Глава пятнадцатая

— Я, собственно, не смею отнимать у вас много времени, — Демидов помимо воли выбрал не ту, какую-то просительную, холуйскую тональность. — Как я уже сказал по телефону, моя дочь в вашей постановке «Удача стучится в дверь»получила маленькую роль. Слишком маленькую, не выигрышную. Я не хочу сказать, что вы сознательно ее зажимаете, то есть зажимали. Или не оценили ее способностей. Но я краем уха слышал, что вы начинаете новый спектакль. Дело дошло до распределения ролей…

— Краем уха, — обиделся главреж. — Об этом вся театральная Москва только и говорит.

— Позвольте, я закончу мысль…

Демидов продолжал говорить, ругая себя за многословность, и думал, что этот разговор, точнее его результат, действительно очень важен для Ларисы, для ее будущего. И от этого человека, сидящего через стол от него, небритого субъекта в песочном вельветовом пиджаке и косынке, как ни странно, во многом зависит карьера дочери, ее артистическое будущее.

— Да-да, я помню наш телефонный разговор, — нетерпеливо кивнул Поветкин. — Но маленькая роль — не значит плохая роль. Возможно, наоборот. В большой роли легче раскрыться, показать себя. А вот для того, чтобы полностью раскрыться в малой роли, нужен настоящий блестящий, как алмаз, талант. Понимаете о чем я?

Демидов воспринял слова Поветкина буквально. В постановке «Удача стучится в дверь»Лариса танцевала в открытом купальнике. Раскрыть себя полностью — это уже настоящий стриптиз даже без ханжеского фигового листочка. Впрочем, режиссер хотел сказать о другом… Не то имел в виду…

— Так вот, я редко прошу людей об одолжениях, — Демидов откашлялся. — Но когда прошу, мне, как правило, не отказывают. На этот раз я пришел с просьбой. Мы с супругой ходили на премьеру «Удачи». Я-то мужик тертый, разного в жизни насмотрелся. Но матери, честно говоря, было неловко за Ларису, за эту ее роль. Я не силен в теории балета и других высоких материях. Но бегать по сцене в купальнике… На мой взгляд, в этой роли свой великий талант не раскрыли бы даже Софья Головкина или Мая Плисецкая. Разве для этого моя дочь окончила хореографическое училище при Большом театре? Она была лучшей выпускницей курса и вдруг… Бегает по сцене в купальнике. Как сумасшедшая.

— Это не моя тема, — нахмурился Поветкин и по давней привычке наводить тень на плетень и переключать любую тему разговора на собственную персону, ловко ушел в сторону. — И вообще это вопрос риторический. Кто лучшая выпускница курса? Кто худшая… Где тот единственный критерий, по которому мы определяем качество и вешаем людям ярлыки? Это, если хотите знать, попахивает… Догадываетесь, чем попахивает? — режиссер повел по сторонам чутким носом, его тонкие ноздри затрепетали. Кажется, он уловил какой-то запах, судя по брезгливой гримасе, запах не совсем приятный. — Это попахивает вкусовщиной. Вот чем, дорогой мой человек. А ваша дочь не в купальнике бегала — она выполняла установку режиссера, раскрывала мой творческий замысел. Вот чем она занималась.

— Но я…

— И если до вас, простого зрителя, эта истина не дошла, значит, Лариса не справилась с ролью. Увы… И не спорте со мной. Если бы я отбирал солисток балета по критерию «кто выше ножку поднимает», то как режиссеру мне цена — ломаный грош. А я, знаете ли, высоко ценю свое имя. Без ложной скромности, мое имя — первостатейный бренд. Вот так-то. А вы говорите про какой-то купальник и беготню по сцене.

Словоблудие главрежа прервал телефонный звонок, он сорвал трубку и снова бросил ее, услышав короткие гудки. Задумался, стараясь вспомнить, о чем только что говорил, но так и не вспомнил.

