За утро Валерий Чайкин, потревоженный соседями, три раза выходил из своей комнаты в общий коридор коммунальной квартиры. Две другие комнаты занимала старуха баба Оля Пантелеева. В одной жила сама, другую сдавала хохлушкам, матери и дочери, торговавшими на ближнем рынке фасолью, семечками и орехами.

Из обстановки в комнате Чайкина сохранилась негодная тумбочка, у которой не хватало одной ножки. Круглый исцарапанный гвоздями стол, табуретка и кронштейн, на котором в прежние благополучные времена висели занавески. И ещё осталось одеяло со сгоревшим углом и голый матрас, несвежий, в желтых бесформенных разводах мочи.

На этом самом матрасе Чайкин, просунувшийся ранним утром, сделал себе укол, и задремал ненадолго. А затем, когда кайф стал проходить, ворочался, пока бока не заболели.

Первый раз Чайкин поднялся, когда хохлушки выволокли в коридор сумки с товаром и, перешептываясь, стали одеваться в прихожей. Чайкин подкрался к двери, резко распахнул её, высунул голову. «Из ваших сумок падалью воняет, у меня в комнате дышать нечем, – выкрикнул он в лицо старшей женщине. – Чем вы там торгуете на своем рынке? Собачьей тухлятиной? Почему я должен через вентиляцию вашим говном задыхаться?»

Хохлушки прижались к стене и замерли. Они боялись молодого человеку, как огня, как стихийного бедствия, но не съезжали на другую квартиру потому, что старуха хозяйка брала за постой совсем недорого. Чайкин добавил несколько крепких выражений, захлопнул дверь и, повернув ключ в замке, рухнул на матрас.

Предстоял тяжелый день. Впрочем, если вспомнить, дни прошедшей недели, даже месяца, все они, как на подбор, тяжелые. Каждое утро начиналось с одного и того же вопроса: где взять денег? Ежедневно Чайкину нужно не менее пяти уколов. Ну, пусть, сегодня не пять, пусть только три. Но три чека нужны обязательно, до зарезу, а в карманах ветер гуляет.

Острожные хохлушки, уже обворованные Чайкиным в первый же день своего пребывания на новом месте, теперь научены горьким опытом. Здесь денег они не держат. Даже большую часть товара, свои поганые семечки, оставляют в платных рыночных камерах хранения.

Бабка Пантелеева гола, как сокола. Пенсия у старухи только через неделю. Да и эти жалкие копейки она домой не приносит, оставляет на книжке. Пару раз Пантелеева уже налетала на кулак соседа и оставалась без пенсии. Отлежавшись после побоев в своей комнате, в милицию не пошла. Опасалась того, что Чайкин, отсидев свои десять суток, вернется злой, как собака, и отрежет ей голову без наркоза. Как и обещал.

Чайкин застонал. Впереди он видел только одну перспективу, не слишком радостную: придется продать комнату, проколоть вырученные деньги, переселиться на постоянное жительство в канализационный колодец, под люк. Получить кликуху «танкист». А там… Там уж не долго мучиться. Он и умрет героической смертью танкиста: отравится газом или отморозит конечности зимой. А коновал из Склифа доделает дело: умертвит Чайкина на операционном столе. Но это – долгосрочные перспективы.

А что же делать сегодня, где достать денег сейчас?

От жары, от духоты раскалывалась голова, тошнило, мысли не шли в бедовую голову. Но Чайкин нашел противоядие против этой напасти. Он подошел к окну, сбросил на пол с подоконника стопку истлевших от времени газет, распахнул обе створки окна. Задышалось легче.

Чайкин перегнулся через подоконник, свесив голову вниз, плюнул, надеясь, попасть на женщину, стоявшую левее козырька подъезда. Слишком высоко для меткого попадания, все-таки седьмой этаж. Ветром плевок отнесло в сторону.

