Часть третья. Большая охота

После обеда Девяткина вызвал к себе начальник следственного управления Николай Николаевич Богатырев. Полковник бросил на приставной столик для посетителей пару газет и сказал:

– Еще не читал? Тогда возьми, у себя посмотришь. История с самолетом до сегодняшнего дня не попадала в газеты. Но когда-то это должно было случиться. Корреспонденты строят догадки, маразматические версии. Додумались, что журналистку Панову похитили, но требований о выкупе преступники пока не выдвинули. Полная ахинея, но от этого не легче. Завтра меня вызывают наверх. Из министерства уже звонили.

– Откуда же, интересно…

Богатырев раздраженно махнул рукой.

– Кто-то из наших или прокурорских слил информацию и, надо думать, неплохо заработал. Заметки вышли на второй и третьей полосе. Не сразу заметишь. Но через пару дней, если Панова не найдется, все это дерьмо дадут на первых полосах. И поднимется такая вонь, что работать будет некогда, надо будет только отписываться и отбрехиваться. Что у тебя по делу?

Девяткин рассказал о своих скромных успехах и, подумав, что правду нужно говорить всю и сразу, а не мелкими порциями, добавил:

– Главным подозреваемым остается Олейник. Но к нему не подступиться. Я взял информацию у налоговиков. У него чистый бизнес: большая фирма грузовых и контейнерных перевозок «Вектор». Раньше в собственности были предприятия по производству жидкого полимеров, стекла и пенопласта. Но сейчас эти актив проданы, остался один «Вектор». У налоговой к Олейнику никаких претензий. Как его разговорить? Вот вопрос. Этого типа можно колоть месяц – и не расколешь.

– Какие у тебя мысли? – Богатырев нахмурился.

– Я попросил ребят из технического отдела послушать телефонные разговоры Олейника. В порядке дружеского одолжения. Без санкции судьи, потому что санкцию все равно не дадут, а если и дадут, то не скоро. Надеялся, что он хоть словом проговорится. Но тут все глухо. Олейник почти не пользуется линейным телефоном. А разговоры по мобильнику и спутниковому телефону кодируются. Нужна санкция на их прослушку. И еще неплохо бы установить за этим типом наружное наблюдение. Вы обещали помочь…

– Так, еще что? – Богатырев нетерпеливо постучал карандашом по столу, не дал Девяткину закончить мысль.

– Группа оперативников из трех человек под началом старшего лейтенанта Лебедева осуществляет наружное наблюдение за юристом Рувинским. По моим данным – он правая рука Олейника. По крайней мере, в курсе многих его дел. Но пока результата нет. За последние пять дней Рувинский бывал в бане, в питейном заведении и в теннисном клубе. С подозрительными личностями, состоящими у нас на учете, не встречался. Сейчас выясняем его деловые контакты. Мне понадобятся еще люди.

– Наружка, прослушка отменяются, – покачал головой Богатырев. – Результат этих мероприятий – сомнительный. Кроме того, все это может растянуться надолго. Неделя, другая. У нас лишнего часа нет. Ты рассказывал про юриста Рувинского. Может, за него зацепиться?

– Зацепиться-то можно, но… Тогда предоставьте мне свободу действий. Хотя бы некоторую.

Богатырев задумался, распечатал пачку сигарет и, прикурив, сказал:

– Ты знаешь, Юра, твои методы работы мне не слишком нравятся. Это мягко говоря. Я считаю их неприемлемыми. Особенно в свете новых требований, которые выдвигают сверху, – он показал пальцем на потолок. – Но сейчас, похоже, нет другого выхода. Нужен быстрый результат. Поэтому действуй, как считаешь нужным. Возьми этого юриста за яйца и… И так далее.

Через пять минут, помахивая свернутыми в трубочку газетами, Девяткин вышел из кабинета и заспешил в другое крыло здания. Заперев дверь на ключ, он открыл сейф, достал записную книжку и, полистав ее, записал на отрывном листке два телефонных номера. Связавшись с внештатными осведомителями Говоровым и Марчуком, которых привлекал к делам изредка, чтобы эти два типа не примелькались в московских судах и следственных кабинетах, назначил встречу на Гоголевском бульваре

