Глава четырнадцатая

После задержания Элвиса события развивались с космической скоростью. В тот же день его заткнули в двухместную камеру следственного изолятора, тесную, как гроб. Вдоль стен две шконки с металлическими полосами вместо пружин, оконце помимо решетки забрано куском заплеванного плексигласа, в нем высверлено пятисантиметровое отверстие, это для вентиляции. Элвис улегся на гнилой матрас, подложив под голову маленький мешочек с остатками желтой ваты, очевидно подушку, и отвернувшись к стене, закрыл глаза и постарался задремать. Но сосед по камере, смурной мужичок неопределенных лет, имевший привычку разговаривать сам с собой, потому что других собеседников он не видел неделями, обрадовался появлению соседа и запыхтел, как старый самовар.

За первые полчаса Элвис узнал, что находится в камере не с каким-нибудь хреном на ровном месте, а самим преподавателем химии местного лицея Михаилом Семеновичем Гиоргадзе. Сидел Гиоргадзе, разумеется, ни за что, по ошибке. Менты обвиняли его в том, что у себя в гараже химик изготавливал самодельные взрывные устройства и сбывал их одной из местных криминальных группировок. Жена химика Зинаида как-то под вечер зашла за мужем в гараж, а дверь, как на зло, оказалась открытой. Зина, чистая душа, человек бесконечной доброты, увидела то, что не должна была видеть. Началась вопросы на засыпку, упреки и даже угрозы сообщить куда следует.

Жена так переволновалась, что на следующий день слегла с температурой. Любящий муж не отходил от постели, отпаивая жену молоком и травяным настоем. Но жена, выпив настоя, почувствовала себя хуже. Гиоргадзе вызвал не «скорую помощь», а участкового врача, который прибыл на место слишком быстро. Любящий муж сказал, что у супруги острая аллергия, но участковый ничего не стал слушать, а вызвал «скорую». Женя умерла в машине реанимации, а Гиоргадзе побежал в гараж, чтобы замести следы своих химических опытов. Через два дня его арестовали и теперь клеят умышленное убийство. Якобы в крови Зинаиды нашли смертельную дозу атропина.

Учитель теребил Элвиса за руку и все повторял: «Молодой человек, уж вы меня послушайте: атропин убивает жертву и не оставляет практически никаких следов. Даже опытный судебный эксперт может ошибиться при выявлении причин смерти. А они что-то бормочут про убийство. Откуда в Ярославле приличный судебный эксперт? Я вас спрашиваю: откуда?»Спроси, мужик, что-нибудь полегче". Элвис сидел на краю шконки, смолил сигарету и раздумывал над тем, какую статью станут клеить лично ему. Но приставучий отравитель и не думал замолкать, он только начал свое выступление.

«Мой гараж сгорел, — Гиоргадзе улыбался. — Одни кирпичные стены и головешки. Нет ни детонаторов, ни огнепроводного шнура, ни замедлителей, ни конденсаторов. Так нет, менты утверждают, будто там, в погребе, я прятал емкость с кислотой и мазутом и еще аммиачную селитру, на основе которой и производил самодельные взрывные устройства. Якобы пара емкостей не воспламенилась. Но они забыли, что у меня есть садовый участок, а селитра — всего лишь удобрение. И нет такой статьи в УК, где гражданину страны, уважаемому человеку, учителю подрастающего поколения, облеченному всеми конституционными правами, запрещается хранить в личном гараже кислоту и мазут. Ведь правильно?»

«Слушай, чувак, я ведь УК наизусть не учил», — Элвис испытал первые приступы головной боли, решив, что ни сна, ни отдыха, ни покоя в компании с полусумасшедшим химиком не будет. И оказался прав. Когда после бессонной ночи его выдернули на допрос, Элвис обрадовался так, получил билет на свободу. Но мучения только начинались.

В следственном кабинете молодой дознаватель по фамилии Суходол, унылый, как нищий на паперти, не разрешил Элвису связаться с адвокатом, мол, всему свое время, еще успеете. Затем задал четыре десятка вопросов, бисерным почерком записал ответы в протокол допроса свидетеля и без долгих предисловий выложил на стол обвинительной заключение, уже подписанное судьей. Элвис оторопело пробежал глазами сточки и присвистнул от удивления.

