Хозяйка дома и Панова стояли с поднятыми руками лицом к стене. Через распахнутое окно комнаты было слышно как лает собака и работает двигатель легковушки. Бандитами оказались азиат в пиджаке, рваной майке и бабьих штанах в обтяжку, дольчиках или лосинах, подчеркивающих кривизну ног. Второй – русский по кличке Вакс, с бельмом на правом глазу.

Вломившись в дом под утро, они перевернули все вверх дном, прикладами охотничьих ружей в щепки разломали облезший от полировки сервант. Расколошматили бельевой шкаф, собранный из листов фанеры и крашенный морилкой. Матерясь, истыкали штыком земляной пол и стены из саманных кирпичей, побеленных известью. Взломали замок сундука, вытряхнули тряпки. Те, что без дырок, засунули в мешок, туда же отправили чугун и пару кастрюлек, что нашлись в летней кухне.

– Которая из вас тут хозяйка? – русский ткнул Панову кулаком между лопаток. – Чего молчишь, сучка? Повернись.

– Руки можно опустить?

– Валяй, – сказал Вакс. – А пока поворачиваешься, вспоминай, где деньги.

Панову выполнила команду, глянув не ее физиономию, мужик брезгливо сплюнул. Только что он хотел протянуть к бабе руки, облапать ее и заодно уж прошманать карманы. А если баба окажется мягкой и податливой, если будет за что подержаться, ее можно трахнуть. Но ясно, что у этой бомжихи в карманах только блохи на аркане. А поиметь ее – значит намотать на конец какую-нибудь заразу. А у него и своих болячек хватает.

– Лярва – сказал бельмастый и снова сплюнул. – Хоккеистка.

Людей, которых Вакс презирал, он называл хоккеистами. Он считал себя чистоплотным человеком, по возможности следил за собой, мылся почти каждый месяц, и был одет по здешним понятиям хорошо, даже щеголевато. На голове фуражка пограничника с зеленым верхом. Под засаленным пиджаком тельник в голубую полоску, гардероб дополняли синие галифе с лампасами и латаные сапоги из натуральной кожи с обрезанными голенищами. В одном из домов Вакс нашел большой флакон цветочного одеколона, большую часть выпил, что осталось вылил на голову и грудь. И теперь благоухал, как цветочная клумба на центральной площади Ташкента.

– Ты повернись, – но пнул хозяйку коленом под тощий зад. – Грабли опусти. Мы тут не на собрании голосуем. Где муж деньги прятал?

Мария костлявая и жилистая, – решил Вакс. По всему видно, если у такой хоккеистки водится копейка, – она скорее сдохнет, чем ее отдаст. Не дожидаясь ответа, Вакс коротко размахнулся и всадил кулак в левую грудь бабы. Мария ткнулась спиной в стену и тут же получила встречный удар кулаком в лицо. Азиат поставил двустволку в угол, там же стояло второе ружье, уселся посередине комнаты на домотканом половике, широко раздвинул ноги, будто хотел, чтобы все обратили внимание на его мужское достоинство, туго обтянутое дольчиками. Он чему-то улыбался и кивал головой. Вакс снова размахнулся, Мария подняла руки, чтобы защитить лицо. Но поздно, открытой ладонью, Вакс въехал в основание носа. И вдогонку добавил слева, по зубам. Женщина вскрикнула от боли, прижала ладони к подбородку. Из-под пальцев сочилась кровь.

– Вот же хоккеистка, – Вакс запустил руку в карман, хотел вытащить самодельный ножик с коротким скошенным лезвием. Может, разговор пойдет веселее.

Панова смежила веки, она уже просчитала дальнейшие действия до последнего движения. Этим скотам потребуется не менее десяти секунд, чтобы добраться до своих ружей. В таком деле десять секунд – это время. Пистолет на боевом взводе, остается только… Лена не довела мысль до конца. Она прыгнула в сторону, сделала несколько шагов назад, в угол комнаты, и остановилась. Дальше двигаться некуда. Пистолет уже зажат полусогнутой в руке. Она готова выстрелить в бельмастого от бедра, и прикончить азиата в дольчиках вторым выстрелом.

