Глава 6
1
Тихая была в том году зима. Ни морозов, ни метелей, ни внезапных оттепелей, вслед за которыми приходят коварные гололедицы. Мирно падал снежок, пощипывал мороз носы и щёки, светлыми клубами поднимались в серое небо дымы печных труб. На Руси тоже было всё тихо. Ольговичи, не желая вести войну, посылали Всеволоду Юрьевичу и Рюрику Ростиславичу послов, предлагая мир. «Брат! - говорили послы Рюрику от имени Ярослава Всеволодовича черниговского. - У нас с тобой не было ссоры, мы этой зимой ещё не успели утвердить роты ни с Всеволодом, ни с тобой, ни с братом твоим Давидом, а поелику ты ближе всех к нам, то целуй нам крест не идти на нас ратью до тех пор, пока не окончим всех дел с Всеволодом и Давидом». На радостях, что всё так устроилось, Рюрик обещал уступить Ольговичам Витебск, и о том послал сказать Давиду, больше всего радея о мире на Руси.
Покуда великие князья устраивали землю, Роман вершил свои дела. Всех захваченных в походе ятвягов он обратил в холопов и поселил в своих деревнях, наказав им орать пашню и работать на него. Им воротили утварь, часть скота и кое-какое добро. Днём и ночью тиуны и старосты не спускали с новых смердов глаз, наблюдая, как они копают в мёрзлой земле землянки и обживаются.
Роман в конце зимы часто наезжал в свои земли - то промчится по лесам с охотой, то гостит у бояр-соседей, то просто скачет по полям, подставляя разгорячённое лицо колючему морозному ветру. Не сиделось ему на одном месте. И не мог себя понять волынский князь. Земля радовалась миру, терпеливо .ждала прихода весны, вздрагивала от первых оттепелей и робкого пения синицы, жадно прислушивалась к капели на припёке - а его одолевала странная тревога.
* * *
На половине княгини в тереме всегда тишина и покой. Сюда глухо долетают голоса внешнего мира, смутно слышатся разудалые песни пирующей в сенях дружины и топот чужих ног. Не слышно громов, не блещут молнии. Сидят по лавкам мамки и ближние боярыни, вышивают бисером и скатным жемчугом покровы и обетные убрусы для божьего храма, слушают, как читает им вслух молодая боярышня Рогволод овна жития святых. Потрескивают, оплывая, свечи, мягко журчит девичий голосок. А надоест - кликнут дворовых девок-песельниц, велят петь или сказывать сказки и старины.
Любила такие вечера Предслава. Сама она была не больно-то мастерица вышивать, но сидела с боярынями, слушала чтение и песни, внимала сказкам и бабьим сплетням. Иногда приводила в светёлку монашек, подолгу беседовала с ними и, отпустив, выносила дары - узорчатый платок, убрусец, а иногда колты и ожерелья. Смущались монашки, принимая мирские дары, а княгиня после таких встреч ходила успокоенная - каждая обещала молиться за неё, дочерей и мужа.
О муже были все помыслы Предславы. Как воротился ясен сокол из похода на ятвягов - словно подменили Романа. Жив был и здоров, ни единой царапинки, привёз жене и дочерям в подарок россыпи янтаря, что нашли в ларях в одной деревеньке. Но на том и кончилась его забота - на другой день уже, отпировав, уехал на охоту и с той поры в терему бывал наездами, да и то всё больше с думцами да с дружиной. Пировал до поздней ночи. Предслава часами терпеливо ждала мужа на ложе, не дождавшись, засыпала.
Ясное солнышко заглядывало в оконце, ложилось на чисто вымытые и натёртые воском половицы жёлтыми пятнами. Как оглашённые, орали под окном воробьи, почуяв близкую весну. Из сада вторила им синица. Боярыни спокойно шили - стежок за стежком, - а Предслава следила, как вышивает старшая дочь, Феодора.
- Как ты перловины тесно нижешь! Узор-то не поломается?
Феодора споро тыкала иголкой, вышивая жемчугом покров для иконы. Стежки у неё получались маленькие, красивые, и уже сейчас многие боярыни ахали, глядя на работу княжны.