Ему клеили разбойное нападение на некоего Сергея Сергеевича Бурмистрова, охотника любителя, с целью завладения двустволкой двенадцатого калибра и боеприпасами. А также умышленное убийство из гладкоствольного охотничьего ружья гражданина Месяца, а также еще двух мужчин, не установленных следствием. «Слушай, парень, это бред какой-то, — Элвис потер лоб ладонью. — Я двустволку в руки сто лет не брал. В тот день, когда мочканули этого Месяца, я Москвы не выезжал. То есть выезжал… Но к убийству этого хрена я отношения не имею». «Выбирай выражения, — нахмурился Суходол. — Хрен в огороде. А здесь граждане». «Но я не убивал никаких граждан и стволы ни у кого не отбирал. И вообще я не собираюсь грузиться статьями УК как индийский слон», — Элвис потянулся к пачке сигарет, лежавшей на столе некурящего Суходола, но тот отрицательно помотал головой.

«Я всего лишь дознаватель, — ответил он. — Вас переведут в СИЗО, там вы встретитесь со следователем. А пока просто подпишите бумажку. Вы расписываетесь в том, что ознакомлены с предъявленными вам обвинениями». Переведут в СИЗО… Местные пинкертоны торопятся. Элвис в давние года попавший под следствие и освобожденный за отсутствием доказательств, хорошо помнил, что тогда в изоляторе временного содержания он проторчал недели две. А тут скорый перевод в СИЗО. По всем приметам выходит, что его дело так себе, кислое. Элвис подмахнул постановление и снова потянулся к сигаретам, на этот раз Суходол разрешил курить. «Подробно обо всех обстоятельствах дела вы поговорите со следователем, — сказал он. — Будут проведены все следственные мероприятия». «А вы мне ничего не скажете?»— усмехнулся Элвис.

«Я обязан по закону объяснить суть предъявленных вам обвинений. Предварительная версия, такова. Вы испытывали личные неприязненные отношения или имели финансовые проблемы с покойным Анатолием Ивановичем Месяцем, бизнесменом из Никольска. Очевидно, вы пообещали ему урегулировать ваши отношения или заплатить долги, выманили покойного гражданина на территорию лесничества. Удобное место для расправы, тихое, вокруг ни души. Лесник Рыбников, попытавшийся предотвратить преступление, был жестоко убит в своем доме, который, заметая следы, вы подожгли. Но по какой-то причине вы оказались без оружия. По версии следствия, оставили ствол в сгоревшем доме или случайно утопили его в болоте. Тогда вы совершили нападение на одинокого охотника Бурмистрова, ждавшего в засаде дичь. Завладев его ружьем и патронами, хладнокровно расправились с Месяцем и двумя его спутниками. А затем, дождавшись, когда стемнеет, вы уехали с места преступления на мотоцикле, прихватив свою сообщницу. Вы хотите что-то пояснить по делу?»

«О существовании покойного Месяца я узнал только сейчас, в этом кабинете, — сказал Элвис. — Поэтому не мог иметь с покойником денежных или личных счетов. Вот и все пояснения. Я не хочу долго гонять пургу. Как говориться, много скажешь — много дадут». «Ничего не скажешь — ничего не дадут, — продолжил мысль Суходол. — Это байка не про вас. Лучший выход — чистосердечное раскаяние. Впрочем, я был уверен, что именно так вы и ответите: ничего не знаю. Кстати, не хотите назвать имя вашей сообщницы?»У меня не было сообщницы". Дознаватель кивнул головой: «Значит, вы действовали в одиночку? Верится с трудом. По-мужски я вас понимаю. Когда идешь на дно, тащить за собой женщину… Это не по-джентельменски».

Через десять минут Элвис получил на руки копии обвинительного заключения и копию постановления о привлечении его в качестве обвиняемого и снова оказался в камере наедине с умным учителем географии.

«Теперь вы сами видите, какое беззаконие тут творится? — спросил учитель, прочитав документы Элвиса. — Я всю жизнь отдал бескорыстному служению науке, старался взрастить семена знаний в душах детей и подростков, все лучшее им отдавал. Знание, опыт, свою душу. И так далее. И вот он горький итог моего пути, — учитель развел руки в стороны. — Так меня отблагодарило государство за тяжелый самоотверженный труд. Все, что я когда-то имел, вывалилось из моих мокрых штанов. И уже не поднять, потому что спина не гнется. Радикулит. Права моя покойная незабвенная Зиночка. Она часто повторяла, что я невезучий человек».

