Крупные капли барабанили по тесовому навесу над крыльцом. Над далеким горизонтом, в густых тучах, занималась мутная, спрятанная тучами, заря.

Цыганков ждал минуту. Но вот в сенях заскрипели половицы. Приоткрылась дверь, розовощекий сержант вышел на крыльцо. Не оборачиваясь, пнул дверь подметкой сапога. Положил локти на перила, согнулся в пояснице, сплюнул вниз. Достав из-за уха папиросу с мятым мундштуком, повесил её на губу, вытащил из кармана кителя спички, прикурил. Цыганков, вжавшись в стену, перестал дышать.

Он стоял в двух-трех шагах от сержанта и был готов в случае чего броситься на спину солдата и голыми руками, используя лишь силу мускулов и элемент неожиданности, сломать его шею.

Цыганков осторожно опустил руку в карман штанов, нащупал кончиками пальцев гладкую пластиглазовую рукоятку финки, свой боевой трофей, добытый в ижминском доме. Провел указательным пальцем по лезвию ножа, словно проверял остроту заточки. Он обхватил ладонью нож, вытащил руку из кармана, держа финку прямым хватом, заточкой к себе.

Сержант вынул изо рта горчившую папиросу, сплюнул, глубоко затянулся табачным дымом. Цыганков сделал два быстрых шага вперед.

Левой пятерней вцепился в волосы сержанта, дернул голову назад. Справа приставил к горлу нож, слегка вдавил лезвие в кожу, чтобы противник почувствовал холод острой стали.

– Чи-чи-чи, – Цыганков почти прижался к уху солдата. – Тихо, паря. Ни звука. Ни вздоха. Или… Мне, сука, терять нечего. Понял?

– Так точно, понял, – прошептал сержант.

Цыганков поводил лезвием ножа вверх и вниз по шее солдата.

– Сколько вас тут? Отвечай.

– Двое. Я и лейтенант Радченко.

– Хорошо, – одобрил Цыганков. – Солдат, хочешь, я утоплю тебя вон в той бочке с навозной жижей? Скажи.

– Не хочу, – прошептал сержант.

Цыганков сильнее надавил лезвием ножа на горло. Из пореза на коже выкатилась капелька крови.

– Солдат, хочешь, я тебя в жопу трахну? – ласково спросил Цыганков. – У меня стоит на таких, как ты.

– Трахни, трахните. Пожалуйста. Только не убивайте.

– Хорошо, – согласился Цыганков. – Так я и сделаю, если ты сам об этом просишь. Трахну тебя. Пойдем. Спускайся вниз и не дергайся. И останешься цел.

Папироса приклеилась к нижней губе сержанта и никак не хотела отлепляться. Дым попадал в правый глаз. Сержант сделал два робких шага вперед, к ступеням. Цыганков, почти вплотную прижавшись к его спине, не убирал нож от горла. Другой рукой держал за волосы. Голова сержанта была приподнята, он не мог смотреть себе под ноги, боялся оступиться.

– Только помни, – шептал Цыганков. – Одно неверное движение… Только одно движение, и кровь ничем не успокоишь. Хлынет из артерии, как из пожарной кишки. Усек?

– Усек, – сержант языком отцепил папиросу от губы, выплюнул её.

Дождь понемногу затихал. Верхний край солнца вставал над горизонтом, просвечивая тучи. Непроглядная ночная темнота сменилась сумерками. Сержант спустился с крыльца, двинул к двери курятника, на которую показал Цыганков. Солдат шел медленно и осторожно, боясь ненароком поскользнуться, потерять равновесие, самому напороться горлом на приставленный снизу нож.

– Стой, – скомандовал Цыганков. – Открывай дверь.

Солдат нащупал ручку, плавно потянул дверь на себя. Серый свет проникал в курятник через единственное высокое окошко под самой крышей. Когда вошли в помещение, Цыганков, не убирая нож от горла, приказал солдату остановиться, снять сапоги и штаны. Куры на насесте заволновались, зловеще хрипло прокричал петух.