- Добрая будет мастерица, - с улыбкой говаривали они.
Предслава гордилась дочерью. Замечая, что княжна устала, велела отложить шитье и придвигала к ней книгу, веля читать. Сама она грамоте едва разумела - отец её, Рюрик, будучи начитан, считал, что дочерям сие не помешает, и зело сердился, когда Предславе не давалась трудная наука. Не желая огорчать родителя, Предслава, став волынской княгиней, стала учить дочерей грамоте.
Роман не вмешивался. Правда, узнав, что княжны читают жития святых и учат наизусть Псалтырь, тихо улыбался. К девочкам он относился равнодушно, видел в них лишь невест для сыновей соседних князей и, сосватав Феодору, придирчиво выбирал жениха для Саломеи.
Что до самой Предславы, то она больше любила Феодору - может быть, из-за того, что девочка была как две капли воды похожа на неё, может быть, из-за того, что чуть не потеряла дочь в прошлом, когда Роман отправил трёхлетнюю девочку в Галич. Над Саломеей, которая всегда была под боком, княгиня так не тряслась. И сейчас младшая княжна где-то бегала с мамками и няньками, а Феодора сидела подле матери.
Отложив вышивание, Феодора стояла перед лежавшей на высокой подставке толстой книгой и, морща лобик, прилежным голоском читала:
- «Если женщина даст обет Господу и положит на себя зарок в доме отца своего, в юности своей, и услышит отец обет её и зарок, который она положила на душу свою, и промолчит о том отец её, то все обеты её состоятся, и всякий зарок её, который она положила на душу её, состоится… Если же отец её, услышав, запретит ей, то все обеты её и зароки, которые она возложила на душу свою, не состоятся, и Господь простит ей, потому что запретит отец её…»
Под оконцем послышались громкие крики - дети дворовых людей играли в снежки. Где-то там раздавался и задорный визг Саломеи - слышно было, как покрикивали мамки, унимая мальчишек и урезонивая княжну не драться. Прислушиваясь к звонким детским крикам, Предслава рассеянно следила за старшей дочерью, невольно сравнивая её с младшей.
Прямая, худенькая, хрупкая Феодора стояла перед раскрытой книгой. Тёмная, материнская, косица лежала между острых лопаток, подол домашнего летника обвивал тонкие девичьи ножки. Водя дочерей в баню, Предслава не переставала дивиться - насколько они не схожи. Феодора была бледной и худощавой, Саломея же лучилась здоровьем - румяная, крепкая, в отца. Дай ей волю - скакала бы на коне. «А что, - внезапно подумала Предслава, - и поскачет! Ежели отец не доглядит». Но Роману было не до семьи.
Детский визг откатился куда-то за угол терема. Предслава встрепенулась - ей показалось, что снаружи послышался топот коней. Она резко встала. Феодора, чутко ловившая настроение матери, мигом прекратила чтение. Боярыни, втихаря задремавшие в тишине, встрепенулись.
Послышался топот быстрых ножек, и, всем телом распахнув дверь, в светёлку влетела румяная с мороза растрёпанная Саломея.
- Батюшка приехал! - завопила она с порога. - Мама!
Лредслава охнула, прижимая руки к груди, и бросилась навстречу мужу. Саломея обогнала её, выскочила к отцу первая.
Роман вспотел от скачки и разоблачался на ходу. Сбросил на руки старому дворскому Тимофею корзно и подбитый мехом опашень, забросил шапку и рукавицы, на ходу расстёгивал позолоченные пуговицы нижнего кафтана.
- Батюшка! - прыгнула навстречу Саломея.
Роман успел подхватить дочь на руки, подержал немного и поставил на пол, в который раз пожалев, что она родилась девкой. Ей бы косы остричь да переодеть - совсем бы мальчишка. И почему Предслава не родила ему сына?
Княгиня переступила порог, остановилась, опустив руки. Саломея льнула к отцу, теребила плеть, один раз коснулась пальчиком ножен меча. Роман мягко отстранил дочь, шагнул к жене.