— Я, собственно, не за тем пришел, чтобы обсуждать прошлую роль Ларисы, — Демидов покачал головой, ему все не давали сказать о главном. — Хочу поговорить с вами как с деловым человеком. Только дайте слово, что Лариса не узнает о нашей встрече. Она ведь не в курсе. Я пришел, не потому, что дочь просила меня об этом. Совсем наоборот. Это моя инициатива. Даете слово?

— Как можно? Разумеется, — Поветкин в недоумении пожал плечами. — Честное благородное слово.

— Так вот, я прошу вас предложить моей дочери в новом спектакле достойную роль, — Демидов выпрямил спину и поставил локти на стол. — Роль, в которой, как вы точно выражаетесь, она бы могла раскрыться. Лариса нужно самоутвердиться в жизни, поверить в себя. Я не прошу главную роль, хотя и не сомневаюсь, что она бы справилась. Прошу лишь приличную достойную роль. Понимаете?

— Кажется, понимаю, — кивнул Поветкин.

— Я догадываюсь, что на театральные постановки все время не хватает денег. Ну, на декорации, освещение и всякое такое. А продюсеры экономят на всем. Я готов пожертвовать определенную сумму. В пределах разумного.

Поветкин хотел говорить сам и слушать только себя одного, но прикусил язык, когда речь зашла о деньгах. Он благосклонно кивал головой, мол, давай шуруй дальше. По прикиду этого Демидова видно, что он солидный мужик. И, кажется, дозрел до того, чтобы сделать крупное пожертвование в кассу его труппы. Или просто в карман Поветкина. Впрочем, это одно и то же. Скрипнули ржавые петли, секретарь, не переступая порога, поманила его рукой. Попросив прощения, режиссер поднялся, плотно закрыв за собой дверь, вышел в приемную.

Самсонов, нарезал круги по вытертому ковру.

— Ну, выяснил что?

— Все выяснил, — кивнул Самсонов, шагнул вперед, перешел на интимный шепот и подробно рассказал о результатах своих изысканий.

— Гвозди? Обрезная доска? — переспросил Поветкин. — Значит, этот хренов бизнесмен все-то мелкий рыночный торгаш? Ты не ошибаешься? Это точно?

— Абсолютно точно, сто раз перепроверил, — Самсонов прижал руки к впалой груди. — Я же сказал: у него небольшой павильон на строительном рынке в области, две точки в Мытищах и два лотка в Москве. И еще одна…

— Блин. Это я уже слышал. Что я совсем дебил по-твоему, повторяешь мне по сто раз одно и то же? Или ты дебил? Ну, кто из нас?

— Конечно… Не вы.

Поветкин уже не слушал собеседника, он слушал свое сердце, тяжело бухающее в груди. Эдуард Павлович был уверен, что с первого еж взгляда может составить правильное мнение о ком угодно. И вот он ошибся, в человеке и в лучших ожиданиях. Не говоря ни слова, Поветкин повернулся на каблуках, вернувшись в кабинет, упал в кресло, посмотрел на посетителя как солдат на вошь. Режиссер не находил слов, чтобы продолжать этот бессмысленный разговор. Пару минут он, наливаясь злостью, барабанил пальцами по крышке стола. Демидов, не заметив этой перемены настроения.

— Так вот, я готов пожертвовать, — договорил он. — Скажем, двести пятьдесят, тире триста долларов вас устоит? Это для начала.

Демидов, ожидая ответа, замолчал. Он не стал вставлять слово «тысяч», в его окружении слова «тысячи»или «миллионы»вслух не произносят. И так все понятно. От режиссерской трескотни побаливала голова, кроме того, Демидов, по жизни человек немногословный, за последний час потратил трехдневный запас слов. Теперь он все сказал, добавить нечего.

— Именно долларов? — усмехнувшись, уточнил Поветкин.

— Я привык рассчитываться долларами.

