Глава двадцать пятая

Бывший пресс-секретарь Марьясова Павел Куницын коротал время на зимней даче. Сидя в кресле у окна, он смотрел через стекло на знакомый во всех деталях пейзаж. Белое снежное поле с темными проплешинами земли, глухой двухметровый забор, черные стволы деревьев, ветви старой яблони, резко очерченные, словно вырезанные на гладкой поверхности искусным гравером. На ветках стайка воробьев. Унылое зрелище. Время от времени Куницын опускал глаза и подолгу разглядывал изувеченные руки, забинтованные кисти и предплечья. Из бинтов одиноко выглядывали чудом уцелевшие во время взрыва пальцы. Вот большой и указательный пальцы левой руки и вот ещё большой палец правой руки. Всего-то и осталось. Десять минус семь – равняется три. Как ни крути, только три. Когда Куницын смотрел на свои руки, слезы наворачивались на глаза, начинали неприятно щекотать веки. Лучше не смотреть. Он снова глядел на занесенное снегом поле и веселую стайку воробьев.

Куницын выписался из больницы пять дней назад, он рассчитывал, что дома, в теплых родных стенах, спасется от меланхолии, думал, здесь, рядом с любящей женой, станет легче. Хоть немного отпустит давящая душу тоска. Наконец о нем вспомнит, бывший начальник. Марьясов, безусловно, не даст своему преданному помощнику засохнуть на корню. Ворочаясь бессонными ночами на больничной койке с неудобной панцирной сеткой, Куницын передумал о многом. Он ждал, что к нему в больницу придет Марьясов, скажет какие-то, пусть пустые, легковесные, но такие нужные слова утешенья. «Только в несчастье узнаешь цену дружбе», – решил Куницын в больнице, но развивать, углублять эту тему не стал, иначе пришлось бы заплакать.

Марьясов так и не явился. Куницына навещал Трегубович. Раза три или четыре, всегда под вечер, он, немного хмельной, заявлялся с бутылкой коньяка в палату и, сосредоточенный на каких-то своих мыслях, просиживал добрый час возле двоюродного брата. Последний раз Трегубович принес и положил на тумбочку брата какой-то слюнявый любовный роман с голой сисястой бабой на обложке. Куницын раскрыл книгу наугад, на первой попавшийся страницы. «Ее чувственные ноздри раздувались и трепетали», – прочитал Куницын. Без всякой причины на душе стало совсем погано. Он закрыл книгу, положил на тумбочку и больше её не открывал.

«Так ко мне Марьясов и не придет?» – спросил брата Куницын в последнее его посещение. Трегубович лишь пожал плечами и косо нехорошо усмехнулся: «Мне твой начальник не докладывается». «А у тебя как дела?», – через силу спрашивал Куницын, утративший к жизни всякий интерес. «Нормально, хорошо дела», – Трегубович тонул в улыбке. «В каком смысле хорошо дела?» – странно лежать на больничной койке, страдать от душевной и физической боли и ещё слышать, что у кого-то в этом проклятом мире хорошо идут дела. «Скоро я разбогатею», – Трегубович улыбался так глупо, что Куницын всерьез задумался о его умственных способностях. «Когда мы закончим дело, я получу хорошие деньги, – сказал Трегубович. – Мне они причитаются». «Тебе много что причитается, – сказал Куницын. – Но это не значит, что тебе эти деньги отдадут».

Трегубович, чувствуя, что разговор идет не так, не весело, а на тоскливой минорной ноте, предпринял судорожную попытку растормошить брата: «А помнишь, как мы справили Новый год? Закатились в кабак, девочек взяли первый сорт». «Хорошо повеселились, – вздохнул Куницын. – Ты ещё стянул с деда Мороза ватную бороду. И дал ему в ухо. Так дал, что с него шапка слетела. А самого деда под столом искали». Трегубович продолжал мечтательно улыбаться. Больше говорить было не о чем, нечего было вспоминать. Куницын зевнул, давая понять, что утомился и хочет спать, а посетителю пора на выход. Трегубович понял намек, поднялся и ушел. А Куницын ещё долго ворочался на кровати. В полночь, ещё не приняв снотворного, он долго думал о Марьясове и человеческой неблагодарности. И, наконец, сделал философское обобщение. «Люди не помнят добра. На то они и люди, чтобы добра не помнить», – решил он.