- Феодора где? - спросил.
- В светлице. Позвать?
- Не надо.
- Ты… надолго? - Лицо Предславы омрачилось. Отец не хотел видеть свою дочь. Рюрик, будучи ещё князем вышегородским, всегда находил хоть малый час, чтобы побыть с дочерьми.
- Не ждали?
Догадавшись, что отец с матерью сейчас начнут ссориться, Саломея выскользнула вон. В светлице Феодора опять занималась вышиванием. Посмотрев через плечо сестры на её работу, Саломея тихо села в уголке. Сестре хорошо. Её любит мать. А Саломею не любит никто.
Вместе с первыми оттепелями нагрянула разгульная весёлая обжорная Масленица. Природа расщедрилась - всю неделю с ярко-синего, совсем весеннего неба ярко полыхало солнце, птицы кричали так, что закладывало уши, под стрехами крыш выросли длинные сосульки. Мальчишки отламывали их и грызли льдинки.
Владимир-Волынский гулял целую седьмицу. В дом доме, даже самом бедном, в эти дни пекли блины - с ягодами, с мёдом, с мясом, с творогом и сметаной. В печи румянились караваи. Столы ломились от еды и питья. Ходили друг к другу в гости, угощались, вечерами устраивали посиделки, гуляли и пели песни до поздней ночи.
В последний день Масленицы ударил лёгкий морозец - зима словно предчувствовала, что скоро её погонят прочь, и напоследок злилась. Но это не остановило горожан. Над высоким берегом Гучвы раскинулось весёлое гуляние. Празднуя, князь велел выкатить и поставить народу несколько бочек мёду. Хозяйки выносили на улицы свежеиспечённые блины, оделяли ими прохожих. Купцы пошире распахнули двери лавок. Сидельцы с шутками и прибаутками расхваливали товар. На льду молодые дружинники, поскидав полушубки и оставшись в одних рубахах, тузили друг дружку поодиночке и стенка на стенку. Какие-то ловкачи рубились на мечах - собравшиеся вокруг девки ахали и всплёскивали руками. Рядом катались с горок и играли в снежки. Мимо, взрывая снег, проносились сани. А надо всем этим, чуть покачиваясь на шесте, возвышалось тряпично-соломенное чучело Масленицы.
Анна была на берегу, кружилась в пёстрой весёлой толпе. Вроде мало воды утекло, как воротилась тётка и привезла горькую весть, а словно сто лет минуло. Запоздало справили сороковины по отцу, Исаакию Захаровичу. Рогволод Степаныч, князев думец, брат её покойной матери, с радостью приветил сироту. Рогволодова дочь Милена была вхожа к княгине, обещалась представить ей Анну.
Кроме Милены, у неё было много новых подруг - Елена и Ольга, дочери Ивана Владиславича, Евфросинья - племянница Вячеслава Толстого, Докука, сестра князева меченоши Демьяна. С ними она и водилась, благо тётка Забава всё больше времени проводила в молитвах и открыто говорила, что пострижётся сразу после замужества племянницы.
Сбившись плотной стайкой, боярышни крутились среди бурливой толпы. Отовсюду слышались смех, шутки, разудалые крики.
- Девицы-красавицы, любушки-голубушки, - с улыбкой заступал им дорогу мелкий торговец-коробейник, - а вот ленты ярки, дороги подарки. Платки расписные, гребешки резные. Налетай, не зевай, примеряй, выбирай!
- Пирожки хороши, красным девкам от души! - приставал с другой стороны разносчик свежего печева.
- Ожерелья, колты! В бусах крупны яхонты!
- Ленты, иголки, ладанки - не для себя, так для маменьки!
Девушки только ахали и хихикали, постреливая глазами на улыбчивых коробейников. Сегодня все, как на подбор, казались молоды и хороши собой. Не утерпев, отведали печатных пряников с мёдом.
Похрустывал снег под крепкими конскими копытами. Подбоченившись, к реке съезжали всадники. Растянувшись, княжеские дружинники шальными глазами выискивали девок, скалили зубы:
- Эй, красавица! Взгляни поласковее!