Пленник наклонился, стянул сапоги и портянки, дрожащими пальцами расстегнул ремень. Штаны свалились с солдата, кальсоны и трусы пришлось спускать самому. Цыганков приказал шагнуть вперед к столбу, подпирающему крышу курятника.

– Теперь ложись на живот, – сказал Цыганков. – Вытяни вперед руки.

Сержант подчинился. Голый ниже пояса, он распластался на земляном полу, загаженном курами. Цыганков, расставив ноги, уселся ему на спину. Поднял солдатские штаны, зубами выдернул из них ремень.

– Учти, я с ножом обращаюсь быстрее, чем ты со своей кочерыжкой, – предупредил Цыганков. – Поэтому не дергайся.

Убрав нож в карман куртки, Цыганков замотал ремнем запястья солдата, прикрутил их к столбу. Сержант сжался на холодном земляном полу, ожидая неминуемого акта насилия. Но Цыганков не спешил, он перевел дух, сидя на солдатской спине, достал из кармана сигарету, скурил её в несколько жадных затяжек.

– Солдат, ты девственник? – спросил Цыганков. – Ты ещё мальчик?

– Да, я мальчик, – всхлипнув, соврал сержант.

Цыганков погладил пленника ладонью по напряженному заду.

– Ну, это ничего, – сказал Цыганков. – Это дело мы сейчас исправим. Это небольшая беда. Я не какой-нибудь там больной триперный мудак. У меня все на месте. И яйца тоже. Обе штуки.

Из глаз сержанта выкатились и повисли на носу бисеринки слез. Цыганков потушил окурок каблуком ботинка. Накурившись, похлопал солдата по плечу.

– Успокойся, – сказал Цыганков. – В своей жизни я не делал только двух вещей. Не трахал мужиков и не голосовал на выборах. Но, если задуматься, это ведь одно и то же: трахать мужиков и голосовать на выборах. Между этими вещами нет никакой разницы. Как ты думаешь?

– Я так и думаю.

Где– то вдалеке хлопнула дверь.

– Эй, Комаров, – незнакомый голос доносился со двора. – Сержант Комаров. Ты куда пропал?

Цыганков приник губами к уху сержанта, прошептал:

– Отвечай, гад. И погромче.

Сержант, прочищая горло, кашлянул.

– Я здесь, товарищ лейтенант, – крикнул он. – В курятнике.

– Иди сюда, – позвал лейтенант со двора.

Солдат молчал, соображая, что бы прокричать в ответ. Ответа не было. Цыганков ткнул Комарова кулаком в ребра, прижался его к уху.

– Ну, отвечай.

– Что отвечать?

– Отвечай, что ты тут с бабой, – выговорил Цыганков логичное спасительное объяснение, что вдруг пришло на ум.

– Я тут с бабой, товарищ лейтенант, – во всю глотку гаркнул Комаров, подумал и добавил от себя. – На сене мы с ней лежим. Забавляемся. Любовь у нас вышла.

Цыганков вскочил на ноги, через щелку в двери стал наблюдать за тем, что происходит снаружи. Лейтенант, заинтригованный сообщением о бабе, неизвестно откуда взявшейся, и пораженный наглостью похотливого сержанта, отлучившегося только покурить, спустился с крыльца.

На ходу лейтенант неодобрительно качал головой, наливался злобой и лютой завистью. Он старший по званию, он здесь главный, и если уж кому залезать на бабу, так это ему, а не сержанту Комарову. Лейтенант медленно пошел через двор к курятнику, ставя ноги осторожно, стараясь не наступать начищенными сапогами в грязные лужи.

Цыганков отскочил в сторону, подхватил с пола короткий суковатый дрын. Прижался к стене.

Лейтенант дернул на себя дверь, шагнул через порог. Глаза не сразу привыкли к темноте курятника. Лейтенант пару секунд постоял, соображая, что происходит, и не мог сообразить. Он видел только, как светится, похожая на луну, бледная солдатская задница. На задницу уже успела нагадить испуганная курица, а на голову старшины Комарова уселся петух, больно цепляя когтистыми лапами затылок.

– Что тут происходит? – сурово спросил лейтенант.

