Глава восемнадцатая

Дима Радченко вошел в следственный кабинет, когда Элвис уже готовился задремать на табуретке. Открыв портфель, выложил на стол тетрадь с записями и конторскую папку. Свидание с подследственным адвокат получил всего на полчаса, поэтому времени на долгие лирические отступления не осталось. Радченко не боялся, что в следственном кабинете установлена хозяйская прослушка или камера слежения. Такие дела практикуются в московских тюрьмах, да и то лишь в тех случаях, когда прокуратура интересуется каждым шагом подследственного категории «спец». До периферийных тюрем технический прогресс пока еще не дотянулся своей костлявой лапой.

Экономя время, Радченко сказал, что дело Элвиса оказало не таким простым, каким казалось с самого начала. У прокуратуры есть сильные свидетели, есть улики, правда, косвенные, но от этого не легче. Золотарев шьет дело на совесть, чтобы оно не рассыпалось в суде, как карточный домик. Но у адвоката тоже есть козыри, которые до поры до времени лучше держать в рукаве. Золотарев не допустил защитника на допросы и опознания, тем самым совершил ошибку, действия прокурора будут опротестованы. Но на всю эту следственную казуистику, составление новых и новых бумаг, запросы, требования и ходатайства, уйдет вагон времени, поэтому пусть Элвис не тешит себя пустыми иллюзиями, рассчитывая на прекращение уголовного преследования или выписку с кичи до суда под подписку. Этого не будет.

Мало того, если Элвис не станет откровеннее с прокурором, он может рассчитывать только на ужесточение режима, карцер, «стаканчик»и прочие удовольствия тюремного быта. Так сказал Золотарев адвокату, и он не врет, и вообще прокурор настроен очень серьезно и пойдет до конца, пока не обломает подследственного. Элвису нужно продержаться, не давать признательных показаний неделю, две недели, в крайнем случае, месяц. Бобрик и Ленка нашлись, они отсиживаются в одном укромном месте, где их в ближайшее время вряд ли достанут. Это время нужно, чтобы Радченко сделал Бобрику гражданский и заграничный паспорт, парень свалит из страны. И тогда вместе с Ленкой адвокат может явиться к прокурору, сделать заявление о том, что на самом деле произошло на территории лесничества.

— Конечно, мы можем придти к прокурору вместе с Бобриком, — добавил Радченко. — Он сделает это, чтобы вытащить тебя отсюда.

— Нет, — покачал головой Элвис. — Нет и еще раз нет. Не факт, что Бобрик проживет в тюрьме хоть сутки. Люди, которые его ищут, устроят какую-нибудь подлянку через блатных. Узнают все, что хотят узнать. А утром контролеры найдут мальчишку со сломанной шеей. В свидетельстве о смерти напишут, что он упал с верхнего яруса нар. И всех дел. Я продержусь неделю. Даже месяц, если надо. Как ты достанешь паспорта?

— Пока не знаю, — пожал плечами Радченко. — Пришла одна идея, но это не верняк.

— У тебя есть хоть одна хорошая новость? — помрачнев, спросил Элвис.

— Сегодня только плохие, — помотал головой адвокат. Он решал про себя, рассказать ли Элвису о проблемах Ларисы Демидовой, — лишнее, с этим всегда усеется. — На меня наезжают два майора с Лубянки. После того, как наше письмо оказалось в приемной ФСБ, чекисты как-то вычислили меня. Ко мне подвалили некие майоры Столяров и Задорожный. Сначала я хотел им обо все рассказать, но потом…

— Что потом? — Элвис подался вперед.

Радченко обвел беспокойным взглядом темные углы следственного кабинета и заговорил тише.

— Читай по губам, — прошептал он. — Похоже, что эти фээсбэшники — шоколадные. Или кем-то прикормленные. Или ведут свою игру. Если они появятся здесь, а они обязательно нарисуются, будь осторожнее с ними. Твоя хата с краю — и точка. Я пошуршу по своим каналам, постараюсь выяснить, что это за персонажи, но на все нужно время. А времени у меня с гулькин хрен. И на хвосте висят эти хмыри.

— Почему ты так думаешь? — Элвис тоже перешел на хриплый едва слышный шепот. — С чего бы им вести свою игру? Или на кого-то батрачить?

— Мне они сразу не понравились, задницей чувствую: тут какая-то лажа.