Как был, в одних несвежих трусах, Чайкин выскочил в коридор. Оказавшись в ванной комнате, доверху налил бабкин таз холодной водой. Вернувшись к себе, сел на табурет, поставил ноги в таз и обмотал голову смоченными в воде подштанниками. Немного полегчало. И тут в прихожей прозвенел звонок. Чайкин снял с головы подштанники, вытащил ноги из таза и побежал в прихожую, смотреть, кого принесло. Баба Оля уже открыла дверь и с кем-то переговаривалась через порог.

Чайкин встал за спиной старухи, склонив голову набок, выглянул на площадку. Он увидел довольно молодую женщину в розовом пиджаке и шляпке. Ясно, это не ментовка.

Успокоенный Чайкин подумал, что под его матрасом лежит нож, а в сумочке у нарядно одетой женщины наверняка есть деньги. Если бы соседка не путалась под ногами, можно было обманом или угрозами заманить эту цацу в квартиру. И убедиться, богатая она или только притворяется, что богатая.

– Извините, пожалуйста, – сказала женщина в розовом пиджаке.

– Пожалуйста, – ответила Пантелеева.

Она закрыла дверь и направилась в свою комнату.

– Чего эта баба приходила? – спросил Чайкин.

– Адресом ошиблась, – буркнула старуха.

Чайкин вернулся в комнату, погрузил ноги в таз и обмотал горячую голову кальсонами. Через пять минут хлопнула входная дверь. Это бабка ушла за хлебом.

Задрав голову к потолку, Чайкин недвижимо сидел на табурете четверть часа и подсчитывал свои активы. Скинув с лица подштанники, протянул руку, распахнул дверцу тумбочки. Внутри лежали два пластмассовых футляра с видеокассетами.

Чайкин давно уже проколол телевизор и видеомагнитофон. Но поклялся себе, что продаст эти самые дорогие, самые любимые фильмы лишь в том случае, если окажется на краю могилы. Когда-то давно у Чайкина была видео коллекция из пятисот отборных кассет. Все они ушли в вену.

Что толку травить душу, предаваться воспоминаниям? Когда-то у Валеры и жена была, и даже телефон стоял. Жена ушла, телефон сняли за неуплату. Так же и видео кассеты. Были и тю-тю.

Но вот эти два фильма английского режиссера Денни Бойла, Чайкин не тронул в самые лихие времена: «Неглубокая могила» и «На игле». Культовые фильмы наркоманов всей России. Да что России, всего мира. Он закрыл дверцу тумбочки, тяжелым мутным взглядом стал разглядывать потолок, прозрачную грушу лампочки на электрическом шнуре.

Кинорежиссер Денни Бойл. Это он устами одного из героев сказал, что нет в мире ничего более искреннего и чистого, чем наркомания. Потрясающее кино снимал чувак. А теперь? Ему кинули кость из Америки. А он, забыв обо всем, побежал зарабатывать деньги. По существу, продал людей, для которых был кумиром. И сам продался Голливуду, теперь штампует всякие поделки, в них таланта на копейку. Отбросы, от которых блевать тянет.

По знакомству Чайкин прошел в кинотеатр, где показывали голливудский фильм Дени Бойла. И ушел с середины. Противно смотреть, как слащавый Леонардо Ди Каприо, кумир мочалок и потаскушек с Казанского вокзала, греет на пляже свою золотую задницу и лижет телок ценой в миллион долларов.

Нет, фильмы Денни Бойла, как выяснилось, корыстного и беспринципного мудака, следовало продать в первую очередь. А самому режиссеру, если у него осталась хоть капля совести, после «Пляжа» остается только удавиться. Мертвый он лучше живого.

Решено, Чайкин продает последние видео кассеты. Если поторговаться, хотя бы на один чек хватит и немножко останется. А там видно будет. Может, удастся одолжиться у фотографа Осколупова. Вдохновленный этой мыслью, Чайкин поднялся, натянул на себя весь свой гардероб. Тяжелые осенние ботинки с железными набойками на каблуках, штаны и майку с продранным на плече рукавом. Завернул кассеты в старую газету.

И тут в прихожей тренькнули два звонка.