Демидов с тоской посмотрел на часы с двуглавым орлом, косо висящие на стене и вспомнил, что пришел сюда не трепаться на темы, близкие к искусству, он не любил общих, отвлеченных от жизни разговоров, он пришел по конкретному делу. И доведет разговор до конца, хотя надо поторапливаться, а этот Поветкин не мычит, ни телится. Ровно три начинается совещание в администрации губернатора Московской области, и надо бы заехать на Старую площадь, чтобы поговорить о делах с одним важным чиновником, ведающим вопросами выделения земли под застройку.

— Значит, речь о долларах, — тупо повторил режиссер. — М-да… Речь о долларах…

Поветкин мысленно выругал себя. Сам хорош. Спросил, что за бизнес у Демидова и, услышав ответ, до колен развесил уши и губы растрепал. Строительство, стройматериалы… Это несколько рыночных лотков, с которых торгуют плинтусами. А черные металл… Это всего лишь гвозди. Непрофильные активы… Это, очевидно, стиральный порошок и туалетная бумага. Господи, бизнесмен называется. Как он только посмел, этот рыночный торгаш, явиться сюда, в театр, и предложить режиссеру с мировым именем два месячных оклада его поломойки. Каков непроходимый дремучий дурак и сволочной тип. К тому же жадный то безумия. Как только язык повернулся? Триста долларов… Эта жалкая мелочь, сущие копейки… В следующий раз он принесет килограмм гвоздей, вывалит их на стол Поветкина, скажет: презент от фирмы.

— Вот что, любезный, — режиссер поднялся с кресла, давая понять, что аудиенция окончена. — Я человек далекий от денежных дел. Но еще не брал денег за то, чтобы дать артисту роль в постановке. Никогда. И принципам своим изменять не намерен. Вы меня не за того принимаете. Наверное, решили, что здесь сидит какой-нибудь бухгалтер от искусства. По себе судите. По себе. Но я не рыночный торговец обрезной доской и гвоздями. Этот разговор унизителен для моего творческого достоинства. Жаль потраченного времени. Очень жаль. Не смею вас больше задерживать.

Ошарашенный этим заявлением, Демидов встал. Он не мог понять, какая муха и за какое место укусила режиссера. Все шло так гладко, тот кивал, соглашался, что-то взвешивал про себя. Демидов сделал предложение. И вдруг… Возможно, сумма показалась режиссеру незначительной. Но он запросто мог назначить свою цену. Это ведь деловой разговор. И при чем тут обрезная доска и гвозди?

— Но позвольте, — сказал Демидов. — Давайте договорим…

— Прощайте, — Поветкин сжал губы и показал пальцем на дверь. — Вон выход.

Едва за гостем закрылась дверь, Эдуард Павлович раскрыл ежедневник. Пробежал взглядом список актрис на первой странице, зачеркнул восклицательный знак против фамилии Демидовой и поставил вопросительный.

По темному коридору Михаил Адамович брел к лестнице. Он снова наткнулся на темную громадину сейфа, стоявшего на дороге, и едва не вскрикнул от боли, ударившись лбом. Демидов подумал, что своим визитом все испортил, надо было действовать аккуратно, через посредников. Прощупать почву, узнать настроение этого хмыря Поветкина. И только тогда вступать в переговоры, опять же через третье лицо… А он поторопился и сделал большую глупость, теперь уж не поймешь какую именно. И, главное, ничего не исправишь.

На посетителей и отдыхающих пансионат «Ударник», что в сорока километрах от Москвы, навевал лирическое настроение. В живописном месте Подмосковье по березовой роще были разбросаны деревянные домики со всеми удобствами и атрибутами стариной жизни: резными наличниками и кровлей из черепицы. Человеком, который вел переговоры о покупке ПЗРК от имени одного анонимного иностранного бизнесмена, был француз русского происхождения по имени Артур Клемон, производное от настоящего имени Артур Климентьев. Бумажная душа и педант. Таких помощников у анонимного француза, надо думать, целый штат и наверняка все редкостные зануды и придурки.