- А перстенёк подаришь? - со смехом отвечали девушки.
- А взамен поцелуешь?
- А где перстенёк?
- А вон он! - Парень осадил коня, стащил рукавицу, показывая колечко с синим камушком.
Евфросинья воровато огляделась - что подумают подружки, - и, подскочив, протянула руки. Дружинник мигом подхватил девушку, усадил к себе на колени и, обняв, горячо поцеловал в губы.
- Ох, и сладка ты, - молвил он, оторвавшись.
- Перстенёк! Как обещал! - переводя дух, вымолвила Евфросинья.
- А ещё раз позволишь?
- А перстенёк?
- Вот ведь какая! - Парень натянул девушке на палец колечко и уже увереннее прижался к её губам.
Роман проезжал с ближними отроками подивиться на гуляние. Когда-то он и сам любил схватываться на кулачках или мечах на льду реки, боролся с медведями и показывал свою силу. Один раз даже коня на плечах поднял. Был он тогда молод, любил забавы. Сейчас уже не те лета - в чёрных кудрях блестит седой волос, седина заметна в коротко стриженных усах и бороде, сам он раздался, заматерел. И всё меньше ему хочется выходить на лёд, хоть и чуял Роман - сила в руках осталась прежняя.
С утра смутно было у князя на душе - от душного терема, от испуганно-ищущих взглядов жены, от сонного бабьего царства. Выехал из терема он поискать, на чём отдохнуть глазу и сердцу до пира с дружиной, и вроде бы как вздохнул полной грудью и перевёл дух - но увидел, как увиваются вокруг боярышень его вой, и снова пробудилась смутная тревога. Знакомое раздражение поднялось в груди, Роман уже натянул поводья, чтобы поворотить коня прочь, но тут заметил знакомые брови вразлёт и серые спокойные глаза.
И остановился, вывернув шею и разворачивая коня.
Анна, чуть склонив голову набок, слушала, что нашёптывают ей в оба уха подружки. Несколько дружинников безуспешно пытались привлечь их внимание - Елена и Ольга Ивановны только фыркали и морщили носики. Отворачиваясь от них, Анна увидела Романа.
Князь подъехал, и отроки сразу смолкли, а сёстры-подружки попятились.
- Здравствуй, - кивнул Роман. - Каково тебе живётся? Не обижают?
- Нет, - спокойно качнула головой Анна. - Рогволод Степаныч обещал беречь меня. Жениха подыскивает.
- Не бойся. Сиротой бесприютной не останешься, - сказал Роман и сам на себя подивился, что это с ним.
Почто яркий день стал пасмурным? Не потому ли, что горькой дымкой подёрнулись серые глубокие глаза?
- А ежели я сам тебе жениха сыщу? - вдруг предложил он.
- Воля твоя, княже, - пробормотала Анна.
- Что-то ты не радостна. Аль воля девичья дорога? Взмахнув ресницами, Анна подняла взгляд.
- Сердцу не прикажешь, - молвила она, и от этих слов у Романа почему-то упала с плеч тяжесть.
Подружки, мигом уловив, чем дело пахнет, притихли, сбились кучкой, вытолкнув Анну из своих рядов. Засмущавшись пристального ищущего взгляда горящих чёрных глаз, девушка попятилась, но подружки принялись толкать её в спину.
- Что заробела? - усмехнулся Роман. Ему вдруг стало весело и хорошо, словно вернулась молодость. - Подь поближе. Нешто прокатить тебя?
Девушка подняла на него взгляд. Тревога, неверие и робкое счастье засветились в глубине её серых глаз. Брови задрожали. Робея, она потянулась навстречу, и Роман, перегнувшись с седла, легко, как пушинку, поднял её и усадил на переднюю высокую луку, обнимая за талию.
Повинуясь толчку каблуков, жеребец с места взял крупной рысью. С весёлыми криками заторопились в стороны гуляющие. Наддав ходу, он пронёсся мимо чучела Масленицы, мимо лоточников, мимо скользящих с горы мальчишек, мимо скоморохов, мимо накатанной санями дороги и, выскочив на заснеженный берег Гучвы, пошёл тяжёлым ровным скоком, взрывая снежную пелену.