Значит, к нему гости. Какого хрена сюда принесло? Как не вовремя. Только бы не участковый, этот прилипнет, как банный лист. Дать бы ему на лапу, чтобы больше не приставал, да нечего дать. Передвигаясь на цыпочках, Чайкин вышел в прихожую, припал к глазку. С другой стороны двери стоял стильно одетый мужик в сером дорогом пиджаке и солнечных очках. Очевидно, ошибся адресом.

– Кто та-а-ам? – нарочито тонким голосом пропел Чайкин. – Хозяев нет дома.

– Я к Валере, от Сергея Осколупова, – разгадал примитивную хитрость Климов. – Есть дело. Он кое-что велел передать на словах.

Чайкин удивился и обрадовался. Надо же, Осколупов о нем вспомнил, дело наклевывается. Скорее всего, нужно поработать верблюдом, отвезти товар кому-то из кайфовых. За такие услуги неплохо платят. Если дури много, можно за один вечер срубить пятьдесят баксов. А он голову ломал, где колов надыбать.

Распахнув дверь, Чайкин пропустил гостя в прихожую, покосился на его дорогие шкары и трактора. Важный гусь, башливый.

– Ты один? – шепотом спросил Климов.

– Один. Прошу сюда, – Чайкин пустил гостя в свою комнату, запер дверь.

Климов вошел, огляделся. Посередине комнаты стоял таз с грязноватой водой, на полу валялись мокрые подштанники.

– Тут только крыс не хватает, – сказал Климов.

– А ты что, санитарный врач? – обиделся Чайкин. – Давай по делу. В телеграфном стиле.

Климов опустил темные очки в нагрудный карман пиджака. Оглядел молодого человека с головы до ног, постарался заглянуть в его глаза. Но Чайкин, как и большинство наркоманов, имел странный ускользающий взгляд.

– Значит, Чайкин это ты?

– Я, кто же еще. Если есть базар, говори. А то мне некогда. Видишь, я уже собрался. В Третьяковскую галерею, на выставку опаздываю.

– Я тебя надолго не задержу.

Климов расстегнул пиджак, залез во внутренний карман, вытащил фотографию. Выставив руку вперед, подержал снимок перед глазами хозяина. Лицо Чайкина напряглось, верхняя губа задергалась, как у кролика перед вязкой. Климов сунул фото в карман.

Пару секунд Чайкин стоял, опустив глаза.

Но вдруг сорвался с места, бросился к двери. Климов успел выставить руку, сграбастал Валеру за ворот майки. Старая ткань затрещала, майка чудом не рассыпалась по всем швам. Чайкин готов был, сбросив шкуру, улизнуть. Климов дернул его к себе. Ногой Чайкин наступил на край железного таза, опрокинул его. Вода разлилась по старому занозистому паркету.

Климов оттолкнул Чайкина в глубину комнаты и нанес прямой удар основанием ладони в лицо. За последние месяцы Чайкин похудел так, что кости при ходьбе гремели и поскрипывали. Несильный удар сбил его с ног. Он отлетел к стене, упал, но тут же вскочил и снова бросился к двери.

Климов вырос на его пути и съездил Чайкина ребром ладони по шее. И вдогонку влепил кулаком по зубам и носу. Удары получились встречными, поэтому сильными и чувствительными. Чайкин вскрикнул, отлетел к батарее отопления, ударился затылком о радиатор.

Перехватило дыхание, перед глазами расплылись чернильные круги. На этот раз Чайкин не спешил подниматься. Противник опытнее его, сильнее физически. Нет никаких шансов вырваться. Чайкин сидел на полу, слизывал языком кровь, сочившуюся из разбитого носа.

Климов приблизился к своей жертве, оставляя за собой мокрые следы.

Чайкин потрогал языком передние зубы, глубокое внутреннее рассечение на верхней губе. Зубы шатались. Кажется, стоит надавить языком посильнее, и они выскочат изо рта. Из ранки сочилась сладко-соленая вязкая кровь. Он сплюнул на пол. Хорошо бы бабка вернулась из булочной, можно будет закричать, позвать на помощь.

Но на старуху плохая надежда. Карга из вредности не побежит к соседям звонить в милицию. Черт, черт…

Сидя у батареи, Чайкин вжал голову в плечи, поднял руки, закрыл предплечьями лицо, чтобы не пропустить удар ногой. Ожидая удара, он поднял глаза на гостя и увидел, что из-под брючного ремня торчит рукоятка пистолета.