Этот невысокий, подтянутый мужчина с заметной, как луна на темном небе, плешью, позволял себе выпивку пару раз в году, в свой день рождения и на Рождество, был помешан на вегетарианской диете, посещал тренажерный зал, изо всех сил молодился, стараясь нравиться всем девушкам без разбора. В одежде предпочитал полуспортивный стиль: клетчатые пиджаки в серо-голубых тонах от «Канали»за тысячу евро, льняные рубашки и галстуки с абстрактным рисунком от «Нины Ричи», стоивший не меньше сотни. При таких тряпичных излишествах, приходилось на чем-то экономить. Поэтому Клемон курил отвратительные тонкие сигары с пластиковым мундштуком по двадцать центов за штуку.

Стряхнув пепел на пол, он открыл портфель, положил перед Краснопольским на журнальный столик тонкую стопку бумаг в прозрачной папке.

— Вот здесь все, — сказал Клемон. — Сейчас вы просмотрите копии документов, запомните номер вашего счета и имя банкира, который лично станет заниматься вашими финансовыми делами. Затем бумаги надо уничтожить. Потому что номер счета должны знать только вы и еще два-три высокопоставленных служащих банка. Если возникнут вопросы, я помогу во всем разобраться.

— Пожалуй, сам разберусь, — Приз хотел ответить какой-нибудь колкостью, мол, не лаптем щи хлебаю, но сдержался. — Я имел дело с разными банками. В том числе французскими.

Вытащив из папки листки, закинул ногу на ногу. Потянувшись к стакану с соком, чуть разбавленным водкой, промочил глотку. Для трезвого человека финансовые документы слишком забористое чтение.

Из гостиной деревянного домика с летней верандой открывается идиллический пейзаж: молодая березовая роща, по-осеннему пустая, облетавшие с деревьев листья, газон с желто-зеленой травой. Радует взгляд клумба с фиолетовыми хризантемами. По подоконнику мерно стучали дождевые капли, на стене тикали ходики с кукушкой, а в небольшом камине догорали березовые паленья. Приз, развалившись в кресле с протертыми подлокотниками, бегло просматривал бумаги и думал о том, что такая вот избушка со всеми удобствами идеальный приют художников и лирических поэтов. Дом стоял в ста метрах от забора, на самой окраине пансионата. Отсюда до главного корпуса, где отдыхающие могли перекусить, минут двадцать ходу. Никто не нарушает уединение, сестры-хозяйки ленятся топать сюда по пустяковым делам, а названных гостей не бывает.

Клемон снял этот домик по рекомендации Фанеры, который посоветовал поселиться не в главном корпусе, бетонной коробке, напоминающей городскую многоэтажку, а где-нибудь на отшибе. В пансионате десятка три-четыре уютных таких курятников, разбросанных по обширной огороженной глухим забором территории. В каждом из домов старая, но вполне добротная мебель, паровое отопление, да еще и камин в придачу. Не поленившись осмотреть все пустующие дома, Клемон выбрал именно этот, самый дальний и самый старый. Сюда нельзя подъехать на машине, приходилось оставлять ее на стоянке у главного корпуса, в такую даль редко заходят грибники из отдыхающих, а на окнах есть плотные жалюзи.

— Мой босс давно искал русские ПЗРК, но это трудно, — сказал Клемон, которому надоело молчать и смотреть, как Приз перебирает бумажные листки. Француз повертел в руках кожаный портсигар, похожий на кошелек. — По официальным данным, по всему миру разбросано около четырех тысяч ПЗРК. Можно утверждать, что цифра занижена втрое. Большинство систем находится в странах Латинской Америки. Но тамошние хозяева не очень хотят с ними расставаться. Я вас поздравляю с удачной сделкой. Деньги уже на счете.

— Кто выступает поручителем?

— Два частных лица, имеющие в этом банке хорошую кредитную историю и внушительные вклады. И еще одна страховая компания, не слишком известная, но вполне уважаемая. Ее название указано в документах.

— Что ж, в таком случае поздравляю и вас. С хорошими комиссионными, — улыбнулся Приз.