– Брось нож, сволочь, – крикнула Панова, направив ствол на Вакса. – Брось нож и отойди в сторону, тварь. Я не промахнусь.

– Да он мне и не нужен, – Вакс удивленно уставился на девчонку, разжал пальцы, выпуская нож из руки. – Возьми себе. Может, рыбу почистишь, хоккеистка.

Вакс и азиат переглянулись. В их глазах не было страха, только глубокое удивление. Азиат повернул голову, бросил взгляд на ружья.

– Даже не думай, – крикнула, срывая голос, Панова. – А теперь…

Панова прищурилась, соображая, что следует приказать двум пленникам. На улице наверняка ошиваются их дружки, надо бы без шума…

– Теперь спускайтесь в подвал. Живо.

Вакс усмехнулся, поправил фуражку, косо сидящую на голове, и сделал шаг в сторону Пановой. Он улыбнулся жалкой затравленной улыбкой, сделал еще один шаг и вытянул руку. Азиат снова раздвинул ноги и улыбнулся неизвестно чему. Панова крепче сжала рукоятку пистолета, крепко прижала локоть к бедру, чтобы ладонь не дрожала. Все готово, можно стрелять. Остается малость, согнуть указательный палец.

– Не подходи, тварь, – прокричала она, чувствуя, как задрожал голос. Из глаза выкатилась слезинка, защекотала щеку и повисла на подбородке. – Стой на месте.

Все, дальше медлить нельзя. Надо стрелять. Панова шмыгнула носом и поняла, что не сможет нажать на спусковой крючок. Рука словно одеревенела, стала непослушной, чужой. Вакс сделал еще два шага, вытянул руку дальше, ухватившись за пистолет, вывернул запястье Пановой по часовой стрелке. Лена коротко вскрикнула от боли, на глаза навернулись слезы, но не слезы боли, а слезы бессилия, слезы злости на свое малодушие.

Вакс поднял пистолет с земляного пола, убедившись, что это настоящее оружие, а не детская пуколка, взялся за ствол. Поднял руку и ударил Панову по голове рукояткой пистолета, будто молотком саданул. И навернул снова, на этот раз кулаком по шее. Панова перестала чувствовать боль, она стояла на коленях, кровь заливала глаза. Откуда-то издалека доносился дребезжащий голос Вакса:

– Вот же тварь какая. Хоккеистка.

В следующее мгновение Панова провалилась в темный колодец забытья.

Эта история случилась за несколько часов до вылета. И теперь она крутилась в голове Суханова, как заезженная пластинка, не давая покоя. Он ругал себя за то, что все вышло так бездарно, так глупо, но теперь уже ничего не поправишь.

…Для наблюдения Суханов выбрал не самую удачную позицию, до подъезда, в котором жил Рафик Оганесян, метров пятьдесят, не меньше. Далековато. Если этот черт не приедет на машине, а пришлепает на своих двоих, выскочит из темной арки и мгновенно исчезнет, хлопнув дверью с кодовым замком, Суханов ничего не успеет сделать. Пока он вылезет из «Форда», пока дернет к парадному, армянин уже поднимется на этаж. Но ближе не подъедешь, пространство перед подъездом заставлено автомобилями. Кроме того, есть вероятность, что Рафик вообще не придет, заночует у какой-нибудь подружки или земляка. Оставалось надеяться на счастливый случай.

Коротая время, Суханов, развалившись на водительском сидении, тупо разглядывал старый московский двор, дохлую лампочку в металлической сетке, висевшую под козырьком подъезда и черного кота, бродившего кругами возле подвального окна, готового нырнуть в свое укрытие, почуяв собаку. Но на дворе нет ни собак, ни людей. Желто серые сумерки сгустились, в свете фонаря, качавшегося на столбе, листва старых тополей приобрела странный темно синий цвет, в порывах налетавшего ветра листья шевелились, как водоросли на дне моря. Кажется, из подводной пучины выплывет огромная зубастая рыба с красными газами, светящимися в темноте, проглотит тонкий серп луны, похожий на рыбацкий крючок, и снова уйдет на дно.