Каждый день в больницу к Куницыну приходила жена. Но Лена, ссылаясь на какие-то неотложные дела, спешила уйти, всякий раз находила новый повод, чтобы не задержаться рядом с мужем лишней минуты. И вообще повадки, манера поведения жены странным образом изменились. Лена стала ходить как-то боком и, старалась не встречаться взглядом с мужем, опускала глаза. Нехорошие предчувствия, как черви, шевелились в душе Куницына. «Поговори с врачом, он завтра обещает меня выписать», – сказал он жене. «Может, ещё тут полежишь хоть несколько дней? – Лена смотрела на Куницына с немой тревогой. – Хоть сколько полежи. Тут тебе уколы делают. Тут врачи, уход и все такое». «Это с какого хрена мне тут бока пролеживать?» – Куницын начинал заводиться. «Хорошо, завтра, так завтра», – тут же согласилась жена. На следующий день она приехала на машине и забрала мужа из больницы.

И вот он здесь, на зимней даче. Он любуется в окно мертвыми зимними деревьями и стайкой воробьев, утешая себя всякой ерундой, в которую не верит. Он говорит себе, что все могло кончиться хуже. Его могло убить. Он мог остаться без рук. Без глаз мог остаться, совершенно слепым. Могло взрывом даже член отхватить. Но Бог милостив. А он, Куницын, жив и относительно здоров. На свете много инвалидов. Люди привыкают к своим увечьям, сживаются с ними. Мудрые мысли, справедливые доводы. Но почему-то они не казались убедительными, наоборот, фальшивыми, ханжескими. А телефон упрямо молчит. Пейджер не показывает никаких сообщений. Тишина в доме такая невообразимая. Просто могильная тишина. Нет, первым он звонить Марьясову не станет. Это решение твердое и окончательное. Куницын залижет раны и будет искать нового хозяина, но человека порядочного. Не одни же свиньи топчут землю.

А вчера днем Лена объявила, что уходит от мужа. Куницын в это время учился перед зеркалом застегивать двумя пальцами левой руки ширинку и пуговицы сорочки. Он, уже готовый к худшему, воспринял известие стоически. Оторвавшись от своего занятия, Куницын, прищурившись, посмотрел на супругу сверху вниз и плюнул на пол: «Какому дураку ты, потаскушка, понадобилась?» «Вот понадобилась», – Лена опустила глаза. «С кем ты, рожа поганая, снюхалась?» – Куницын застегнул и расстегнул ширинку. Жена молчала. «Сука, тварь, катись отсюда», – Куницын длинно матерно заругался. Жена выскочила из спальни. И долго ещё слышалась по разным комнатам дома цоканье её каблучков.

Наверное, Ленка думала, Куницын от переизбытка чувств порвет на груди новую сорочку и станет за ней на цирлах бегать, на коленях за ней поползет. Как бы не так. Ошиблась. Он просто послал шлюху открытым текстом – и весь разговор. Ясно, жалостью от баб ничего не добьешься, только себя лишний раз унизишь. И женщинам разницы нет, сколько у тебя пальцев на руках. Все десять или только три. Им такие вещи до лампочки. Только деньги нужны, все остальное – пустая лирика.

Даже хорошо, что жена ушла. А то все смотрела не мужа полными слез, мутными глазами и повторяла: «Боже, что они с тобой сделали. Раньше ты был совсем другим». Ну, зачем говорить такие глупости? Ясно же без слов, что он был другим. У него были пальцы. Он был здоровым дееспособным человеком. Но зачем же Куницыну без конца напоминать о его беде. Дура, тундра. Или она имела в виду нечто иное, не физическое увечье? И как только хватило терпения прожить с этой корыстной сучкой почти полтора года? Как Куницына хватило на столь долгий срок? Самому себе иногда удивляешься. Все-таки он терпеливый человек, даже слишком терпеливый.

Куницын встал с кресла, потянул вверх рычажок рамы, толкнул толстое стекло забинтованной кистью руки, распахнул обе створки окна. Запахло талым снегом, близкой весной, теплом. Хорошо, такой свежий, бодрящий дух. Куницын втянул в себя этот аромат, упал в кресло. Природа просыпается, воробьи прыгают на ветке. Придвинувшись ближе к окну, он, действуя обеими руками, поднял стоявшее у стены, уже готовое к стрельбе пневматическое ружье. Куницын приложил приклад к плечу, склонил голову набок, придерживая пластмассовое ружейное ложе забинтованной кистью левой руки, двумя целыми пальцами. Большой палец правой руки он положил на курок. Он не торопясь нашел мушку в полукруглом прорезе прицела, совместил её с застывшей на ветке фигуркой воробья. Попался, голубчик.