Клемон лишь скромно пожал плечами, глупо отрицать очевидные факты. Ясное дело, в ближайшее время он заведет себе еще одну молодую любовницу, танцовщицу из ночного клуба «Ле Куин», накупит целый шкаф спортивных пиджаков и перейдет с дрянных американских сигар на настоящую Гавану «Монтекристо Спешиал»по три бакса за штуку. И вообще — жизнь прекрасная и удивительная штука до тех пор, пока в потайных карманах шуршат деньги. И об этом надо говорить открыто, без ложного ханжества.

— Я хотел немного задержаться в России, но теперь появились дела во Франции, — сказал Клемон. — Это приятные дела.

Приз улыбнулся в ответ и снова промолчал. Он не любил говорить в лицо собеседнику неприятные вещи. Какому человеку понравится, если ему вдруг заявят, что через пять минут он сдохнет. Жить Клемону остается, Приз покосился на часы с кукушкой… Остается минут десять. Клемон перехватил взгляд Краснопольского.

— Вы куда-то торопитесь?

— Нет, сегодня я совершенно свободен. Но очень проголодался. Сюда можно заказать обед?

— Скажем, через полчаса вас устроит?

— Вполне, — кивнул Приз. — Итак, счет открыт в банке «Ла Посте». Задаток — четыре миллиона двести тысяч евро. Остальные деньги окажутся на депозите, когда ваши люди вывезут груз из России. Так?

— Правильно.

— Чтобы распоряжаться деньгами по своему усмотрению, не нужна личная подпись. Нужно знать только свой номер. Поддерживать связь с банком можно из любой точки планеты, скажем, через Интернет, по факсу или просто по телефону. Я правильно понял?

— Совершенно верно, — Клемон был доволен собой и не скрывал этого. — Честно сказать, это мое первое по-настоящему большое дело. До сих пор мне выпадали не слишком крупные дела, черновая работа. И комиссионные весьма скромные. Между нами: последние два года я выполнял заказы некоторых мусульманских организаций в Алжире. Это достойные люди. Они умеют убивать. И они умеют умирать. Но есть один существенный недостаток: они слишком бедны, чтобы обеспечить мою старость.

— Но теперь-то все изменилось.

— Да, в будущем, думаю, мне светят хорошие перспективы. Мой босс своих людей не обижает.

Приз хотел заметить, что воображению и оптимизму Клемона можно позавидовать. Уверенность в завтрашнем дне, радужные перспективы, которые он успел себе нарисовать, все эти девочки, костюмчики. И всякое такое дерьмо, которое он вкладывает в понятие «красивая жизнь». На самом деле, все — лишь пустые фантики. А Клемон, он даже не человек, он съемный заменяемый винтик. Продукт одноразового употребления, что-то вроде бумажной салфетки или куска туалетной бумаги. Клемона использовали для работы в Алжире и Ливии, затем наклюнулась эта операция, и он, специалист по оружию, должен был убедиться, что товар на месте, все комплексы технически исправны, находятся в прекрасном состоянии. И готовы к отправке за границу. Француз свое дело сделал, но обстоятельства изменились не в его пользу.

— Я уверен, что у вас блестящие перспективы, — сказал Приз. — Просто блестящие.

Клемон вытащил из своего кожаного кошелька новую сигару, снял целлофановую упаковку. Печально улыбнулся, поднес огонек зажигалки к кончику сигары и вздрогнул, как от удара. Из настенных часов высунулась деревянная птичка и, широко разевая клюв, дурным голосом прокуковала одиннадцать раз. Утро… А впечатление такое, что на дворе ненастный вечер. Приз, извинившись, поднялся с кресла, бросил бумаги в огонь камина, вышел из комнаты и, миновав узкий темный коридор, заперся в ванной комнате. Он пустил воду, вытащил из-под ремня пистолет, завернутый в целлофановый пакет, передернул затвор. Через минуту, неслышно ступая по ковровой дорожке, вернулся в комнату, встал на пороге. Клемон, повернувшись лицом к окну, пялился на стекло, по которому ползли дождевые капли.