Сержант отозвался скучным загробным голосом.

– Ничего не происходит.

Петух, сидевший на голове Комарова, взмахнул крыльями и убежал под насест. Лейтенант шагнул вперед. Цыганков ждал этого шага, этого движения.

Он размахнулся своей суковатой дубинкой и, что есть силы, врезал по затылку лейтенанта. Радченко вскрикнул и тяжело бухнулся грудью на землю. В голове лейтенанта заиграли ангельские лютни, запели церковные хоры.

Цыганков ещё раз, для верности, врезал лейтенанту дубиной по затылку. Нагнувшись, подхватил офицера за ремень и шиворот кителя, подтащил его к другой подпорке. Ловко орудуя руками, снял с Радченко сапоги, штаны, бумажные кальсоны и трусы. Вопреки ожиданиям, в кобуре Цыганков обнаружил не тряпки, а боевой пистолет, а за ремнем пару наручников. Цыганков вытянул руки лейтенанта так, чтобы столб оказался между ними, защелкнул на запястьях стальные браслеты на последнем девятом делении.

Сграбастав руками отобранные вещи, вынес их на улицу. Бросил в грязь возле бочки, полной дождевой воды и куриного помета. Сначала пустил на дно бочки пистолет, затем утопил сапоги, бросив в воду две пары форменных штанов и нижнее белье, взял палку. Стал её концом топить в воде вещи. Покончив с этим делом, Цыганков вытер руки о куртку, поднял голову.

На крыльце стояла та самая женщина, с лицом, изуродованным шрамами и замотанным платком по самый нос.

– Где они? – крикнул Цыганков.

– Сейчас, – ответила женщина.

Она спустилась с крыльца, прошла к дальнему сараю. Цыганков побежал за ней. Внутри сарая царило полное разорение. Здесь были навалены груды дров, какие-то доски с торчащими из них ржавыми гвоздями, ящики, посередине стоял почерневший сундук с коваными железными уголками и ручками на боковых стенках.

Женщина обернулась на Цыганкова.

– А как же солдаты? – спросила она. – Ты убил солдат?

– Чести для них много, – поморщился Цыганков. – Чтобы я дерьмом руки пачкал…

– Ведь догонят вас, – покачала головой женщина.

– Даже если отцепятся от столбов, без штанов не догонят, – усмехнулся Цыганков. – Ты в курятник не ходи. Тебя будут звать, а ты не ходи раньше десяти утра. Когда спросят, почему не приходила, скажи: бандитов боялась. Поняла?

– Чего не понять. Здесь они.

Женщина показала пальцем на сундук, взялась за одну ручку. Цыганков схватился за другую ручку. Приподняв сундук, передвинули его на другое место, к стене. Женщина нашла совковую лопату, стала сгребать землю с пола. Под десятисантиметровым слоем сухой земли – доски люка. Цыганков, упав на колени, схватился обеими руками за металлическую скобу, потянул её на себя, отбросил крышку.

В лицо пахнуло затхлым неживым духом. Так пахнет зонный барак, где год не мыли полы и не сыпали хлоркой по углам.

Цыганков опустил голову в люк. Но в темноте ничего не смог разглядеть.

– Эй, – позвал он.

Никто не ответил. Снизу долетел слабый едва слышный шорох.

– Эй, эй, вы, – снова позвал Цыганков. – Слышь…

Цыганков заволновался не на шутку.

– Бродяги, вы живы? – крикнул он.

– Живы, – ответил Климов слабым скрипучим голосом. – Что же ты так долго?

Схватившись за края люка, Цыганков сбросил ноги вниз, нащупав подошвами ступеньки, спустился в погреб. Дышать ещё трудно, но свежий ночной воздух понемногу стал доходить и сюда.

– А где Солома? – спросил Цыганков.

Климов не ответил, шатаясь от слабости, встал на ноги. Засветил керосиновую лампу. Из-под лежанки выполз Урманцев. Он сел на полу, дыша глубоко и хрипло, стянул с себя залитую кровью майку.

– Может тебе «скорую помощь» вызвать? – обрадовался Цыганков. – Это можно. Но нам надо идти. Нас ждет тачка. И женщина.