– Не бойся, бить не буду, – сказал Климов.

– Чего вам надо? – спросил Чайкин.

– Теперь узнал меня? Я тот человек, который был в гостиничном номере, когда вы убивали девчонку.

Чайкин скорчил плаксивую гримасу.

– Не убивайте меня. Оставьте мне жизнь.

– Брось. Посмотри на себя в зеркало. Что осталось от твоей жизни? От тебя самого? Какой-то жалкий урод с куском гнилого ливера вместо мозгов. Но я дам тебе шанс. Только один шанс.

Климов отступил назад, поднял табуретку за ножку. Затем выглянул в раскрытое окно, словно проверял, высоко ли падать. Он поставил табуретку на подоконник, отступил на шаг, медленно вытащил ствол из-за пояса.

– Садись на табуретку.

– Там высоко. Вы сбросите меня вниз.

– На счет три я стреляю, – Климов направил дуло пистолета на живот Чайкина. – Садись. Ты расскажешь мне все, как было. Всю правду до последнего слова. Если я поверю, ты останешься жив.

Лицо Чайкина покрылось холодным потом. Эта мука, эта изощренная пытка в сто раз хуже ломки. В тысячу раз хуже.

– Я не удержусь. Я боюсь высоты. У меня голова кру… кружится.

– Раз, – сказал Климов.

Чайкин встал. Со стороны было заметно, как вибрируют его коленки. Ухватившись за раму, он поставил одну ногу на подоконник, обернулся.

– Нет, не могу. Я… У меня…

– Два, – продолжил счет Климов.

Чайкин оттолкнулся ногой от пола, забрался на подоконник, согнувшись в пояснице, опустил зад на табуретку, сел лицом в комнату. Вцепился пальцами в сидение.

– Рассказывай, – Климов засунул пистолет за пояс.

– Я не убивал, – затряс головой Чайкин. – Клянусь всеми богами. В ту пору мы иногда брали дрянь у официанта Балагуева. С этим чертовым официантом был хорошо знаком Макс Короленко. Тот задолжал официанту бабки. Короленко уговорил нас с Осколуповым подписаться на это дело. Сам он, сука, крови боялся. Официант обещал нам списать долги и дать по пять тысяч гринов на рыло. А дал только по пять сотен. Он нас поимел, мразь…

– Как все происходило? – оборвал Климов.

– Ну, мы с Осколуповым вошли в номер, потому что дверь оставалась открытой. Официант познакомил нас с девчонкой за пару дней до дела, представил своими друзьями. Девчонка нам доверяла. Она сидела на стуле, из одежды на ней были одни трусы. Она спросила, можно ли ей одеться и уйти. Осколупов промолчал, зашел сзади, накинул веревку ей на шею. Повалил девчонку на пол. Она даже не успела закричать. А я только держал её за стропила, за ноги то есть. Встал на корточки и держал ноги. Через пару минут она затихла. Это правда.

– Что делал Короленко?

– Он, гад, в коридоре стоял. Зашел в номер, когда мы с Осколуповым все кончили.

Климов шагнул вперед, положил ладонь на сиденье табуретки, между расставленных ног Чайкина. Табуретка качнулась, Чайкин задрожал.

– Дальше рассказывай.

– Короленко засунул обрезок веревки в ваш портфель. Ну, вроде как это улика для следствия.

– А потом ты и Короленко перерезали девчонке горло? Так?

Чайкин слизал языком кровь с верхней губы. Больше всего на свете он боялся соврать. Но и правды боялся.

Цыганков стоял в глубине двора, курил и, задрав голову кверху, наблюдал, как мужчина на седьмом этаже, поставив табуретку на подоконник, сидит, стараясь сохранять равновесие. Кажется, стоит человеку сделать только одно резкое нерасчетливое движение – и все. Собирай кости в мешок. Это зрелище притягивало взгляд, щекотало нервы. Маргарита стояла рядом, минуту она смотрела на человека в окне. Затем отвернулась в сторону.