Приз шагнул вперед, приподнял руку с оружием и выстрелил в затылок Клемону. Француз осел в кресле, голова повисла над грудью. Краснопольский поднял стреляную гильзу, опустил ее в брючный карман. Снял с нижней губы Клемона повисшую на ней горящую сигару, бросил ее в камин. Затем тщательно обыскал труп, сжег документы, две кредитные карточки и семейные фотографии из бумажника. Перетащил тело на диван, прикрыл пледом и зашторил все окна.

Через пять минут он вышел из домика. Закрыв за собой дверь, спустился вниз по ступенькам и бросил ключ в клумбу с фиолетовыми хризантемами. Приз пролез в дыру в заборе, краем леса дошагал до шоссе, занял переднее пассажирское сидение БМВ и захлопнул дверцу. Фомин плавно тронул с места.

— Этот француз решил нас кинуть? — спросил он.

— Кажется, он вел честную игру, — ответил Приз. — И вообще он оказался приличным человеком. С ним можно было работать. Но все эти счета в зарубежных банках, управление деньгами на расстоянии… Деньгами, которые ты не можешь даже пощупать, как добрую бабу. Слишком сложно, слишком много геморроя… Раз Фанера нашел людей, которые платят налом, француз нам не нужен. Кстати, как успехи нашего великого Ландау?

— Он, не разгибаясь, сидит за компьютером. Но Бобрик не включает телефон. Возможно, он уже утопил мобильник в том болоте.

— Ты плохо разбираешься в людях. Человек, который работает автослесарем в мастерской, пожалеет выбросить мобилу за сто баксов.

После обеда Диме Радченко позвонил Юрий Полозов, нынешний хозяин адвокатской фирмы «Саморуков и компаньоны», и попросил срочно зайти к нему в кабинет с бумагами по последним делам. Через десять минут Радченко уже разложил на столе для посетителей бумаги и блокнот, гадая про себя, за какие заслуги он удостоился визита к боссу. Прежний хозяин этого кабинета Саморуков отошел от дел еще год назад, передал контору в доверительное пользование своему компаньону, а позже продал свою долю. Сейчас бывший начальник, который слыл человеком широких взглядов и неисправимым либералом, лечится в одной из швейцарских клиник. По слухам, надежд на выздоровление немного.

— Как у тебя с делом этого, — Полозов пощелкал пальцами, вспоминая фамилию подзащитного. — Как там его… Ну, молдаванина.

— С ним никаких осложнений не предвидится, — Радченко раскрыл блокнот на нужной странице. — Я виделся с Юрием Лотяну неделю назад в СИЗО номер два.

— Что за личность? И как он в Москве оказался?

— Он гражданин России. Отец живет в районе Каланчовки, мать молдаванка из Тирасполя. Три года назад приехал сюда на постоянное жительство. Двадцать шесть лет, не женат, не привлекался, не состоял и так далее. Образование семь классов. Устроился в РЭУ слесарем сантехником. Но немного замкнут, друзей нет. И в Москве за эти годы так и не пообтерся. Короче, я его заверил, что дело выигрышное. Лотяну освободят в зале судя. Сто процентов. И ни тени сомнения.

— Сто процентов? — переспросил Полозов и помрачнел. — Ты свои силы не слишком переоцениваешь?

— Я вытащу этого парня, — сказал Радченко. — Потому что он не виновен.

— Ну, чист человек перед законом или не совсем чист, решаем не мы, суд решает, — Полозов протер платочком безукоризненно чистые стекла очков. — Чего ты морщишься, как от кислого?

— Пахнет у вас в кабинете как-то странно. Как в салоне красоты.

Полозов насупился, застучал ручкой по чернильному прибору, значит, подчиненный ляпнул такое, о чем следовало промолчать.

Еще утром настроение Юрия Семеновича скатилось ниже нулевой отметки. Сегодня ровно год, как он возглавляет эту контору, по этому случаю Полозов ждал цветов и поздравлений. Но о знаменательном событии, оказывается, не вспомнил никто из клиентов и, что вдвойне обидно, ни один починенный, даже старый подхалим и лизоблюд Вельдман.