Маргарита Алексеевна пережила ночь, полную страхов и тревог. Когда Цыганков ушел, она попыталась чем-то отвлечься от мрачных тяжелых предчувствий, захвативших душу.

Но развлечений в салоне «Нивы» оказалось не богато. Прежний хозяин автомобиля снял магнитолу. Под рукой не было ни журналов, ни книги. В бардачке нашелся лишь пожелтевший номер местной газеты «Красное знамя» двухмесячной давности и атлас автомобильных дорог России карманного формата. Климова перелистала засаленные странички атласа, разглядывая причудливые рисунки дорог, похожие на кардиограммы инфарктника, захлопнула книжечку.

Попробовала читать газету, наткнулась на две корреспонденции из зала суда. В первой заметке было подробно описано, как молодой человек, с отличием закончивший железнодорожный техникум, трудоустроился машинистом, но проработал недолго. Зверски убил начальника направления узловой станции и его престарелую мать. А затем пытался сжечь части расчлененных тел в топке учебного паровоза. Причиной кровавой расправы стала невыплата мизерной просто-таки копеечной надбавки в зарплате, обещанной начальником.

В другой заметке описывалось, как ревнивый любовник пытал в заброшенной бойлерной свою сожительницу, не желавшую признаваться в измене. Сначала прижигал грудь жертвы сигаретами, потом взялся за нож, и так увлекся этим занятием, так зашелся, что здорово порезал бедную женщину. Когда немного остыл, спохватился, то бросился за помощью, но эта помощь уже никому не требовалась. Позднее, когда любовника задержали, вскрыли бетонный пол бойлерной отбойными молотками, то обнаружили под ним останки старухи и совсем юной девочки.

Климова передернула плечами. Ну и нравы здесь.

Словно сам черт подсунул ей эту газету. После такого забористого чтения щеки горели огнем, а спина холодела. Маргарита подумала, что она совершенно беззащитна здесь, на этой пустоши, где за многие километры ни одной живой души не встретишь. А если и встретишь, то, возможно, последний раз в своей жизни.

Она тут же успокоила себя той мыслью, что все преступления, самые жуткие, самые кровавые, самые необъяснимые, затем только и нужны, чтобы газеты лучше продавались.

Читать дальше почему-то не хотелось, да и глаза быстро уставали от этого занятия. Солнце совсем погасло. Темный дождливый вечер перерождался в глухую ночь.

Часовая стрелка наручных часов достигла цифры два.

Низкие тучи летели на север, к Баренцеву морю, дождь не унимался. Капли ползли по лобовому стеклу, монотонно стучали по крыше, навевая дремоту. Климова легла на разложенное сидение, пытаясь задремать, но сон не приходил. Странные звуки сводили с ума. Слышалось, будто кто-то скребется длинными ногтями в заднее стекло, царапает гвоздем крылья машины. Она пересела обратно на водительское место, закурила, хотя к сигаретам прикасалась не часто, в крайних случаях.

Время от времени Климова включала «дворники», и, наблюдала, как высоко в небе вспыхивали и гасли голубые зарницы, так мерцают ночью проблесковые маячки на милицейских машинах. Временами ей казалось, что в низкорослых зарослях мечутся человеческие тени или напуганные внезапной грозой крупные животные.

Ветер гнул из стороны в сторону молодые березки, и можно было так понять, что ветви раздвигают чьи-то руки, невидимый в темноте человек наблюдает за Климовой, готовясь к чему-то недоброму. Кто этот человек? Может быть, восставший из мертвых Сергей Сергеевич?

Среди ветвей Климова и мерещилось залитое кровью лицо хозяина дома, его выкатившиеся глаза. На горле зияет дыра, одной рукой Сергей Сергеевич придерживает распоротой живот, чтобы не вывалились кишки. Он пришел сюда, чтобы последний раз взглянуть на свою квартирантку, позвать её с собой в тот мир, откуда нет возврата.

Видение было таким явственным, что Маргарита перекрестилась.