Элвис сунул бумажки в карман штанов. Неожиданно учитель наклонился к нему, горячо прошептал в лиц: «Скажите, что мне делать? Что? Я просто подыхаю от страха. Я схожу с ума. Что же мне предпринять? Скажите?»Молитесь, — посоветовал Элвис после минутного раздумья. — Или пойте «Богородицу». «Старый грузинский еврей, поющий на допросе „Богородицу“… Что ж, это забавно, — сказал учитель. — Очень забавно». И горько заплакал.

В тот же день Элвиса доставили в следственный изолятор, посадив на «сборку»в огромную камеру с высоким потолком, где вдоль стен были установлены узкие лавочки, на них маялись десяток вновь прибывших арестантов, ожидая оформления бумаг, анализа крови, снятия отпечатков пальцев, фотографирования и прочих формальностей, после которых людей разведут по разным хатам.

Давно стемнело, когда Элвиса заткнули в камеру на втором этаже, большое помещение с трехъярусными шконками. Это был обычный общак, набитый всяким сбродом, случайными пассажирами, первоходцами, мужиками, комерсами, а не камера с литером «спец»для рецидивистов, буйных блатняков и воровских авторитетов. В камере на сорок рыл оказалось человек двадцать, не больше. Утомленный бесконечным тяжелым днем, Элвис, преступив порог, поприветствовал сокамерников: «Здорово, братва». И, получив приглашение, присел к дубку, широкому столу, стоявшему под зарешеченным окном, переговорил с воровским положенцем, смотрящим по камере, коротко и ясно объяснив, что за статью ему клеят и что «на общее»ему, пока не придет подогрев, кинуть нечего.

Еще через полчаса он, подложив под голову кожанку, растянулся на средней шконке. Верхний свет вырубили, только над дверью горела яркая лампочка под железной решеткой. Кажется, Элвис должен был уснуть, еще не успев закрыть глаз, но сон не шел. Кто-то из сердобольных контролеров оставил на ночь открытой кормушку, отверстие в двери, через которую подвали пищу, это для лучшей вентиляции. Но дышалось тяжело, из бетонных стен, кажется, насквозь пропитанных удушливыми испарениями, сочилась вода. Были слышны шаги к коридоре, вертухай, мотался от двери к двери, заглядывая в глазок, за окном завывал ветер, налетавший с реки, кто-то громко с присвистом храпел на верхней шконке, кто-то кашлял взахлеб.

Элвис спрашивал себя: как он оказался в этой помойке и когда отсюда выберется. Он думал о том, где сейчас Бобрик и Ленка. И успокоился той мыслью, что им сейчас наверняка лучше, чем ему.

Выбравшись с заднего сидения «Мерседеса», Михаил Адамович Демидов велел водителю поставить машину за угол и ждать его возвращения. В здание театра он вошел со служебного входа, назвал охраннику свою фамилию, добавив, что договорился о встрече с главным режиссером, и, расписавшись в журнале для посетителей, лифтом поднялся на третий этаж. Здесь он едва не заблудился в бесконечном кривом коридоре, уходящим куда-то в темноту. Ударившись об огромный сейф, стоящий на дороге, он догадался постучаться в первую же дверь и подробно расспросить, как пройти Эдуарду Павловичу Поветкину. Режиссерским секретарем оказалась маленькая женщина в строгом костюме, похожая на постаревшего ребенка. И голос у нее был тихий, какой-то булькающий, как ручей в овраге, Демидову приходилось переспрашивать, повышая голос.

— Пожалуйста, говорите тише, — прожурчала секретарь, прикладывая палец к увядшему рту. — Поветкин не любят, когда шумят в приемной. Он творческий человек, любая мелочь может сбить ход его мыслей, вывести из себя. Посидите в кресле.

— Чего? — переспросил Демидов, по жестам секретаря, догадавшись, что ему предлагают присесть. Кажется, не только сам Поветкин, но все его окружение, твердо уверовало в гениальность этого типа, заражено его звездной болезнью. Это заболевание хуже сифилиса, черта с два вылечишься. — Посидеть? А?