— Это не ответ.

— Прошлой ночью Ленка дежурила на той самой съемной квартире, ну, на Волгоградке, наблюдала за стоянкой, за этим долбаным фургоном, — Радченко вытащил платок и вытер лоб, на котором выступила испарина. — Если честно, я уже не надеялся, что кто-то туда явится. Но сработало. Около трех ночи у вахты остановился Форд Мондео. Из него вылезли два мужика, сунулись в будку охранника. Через минуту они подняли шлагбаум, вытряхнулись из конуры сторожа. Свет в окошке погас. Подошли к фургону, достали ключ, приклеенный к днищу. Открыли грузовой отсек, пару минут шуровали там. Потом один из них некий Валерий Задорожный сел за руль «Газели». Майор Столяров вернулся к Форду. И все. Они уехали. Посмотри. Тот, что поздоровее, — майор Задорожный из военной контрразведки.

Радченко развязал тесемки конторской папки, придвинул ее к Элвису. Папка содержала в себе полтора десятка фотографий, выполненных цифровым аппаратом и распечатанных на принтере. Снимки сделаны поздним вечером или ночью при свете уличных фонарей. Но у камеры вполне приличные характеристики и, главное, отличная оптика, длиннофокусный японский объектив. Фигуры людей, даже их лица, можно хорошо рассмотреть. Вот два мужика, один в плаще, другой в темном костюме, подходят к будке. Горит единственное окно, на занавеске отпечаталась тень человека. Вот те же мужчины выходят из помещения. Свет уже погашен, а шлагбаум поднят. Вот они возле «Газели», у фургона распахнуты дверцы грузового отсека. Мужчины один за другим, святя фонариком, забираются внутрь. Задорожный запирает фургон. «Газель», отъезжая, поравнялась с будкой. Столяров возле Форда… Элвис крепко завязал тесемки и отодвинул папку от себя, прищурившись, посмотрел в глаза дяди Димы.

— И эти карточки ты притащил сюда, в тюрьму? — Элвис закашлялся от волнения. — Ты что, мозги дома оставил? А если на выходе тебя…

— Спокойно, все учтено, — Радченко открыл портфель, опустил в него папку и записную книжку. — Это тебе не Бутырка. И здесь адвокатов не шмонают. А если и проверят, ну, что с того? Какие-то люди, какой-то фургон… И хрен бы с ним. Дослушай. Офицеры ФСБ не имели право таким макаром изымать со стоянки фургон. По закону они подступиться к нему не могли без понятых, без саперов и работников прокуратуры.

— Нет, ты совсем отмороженный… Притащить сюда…

— У нас уже перебор со временем, — прошептал Радченко. — Слушай. Еще есть запись, выполненная при помощи аналоговой видеокамеры. Сам знаешь, если с цифровыми фотографиями можно устроить любые фокусы, то с аналоговой записью ничего такого не сделаешь. Это стопроцентное доказательство, от которого не открестится ни следствие, ни суд. Запись в надежном месте. Но это еще не все. Того мужика сторожа утром нашли с пробитой башкой. Он пока жив, но мало шансов, что выкарабкается. Перелом основания черепа и выбит один глаз.

— Отвези кассету на Лубянку. Лично отвези. Передай из рук в руки начальству, под расписку…

— Пошел ты со своими советами. Я туда уже письмо туда отвозил. После кассеты я едва ли смогу помочь тебе или Бобрику. Потому что меня за казенный счет снесут на свалку и сыграют музыку. А мой теперешний начальник толкнет речь над могилой. Мол, наш Дима всегда был погружен в работу, поэтому не смотрел на светофор, когда переходил улицу. А водила, который раздавил нашего лучшего адвоката, даже не подумал остановиться. Короче так: я не хочу попасть под машину или кончить жизнь с удавкой на шее.

— Хорошо, — кивнул Элвис. — Теперь уходи. Береги себя.

— И ты береги себе, — Радченко положил на стол две пачки сигарет. — Да, совсем забыл… Я собрал тебе дачку, чтобы ты не припухал на казенной баланде. Колбасы, сыра, сигарет. Вечером тебе снизу принесут.