Она успокаивала себя тем, что просто измучилась бессонницей, зверски устала за последние месяцы и недели. От переутомления, от расстроенных нервов все страхи. И когда же кончится эта ночь, эти шорохи, эти движения в березовых зарослях?

Климова нагнулась, пошарила рукой под сидением, вытащила, положила на колени монтировку. Она закрыла глаза и долго сидела так, слушая завывания ветра и неровную барабанную дробь дождевых капель. Незаметно Климова задремала, сжимая двумя руками монтировку.

Сон был таким же страшным как явь. Приснилось, будто она заблудилась в поле, а вокруг бушует страшная гроза. Ослепительно яркие молнии режут темное небо на мелкие лоскуты, дождь хлещет в лицо, ветер такой силы, что трудно дышать. Климова, потерявшая ориентировку, стоит на месте и не знает, куда идти. И справа, и слева далекий лес. Она озябла и промокла, она готова заплакать от страха.

Ударил раскат грома, один, второй, третий…

Маргарита Алексеевна открыла глаза. Над боковой дверцей наклонился муж. Исхудавший, бледный, в грязном мокром бушлате и черной шапке, косо сидящей на голове. Дима стучал костяшками пальцев в стекло. За его спиной стояли Цыганков и Урманцев.

Монтировка выпала из рук, Климова распахнула дверцу. Выскочила из машины и повисла на шее мужа.

Около часа ушло на то, чтобы мужчины переоделись и поочередно сняли электрической бритвой отросшие бороды. Урманцев возился дольше других, он все смотрелся в зеркальце, ровнял бакенбарды и, хорошенько подумав, не захотел расставаться с усами. Маргарита развернула заветный пакет, протянула Урманцеву паспорт и водительские права.

– Теперь вы гражданин Плотников Роман Викторович, родом из Тихвина, – сказала Климова. – Фотографию мне передала ваша гражданская жена. А фармазон сделал все остальное. Советую не забывать собственное имя. Поздравляю.

– Спасибо, – поблагодарил Урманцев и пролистал паспорт, первым делом проверяя, нет ли отметок о судимостях. Но все было чисто.

– А я кто? – спросил Климов.

– Ты у нас гражданин Ященко Семен Иванович, – ответила Маргарита. – Прописан в Москве. Женат на гражданке Ященко Надежде Юрьевне. То бишь на мне. В паспорте это записано, но хорошо бы это ещё и запомнить.

Цыганков, не получивший новых документов, шмыгал носом и горестно вздыхал на заднем сидении. Урманцев долго щупал новую ксиву, смотрел странички паспорта на просвет, проверял, правильно ли вклеена фотография и ровно ли стоит штемпель.

– Хорошая работа, – одобрил он. – С такими корочками можно хоть на прием к прокурору записаться.

Закончив короткий инструктаж, Маргарита села за руль, вывела машину на шоссе.

Еще через час въехали в Кедвавом, долго месили колесами грязь темных окраинных улиц, пока нашли то, что искали. В двухстах метрах от того места, где остановилась «Нива» за покосившимся забором расположилось местное автохозяйство.

Здесь ночевали маршрутные автобусы, здесь же, за домиком сторожей, находилась стоянка ведомственных грузовиков и легковушек. Впрочем, если договориться с администрацией или дать на лапу охране, запросто можно оставить и частную машину.

Маргарита и Урманцев вышли из машины, дошагали до железных ворот, постучали. Из будки выполз заспанный вахтер, дрожащими пальцами заправил за уши перекладины очков, заглянул в документы и нахмурился. Получив на похмелку, повеселел, пропустил посетителей через калитку на территорию. Начало пятого утра, механики ещё спят, водителям просыпаться через час, не раньше.

Урманцев с Маргаритой прошли вдоль длинного ряда автобусов, мимо лесовозов, грязных «газиков» и одной единственной «Волги», старой, перекрашенной, с мятыми боками.

– Запомните, я экспедитор, товаровед, вы соответственно водитель, – наставляла на ходу Климова. – Я достала накладные, мы перевозим консервированные супы в стеклянных банках. Две с половиной тонны. Дима и Цыганков поедут в кузове. Посидят за ящиками. Пункт назначения вологодский комбинат общепита.