Суханов думал, что поступает неправильно, ему нечего здесь делать, незачем караулить этого лаврушника и выяснять с ним отношения. Наверняка со стороны ревнивый обманутый муж, поджидающий любовника жены, выглядит глупо и жалко. Надо бы серьезно поговорить с Маринкой, расставить все точки по местам. Пусть что-то решает для себя. Если личная жизнь, будь она неладна, как блюдечко тонкого фарфора, выскользнувшее из рук и упавшее на пол, разлетелась вдребезги, следует набраться сил и жить дальше, а не собирать осколки того, чего уже не склеишь. Суханов придумал еще два десятка аргументов в пользу того, что оставаться здесь – только себя позорить, но не уехал. Продолжал сидеть, как сидел, только вытащил из бардачка фотографию, которую неделю назад Маринка привезла из Турции.

На пляже у самой кромки прибоя она, в купальнике бикини, стоит рядом с мускулистым дочерна загорелым мужиком лет тридцати. Мужчина обнял Маринку за плечи и улыбнулся. «Ничего себе парниша, и, видимо, в постели не последний номер, только ноги подгуляли. Кривые, как у кавалериста», – со злорадством думал Суханов, разглядывая фотку. В Турции любовники так хорошо, так весело провели время, что по приезде в Москву всегдашняя Маринкина осторожность, растаяла как сигаретный дым. Стопку пляжных фотографий Суханов нашел в секретере за книгами, оставил одну карточку себе на память.

Как и когда Маринка снюхалась с этим кобелем, оставалось загадкой, но мир не без добрых людей, доходили слухи, что его супругу успешно окучивает один предприниматель. Без труда Суханов пробил адрес и телефон коммерсанта, пару вечеров, когда Маринка якобы уходила в больницу на ночное дежурство, поторчал возле этого самого подъезда и убедился, что грязные сплетни часто оказываются чистой правдой. В своих изысканиях Суханов зашел далеко. Он выяснил личность Оганесяна. Человек много успел в жизни: трижды женат, потерял счет своим детям, затевал разные коммерческие проекты, но вечно прогорал. Теперь в Подмосковье, на территории строительных рынков, Рафик держал три забегаловки, где посетителей кормили шашлыками и бифштексами с душком и поили самопальным коньяком. Сивуха отдавала спиртом и спитым чаем. Еще подавали какой-то десерт, что-то вроде густого киселя. Ну, это вообще не для слабонервных.

Теперь дела шли в гору, недавно из попиленного «опеля», Рафик пересел в «мазду» последней модели. Суханов пообедал в одной из торговых точек Оганесяна, наблюдая за хозяином, а потом целый день мучился изжогой и тупой болью в желудке. Нет, Суханов не вынашивал планы страшной кровавой мести, ему хотелось понять, чем этот жалкий торгаш оказался лучше его, что разглядела Маринка в этом таракане. Вопрос так и не нашел ответа.

С этой бодягой надо было кончать раньше: месяц назад, два… А он все хлопал ушами, выдерживал характер и надеялся, что у жены вместо мозгов не мякина, Маринка должна одуматься.

Суханов бросил фотографию в бардачок.

– Ублюдок, – процедил он сквозь зубы. – Тварь…

Машина Рафика въехала во двор с дальней стороны дома. Оганесян мучительно долго парковался, видно, впотьмах боялся поцарапать «мазду». У Суханова хватило времени, чтобы выбраться из машины и неторопливо выкурить сигарету. Выплюнув окурок, он вышел из тени тополя, преградив Рафику путь к подъезду. Оганесян остановился, поднял голову, заглянул в глаза незнакомца, инстинктивно отступил на шаг и остановился, догадавшись, кто стоит перед ним.

– Тебе чего?