Двумя руками вцепившись в конскую косматую гриву, Анна подалась вперёд, впиваясь взглядом в расстилавшуюся перед нею холмистую равнину. Слева оставался Свято-Горов монастырь, впереди вставала роща, чуть правее - деревня. Ветер бил в лицо, трепал концы убруса, позвякивал подвесками кокошника.
Выбившиеся из-под него волосы щекотали Роману щёку. Погоняя коня, он чуть наклонился вперёд, едва не касаясь бородой плеча девушки.
Одолев холм, жеребец припустил вниз намётом. Роща стремительно летела навстречу. Конь мчался так, что казалось, вот-вот оторвётся от земли и взлетит с седоками вместе. Охнув, Анна подалась назад, прижимаясь спиной к князю. На какой-то миг Роману самому стало жутко - но верный конь скачками спустился в низину и остановился, увязая в снегу чуть ли не по брюхо.
Задохнувшись от скачки, Анна покачнулась и приникла щекой к меховой опушке Романова опашеня. Густые ресницы лежали на её разрумянившихся матовых щеках. Обнимая податливое девичье тело, вдыхая запах её волос, Роман замер, оберегая краткий миг покоя и счастья. А потом его рука сама нашла ладони Анны и накрыла их.
Девушка пошевелилась, подняла на князя взгляд - и он крепко обнял её. Анна вздохнула, когда горячие губы легли ей на рот, но не отстранилась, а только теснее прижалась к князю. Умный жеребец замер, прядая ушами и не торопясь выбираться из сугроба.
Потом они разом отстранились друг от друга. Щёки Анны горели огнём, да и Роману сделалось жарко. Голова хмельно кружилась, горячая кровь быстрее бежала по жилам, и казалось, что он оставил где-то там, в снегах, добрые десять лет прошлой жизни.
Многих женщин любил Роман. Впервые попробовал сладкой ласки ещё в Новгороде, куда посылал его отец княжить совсем мальчишкой. Потом были купеческие и боярские дочки во Владимире. Всем им льстило, что их выбрал молодой князь, каждая мнила себя княгиней. Потом он женился на Предславе, женился, следуя замыслам давно почившего отца, который ещё в юности обручил сына с только родившейся дочкой Рюрика Рости-славича. Женившись, он остепенился, и хотя скоро охладел к жене, но последние годы на сторону поглядывал редко и совсем, кажется, забыл, как это бывает, когда дурит голову хмельной угар.
Повинуясь поводу, высоко задирая ноги и пропахивая в оседающем снегу борозду, серый в яблоках жеребец вывез седоков из оврага и ровной рысью пошёл обратно к городу. Анна сидела, чувствуя спиной широкое плечо Романа, и боялась лишний раз обернуться, чтобы взглянуть в его лицо. И сам князь тоже смотрел только на дорогу и не мог заставить себя взглянуть на девушку.
Так и не посмотрев на неё напоследок, Роман ссадил Анну в виду городских ворот, натянуто улыбнулся, глядя поверх её головы, и поскакал к реке, где уже вовсю шла кулачная потеха.
Опустив руки, как потерянная, Анна долго смотрела ему вслед. Потом, пошатываясь, побрела туда, куда неудержимо манило её кроваво-красное пятно княжеского корзна. Алое, как кровь, алое, как страсть.
Она уже поравнялась с другими горожанами, когда рядом опять застучали копыта.
- Анна Исаакиевна! - воскликнул знакомый голос, и перед девушкой лихо соскочил наземь Заслав. - Где ж ты пропадаешь? Я тебя обыскался!
Вздрогнув, как от пощёчины, Анна захлопала глазами. Кто это? Что? Разве она его звала? Разве он был ей нужен?
- Милена Рогволодовна обыскалась тебя, да и я тоже волновался. А ну, как утащат тебя?
- Кто же? - задрожав, потому что почуяла в его словах загадку, молвила Анна.