Маргарита остановилась возле грузовика «ГАЗ», с металлическим кузовом из оцинкованного железа и синей продольной надписью «продукты». Покопавшись в кармане, протянула Урманцеву ключ. Для начала новый водитель дважды обошел машину со всех сторон, открыл задние двери. Картонные ящики с концентрированным супом поднимались до самого потолка. Между рядами был оставлен проход, такой узкий, чтобы боком пролезть человеку.

– Но ведь мы договорились, что в грузовике будет картошка, навалом, – поморщился Урманцев. – А под картошкой клеть, в которой может спрятаться человек. Если менты откроют кузов, увидят грязную картошку, то не полезут наверх. Не захотят пачкаться. И вообще это глупо перевозить концентрат супа из Коми на юг.

– Я не могла здесь купить столько картошки, чтобы забить кузов. Верите? Пришлось взять дешевые консервы.

– Ладно, сойдет, – одобрил Урманцев. – Возможно, этот грузовик – лишняя предосторожность. И лишняя трата денег. Кстати, ваш муж может ехать с ними в кабине.

– Не может, – не согласилась Климова. – Три человека в кабине – слишком подозрительно. Если же милиционеры все же полезут в кузов, можно сказать, что там, за ящиками, спят наши грузчики.

Урманцев закрыл двери, залез в кабину, вставил ключ в замок зажигания и стал прогревать двигатель. Маргарита Алексеевна устроилась на пассажирском сидении. Через десять минут машина тронулась, вахтер распахнул створки ворот, помахал рукой. «ГАЗ» выкатился с территории автобазы, свернул в переулок.

Климов и Цыганков уже вышли из «Нивы» и нетерпеливо топтались на проезжей части. Урманцев остановил грузовик, выпрыгнул из кабины, открыл кузов. Цыганков полез первым, Климов пятился за коробки задом, заставляя проход верхними ящиками.

– Жалко «Ниву» бросать, – откуда-то из темноты кузова крикнул Цыганков. – Так машинами разбрасываться…

– Подвинь ноги, – отозвался Климов.

Урманцев забрался в кабину, хлопнул дверцей. «ГАЗ» проехал переулок, свернул на центральную поселковую улицу, через четверть часа выбрались на трассу.

– Фу, неужели все позади? – спросил он то ли Климову, то ли самого себя. – Выпить хочется.

– Сейчас слишком раннее время для пьянства, – заметила Маргарита. – Или слишком позднее.

В кузове Цыганков расстелил на полу куртку, лег на бок, подогнув ноги. Но, слишком возбужденный событиями последних часов, никак не мог успокоиться. Он вертелся, вздыхал, наконец, вспомнил о банке тушенки, что положил в карман прошлым вечером. Он вскрыл банку финкой, раскрошил мясо и вытряс его себе в рот.

Когда оставалось на донышке, он вспомнил о Климове.

– Эй, жрать хочешь? – спросил Цыганков.

Климов не слышал вопроса, он спал глубоким сном.

Через шесть часов пути, когда время приблизилось к полудню, грузовик пересек административную границы республики Коми и Архангельской области. Дважды «ГАЗ» останавливали сотрудники дорожно-постовой службы, проверяли документы. Пришлось даже открыть кузов, однако милиционеры, взглянув на коробки с коробки с консервами, не стали подниматься наверх.

К вечеру благополучно добрались до Вологды. Поставили машину на стоянку, где парковались дальнобойные грузовики. Маргарита, не вылезая из кабины, заполнила новые бланки накладных на груз.

Теперь по документам грузовик с консервами следовал из Вологды в воинскую часть под Подольском. Разорвав старые бумажки, они с Урманцевым выползли из кабины и съели горячий ужин в закусочной. Еда отдавала то ли горелым маргарином, то ли машинным маслом, но Урманцев этих тонкостей не чувствовал.

Он ел, работал челюстями, но никак не мог почувствовать насыщения. В большой пакет завернули пирожки с рисом и капустой, бутылки с водой, открыв дверцы фургона, хотели передать сухой паек в кузов, но Цыганков и Климов запросились в туалет при закусочной.