Правой рукой Рафик поправил узел галстука. Он всегда поправлял галстук, когда немного нервничал. Левую руку опустил в карман пиджака, сжал рукоятку выкидного пружинного ножа с обоюдоострым лезвием, положил большой палец на круглую кнопку. И почувствовал себя увереннее.

– Я муж Марины, – сказал Суханов тихим голосом. – Я отниму у тебя… Нет, не кошелек. Всего пару минут. Хочу сказать кое-что. Все останется между нами.

Оганесян, справившись с первым испугом, присмотрелся к своему противнику. Этот тип одет в тесноватые брюки и безрукавку, в такой одежде ножа не спрячешь, не то что ствола. Значит, его жизни ничто не угрожает.

– Ну, говори.

– Есть деловое предложение, – Суханов как-то криво похабно улыбнулся, будто собрался сказать непристойность. – Ты же коммерсант, значит, должен его оценить. Короче, я дам тебе пятьсот баксов. Да, пять сотен, деньги немалые. А ты навсегда отвялишься от моей жены. Хорошее предложение. А?

Оганесян хотел сглотнуть слюну, но горле пересохло. Маринка рассказывала про своего мужа, что он бывший летчик. Его списали по болезни. Теперь он учит детишек в школе и подрабатывает на каком-то аэродроме. Видно, то была душевная болезнь, в башке у этого хмыря давно завелись тараканы. А теперь, на почве ревности, и вовсе крыша съехала на сторону. Так оно и есть, если он за свою жену сует деньги любовнику. Суханов стоял перед ним, протягивая сотенные купюры, сложенные пополам.

– Бери, – сказал он. – Сам знаешь: эта шлюха стоит сотню, не дороже.

– Дай пройти, – Рафик подался вперед, норовя обойти Суханова, но тот шагнул в сторону, закрывая свободное пространство.

– Если ты псих, сходи к врачу. А деньги оставь себе на таблетки.

– Что, я мало даю? Ты хочешь больше?

– Я хочу войти в подъезд. Я хочу спать.

Рафик крепче сжал ручку выкидухи, приподнял локоть, нажал кнопку. Тихо щелкнула пружина, лезвие выскочило, порезав подкладку пиджака. Черт с ней с подкладкой, нужно полоснуть этого психа по лубу, чтобы кровь залила глаза. А затем вырубить его, двинув рукояткой ножа по затылку. Подняться в квартиру и запереть дверь на все замки.

– Ты возьмешь деньги и спокойно пойдешь домой, – сказал Суханов, он поднес купюры к носу Рафика. – Хорошо пахнет? Нравится запах? Деньги твои.

Оганесян помотал головой.

– Ты хочешь сказать, что у вас любовь? – Суханов прищурился. – Большое чувство?

– Ты что, смеешься? – взорвался Рафик. Препирательство с этим дебилом доводило коммерсанта до исступления. – Какая там любовь? Потрахались и разбежались. А что она там себе вообразила, я без понятия. Сам у нее спроси.

Рафик заглянул в глаза Суханова, потемневшие от ярости, и пожалел о словах, сорвавшихся с языка. Но слово не воробей… Набравшись смелости, Рафик последний раз попытался обойти сумасшедшего, даже толкнул его грудью, но тот не давал прохода, все совал свои деньги. Надо действовать, ждать больше нечего. Оганесян, повернувшись боком к своему оппоненту, незаметно вытащил нож, примериваясь для удара, отступил на шаг.

Через мгновение нож вылетел из-за спины, Рафик бил сбоку наотмашь. Каким-то звериным чутьем противник догадался о намерениях Оганесяна. Бросив деньги, повернулся навстречу ножу, поставил блок двумя руками, завладев предплечьем противника, рванул захваченную руку вправо от себя. Одновременно поднял левую ногу и нанес удар подметкой тяжелого башмака в колено Рафика. Пальцы разжались, выскользнув из потной ладони, нож полетел на асфальт, а Рафик ослеп от боли. Это Суханов засадил ему по лицу локтем.