Девяткин сделал еще один звонок, приказав старлею Лебедеву составить подробный список передвижений по Москве юриста Рувинского за последние трое суток. Через час, когда три листка, напечатанных мелким шрифтом, легли на стол, он внимательно почитал текст. Подошел к карте города, висевшей на стене, красными зелеными и синими флажками отметил точки в тех районах, куда юрист ездили по делам или развлечься. Покончив с этим, отправил Лебедева в дежурную часть, приказав принести сводку происшествий по городу за последние трое суток. Мокрых дел набролось всего-то девятнадцать, из них три раскрыты по горячим следам. Убийство подростка – не годится, старуха с проломленной башкой – тоже не подходит, бандитская разборка в кафе – мимо кассы. Господи, ну до чего же измельчали убийцы. Пьяная поножовщина возле проходной завода, и снова мертвая старуха, известный в узких кругах гомосексуалист с перерезанным горлом найден на лестнице возле своей квартиры… Все не то.

А вот некая гражданка Людмила Стаценко, двадцати шести лет, разведенная, крашенная блондинка, вес, рост… Род занятий – проститутка индивидуалка. Второго дня задушена в своей квартире чулками, после смерти жертве нанесли три удара кухонным ножом в область груди и два удара в живот, труп найден соседкой по этажу, так как дверь в квартиру оказалась приоткрытой. Что ж, эта может подойти. Судя по фотографии – женщина симпатичная.

И вот еще неплохой вариант: предприниматель Барановская, брюнетка двадцати девяти лет, найдена мертвой в ванной комнате. Снимала квартиру для деловых встреч на Мичуринском проспекте. Разведена, бездетная. Причина смерти – отек мозга, наступивший в результате закрытой черепно-мозговой травмы. В то время когда женщина чистила зубы, сзади кто-то шарахнул по голове утюгом. Пропали деньги и ценные вещи. Наверное, бывший муж или любовник постарался, но сейчас личность убийцы не имеет значения.

Лебедев развалился на стуле, с интересом наблюдая за начальником.

– Что, Рувинский догуливает на воле последние дни? – спросил он.

– Последний день, – уточнил Девяткин.

– И что думаешь ему приклеить?

– Что-то долгоиграющее, разумеется. Торговля наркотиками – отпадает. Наркота – самый простой вариант и к тому же беспроигрышный. Но это не наше поле деятельности. Значит, подберем мокрое дело. Убийства мужчины – не годится. В принципе. Рувинский не гомосек. Значит, нам нужна женщина. Не очень старая и не слишком страшная. Рувинский много ездит по городу, всегда сам за рулем. Желательно, чтобы маршрут его передвижений совпал с одним из убийств, которые случились в городе за последние трое суток. Свидетелей я уже подобрал, вечером их проинструктирую. Работа ответственная, поэтому придется задействовать наш золотой фонд – осведомителей. Чтобы наверняка.

– А с вещдоками что? Как всегда, ни фига?

– Не угадал, тут как раз у нас есть козырная карта. На месте преступления найдут лопатник Рувинского. А в нем тысяча баксов. На каждой купюре его пальцы. Жирные отпечатки. У экспертов не возникнет никаких сомнений. Юрист мажет волосы какой-то дрянью, гелем или мазью. А потом хватается жирными руками за деньги. Такая у него дурная привычка.

– Откуда у тебя штука баксов?

– Так тебе все и расскажи, – Девяткин погрозил старлею пальцем.

– Значит, мы не зря пасли этого козла?

– Конечно, не зря, – майор отступил от карты, залюбовался своей работой. – Вопрос стоит ребром: или он сдает с потрохами своего босса Олейника. Или проведет лучшие годы жизни за Полярным кругом. Лет десять будет стирать подштанники какому-нибудь лагерному пахану.

Девяткин сел за стол, снова сверился с бумагами. Тут его ждало разочарование: за последние трое суток юрист близко не подъезжал ни к Профсоюзной улице, где жила покойная проститутка, ни к Мичуринскому проспекту, где снимала хату женщина предприниматель. Впрочем, это не беда. Второго дня, Рувинский ночевал в своей квартире один. Он мог выйти ночью из дома, потому что захотелось… И поехал на поиски приключений. Стаценко стояла на обочине под мачтой дорожного освещения. И он тормознул. Ну, а дальше все пошло как по писанному. Проститутка сказала гостю что-то обидное, Руинскому это не понравилось, он придушил женщину чулками. И для верности потыкал ее ножиком. В суматохе выронил бумажник, когда обнаружил пропажу, сильно забеспокоился, но не рискнул возвратиться.