Секретарь исчезла за двустворчатой дверью. Долго дожидаться Демидову не пришлось, через минуту в приемной появился сам Поветкин, одетый в куцый вельветовый пиджак с декоративными заплатками на рукавах и бабской косынкой на шее. Патлы, давно не знавшие мыла и ножниц, закрывали шею. Поветкин напоминал опустившегося на дно жизни свободного художника, не сумевшего продать за последний год ни единой картины, а не режиссера крупного театра. Хозяин принял гостя тепло, как старого друга, о встрече с котором мечтал много лет, двумя руками потряс ладонь Демидова и велел секретарю изобразить кофе и вызвать наверх Самсонова.

Провел гостя в кабинет, лишенный капли человеческого уюта. У двух мольбертах установлены эскизы к спектаклям, выполненные маслом и натянутые на деревянные рамы. К стенам конторскими кнопками пришпилены старые афиши, зарисовки на ватмане, у двери, как часовые, стоят причудливые фигурки цирковых клоунов и животных из папье-маше. В дальнем углу продавленный диван, прикрытый синим пледом в сомнительных пятнах. Усадив Демидова за приставной столик для посетителей, Поветкин занял место за большим столом и раскрыл ежедневник. Он знал почти наверняка, о чем пойдет разговор и чем этот разговор окончится. Оставались мелочи, техническая сторона вопроса.

На первой странице ежедневника столбиком выведены несколько фамилий, три из них, Люба Ремизова, Ирина Оганянц и Лариса Демидова, обведены жирным фломастером. На главную роль в своей новой постановке «Золотой век»он решил попробовать полтора десятка танцовщиц. Вскоре предстояло сделать окончательный выбор. В конкурсе остались три фаворита.

Вот, например, Ремизова. Она хорошая, но ее возраст не оставляет шансов на дальнейший творческий рост, кроме того, она ухитрилась нагулять два килограмма веса. А это уже страшное ЧП. Впрочем, положение еще можно исправить, сев на строгую диету. Иринка Оганянц хороша в постели, стоит с ней лечь, вставать не захочешь. Настоящая нимфоманка. И муж у нее симпатичный, такой очкастый олух, кажется, доктор каких-то там лохматых наук. Он еще на гитаре хорошо тренькает и застольных тостов знает без счета. Но если забыть о постельных делах и симпатичном муже, на этой бабе нужно ставить крест. Танцует Оганянц так себе, на троечку с двумя минусами, хотя до поры до времени через постель сумела получать первые роли. Теперь пусть не обижается. Работать надо, работать, а не режиссерский диван протирать. «Золотой век»должен стать прорывом наверх, первостатейной сенсацией театрально сезона, а не проходной мулькой.

А вот Ларочка Демидова… У девчонки большое будущее, это без очков видно, и главный балетмейстер того же мнения. Отзывается о Демидовой только в превосходной степени. На главную роль в Золотом веке"надо ставить ее. Или приглашать звезду балета со стороны. Но сколько денег надо вбухать, чтобы заполучить эту звезду…

— Именно таким я вас себе и представлял, — сказал Поветкин первую же глупость, какая пришло в голову. Он вытащил ручку и поставил напротив имени Демидовой два восклицательных знака.

— Каким представляли?

— Ну, таким, — Поветкин, все еще пребывая в глубокой задумчивости, вычертил рукой в воздухе какую-то загогулину. — Серьезным человеком. Без сквозняков в голове.

Отец Ларисы Демидовой позвонил режиссеру, просил о встрече, о разговоре с глазу на глаз, и Поветкин не стал отказываться. Лариса даже близким подругам ничего не рассказывала о своем папаше. Но слухами земля полнится, и по этим слухам, этот Михаил Адамович какой-то крутой бизнесмен. Ясное дело, на носу распределение ролей, человек в курсе театральных интриг, хочет подмазать главного режиссера, чтобы его красавица дочь получила в «Золотом веке»главную роль, на худой конец пару выигрышных номеров.

Поветкин не имел ничего против такого поворота дела. Наличные еще ни одному театральному режиссеру не помешали, прошлым летом они с женой купили дом в элитном дачном поселке и до сих пор не могут рассчитаться с долгами. В данном случае речь может идти о весьма значительной сумме. А роль у Ларисы Демидовой и без отцовских хлопот, без его денег, можно сказать, почти в кармане. Но этого папашке лучше не знать. Пусть пребывает в уверенность, что именно его стараниями, а не собственными трудами, Лариса выбилась в звезды балета. Впрочем, какого калибра он бизнесмен, что представляет собой этот Демидов, еще нужно выяснить. И сколько денег можно из него выдоить, самый важный вопрос. Тысяч пятнадцать баксов? Двадцать? Или, бери выше, все пятьдесят? Какую сумму нужно держать в уме, чтобы не продешевить?