– Или ты один резал горло? – повторил вопрос Климов.

Чайкин сглотнул слюну и выпалил:

– Нож только для того и был нужен, чтобы приложить его рукоятку к вашим пальцам. А затем бросить под кровать. Вот для чего. Если хотите знать про девчонку… Она была уже мертвой.

– Мертвой? – переспросил Климов.

– Уже откинулась. Осколупов сунул мне в руку нож и шепчет: «Режь ей горло, мать твою. А то я давил, а ты, выходит, чистенький? Тогда хрен тебе на рыло вместо денег». Говорю же, она мертвая была… Это без разницы, резать её или не резать. Нужен был только нож со следами крови и вашими пальцами. За это и платили. Ну, я один раз чирикнул ей по горлу. И один раз Короленко.

– Один раз, – повторил Климов. – Тебе нужно было ширнуться и денег на лапу. А ты, пасть сучья, подумал, что сделают со мной? Когда найдут обрезок веревки в портфеле, нож под кроватью? Подумал, что невиновного человека измордуют, сделают инвалидом, сгноят в лагерях? Подумал?

– Меня заставили, – закричал Чайкин. – Они меня…

– Вот ты и соврал.

Климов с силой оттолкнул от себя сиденье табуретки. Полетев спиной вниз, Чайкин коротко вскрикнул, взмахнул руками. Его лицо перекосилось от ужаса, челюсть отвалилась.

Снизу Цыганков видел, как мужчина выпал из окна. В полете он ухватился за ножку табуретки, дважды перевернулся через голову. Между четвертым и третьим этажом с ноги человека слетел ботинок. Чувак так и не выпустил табуретку из сжатой ладони, рухнул грудью на козырек подъезда. Звук падения получился негромкий, будто капот машины с размаху захлопнули. Маргарита передернула плечами, села на заднее сидение «Жигулей». Двор был пуст. Никто не побежал на тот первый единственный крик, не поднял шума. Город жил своей жизнью. Издалека доносился гул близкой улицы, шуршали тополиные листья. Цыганков выплюнул окурок и перекрестился.

Через пару минут из подъезда вышел Климов.

Ранним утром Климов с женой пешком дошагали до шоссе.

Поймали машину и через час вышли на Большой Дорогомиловской улице рядом с Киевским вокзалом. До отправления поезда оставался целый час. Они зашли в кафе быстрого обслуживания, взяли бутерброды, газированную воду и мороженое.

Уселись за столиком у окна, поставив на пол дорожную сумку. Маргарита поправила темные очки, надвинула на лоб поля шляпки и неожиданно заговорила хриплым шепотом.

– Отвернись к окну, – сказала она.

– Чего? – не понял Климов, но просьбу выполнил.

– Все, отбой, – вздохнула Маргарита. – Возле кассы, я увидела нашу соседку по площадке Веру Матвеевну. Она набрала целый кулек пончиков. И только что вышла из двери на улицу.

Климов завертел головой, соображая, о какой соседке идет речь. Редкие пешеходы неспешно шагали по залитой солнцем улице, неслись машины.

– Какую Веру Матвеевну? – спросил он. – Ту старуху, со слуховым аппаратом в ухе? Похожую на крысу?

– На белую крысу, – поправила Маргарита.

– Черт, откуда она тут взялась? – Климов запоздало вытащил из кармана рубашки темные очки и нацепил их на нос. – Надеюсь, она нас не узнала?

– Не знаю. Оглянулась на тебя пару раз.

Следующие пять минут Маргарита сосредоточенно жевала бутерброд и пила воду. Наконец, решила задать заранее припасенный, главный вопрос:

– Скажи, тебя отговаривать бесполезно?

– Только время терять, – ответил муж.

– Все-таки ты ненормальный, – покачала головой Маргарита. – Тебе, как испорченной машине, нужен техосмотр. Обещай: когда все кончится, ты сходишь к психиатру.