Его пальцев нет в милицейской картотеке, а искать убийцу какой-то шлюхи никто не станет. И он решил – на этот раз пронесет. Два гражданина Говоров и Марчук, отдыхавшие на лавочке возле дома, запомнили номер «Мерседеса». Ночной гость вел себя слишком подозрительно: выбежал из подъезда, подлетел к машине, уронил ключи и долго искал их в темноте. Граждане оказались сознательными и, когда случайно узнали об убийстве женщины, пришли прямо на Петровку. В общем и целом все складно, а детали можно будет отшлифовать уже в ходе следствия.

– Стаценко больше подходит на роль жертвы, чем бизнесменша, – сказал Девяткин. – Как тебе моя идея?

– Сыровато, но общем и целом годится, – ответил Лебедев. – Купюры с пальцами – это сильный аргумент.

– Значит так: ты отправляйся в райотдел милиции на Профсоюзной. Я позвоню туда, скажу, что мы забираем дело об убийстве этой бабы. А ты напишешь расписку. Как положено. И быстро назад. Бумажной работы будет много. Надо переоформить протоколы осмотра места происшествия и другие бумажки, что составили сыщики. Когда все закончим, отправишься домой. Предвидится специфическая работа. А с фонарем под глазом ты смотришься очень живописно. Те шмотки, в которых ты сидел в камере внутренней тюрьмы, ну, когда прессовал того убийцу Васю Полипова, они у тебя целы?

– Даже не стирал. Как знал, что опять в тюрьиу садиться. Пять дней к отпуску за трое суток работы. Это моя такса.

– Лады, – кивнул Девяткин. – Думаешь, двух-трех суток хватит, чтобы этого хрена обломать?

– Хватит, если постараться.

– Что бы я делал без тебя, – вздохнул Девяткин.

Ближе к вечеру на Гоголевском бульваре он встретился с осведомителями, подробно объяснил, что от них требуется на этот раз, показал фотографии Рувинского и отпустил людей по домам. Завтра они появятся на Петровке, у них примут заявление задним числом. Перекусив по дороге, Девяткин вернулся в кабинет и начал листать розыскное дело об убийстве гражданки Стаценко. Материалов кот наплакал, и это хорошо.

За Рувинским пришли под утро, когда он досматривал последний сон с участием одной интересной дамочки, взаимности которой добивался уже второй месяц. Во сне все сладкие мечты адвоката сбылись, самые смелые ожидания осуществились. Но вот зазвенел электрический звонок, и все кончилось. Через дверь приказали открыть замки, снять цепочку, а самому лечь на пол в прихожей, заложив руки за голову. Обыск закончился около десяти утра. На квартире не было найдено ни оружия, ни наркотиков. Рувинского, закованного в наручники, отвезли по известному адресу, снова прошмонали с ног до головы и засунули в камеру внутренней тюрьмы. Помещение на четыре человека с двухярусным койками и слепым окошком под потолком оказалось довольно тесным и вонючим.

На правой шконке сидели два худых мужика с одутловатыми мордами, судя по виду, – алкаши, убийцы бытовики. На левой нижней койке растянулся амбал в мятом спортивном костюме. На бандитской морде пара кровоподтеков, царапина на скуле, под левым глазом расплылся фиолетовый овал синяка. Когда дверь захлопнулась и лязгнула задвижка, Рувинский застыл на пороге, не зная, что делать дальше. Сесть на табуретку у окна или сначала представиться. Он был просто раздавлен событиями прошлой ночи и сегодняшнего утра, унижениями и страхом, что довелось пережить. От волнения все человеческие слова куда-то исчезли, вместо приветствия адвокат выдавил из себя странный звук, похожий мычание больной коровы.

– Ну-ка ты, фусан, сделай доброе дело, – амбал говорил низким простуженным баритоном.

Рувинский механически кивнул.

– Слышь, я же к тебе обращаюсь, – уголовник показал пальцем на свой ботинок. – Шнурок завяжи. Только чтобы бантик был аккуратным.

Рувинский снова кивнул и с тоской подумал, что в этой камере ему житья не будет. Или убьют или искалечат.

– Я к тебе говорю, мода. Или ты без слухового аппарата не врубаешься?

– Мне? – удивился Рувинский.

Мужик богатырского роста поднялся со шконки и сжал литые кулаки.