Появилась секретарь, молча составив с подноса на столы большие чашки кофе и вазочки с сухим печеньем, сказала, что Самсонов ждет в приемной. И бесшумно удалилась.

— Краем уха слышал, что возглавляете коммерческую фирму, — сказал Поветкин. — Чем занимаетесь? Какой профиль деятельности? Если не секрет, конечно.

Привстав, гость положил на стол три визитные карточки. Поветкин, кажется, только и ждал, когда посетитель сунет ему визитки.

— Всего не перечесть. Финансы, кредитование. Плюс строительство, стройматериалы, но есть непрофильные активы. Например, продажа черных металлов. Карточки — это чтобы у вас были под рукой мои координаты. Всегда буду рад помочь. Там все мои мобильные, служебные и прочее.

— Вот как, — режиссер рассеяно тасовал листочки картона. — У вас что, несколько фирм? Смотрю, тут вы генеральный. А тут председатель совета директоров. А тут…

— Это одна и та же фирма, — ответил Демидов. — Только называется иначе. Понимаете?

— Не совсем. Легко запутаться.

— Так удобнее проще работать. Между нами: немного меньше платишь налогов, немного больше остается жене на духи и кошке на молоко.

Поветкин проворно сгреб карточки, сунул их в карман, сказал, что вернется через минуту и, сорвавшись с места, исчез за дверью. В приемной его ждал Василий Иванович Самсонов, юркий, вертлявый мужичок неопределенных лет. Не последний человек в театре, он хоть и числился в штате всего лишь помощником осветителя, на деле был доверенным лицом Поветкина, «курировал регионы», вел переговоры с устроителями гастролей, получая от них черный нал. И выполнял некоторые личные просьбы главного режиссера.

— Ты вот что, Вася, — главреж протянул Самсонову визитные карточки. — Сейчас ко мне пришел один дядька. Коммерсант. Надо узнать, что у него за бизнес. То есть, я хочу понять, кто он такой. Жирный гусь и ощипанный цыпленок. Усек?

— Без вопросов, — пробасил Самсонов. — Сделаю.

— Поторопись, — прошептал Поветкин. — Он кажется, спешит. Постараюсь его задержать.

Вернувшись, главреж рассказал гостю о масштабах будущего спектакля, актерах, которые в нем заняты, и, разумеется, о самом себе, создателе постановки, генераторе всех идей.

— Если бы не было меня, — он развел руки в стороны, словно просил посетителя внимательнее присмотреться к убогой обстановке кабинета. — Тут не было бы ничего. Пустыня. Выжженная земля. Я пришел в этот театр, когда он находился в полном упадке. Не труппа — сборище алкашей. Не сцена, — помойка. А зрительный зал — конюшня. Страшно вспомнить. А теперь посмотрите вокруг…

Он снова развел руки по сторонам, показывая на продавленный диван. Демидов косо глянул в темный угол и решил, что режиссер, так испортивший диван, видимо, мужик — не промах, охочий до баб. Или до мужиков? Эта педерастическая косынка, эти странные ужимки… Впрочем, черт поймет сексуальные вкусы этих деятелей театра.

— Все здесь возродилось из пепла, — веско заявил Поветкин. — Благодаря мне.

— Разумеется. Вы ведь его худрук, — Демидов отвесил неуклюжий комплимент. — А худрук — это сердце коллектива. Это его…

Михаил Адамович, не умевший вычурно и красиво выражаться, не нашел подходящего определения, пощелкал пальцами и замолчал.

— Не худрук, — сокрушенно покачал головой Поветкин. — Режиссер. И, тешу себя надеждой, режиссер с именем. Худрук — это в школьном драмкружке.

— Виноват, — замялся Демидов. — Виноват, но надеюсь на ваше великодушие и прощение. Вы не злопамятны? Не мстительны?

Он постарался изобразить некое подобие улыбки, обратив все в шутку.