Все произошло настолько быстро, что Рафик даже не успел понять, что вчистую проиграл эту схватку еще не начав ее. Тяжелый кулак въехал ему в лицо, отбросил на капот какой-то машины. Запикала, завыла система сигнализации. На секунду Рафик увидел бледную луну и перекошенную от злобы морду Суханова. Еще был шанс ударить нападавшего ногой в пах или в бедро, но животный страх сковал тело. Рафик получил удар основанием ладони в лицо, сполз вниз с капота автомобиля, больно ударился затылком о передний бампер, неудачно прикусил язык. Он хотел закричать, но из груди вышел едва слышный писк и бульканье. Теперь Рафик не сомневался: сумасшедший летчик забьет его до смерти. И никто, ни одна собака, живущая в этом поганом подъезде, не позвонит в ментовку. А если и позвонит, блюстители порядка не станут торопиться, приедут, когда бездыханное тело, плавающее в луже крови, уже начнет остывать. Куда спешить, тут взятками не пахнет, всего-навсего человека убивают.

Последним усилием он попытался подняться на ноги и броситься к подъезду. И нарвался на встречный удар, основанием кулака в нижнюю челюсть. Лежавший на спине Оганесян пришел в себя, потому что дышать стало нечем, воздуха не хватало, на горло словно удавку набросили. Нос забит сгустками крови, а в рот ему засунули кляп. Горела лампочка над подъездом, двор спал. Оганесян, встал на карачки, потряс головой и сделал два важных открытия. Во-первых, он жив. Во-вторых, во рту вовсе не кляп, а мятые купюры, видно, те самые доллары, которые совал ему Суханов. Он все-таки всучил свои деньги. Рафик закашлялся, пытаясь выплюнуть кровавые бумажки изо рта.

Суханов отошел в сторону и, прикурив сигарету, бесстрастно наблюдал за любовником жены. Оганесян стоял на карачках возле подъезда, точно под лампочкой. Харкал кровью на пыльный асфальт, силясь выплюнуть изо рта мятые купюры. Черный котяра, видимо, решив, что Оганесян – это дворовый пес, юркнул в подвальное окно. Со стороны Рафик и вправду напоминал бродячую шелудивую собаку, к тому же больную. Суханов сел за руль и так рванул машину с места, что завизжали покрышки.

Когда Суханов вернулся домой, Марина не спала, сидела в большой комнате у телевизора. Поставила на кофейный столик стакан с минералкой и вазочку с вишней, жевала спелые ягоды, сплевывая косточки на блюдце.

– Что это ты так поздно? – спросила она, мелком глянув на мужа, стоявшего в дверях.

– А ты почему не спишь? – вопросом ответил Суханов.

– Кино интересное. А завтра я весь день свободна, мне выходить в ночную смену.

– Да, да, в ночную смену, – повторил Суханов. – Разумеется в ночную…

Не разуваясь, он прошел в смежную комнату, открыл шкаф, побросал в раскрытую сумку вещи, которые не успел собрать днем. Закончив с этим делом, он неподвижно постоял минуту, раздумывая, не забыл ли чего. Наконец кинул поверх тряпья фонарь с длинной рукояткой, натянул потертую на локтях кожаную куртку. Теперь, кажется, все. Он вышел в гостиную, выключил телевизор, взял из вазочки вишенку и опустил ее в рот.

– Я уезжаю, – сказал он.

– Куда это? – глаза жены расширились от удивления.

– Не важно куда. Сегодня виделся с твоим Рафиком, – сказал он, удивляясь собственному спокойствию. – Надо же нам когда-то познакомиться. Все-таки не чужие люди. Почти родственники.

Марина закашляла, подавившись косточкой. Ее лицо налилось нежно розовой краской. Значит, жена еще не разучилась краснеть. Она сидела на диване с полуоткрытым ртом, смотрела на мужа снизу вверх, старясь найти какие-то нужные слова, но слов не было.

– Ты убил его? – прошептала Марина.

– С какого перепугу? Я не убийца.