Вернулись через десять минут, хотели лезть наверх. За это время Урманцев успел переговорить с Маргаритой Алексеевной. Он остановил Цыганкова.

– Погоди, – сказал Урманцев. – Давай кое-что обкашляем.

– Что именно? – не понял Цыганков.

– Мы в Вологде, – сказал Урманцев. – От зоны нас отделяет хрен знает сколько верст. Сотни. И я теперь хочу тебе сказать: ты свободный человек. Как говориться, весь мир принадлежит тебе.

– Честно говоря, это дойдет до меня ещё не сегодня, – улыбнулся Цыганков. – И не завтра. Может, через неделю. Но спасибо, что сказал.

– Нет, ты все-таки не понял, – покачал головой Урманцев. – Ты свободный человек. А Вологда для тебя не опаснее других российских городов. Мы едем в Москву, точнее в Подмосковье. И ехать ещё долго. Сутки, как минимум. Не обязательно кататься с нами. Я сдержал слово, я вытащил тебя. И теперь можешь идти, куда хочешь.

Маргарита Алексеевна шагнула вперед, поддержала.

– Я дам тебе денег, – сказала она. – На первое время хватит, а там придумаешь что-нибудь. Ты можешь пойти на автобусную станцию или на вокзал. Взять билет куда угодно, в любой конец страны. У тебя есть родственники или друзья?

Цыганков, никак не мог оценить всей прелести сделанного ему предложения. Он свободен. Да, это понятно. Ему дают деньги. Это тоже понятно. И это очень хорошо, ведь свобода без денег это вовсе не свобода, а сплошное издевательство над человеком. Но куда ему ехать?

Раньше он об этом почему-то никогда не задумывался. И теперь выясняется дурацкая штука. Как ни странно, в этой огромной стране ни единая душа не ждет, не желает его возвращения.

– Так у тебя есть родственники? – снова спросила Маргарита Алексеевна. – Или друзья?

– Нет у меня родственников, – покачал головой Цыганков. – Моя мать так и не вернулась из колонии. Перед самой выпиской ей намотали новый срок. Четыре года. Она работала на швейном производстве и всадила ножницы в плечо контролера, который… Ну, это не для женских ушей. А мой единственный друг полтора года назад умер от какой-то заразы в Магадане. Он сгнил заживо, весь пошел волдырями и язвами. Почему вы не хотите взять меня с собой?

Вопрос повис в воздухе, словно пудовая гиря, которая не повинуется законам всемирного тяготения. Маргарита и Урманцев переглянулись и промолчали.

Фонари заливали стоянку мертвенным светом. Под ногами блестел мокрый асфальт, в лужах расплывались радужные пятна бензина и солярки. А теплынь стояла такая, что завшивленному, заросшему грязью человеку сходить в баню не захочется. Молчание слишком затянулось. На этот раз от имени всех присутствующих выступил Климов.

– Понимаешь, нам предстоит провернуть кое-какие дела, – сказал он. – Лично у меня накопились счета, которые нужно оплатить. Это грязная паршивая работа. И к тому же очень опасная. Велики шансы подохнуть или вернуться в тот штрафняк, откуда мы бежали. С новым длинным сроком. Лучше для тебя, для тебя самого, если мы расстанемся здесь и сейчас.

Цыганков ответил не сразу, потому что спешка в таких вещах ни к чему. Решается нечто важное. Он, переступая с ноги на ногу, нервно сплевывал через зуб и думал добрых пару минут.

– Я в жизни столько работы переделал, – наконец, сказал Цыганков. – Самой грязной. Самой паршивой. И другой работы вообще не знал. Кажется, с самого рождения одним дерьмом занимаюсь. Я не фраер, не чистоплюй хренов. И я подумал: может, я вам пригожусь? Может вам я буду нужен?

Урманцев только пожал плечами. Маргарита Алексеевна опустила глаза, она не видела применения талантам молодого человека. Решение принял Климов, он шагнул к Цыганкову, похлопал его по плечу.

– Добро. Полезай в кузов.