Ружье издало характерный пукающий звук. Воробьиная стайка вспорхнула с веток яблони, разлетелась по сторонам. Но одна птичка, свалившись с дерева жалким серым комочком, осталась лежать на снегу, задрав кверху скрюченные лапки. Хороший выстрел, ворошиловский. Улыбнувшись, Куницын залез левой рукой в почти пустой пакет с пшеном, кинул горсть корма на улицу. Поставив ружье на прежнее место, он захлопнул створки окна, поднял рычажок. Глядишь, от нечего делать снайпером сделаешься. Вот так бы и жену подстрелить. Чтобы и она того… Лапки кверху.

Длинный нетерпеливый звонок в дверь отвлек Куницына от приятных мыслей о кончине бывшей супруги. Он встал с кресла, посмотрел на круглые часы, висящие над камином. Без пяти минут полдень. Приходящая домработница Клавдия Степановна сегодня прибыла раньше обычного на целый час. Видно, ходила в деревню за продуктами, а из магазина сразу сюда. Возможно, хочет побаловать Куницына картофельной запеканкой с густой деревенской сметаной? Прошлый раз он просил приготовить запеканку. И ещё тетя Клава обещала привести из деревни мужика, чтобы тот напилил дров для камина. Куницын, не спрашивая, широко распахнул дверь.

На пороге стояла молодая блондинка в короткой шерстяной курточке песочного цвета. В правой руке девушка держала какой-то сверток, крест на крест перевязанный бечевкой. От неожиданности Куницын отступил на шаг, непроизвольно спрятал за спиной забинтованные руки, но тут же справился с замешательством, шаркнул ногой по полу.

– Простите, чем обязан?

– Я от Лены. Ваша жена попросила меня заехать сюда и забрать две её кофточки и блузку.

– Проходите, – он пропустил девушку в прихожую, толкнул ногой дверь комнаты. – Передайте Лене вот что. Я не буду возражать, если она сама приедет сюда и заберет все свои шмотки. А то вон мне камин топить нечем. Сожгу все её тряпки к чертовой бабушке. И шубы сожгу. И дубленки. Мне не жалко. Передадите мои слова?

– Передам, разумеется, – девушка подняла ресницы, откинув светлую прядь волос со лба, глянула на Куницына небесно голубыми глазами. – Но сейчас Лена попросила меня забрать кофточки. Только кофточки и блузку.

– Забирайте, – Куницын, держа руки за спиной, толкнул ногой дверь спальни, кивнул на трехстворчатый шкаф. – Покопайтесь в нем. Я не знаю, где точно моя бывшая жена хранила какие-то там кофточки. Кстати, а как вас зовут?

– Марина.

Девушка улыбнулась хозяину, положила сверток на кровать, подошла к шкафу и, распахнув левую створку, стала разглядывать сложенные в аккуратные стопки женские вещи. Куницын зашел с тыла. Что-то раньше он эту девушку не встречал, иначе бы обязательно запомнил. Хотя под одеждой всего как следует не разглядишь, но бабец ничего, очень даже ничего, в самом соку. Крепко обтянутая джинсами круглая задница. И ножки, кажется, весьма приличные. Есть за что ущипнуть девочку оставшимися тремя пальцами. Такой женщине можно отдаться. Марина неожиданно обернулась. Куницын опустил глаза, сделав вид, что внимательно разглядывает половик под ногами.

– Может, чаю выпьем или чего покрепче? – неожиданно для самого себя предложил Куницын. – А то, честно говоря, я тут один с тоски подыхаю. Совсем скис.

– С удовольствие выпью с вами чаю или чего покрепче. С большим удовольствием, но только не сейчас. Можно сегодня, вечером.

– Сегодня? – обрадовался Куницын.

– Да, можно и сегодня.

Хорошая девушка, – решил Куницын. Без комплексов. Ей доступен язык скрытых намеков и полунамеков. Впрочем, намек он сделал довольно прозрачный, даже примитивный. Но и ответ прозрачный. Повезло, вот это случай. Катит фарт. А ещё сегодня утром он всерьез раздумывал, не пригласить ли на зимнюю дачу кого из прежних знакомых, чтобы скрасить одинокий досуг. Но знакомые и друзья, видимо, остались в той, прежней жизни. Им ты нужен, пока здоров и богат. Вряд ли кто приедет сюда. Да и, положа руку на сердце, никому из них звонить не хотелось. Разве что Алешина позвать? Но этот будет долго и нудно рассказывать о своих темных валютных делишках, как выпьет, так помрачнеет, станет зловеще вращать глазами и загадочно ухмыляться. Тоже князь тьмы нашелся. Или директора мелкооптового рынка Иванова пригласить? Он наверняка не откажется. Но и от Иванова радости мало. Напьется и станет всю ночь песни орать. Или, как в прошлый раз, отправится в зимний лес собирать грибы. Ищи его потом с фонарями.