Полозов явился на работу раньше всех, вытащил из стенного шкафа бутылку коньяка, разлитого в тот год, когда он окончил десятилетку, и три бутылки французского шампанского. Выпивон для тех, кто первым вспомнит, какой сегодня особенный день. Затем распаковал продолговатую коробку, которую накануне привез из дома, собрал и нарядил искусственную елку, повесил гирлянду с огоньками и шарики. Сел за рабочий стол и долго разглядывал творение рук своих. В эту минуту затея с елкой казалась ему очень остроумной и по-человечески трогательной. Все смотрится неплохо, особенного, когда огоньки мигают, но чего-то не хватает, нет живого духа. Полозов долго копался в комнате отдыха, примыкавшей к рабочему кабинету, перевернул вверх дном антресоли, наконец, нашел, что искал, стер с пузырька пыль. Вернувшись в кабинет, щедро плеснул на елку одеколоном «хвойный». Теперь гораздо лучше, есть запах, а елочка — как живая.

Первый же клиент, завернувший сюда по важному делу, долго не мог понять, почему среди лета в кабинете появилась новогодняя елка. Полозов терпеливо объяснил: сегодня ровно год, как он встал у руля адвокатской фирмы, а елка — это всего лишь символ. Ведь сегодня для Полозова — Новый год. Посетитель продолжал елозить в кресле и морщиться. «Что теперь? — раздраженно спросил адвокат. — Вас что-то смущает?»Пахнет у вас в кабинете как-то неприятно. Парикмахерской что ли". Закончив с посетителем, Полозов убрал в стенной шкаф шампанское и коньяк, вызвал секретаря. «Вынеси отсюда эту вонючку», — он показал пальцем на елку. Пошире распахнул форточку и погрузился в бумаги.

— Напомни вкратце суть дела, — сказал Полозов.

Радченко подумал, что Полозов наверняка известна не только голая фабула этого дела, но все местные детали. А сейчас босс просто мозги ему компостирует. Перевернув страничку блокнота, Радченко коротко изложил факты. Два месяца назад на квартиру Виктории Никифоровой, тридцати шести лет, незамужней, явился ее любовник бизнесмен Павел Антонов, сорока девяти лет, вдовец. Открыл дверь своим ключом и услышал из кухни крик женщины. Как показала на следствии Никифорова, к ней на квартиру явился сантехник местного РЭУ Лотяну и сказал, что ему нужно посмотреть трубы в ванной и на кухне. Там же, на кухне, он набросился на хозяйку квартиры, изнасиловал ее. Но тут появился друг потерпевшей, человек не самого могучего сложения, он выкинул насильника на площадку и закрыл дверь. Спустя некоторое время Никифорова пришла в местное отделение милиции и написала заявление, в котором обвинила Лотяну в изнасиловании. В тот же день сантехник был задержан, вскоре ему предъявили обвинение по соответствующей статье.

С самого начала следствием был допущен рад ошибок. Составлено заявление потерпевшей, но нет протокола с указанием всех подробностей происшествия, особенно тех, которые могут быть проверены. Место происшествия, то есть кухня, было тщательно убрано уже после того, как Лотяну вышвырнули из квартиры. Таким образом, стерты следы присутствия обвиняемого. Врач больницы, проводивший медицинское освидетельствование пострадавшей, не обнаружил на ее теле ни синяков, ни ссадин. Хотя Никифорова утверждает, что сопротивлялась насильнику. Предметы одежды пострадавшей, якобы разорванный халат и нижнее белье, не приобщены к делу. Следовательно, не назначены экспертизы этих самых предметов одежды.

Есть медицинское заключение, в котором эксперт утверждает, что Никифорова имела половое сношение именно с Лотяну. Но половая связь еще не повод предъявить ему обвинение в тяжком преступлении. Сантехник утверждает, что заходил к Никифоровой не трубы чинить. Он состоял с ней в близких отношениях около трех месяцев. Никакого насилия в помине не было.