Ужин в ресторане «Парус»подходил к концу, а Игорь Краснопольский, позволивший себе полкило коллекционного коньяка, с удивлением обнаружил, что совсем трезв. В отдельном кабине, тесном, как собачья будка, было душно, в горле першило от табачного дыма. Круглый стол, заставленный бутылками и закусками, напоминал помойку. Михаил Владимирович Мещеряков, костлявый мужик лет тридцати с небольшим, разделивший с Призом трапезу, окольными путями через Украину прикатил из Чечни, разумеется, не для того, чтобы прожигать жизнь в злачных местах. Он был доверенным лицом тамошнего авторитета Рамзана Отрегова и сегодня должен окончательно договориться об условиях передачи товара и авансе.

Мещеряков, видимо, забывший вкус ресторанной пищи, поражал Краснопольского звериной прожорливостью. Такой количество закусок три человека его комплекции не способны умять за один присест. А Мещеряков, забыв о приличиях, жрет, как голодная свинья, — за пятерых. Несколько раз он вызывал официанта, листал меню, делал новые заказы, лихорадочно засовывал в рот мясо и рыбу, будто за спиной стоял надсмотрщик с погонялкой, а завтрашнего дня начинался Великий пост. Покончив с ветчиной, схватился за креветочный салат, но тут же, не доев, переключился на жульен с курицей и грибами. Он напоминал похотливого кролика, который пришел в публичный дом и никак не может выбрать себе девочку, потому что глаза разбегаются.

— Это не тушенка с истекшим сроком годности, — повторял Мещеряков. — И не вонючая ставрида.

Приз, давно утоливший голод, посмеивался про себя над этим вахлаком, окончательно отупевшим в чеченских горах, и от скуки рюмка за рюмкой, глотал коньяк, не чувствуя опьянения. Смолил сигареты и думал о том, что правильно сделал, выбрав для делового разговора ресторанный кабинет, а не общий зал. Хоть посетителей немного и музыка громкая, базару никто не помешал бы, пришлось краснеть перед людьми за этого отморозка.

— Рамзан дает достойные деньги за твой товар, — Мещеряков разговаривал с набитым ртом, вытирал губы салфеткой, снова жрал и говорил. — И платит наличманом. Да, хорошие бабки… Но надо скинуть с цены двадцать процентов.

— Когда Фанера начинал переговоры с Рамзаном, речь шла вот об этой сумме, — Приз нарисовал на салфетке несколько цифр. — Они ударили по рукам. Это была окончательная цена, которая не подлежит обсуждению.

— Все на свете подлежит обсуждению.

Мещеряков выпил воды, взял из стаканчика зубочистку и с немым остервенением принялся ковыряться во рту. Понятно, что имеет в виду этот придурок. Рамзан и его бандиты сами перевозят товар с места до места. Они платят за прикрытие на самом высоком уровне. Капают на жало ментам, каким-то мелким и крупным чиновникам, от которых на самом деле ни хрена не зависят, но они не хотят лишиться своей копейки. Поэтому Рамзан хочет скидку в двадцать процентов. Возможно, это справедливые требования, но сегодня не базарный день.

— Если ты согласен, можешь получить аванс сегодня, — Мещеряков вытащил сигарету и пустил дым. — Хотя в таких делах авансов не бывает. Но Рамзан готов заплатить, хоть это против всех правил. Наш общий знакомый доверяет Фанере. И тебе тоже.

— Доставка груза от места до места — пять процентов его стоимости, — сказал Краснопольский. — Ты сам знаешь расценки. Пять — и на этом точка.

Мещеряков упрямо покачал головой.

— Это особый груз. И расценки выше.

— Еш твою мебель, — Приз начинал злиться. — С чего это вдруг Рамзан опускает цену, когда они с Фанерой обо всем договорились? И почему я должен своими руками чужое дерьмо разгребать? И еще радоваться? Пусть Рамзан приезжает сюда из Европы и ведет переговоры с Фанерой. А я ухожу в сторону.

— Конечно, ты можешь разорвать договор и все такое. Но, как говорят умные люди на Кавказе: разлившись на блоху, не надо жечь кальсоны.

— Почему-то я раньше не слышал этой великой мудрости кавказских народов.

— Все еще впереди, — усмехнулся Мещеряков.

Видимо, он представил себя, что ждет Краснопольского, если тот пойдет на попятную. Чеченские бригады стригут купоны во многих российских городах. Среди ментов есть платные осведомители. Краснопольского, куда бы он ни подался, где бы не лег на дно, ждет печальный конец. И Фанера с его авторитетом и связями не поможет.