Ближе к вечеру Суханов закончил ремонт «Лэнд Ровера», к этому времени Зубов на «уазике» перевез к месту стоянки Панову и Таймураза. Вдовом они вырыли могилу, сбросили вниз два трупа и сровняли холмик с землей. В бардачке джипа Зубов нашел военную карту, на которой красным фломастером вычерчен маршрут следования от Денау до места в степи, не имевшего названия. Жирная точка, обведенная в кружок, – и короткое слово, написанное печатными буквами, похожее на восточное имя – Саиф.

Ближайший кишлак в двадцати пяти километрах к югу, до границы с Туркменистаном около пятидесяти километров. Рубль за сто, Батыров сейчас там. Лучшего места, чтобы лечь на дно и переждать неспокойные времена, просто не придумаешь. До этого Саифа на хорошем джипе они доедут к утру. Оставят машину степи, а дальше пешком на разведку. Сколько дней придется проторчать там – неизвестно. А чем все кончится – лучше не загадывать.

Зубов напоил Панову чаем, от еды Лена отказалась. Посидела несколько минут у костра, недобро поглядывая на Таймураза. Если и узнала его, то вслух не сказала ни слова. Молча выкурила сигарету и отошла в сторону, села в тени джипа. Температура спала, но осталась слабость и равнодушие к происходящему.

Суханов запустил мотор «Лэнд Ровера» и снова полез под капот.

– Работает как зверь, – сказал он. – И какого черта эти деятели загорали из-за такого пустяка?

– Спроси у них, – Зубов показал пальцем на могилу.

Он бросил в огонь оставшийся хворост и задумался. В джипе еды на неделю, бак почти полный и еще в багажнике четыре сорокалитровых канистры с бензином, а вот с водой по-прежнему проблемы. Всего пять литров – этого хватит на полутора суток, не больше. Значит, надо завернуть в кишлак Первомаец, где их ждет бензин. Там они оставят Панову, потому что с собой ее лучше не таскать. Пусть лежит и поправляется. И человек, который их ждет в Первомайце, некий Рифат Гафуров убытке не останется. В кишлаке они с Суховым наполнят емкости водой, заберут бензин и двинут дальше к тому месту, где оставили самолет. Разгрузятся, закопают бочки с горючим и поедут дальше, к Саифу. Пожалуй, этот, второй вариант, лучше первого.

Таймураз перелил в котелок содержимое банок с консервированным супом, сдобрил это дело банкой тушенки и картофельным пюре из пакетика, получилось что-то вроде мясной каши. Он снял варево с огня, наполнил миску. И, не дожидаясь остальных, стал есть.

– Если бы на зоне так кормили, и на воле делать нечего, – сказал он, прикончив первую порцию, а за ней и добавку. – Сидел бы себе… И в хрен не дул.

– Ты поедешь с нами или останешься? – спросил Зубов.

– С вами, – ответил Тайм.

– И даже не спросишь, куда мы направляемся?

– Не спрошу, – Тайм стучал ложкой о дно миски, доедая кулинарный шедевр. – Я не любопытный.

– Ты ведь получил свои деньги. Чего тебе с нами болтаться?

Тайм показал пальцем за спину Зубова. На небе появилась блеклая далекая точка, это взлетела зеленая сигнальная ракета, оставив за собой дымный шлейф. Воздух сухой и горячий, на небе ни облачко, видно далеко. Ракету запустили километрах в двадцати отсюда или чуть дальше.

– За ними погоня, – сказал Тайм. – Солдаты или менты пускают зеленые ракеты. Это сигнал к общему сбору. Может быть, нашли следы протекторов или что-то еще. Надо отрываться. Они могут оказаться здесь через пару часов. Если с пути не собьются. На двух ногах я от них не убегу.

Зубов вытащил из планшета свою карту, развернул ее и поманил Тайма.

– Нам надо добраться вот сюда, кишлак Первомаец, – он показал пальцем крестик на карте. – Тут живет свой человек по имени Рифат Гафуров. Он даст нам воды, на время у него оставим Панову. А дальше наши пути с тобой расходятся. Тебе на север – прямая дорога через границу с Казахстаном. А нам с Сухановым вот сюда, южнее.

– В этом месте не живет никакой Гафуров, – сказал Тайм. – Там вообще никто не живет. Я сам родом из этих мест, поэтому знаю. Раньше там был аул. Но люди давно ушли или умерли. И Гафуровы там никогда не жили.