– Обещаю, – улыбнулся Климов. – И не беспокойся. Все кончится хорошо, просто блестяще. Вся эта возня займет два или три дня. Это время ты поживешь в Киеве, в гостинице. А потом я к тебе приеду. И мы заживем врагам на зависть. Правда, к тому моменту врагов не останется, только друзья.

– И что будет дальше?

Климов мечтательно улыбнулся. За темными очками он не видел глаз жены. Скорее всего, глаза были красными.

– У нас будет много свободного времени и много увлечений, – сказал он. – Мы переедем на Кипр, купил дом окнами на солнечную сторону. На берегу я открою ресторанчик для туристов. Морепродукты и все такое. Ты будешь шеф-поваром, потому что всегда любила готовить. Урманцев и Цыганков женятся, станут семьями приходить по воскресеньям, чтобы съесть бесплатные обеды. Мы доживем до глубокой старости, скопим кое-какие деньги. И даже заранее купим общий участок на кладбище. Как тебе мои планы?

– Не очень оригинально. Но сойдет, – Маргарита посмотрела на часы. – Кажется, нам пора.

Они вышли из кафе, перебрались на другую сторону Большой Дорогомиловской, дошагали до вокзальной площади. Климов остановился, сказал, что дальше не пойдет. Он не любил поезда, прощание на перронах, тягостное ожидание, последнюю минуту перед отправлением состава. Климов передал сумку жене, поцеловал Маргариту в губы и ещё раз напомнил, чтобы та не потеряла мобильный телефон. Он боялся, что слезы защекочут глаза жены, та не сдержит себя и расплачется. Но обошлось.

Вот и все, кажется, все слова сказаны.

– Теперь иди, – сказал он. – Спасибо за все.

– Не за что.

Климов стоял на месте, наблюдая, как жена переходит площадь.

Пешеходы сновали перед глазами, солнце входило в зенит, сигналили автомобили, продавец лотерейный билетов что-то кричал в свой матюгальник. Старушки на противоположной стороне площади трясли букетами цветов, объявили отправление электрички до Малоярославца. Возле лестницы Маргарита оглянулась и помахала рукой. Климов помахал в ответ.

Он развернулся на каблуках и зашагал к метро.

В половине седьмого вечера «Жигули», за рулем которых сидел Цыганков свернули с Рижского шоссе на двухполосную лесную дорогу, съехал на обочину, к самому оврагу и остановились.

Цыганков зажег аварийные огни, открыл багажник и стал топтаться возле машины, разминая ноги. В багажнике лежали джутовые мешки, плотно набитые сырым песком. Еще три неподъемных мешка пристроили на прочном багажнике, укрепленном на крыше «Жигулей». Эта идея Урманцева, нагрузить машину под самую завязку. Если четырехтонная бронированная «БМВ» даст задний ход, не сразу сможет спихнуть с дороги «жигуль».

Чтобы хоть как-то скрасить ожидание, Цыганков купил ещё в Москве пару пива и завернул в газету бутерброды с колбасой. Возможно, ждать придется долго.

На свою дачу Ашкенази ежедневно добирается этой дорогой. Его «БМВ» появляется на развилке Рижского шоссе, когда в восемь вечера, а когда в десять. Пять километров «БМВ» дует по прямой и сворачивает на грунтовку. На месте пересечения двух дорог бронированную машину ждет фургон «ГАЗ» с надписью «продукты» на кузове.

Задача Цыганкова не проглядеть «БМВ», тут же связаться по мобильному телефону с Климовым, сидящим за рулем «ГАЗа». Когда Ашкенази окажется на грунтовке, спереди его машину заблокирует продуктовый фургон. Сзади подопрет Цыганков на «жигуле». А дальше потребуется немного везения и помощь Господа бога. Минимальная.

Все дело, от начала до конца, по расчетам Урманцева, не должно занять больше двух с половиной минут.

Когда все кончится, они бросают «ГАЗ», «БМВ» с трупом Ашкенази и его водителя, выкидывают из «Жигулей» мешки с песком и уходят на всех парах. Операция должна быть отменена в том случае, если за «БМВ» пойдет машина сопровождения, белая «восьмерка» с двумя вооруженными охранниками, номер такой-то.