Приза вычислят, найдут, для затравки отрубят руки. Потом вырежут язык. И ради праздного озорства зададут много бессмысленных вопросов, на которые он уже не сможет ответить. Будет мычать, как корова, и харкать кровью. А дальше… Ему придется умирать долго и трудно. Конечно, есть шанс податься за границу, но спокойной жизни не будет и там. Еще можно принять постриг, уйти в монахи, найти временное убежище за церковными стенами. Полоть огород, чистить картошку, вывозить на поля навоз, класть кирпичи, выполняя повинность. Ночами, когда послушники спят, трахать коров или коз на монастырском подворье. Очень весело. Мещеряков действительно засмеялся, живо представляя себе картину совокупления.

— Я вижу, ты все понял, — сказал он.

Вместо ответа Краснопольский наклонил голову и смачно плюнул на пол.

— Я понял, что ни хрена не понял, — ответил он. Фанера, напутствуя его в дорогу, сказал, что можно скинуть десять процентов, край — пятнашка. Но сдавать позиции без боя просто глупо. — Из уважения к Рамзану, пусть будет десять процентов. И на этом закончим.

— Сначала Фанера с Рамзаном договаривались так: вы сами перевозите до места свои железяки. Транспорт, прикрытие, документы — все на вас. И только на нашей территории получаете полный расчет. Но Рамзан решил, что перевозку обеспечат его люди. Твоя задача отгрузить товар и получить бабки. И после этого ты начинаешь этот мелочный торг. С такими деньгами везде хорошая жизнь. Даже в вашей паршивой Москве, которую я ненавижу.

— Мы договаривались о другом.

— Хватит порожняк гнать, — Мещеряков бросил окурок на пол и раздавил его пометкой. — Не ломайся, как целка. Я не шмаровоз, сучкам за девственность не доплачиваю.

— А какого хрена ты со мной так разговариваешь?

Мещеряков заглянул в глаза Краснопольского и почувствовал, как по спине пробежал холодок. Ходили слухи, что этот Приз полный отморозок и садист. Когда-то он участвовал в подпольных боях без правил и насмерть забивал противников, уже поверженных, находившихся в глубоком нокауте. Поговаривали, что это именно он уделал Носорога, известного кулачного бойца. Когда Приз наносил последние смертельные удары, из угла секундант Носорога выкинул белое полотенце. Но Приз все-таки угробил мужика, просто так, потехи ради. И получил за это убийство какой-то грошовый кубок из штампованной нержавейки и пятьсот баксов в придачу. Деньги он демонстративно бросил на настил ринга, мол, подавитесь этой мелочью. А кубок всегда держал при себе, эта железка у него что-то вроде талисмана.

— Мне надо выйти минут на десять, — сказал Мещеряков и поднялся из-за стола. — Позвоню из телефонной будки, не с мобилы. Я сам не могу принять это решение.

Краснопольский кивнул, он догадывался, точнее, был уверен, что Рамзане не в Европе, он гораздо ближе. Наверняка ждет в машине за углом. Краснопольский не волновался, он понимал, Рамзан доплатит. Раз он решил взять товар, значит, тат тому и быть. Мещеряков вернулся через полчаса. Упас на стул, влил в себя фужер минералки.

— Остаются только два вопроса, — сказал он. — Где и когда? Только не рассказывай мне, что твой металлолом хранится у черта на рогах. Он ведь где-то здесь, рядом? Или я ошибаюсь?

— Не ошибаешься. Если выйти на улицу и поймать тачку, часа полтора и мы на месте.

— Конкретнее. Что за место?

Краснопольский положил на стол бумажку, свернутую вчетверо.

— Территория старого кирпичного завода, — сказа он. — Там затеяли реконструкцию, но все бросили. Сейчас там даже вахтера охранника нет. Это схема. Как проехать, где и что лежит. Там сорок комплексов. Остальные десять вы получите через несколько дней. Фанера сам свяжется с тобой, скажет о времени и месте передачи остальных игрушек.

Мещеряков опустил руку в карман, выложил на стол круглый жетон и документы на машину.