– Там нас ждет человек, – повторил Зубов, удивляясь про себя упрямству Таймураза, граничащему с непроходимой тупостью. – Я знаю только его имя, я никогда не встречался с этим Гафуровым. И паспорт его не смотрел. Не представляю себе, женат он или холост. Есть дети или их нет. Все это не имеет никакого значения. Понимаешь? Но я точно знаю, что у него для нас есть вода. И во внутреннем дворе одного из домов закопана пара бочек с бензином. Ну, чтобы заправить самолет…

– Какой самолет? – встрепенулся Тайм.

– Вот черт: я проболтался, – Зубов улыбнулся. – Ты думал, как мы сюда добрались? Ни дорог, ни путей. А мы здесь. Прилетели из России. На легком самолете. Теперь понятно?

– Ты летчик? – обрадовался Тайм. – Это хорошо. Это здорово. Никогда не видел летчиков. И по воздуху не летал. На поезде ездил, было дело. Значит, на этом самолете вы можете и меня отсюда вывезти? Хитрый… А еще говоришь, чтобы я с вами не ходил.

– Слишком много пассажиров набирается, – ответил Зубов. – Ты сможешь забрать джип. Ну, когда все кончится. По рукам?

– Джип? Тогда по рукам.

Тайм протянул закопченную ладонь и с чувством потряс руку летчика.

Марина Суханова проводила гостя в комнату и предупредила, что времени у нее всего ничего, в шесть начинается ночное дежурство в больнице. Девяткин никак не отреагировал на это замечание, расположился в кресле, осмотрелся по сторонам и сказал:

– А у вас уютно.

– Вы пришли, чтобы сообщить мне это?

– Ну-у-у…

– Тогда спасибо. Что-то еще?

– Не совсем. Я завернул, как говориться, на огонек. Просто оказался в ваших краях. Думаю: почему бы не зайти.

Марина присела на стул у окна и нетерпеливо постучала острыми ногтями по подоконнику. За последнюю неделю в ее квартире побывали четверо милиционеров, и душевные разговоры с ними уже вызывают приступы мигрени. Сначала приперся участковый, сказал, что не хочет вызывать ее повесткой. Он действует по поручению ГУВД и, чтобы сэкономить время, предложил прямо здесь, на дому, ответить на несколько вопросов касательно супруга Виктора Суханова. И началось… Когда видела его последний раз? Что он сказал? Что вы ответили? А он? Канитель растянулась на два с лишним часа. Но это только начало. Участковый появился через день с новым списком умных вопросов. И опять тот же тягучий беспредметный разговор.

Чуть позже возник дознаватель с Петровки, в портфеле молодого человека лежали листки, исписанные старушечьим почерком участкового. Дознаватель перечитал эту писанину и задал те же самые вопросы, один в один. Когда видела мужа? Как он выглядел и что сказал? Еще через день приперся оперуполномоченный старший лейтенант Лебедев, амбал, похожий на бандита. И все пошло по четвертому кругу. Блюстители закона ничего не объяснили и не сообщили Марине: ни слова о судьбе ее мужа, ни о той истории, в которую он влип. Только сказали, что возбуждено какое-то дело, и Виктор проходит по нему, то ли в качестве свидетеля, то ли не поймешь кого.

И вот теперь приплыл какой-то майор Девяткин со спортивной сумкой, украшенной тремя полосками и логотипом известной спортивной фирмы. Наружу выглядывает край махрового полотенца. Надо думать, на дне сумки лежит несколько банок пива, чекушка водки и вьетнамские шлепанцы. Потому что прямиком от Марины этот великий сыщик собирается в недорогую баню, что в двух кварталах отсюда. До сеанса еще далеко, поэтому можно совместить приятное с полезным.

– Вы, наверное догадались, что я по поводу вашего супруга.

– Я все уже рассказала, а потом десять раз повторила тем людям, которые приходили до вас. Виктор ушел…

– Да, да, – кивнул Девяткин. – Я читал рапорт участкового инспектора. И другие произведения. Ваш муж отпросился в школе. Сказал, что заболел. Собрал сумки и отбыл в неизвестном направлении. Не объяснил, куда собрался. Так?

– Совершенно верно. Есть дополнительные вопросы? Наверное, я обязана рассказать все сначала. Но только подробнее. Во что Витя был одет, как причесан, начистил ли ботинки. И каким кремом. Вы ведь за этим пришли?

– Не надо волноваться.