Цыганков вытащил из багажника пластиковый пакет, лежащий между мешками, захлопнул крышку. Вернувшись на водительское место, раскрыл пакет. Два пистолета «ТТ» со снаряженными обоймами на месте, плюс ещё две запасные обоймы. Он положил пакет на резиновый коврик и ногой задвинул его под сидение. Протянул руку, взял с пассажирского места бутылку пива, отковырнул пробку рукояткой перочинного ножа.

Затем развернул газету, под которой высилась стопка из пяти бутербродов. Цыганков посмотрел на циферблат наручных часов. Без четверти семь. Он глотнул из горлышка теплого пива и надкусил первый бутерброд.

Время пошло. Цыганков думал о том, что сегодня по приметам хороший день. И все обойдется без большой стрельбы.

Фургон «ГАЗ» стоял на круглом пятачке у обочины грунтовой дороги. Сидевший за баранкой Климов немного нервничал, он дергал вверх и вниз застежку матерчатой куртки и со своего высокого места разглядывал окрестности.

Выискивая червяков, порхает с места на место трясогузка. Бордовое солнце медленно опускалось на макушки сосен, но световой день будет длиться ещё долго. Впереди слева и справа двухкилометровая лесополоса, разрезанная дорогой, такой узкой, что две машины едва разъедутся. По сторонам грунтовки глубокие овраги, заросшие лебедой и одуванчиками, полные всякого мусора.

Дорога упирается в глухие металлические ворота, по сторонам, сколько видно глазу, тянется кирпичный забор, по верху которого пустили несколько ниток колючки. За забором начинается другой мир, чужой, закрытый для посторонних людей. Там дачные владения площадью пятнадцать гектаров. Пять уже готовых и парочка ещё не достроенных особняков, домики для обслуги и охраны, котельная, электроподстанция, бассейны и летний кинотеатр.

Раскрыв трубку мобильника, Климов набрал номер Цыганкова, спросил, нет ли изменений, хотя знал ответ заранее.

– Ты там не спи, – предупредил Климов. – Гляди в оба. Если пропустишь эту тачку…

– Пропущу обязательно, если мешать будешь, – Цыганков дал отбой.

Если охрана, караулящая особняки, услышит выстрелы и поспешит на помощь, то далеко не уедет. Узкая дорога будет перегорожена вставшими впритирку «газоном» и «БМВ». Вперед можно будет продраться только пешим ходом. Климов расстегнул «молнию» крутки, прикурил сигарету.

Без определенной причины на душе было тяжело и гадостно. И физически он чувствовал себя паршивей некуда, слабым и уставшим, словно пережил суровый приступ морской болезни. Климов не мог сомкнуть глаз всю прошлую ночь, только под утро, приняв снотворного, провалился в странное забытье.

Приснилось, будто к нему в голову через ухо заползла голодная плотоядная змейка. Хищница больно кусала мозжечок и не хотела вылезать обратно. Сперва Климов налил в ухо водки, надеясь, что змея проспиртуется и сдохнет. Отчаявшись, пробовал выковырять змейку из головы десертной вилкой. Но только расцарапал ухо и висок.

Змея сидела в голове и отчаянно била хвостиком. Когда Климов проснулся, подушка слиплась от пота. Змея в голове – это не к добру, – решил он. В вещие сны Климов не верил. Но лучше бы приснилось что-то другое.

В это время Урманцев копался в кузове.

Вчера в правой дверце он проделал круглую дырку, из которой открывался широкий обзор. Теперь из фургона можно видеть все, что происходит сзади, на дороге. Расстелив на полу мешковину, Урманцев вытащил из дорожной сумки, протер сухой ветошью и положил на пол автомат АКМС. Калибр семь шестьдесят два со складным металлическим прикладом.

Отдельно на вещевой мешок пристроил три гранаты Ф-1. Если стоять лицом против движения машины автомат должен находиться слева, гранаты справа. Так сподручнее. Прямо перед собой Урманцев положил турецкий пожарный топор, который выменял накануне у сторожа находившегося неподалеку от съемной дачи дома отдыха с лирико-романтическим названием «Голубые дали».