— Гаражный комплекс «Форум», — сказал он. — Фольксваген Гольф с латвийскими номерами. Тачка чистая. Рамзан сам собирался приехать дня через два-три. Он хочет взглянуть на это дерьмо перед тем, как тронуться в дорогу. К его приезду остальные десять комплексов должны быть у вас. Тогда получите окончательный расчет.

— Добро, — кивнул Приз. — А теперь пойдем отсюда. Духота. Сидим в этой будке, как две кукушки в часах.

— И еще одно… В порядке дружеского одолжения. У нас есть люди в Москве, опытные парни. Есть стволы, все, что надо. Если возникнут какие-то осложнения, ну, сам понимаешь… Можешь обращаться в любую минуту.

— Думаю, управимся без ваших парней, — сказал Краснопольский. — Но если понадобится помощь, я тренькну.

Он хлопнул последнюю рюмку, позвал официанта и бросил на стол несколько мятых купюр.

Гаражный комплекс «Форум»занимал два шестиэтажных здания на окраине города. Приз прошел в помещение офиса, предъявив номерной жетон и паспорт контролеру, сидевшему за стойкой. Контролер, полистав паспорт, покопался в компьютере, вернул жетон и вызвал молодого человека в оранжевой фирменной спецовке с логотипом «Форума»на груди и спине.

— Пригнать машину? Или вы сами подниметесь в бокс?

— Подожду внизу, — ответил Приз.

Через холл он прошел на внутренний двор гаража. Через пять минут из ворот выехал «Гольф»с открытым верхом. Служащий вышел из машины, передал ключи клиенту.

— Поднять верх? — спросил молодой человек. — Кажется, собирается дождь.

— Спасибо, я сам справлюсь.

— Тогда до свидания. На выезде оставите жетон контролеру.

Приз пригляделся к автомобилю. Гольф, судя по белоснежному салону, резине и кузову, изготовленному фирмой «Карманн», совершенно новый. Приз проверил, нет ли в багажнике каких-то вещей, сумки или кейса. Ничего кроме запаски, пустой канистры, емкости с машинным маслом и набора инструментов. Расстегнув два стопорных крючка, Приз потянул крышу на себя, развернув сложенный тент. Закрепив его, сел за руль, повернул ключ в замке зажигания. На низких оборотах двигателя даже не слышно, тачка в отличном состоянии. Он совершил круг по двору, отдал жетон вышедшему из будки контролеру и, дождавшись, когда поднимется красно-белый шлагбаум, вырулил на улицу.

Когда стемнело, он добрался до съемной дачи в Малаховки, загнал машину в гараж, зажег верхний свет, переоделся в старый свитер и заляпанные пятнами рабочие штаны. Глупо, но он не спросил Мещерякова, где спрятаны деньги. Вытащив инструменты, Приз, открыл капот, принялся осматривать моторный отсек. Ясно, здесь нельзя спрятать даже пару несвежих носков. Покончив с этим делом, он снова осмотрел багажник автомобиля, довольно вместительный, с низкой погрузочной площадкой. В задумчивости присел на верстак.

Через несколько минут Приз снял с направляющих водительское сиденье, перевернув его, вспорол опасной бритвой обивку, отстегнул пружины, крест на крест разрезал уплотнитель. И вытащил из сиденья плоский джутовый мешок. Ухватив мешок за края, вывалил на бетонный пол толстые упаковки американских долларов в герметичной целлофановой упаковке. Дождевые капли стучали о крышу гаража, в темном углу возилась потревоженная мышь. Приз перекурил и занялся пассажирским креслом. Через несколько минут на полу гаража выросла еще одна горка американских долларов в вакуумной упаковке.

Еще около часа Приз возился с машиной, приводя в порядок и устанавливая испорченные кресла. Гараж он покинул во втором часу ночи. Надев брезентовый плащ, вышел под дождь, дотопал до дома. В большой комнате, задрав ноги на перекладину кровати, валялся Евгений Фомин. За письменным столом у окна сидел Ландау, он жевал бутерброды, запивая их сладким чаем, отгадывал кроссворд и время от времени поглядывал на святящийся экран ноутбука.

— Как успехи? — Фомин поднялся с кровати, поглубже засунул в больное ухо клок ваты.

— После встречи с чичками впечатление такое, будто с передовой вернулся. Ну, все гладко. Аванс наш. Они ждут еще десять игрушек. Тогда получим полный расчет. За все про все у нас неделя. А у вас что?