– Я не волнуюсь, – голос Марины дрогнул. – Но мне все осточертело. Эта квартира превратилась в помещение для допросов. Я не могу сообщить ничего нового. Поэтому повторяю: деталей одежды мужа я не помню. Что он сказал перед уходом – не помню. Если вы меня спросите о наших с ним отношениях, отвечу, что строились они исключительно на лжи. Он мне лгал, и я отвечала тем же. В наше время – это нормальные человеческие отношения. Если вы спросите о его характере, скажу, что он в общем и целом положительный мужик. Но бывает свободен двадцать минут в неделю. Вот и все.

– У нас есть данные, что ваш муж вылетил из Москвы на любительском самолете, за штурвалом которого сидел его давний приятель Леонид Зубов. Суханов не должен был нал находиться на борту, не имел права. На одном из аэродромов в Волгоградской области человека, похожего на вашего мужа, видел водитель бензозаправщика. У нас были серьезные сомнения по этому поводу. Суханов якобы сидел в кабине самолета, водитель с ним не разговаривал, близко не подходил. Но лицо разглядел и запомнил. Мы отправили фото Суханова в Волгоград. Из семи предъявленных для опознания фотографий тот водитель показал на фото вашего мужа. Узнал его за полсекунды. Без раздумий.

Девяткин расстегнул сумку и выложил на журнальный столик махровое полотенце, джинсы, треугольный вымпел с приколотыми к нему значками, пару толстых тетрадей, записную книжку и две фотографии. На одной – белобрысая коротко стриженая девчонка с вздернутым носом, на другой карточке, в металлической рамке под стеклом, жена Марина. Фотография сделана то ли в осеннем лесу, то ли парке. Марина стоит в пол-оборота к объективу, ворот плаща поднят, волосы треплет ветер. На заднем плане ствол старого тополя и куст боярышника с желто-красными листьями.

– Это дочь Зубова, – Марина взяла в руки фотографию девчонки, затем свою фотографию. – Она Витькина крестница. Девочка погибла два года назад. Он очень ее любил.

– Я знаю, – кивнул Девяткин.

– А я думала: куда делась из альбома моя фотография. Я не фотогеничная, а на этой хорошо получилась. Откуда они у вас?

– Я заехал в авиационную школу, – ответил Девяткин. – Там оставались вещи вашего мужа. Конспекты к занятиям по теоретической подготовке курсантов, записная книжка. На полке стояли эти фотографии. Я забрал, чтобы не потерялись, решил завезти. Вот и все.

Девяткин застегнул сумку и поднялся. Марина тоже встала, шагнула к нему. В глазах блестели слезы.

– Значит, нет шансов, что он вернется? Никакой надежды? Только не врите. Скажите честно.

– Самолет пропал без всяких следов. Надежда была в первый день, во второй. Теперь – не знаю.

– Но ведь они могли совершить вынужденную посадку. Рация могла сломаться. Но у Вити золотые руки. Он сделает самолет из швейной машинки. Он все починит. И обязательно свяжется, он даст знать… Похожий случай был, когда он служил на севере. Самолет нашелся через неделю, когда Витю уже заочно похоронили. У них сломалась рация. То же самое и сейчас. Случай один в один.

– Все возможно, – кивнул Девяткин. – Но вещи пусть останутся у вас.

Девяткин шагнул к двери, но Марина схватила его за руку.

– Подождите, – сказала она. – Я, наверное, неправильно объяснила насчет наших с мужем отношений. Просто у нас не было детей. Я не могу… Короче, это моя вина. Он переживал из-за этого. И меня жалел. Устроился в школу, потому что ему нравилось возиться с детьми. Преподавал историю в средних классах. И вел кружок умелые руки – это на общественных началах. В последнее время от меня он как-то отдалился. Замкнулся в себе. Я стала думать, что между нами все кончилось. Что я ему больше не нужна. Впрочем, что я говорю? Вы не за этим пришли. Спасибо за фотографии.

– Не за что, – Девяткин пожал плечами. Он испытывал неловкость, не зная, что нужно и чего нельзя говорить в такой ситуации. – Будем надеяться на лучшее.

– Пообещайте мне: если Витя как-то свяжется с вами… Ну, я не знаю, как это случится. Пусть ему скажут, что я его очень люблю и жду. И если его арестуют, я буду ждать его. Сколько дадут, столько буду ждать. Пусть простит меня. Передадите? Это очень важно. Пусть простит.

– Если ваш муж найдется, вы сама ему все скажете.

Девяткин освободил руку, попрощался и ушел.