снял с его мертвой руки перстень.
Пришел в себя. Почувствовал чье-то присутствие, поднял голову.
На него с ужасом глядели старик-смотритель с кровоподтеком на лбу и тощий парнишка.
— Именем Хранителя Аршмира, — хрипло сказал Ларш и, выхватив из-под рубахи нефритовую фигурку Спрута, показал ее смотрителю.
После жары в пещеры ветер был убийственно холодным. Но страшнее ледяного ветра, страшнее боли во всем теле была мысль о том, что придется перебираться на берег на лодке.
«Я не выдержу… опять пучина…»
Подросток дернул смотрителя за рукав, сказал в испуге:
— Дед, глянь-ка…
Ларш проследил его взгляд.
Великан поменял позу. Теперь каменная длань была простерта вперед — как совсем недавно простирал руку Ульден.
Воспоминание обожгло Ларша.
Предатель погиб, но дело молодого Спрута не было завершено.
«Да, страшно так, что потроха в узел завязываются. Но я служу Аршмиру и королю, я давал клятву. Талисман Джангилара не даст мне струсить!»
Серая свинцовая бляха, на которой грубыми штрихами изображен дракон.
Спокойные, внимательные глаза короля.
Голос Ларша-подростка: «Клянусь быть верным…»
— Лодку мне! — твердо приказал Спрут смотрителю маяка. — Немедленно!