— Полный хрендец, — вздохнул Фомин. — Сегодня полдня проторчал у одного лепилы из частной клиники, отслюнил ему денег. А он, сука, прописал мне те же самые антибиотики, который прописывал прежний врач. Вот сучье недорезанное. Причесывают меня как лоха. А ухо весь вечер стреляет.

— Да я не об ухе, — Приз скинул промокшие ботинки.

— Нет сигнала, — ответил Ландау. — Мобильником никто не пользовался.

— Я не верю в эту херню, — сказал Фомин. — Бобрик мог десять раз избавиться от телефона. А мы ищем вчерашний день.

— Наберись терпения, — ответил Приз. — Если бы Бобрик продал телефон, им бы воспользовался новый хозяин. Но так, чтобы аппарат молчал столько дней… Нет, мобила у Бобрика.

Приз прошел в соседнюю комнату. Не включая свет, разделся до трусов, врубил обогреватель, повалился на кровать, и, сунув пистолет под подушку, мгновенно заснул.

Заехав во двор дома через темную, как бездонный колодец арку, Дяди Дима остановил машину, не вылезая из салона, огляделся по сторонам. Смеркалось, моросил дождь, о чем-то шептались старые тополя. Радченко проехал полгорода, но не обнаружил слежки, он менял маршруты и направления. Одно время казалось, что за его Ауди увязался Опель с тонированными стеклами и номером, забрызганном грязью, через несколько минут машина исчезла. Но Радченко еще долго путал следы, мысленно повторяя, что, если уж ФСБ ведет объект, то в этой игре принимают участие несколько автомобилей. И снова пытался отвязаться от слежки, которая наверняка существовала лишь в его воображении, Радченко пересекал сплошную разделительную линию, колесил по дворам, выезжал на проспекты и сворачивал в узкие улочки, которые просматривались из конца в конец. Что ж, если хвост действительно был, дядя Дима сумел его сбросить.

— Кажется, все, — сказал он вслух.

Радченко вышел из машины, поднял воротник плаща и зашел в проходной подъезд. Через минуту он оказался узкой улочке, спускавшейся к гаражному кооперативу «Надежа». На проходной не оказалось ни души, строительная бытовка, в которой полагалось сидеть охране, заперта на ржавый амбарный замок. Поплутав между гаражей, дядя Дима нашел бокс на два автомобиля под номером шестьдесят шесть, постучав кулаком в ворота и не дождавшись ответа, потянул скобу железной двери. В гараже было тепло, слева стоял автомобиль, закрытый брезентовым чехлом, на всю катушку жарил транзисторный приемник. Под потолком горели несколько люминесцентных ламп, окрашивающих интерьер гаража мертвенно бледным светом. Последний раз дядя Дима видел такие лампы в судебном морге, где вместе с клиентом адвокатской конторы участвовал в опознании одного хмыря, которого бандиты изрешетили из автоматов.

Хозяин гаража, мужчина лет тридцати пяти по имени Константин Логинов, развалившись на раскладном стуле и положив ноги на табурет, накрыл глаза темной тряпкой и запрокинул кверху голову. Кажется, человек дремал. Когда Радченко хлопнул дверью и лязгнул задвижкой, мужчина ожил. Стянув с лица тряпку, медленно поднялся на ноги, одернул темную шерстяную куртку, прищурившись, оглядел дядю Диму с ног до головы. Шагнув вперед, протянул руку.

— Сколько же лет мы с тобой не…

— Всего-навсего полтора года, — Радченко крепко сжал горячую ладонь Логинова, искренне радуясь, что этот человека удалось разыскать, что он еще жив и, кажется, в полном порядке. — Блин, Костя, честно говоря, не надеялся тебя найти. С одного адреса ты выписался. По другому не появляешься. Ну, как ты? По-прежнему при делах?

— А ты думал, что я сдал рога в каптерку? — улыбнулся Костян. — И заделался честным фраерком? Вообще-то, когда ты вытащил меня с кичи, я хотел завязать последний узелок. Мне чуть было не накрутили на большую катушку, и вдруг свобода. Помнишь, статья у меня была такая, что срок весь выходил, без размена. Если бы я когда-нибудь выписался из санатория, в чем я очень сомневаюсь, весь остаток жизни на таблетки воровал.