– Изувечил?

– Я же сказал: мы просто познакомились. Он оказался разумным человеком, – продолжал Суханов. – Я сделал ему деловое предложение. Он забывает твое имя, адрес и телефон, а взамен получает отступного. Рафик подумал, взвесил все варианты.

– Какого отступного? – Марина взмахивала длинными ресницами. Рот полуоткрыт, в глазах испуг.

– Ну, предложил ему деньги.

– И что? Он их взял?

– Ну, не сразу. Сначала немножко повыделывался, пытался поднять цену. Но хорошо подумал и согласился. Он ведь бизнесмен, умеет считать деньги. А тут такой вариант подвернулся. Закрутить роман с чужой женой, попользовать ее, а потом еще получить что-то вроде премии за кобелизм. Фантастика, а не вариант. Короче, мы расстались друзьями.

Суханов вспомнил окровавленную, залитую слезами морду Рафика, свернутый на сторону нос, рассеченную верхнюю губу и добавил:

– Ну, почти друзьями.

Марина поднялась на ноги, ее шатнуло в сторону, будто кто-то отвесил тяжелую пощечину. Шелковый халатик распахнулся на груди. Она шагнула вперед, толкнув кофейный столик, разлилась вода, вишни раскатились по светлому ковру. Ее щеки оставались розовыми, а губы сделались серыми, как пепел. Руки дрожали.

– Господи, ты предложил ему деньги? – спросила она шепотом, будто не слышала слов Суханова. – И он согласился? Он взял их?

– Я же говорю: он деловой прагматичный человек.

– И сколько… Сколько ты ему заплатил за меня?

– Пятьсот баксов.

– Пятьсот? – переспросила Мариина.

– Это ведь хорошие бабки, а не хвост собачий. Он получил удовольствие и в придачу заработал. Мне бы так.

– Господи… Какая же ты мразь. Я знала, знала, что ты способен на любую подлость, на любую гнусность, – глаза Марины налились слезами. – Как ты мог… Как он мог… Продать меня, как порцию шашлыка.

– Я уезжаю дня на три, – сказал Суханов. – У тебя есть своя квартира. Надеюсь, к моему возвращению даже твоего запаха здесь не останется.

Марина, потеряв дар речи, села на диван, закрыла лицо ладонями. Она не плакала, просто закрывала лицо руками. Суханов постоял минуту, раздумывая, что делать дальше. Хотелось выпить чашку кофе, хотелось сжевать бутерброд, но он не мог оставаться здесь ни одной лишней минуты. Он вернулся в свою комнату, присев на стул, стал раздумывать, все ли собрал в дорогу.

– Тебя поперли из большой авиации потому что ты полный псих, – Марина снова обрела дар речи. – Плюс профессиональная непригодность. Штурман из тебя был никакой. Если бы ты дальше летал, то обязательно ухлопал самолет, пассажиров и самого себя. Теперь ты вытираешь сопливые носы детишкам и учишь их сволочизму. Потому что ничему другому научить не можешь. Ты доволен жизнью и самим собой. Ты нашел свое место. Место законченного неудачника, жизненного банкрота. Ничтожество…

Ясно, она оскорблена в лучших чувствах, она зла на Суханова, она зла на Оганесяна, который так дешево продал их большую пушистую любовь, настоящее чувство, которого она так долго ждала, которого не нашла в муже, она зла на себя за то, что такая дура, за то, что так жестоко ошиблась в любимом человеке, зла на весь бездушный человеческий мир. Напоследок ей хочется побольнее тяпнуть Суханова, который, как и следовало ожидать, оказался законченным циником, негодяем и подонком высшей пробы.

Суханов застегнул молнию сумку, повесив ее на плечо, вышел прихожую. Под подметкой башмака лопнуло несколько вишен, на светлом ковре остались багровые отметины, похожие на пятна крови. Он постоял минуту, захлопнул дверь и вызвал лифт, вспомнив, что не присел на дорогу. Плохая примета для тех, кто верит в приметы.