– Правда, я сейчас немного не в форме, – Куницын выставил вперед забинтованные руки. – Но ведь вкус напитков не портится от того, что у мужчины не хватает нескольких пальцев.

– Пальцы – это не существенно.

Марина снова повернулась к шкафу и стала перебирать барахло на полке. Она выбрала из стопки две кофточки и розовую шелковую блузку, положила их на кровать.

– И я говорю – не существенно, – снова обрадовался Куницын. Он на минуту задумался, что существенно для мужчины, а что не существенно, но не стал вслух излагать свои мысли на эту тему.

– Вот, пожалуй, и все, – Марина вынула из кармана куртки пластиковый пакет, положила в него отобранные вещи и шагнула к двери.

– Так я могу надеяться?

Куницыну, как прежде случалось в минуты душевного волнения, мучительно захотелось пососать указательный палец правой руки, но он вспомнил, что как раз этого пальца у него больше нет. Он, пятясь задом, отошел в сторону, уступая Марине дорогу. Да, это не просто девочка на разок. Лучше вариант, куда лучше. Такие глазищи.

– Часиков в семь можно вас ждать?

– Лучше половина восьмого.

– Может, машину за вами вечерком прислать? – Куницын шел за Мариной, сохраняя близкую дистанцию. – Я могу договориться насчет машины.

– Я за рулем, – Марина открыла входную дверь, перешагнула порог.

– Подождите секундочку.

Куницын резко развернулся, сбегал в комнату и вернулся с визитной карточкой, на которой был указан номер его мобильного телефона. Держа карточку двумя пальцами левой руки, он протянул её Марине.

– Вот, в случае чего позвоните. Я буду ждать.

– Я постараюсь, я очень постараюсь. – Марина спустилась с крыльца и зашагала к калитке.

– А я очень буду ждать, – крикнул Куницын и тут вспомнил о бумажном свертке, оставленном на кровати. – Марина, вы забыли свой бумажный пакет.

Марина потянула кольцо калитки на себя, обернулась.

– Этот пакет Лена вам передала. Даже не знаю, что в нем.

– Буду вас ждать вечером, – крикнул Куницын.

Калитка захлопнулась. За глухим забором послышался удаляющийся шум автомобильного двигателя. Постояв на крыльце пару минут, Куницын вернулся в дом, побродил по большой комнате, убрал с каминной полки мозолившую глаза фотографию Лены. Как придет тетя Клава, нужно попросить её изобразить на ужин что-нибудь съедобное, что-нибудь эдакое, картофельную запеканку тетка пусть своему мужу готовит, колхознику. Неплохо бы рыбу в сметане запечь. В холодильнике есть хорошие маслины, свежие помидоры, огурцы, зелень. Овощи должны лежать на отдельном большомм блюде. Обстоятельно обдумывая меню сегодняшнего ужина, Куницын перешел в спальню, взял с кровати бумажный сверток и вернулся с ним в гостиную.

Поставив пакет на журнальный столик, он разрезал веревку серебреным ножичком, развернул оберточную бумагу. Коробка из-под торта или пирожных. Надо же, какая забота со стороны бывшей супруги. Видимо, Ленка поняла, что Куницыну не сладко приходится, решила подсластить горькую пилю его одиночества. Куницын большими пальцами снял с коробки картонную крышку с нарисованной на ней сосновой веткой. Под крышкой он увидел две светосигнальные батареи, соединенные друг с другом и опутанные тонкими проводами, медную пластину, серый пластилин взрывчатки.

Ударник взрывного устройства, присоединенный к крышке тонкой пружинкой, упал на запальный капсюль. Электрическая цепь замкнулась. Куницын впал в столбняк, успев подумать, что через секунду он умрет. В последний момент он потянулся руками к коробке, намереваясь сбросить её со стола, но не успел осуществить задуманное.

Он даже не услышал взрыва. Горячая обжигающая волна оторвала Куницына от пола. Вспыхнула рубашка на груди, вспыхнули волосы. Неведомая могучая сила взрыва подняла его вверх, перевернула в воздухе, выбросила через окно. Разбив спиной толстые двойные стекла, Куницын протаранил своим телом глухой забор, выломал несколько досок, вылетел на дорогу и шлепнулся в черную лужу.

Куницын умер, так и не увидев, как полыхает его зимняя дача, как горят и взрываются сложенные на веранде мешки с известью, как сбегаются поглазеть на пожар окрестные жители.