— Ты мог обратиться ко мне. Я нашел бы тебе что-то подходящее.

— Одну овцу два раза не стригут. Ты мне полжизни подарил, а я приду работу клянчить? Короче, сначала все шло нормально, я даже хотел в какую-то артель записаться и завести честный трудовик. Но ты сам знаешь, как все бывает… Это трудно чистеньким оставаться.

Костян уселся на табурет, нагнувшись, раскрыл дверцу верстака, поставил на столешницу початую бутылку коньяка, набулькал понемногу в мутные стаканы.

— Плеснем под жабры, Димыч?

— Чего спрашиваешь.

Выпили за встречу и за то, чтобы все было.

— А как Лариска Демидова? — Костя вытер рукой губы и бросил в рот мятную карамельку. — Замуж выскочила?

— Еще ждет своего принца, — помотал головой Радченко.

— Ты ведь по делу меня искал? — спросил Костя. — Выкладывай все сразу, без лирики.

Радченко, чувствуя, что разговор будет долгим и наверняка трудным, снял плащ, бросил его на верстак, прикурил сигарету.

— Это долгая история, — сказал он. — Один наш друг по имени Саша Бобрик попал в крутой замес. Теперь его ищут бандиты, менты, фээсбэшники… Кажется, его только ленивый не ищет. Когда найдут, грохнут. Это без вариантов. Парню надо слепить новый гражданский и заграничный паспорта. Он выедет на Украину, оттуда куда-нибудь подальше. У меня с собой диск, на который записаны фотографии. Какая-нибудь подойдет для документов. Заплатим столько, сколько спросят, плюс премия за срочность. Но все надо успеть за неделю.

— Этот малый случайно не близкий друг Ларисы?

— Ты ревнуешь?

— Брось. Все быльем поросло. Да и не было между нами ничего.

— Он просто ее приятель, — ответил Радченко. — Это совсем не то, что ты подумал. Скажи сразу: сумеешь это сделать?

— Я одно время гнул осину на одного абрамыча, он крутой специал в этих вопросах. Может сделать твоему Бобрику очки. Хоть дипломатический паспорт. Были бы гроши. Короче, я подвязываюсь. Что еще?

— Неделя — это слишком долго. Скорее нельзя?

— Наверное, можно. Есть наценка за срочность.

— Тогда поторопись попросил Радченко. — И сам отвези ему ксиву. Потому у меня на хвосте день и ночь сидят фээсбэшники. Бобрик хороший парень, но ему немного не везет в последнее время.

— Он где-нибудь на московской хавере трется? — спросил Костя. — А хавера рупь за сто захезанная?

— Бобрик не в Москве, ни на квартире, — покачал головой Радченко. — Это Тверская губерния, примерно триста верст от Москвы, ближайший городок Осташков. Излучина Волги. В свое время там сел на мель один старый буксир. Хозяева забыли об этой посудине. Вот Бобрик и девчонка по имени Лена там и кантуются.

— Раскладушка какая-нибудь?

— Слушай, ну почему все бабы для тебя обязательно раскладушки, лярвы и шалавы? Ты чего, нормальных не встречал?

— Встречал одну, еще когда в школе учился, — Костя заржал. — А тебя, Димыч, легко подколоть. К каждому слову цепляешься, будто брал уроки манер у французской гувернантки. Нервный ты стал. А девчонка как сама из себя, коллекционная? Девяносто шестой пробы?

— Это не имеет значения, — Радченко поморщился, выругав себя за то, что не с того начал, и объяснил все плохо. — Я ведь прошу тебя не девку ошкурить. Костя, все очень серьезно. Эти паспорта для него пропуск в человеческую жизнь. Если с ксивой не получится… Тогда этот малый не жилец.

— Кто тебе этот Бобрик и та девка, что ты так над ними трясешься? Старые кенты?

— Точно — кенты, — кивнул Радченко, радуясь, что нашлось подходящее слово. — Ты сделаешь это? Если откажешься, никаких претензий.

Костян разлил по стаканам остатки коньяка.

— Ты знаешь, долг на мне висит перед тобой и перед Лариской, и все это время я думал, как его отдать, — сказал он. — Вот представился случай. Честно, я рад, что ты ко мне пришел. Сделаю ксиву и доставлю до места. Только план нарисуй.

Костя поднял стакан и прикончил коньяк одним глотком.