— Как некогда писал Бердяев: месть — это чувство раба, прощение — чувство господина, — Эдуард Павлович улыбнулся, обнажил все тридцать два зуба, демонстрируя посетителю работу своего дантиста. Так широко и дружелюбно он умел улыбаться только щедрым продюсерам и любимым женщинам. — Я из той редкой породы людей, из той тонкой прослойки нашей интеллигенции, которая еще читает классиков в первоисточнике. Бердяев — один из моих любимых философов.

Демидов нарочито долго отхлебывал из чашки коричневатое пойло, которое режиссер называл «кофе», старался вспомнить, чем прославился Бердяев. Михаил Адамович никогда не раскрывал его книг и вообще не был силен в вопросах философии. Сейчас в этом просторном кабинете без жалюзи и без штор, захламленном полотнами авангардной живописи, старыми афишами и бумажными статуэтками, он чувствовал себя неуютно, почему-то испытывал уже основательно забытую неловкость. И не мог понять, почему так скован в действиях и словах.

— Да-да, — Демидов кашлянул в кулак и ослабил узел галстука. — Я его тоже, помню, почитывал. Ну, в молодости, так сказать, грешил этим дело. Давным-давно.

Демидов выругался про себя, заметив снисходительную улыбку режиссера. Вот снова ляпнул что-то не из той оперы. Он жалел, что не пригласить Поветкина на ужин в «Распутин»или на обед в ресторан московского гольф клуба, на террасе которого в теплый погожий вечер хорошо пить красное французское вино, разглядывать плавный изгиб Москвы реки и маковку церкви, торчащую над лесом. Это своя территория, на которой чувствуешь себя полноценным человеком, а не лишенцем и недоучкой. И вообще с творческими личностями, цитирующими на память классиков философии, Демидову всегда было общаться непросто, другое дело люди своего круга, крупные бизнесмены, финансисты, даже биржевые спекулянты, с ними найти общий язык проще простого, с этими можно открытым текстом, без цитат и всякой там загробной философии.

Тем временем Самсонов, перескакивая через ступеньки лестницы, спустился на второй этаж, заперся в темной каморке, и, врубив компьютер, вылупился на экран монитора. Так фирма «Измира», ЧИФ, чековый инвестиционный фонд. Гендиректором значится некий Иванов. А вот паевой инвестиционный фонд «Магистраль Плюс», на карточке указано, что председатель совета директоров Демидов, а по базе данных — некто Якубов Султан Владимирович. Озвереешь, рехнешься с этими ЧИФами и ПИФами. Блин, каких только ходов, каких изощренных способов не придумали, чтобы уйти от налогов, бабки отстирать и замылить их за границей.

Так, третья карточка. Строительный холдинг «Сплав», зарегистрирован где-то в Ингушетии, Уставной капитал… Активы… Солидная фирма, более чем солидная. Но здесь гендиректор некто Первухин. Демидовым и не пахнет. Опять не то. Все не из той оперы.

Самсонов долго тыкал пальцами в клавиатуру, злился на самого себя, на режиссерского гостя, который назначил себя первым лицом трех крупных фирм, известных на всю Россию, а на деле оказался хрен знает кем. Кто же такой этот Демидов? Или база данных безвозвратно устарела? Вряд ли. Базу Самсонов прикупил год назад. Или два года? Не важно. Демидов, Демидов… А если так попробовать. Он ввел фамилию, имя и отчество в строку поиска. Демидовых в Москве — как грязи, если весь список читать, к вечеру не управишься. И Михаилов среди них хватает. А вот отчество не часто встретишь. Самсонов, наткнувшись на первого Михаила Адамовича, решил, что именно этот человек и есть тот визитер, что торчит у главного.

Действительно, это похоже на правду, некий Демидов Михаил Адамович числится генеральным директором фирмы «Айрес Трейд». Что за контора? Самсонов пощелкал клавишами. Так… Мелкорозничная торговля гвоздями, шурупами и обрезной доской. Павильон на строительном рынке на Волоколамском шоссе, еще две торговые точки в Москве и две в Мытищах. Там помимо гвоздей и обрезной доски Демидов предлагает покупателям пластиковые плинтуса и крепеж к ним. Самсонов закрыл базу данных и, вытащив диск, вздохнул с облегчением.

Поручение режиссера выполнено. Он запер дверь своей каморки и энергичным шагом отправился в обратный путь.