- Как - кто? - улыбнулся Заслав. - Черти, вот кто!
- У чертей, чай, своих баб полно! - Анна шагнула в сторону, и Заслав осёкся, почуяв в её словах горечь.
Мысленно обругав себя последними словами, он мягко придержал девушку за локоть:
- Не сердись, коли что не так сказал. По сердцу ты мне. Как тебя увижу, сам не свой делаюсь… Проси, чего хошь - всё исполню. Ну… Хошь, на коне прокачу?
Вороной, похожий на зверя, конь рыл копытом снег и выкатывал тёмные глаза.
- Нет, - быстро ответила Анна и попятилась, освобождая руку, - пусти. Не то увидят…
И, не оглядываясь, быстро пошла прочь, спеша затеряться в толпе.
До самого позднего вечера не находила себе места Анна. Горели губы, пылало лицо. Ей казалось, что все видят на её лице следы поцелуев. Она то и дело замирала, прижав руки к груди, словно пыталась удержать бьющееся сердце.
Милена сразу заметила, что с подругой творится неладное. Она уже была просватана, на Покров ждала своей свадьбы, а пока миловалась вовсю с женихом, молодым боярским сыном, Фомой Владимировичем.
Вечером боярышни собирались на посиделки. Анна не торопилась наряжаться - сидела как зачарованная.
- Ой, да что с тобою? - Милена подсела, обняла за плечи, потормошила. - Никак, притка приключилась?
- Оставь меня, - тихо произнесла Анна.
- Да не больна ли ты? Не продуло ли часом? - коснулась Милена ладошкой её лба.
- Вроде не горишь…
- Не больна я.
- А что тогда?
- Да ничего, - уже с досадой отмахнулась девушка. Милена приподнялась, чтобы отойти, но пригляделась внимательнее, что-то вспомнила и тихо ахнула:
- Что? Неужто на гулянье? - И, догадавшись по вспыхнувшим глазам Анны обо всём, воскликнула: - Кто он?
Девушка покачала головой.
- А это мы сей же час выведаем, - Милена подскочила и, схватив Анну за руку, потащила вон. - Всё разгадаем!
- Не надо, - упиралась Анна.
- Всё узнаем! Погадаем на твоего суженого!
Девушки, стуча каблучками, сбежали по крутой лестнице, выскочили в холодные сени, оттуда боковым ходом в людскую. Здесь собрались почти все холопы, сидели на лавках и лежанках. Женщины возились по углам.
- Бабушка Аглаша, - появляясь в дверях, позвала Милена.
Холопы мигом забыли про дела, повскакали с мест, кланяясь боярышням. На зов из дальнего кута выползла согбенная старушка в тёмной понёве и душегрее из вытертого меха. То была старая кормилица боярина Рогволода, жившая у него в тереме милости ради. В детстве она сказывала сказки Мирославу и Милене, а теперь баловала холопьих детишек и надеялась дожить до боярских внуков.
- Аль звала, ягодка? - прошамкала она, улыбаясь наполовину беззубым ртом.
- Звала, бабушка Аглаша, - улыбнулась в ответ Милена. - А помнишь, как ты ворожила мне на жениха, когда я помладше была? Поворожи-ка теперь Аннушке, а то привиделся ей нонче на гулянье кто-то, а жених иль гость мимохожий - она не ведает.
- Незачем это, - отвернулась Анна, но старушка уже закивала:
- Сделаю, всё сделаю, красавицы. Идите за мной! Она повозилась в своём куту, собрала что-то в узелок и повела девушек под лестницу.
Там было темно, тихо и прохладно. Милена мигом замёрзла и обхватила себя за плечи руками. Анна не шевельнулась. Стояла, как снегурка заледенелая, спокойно глядела, как старушка возвращается, зажигает лучину, вставляет её в щели меж брёвен и раскладывает на приступочке нехитрые вещицы.
«И с чего я решила, что её разобрало? - думала Милена, косясь на подругу. - Не влюблена она ни в кого, точно зачарованная. Может, у неё суженого ятвяги убили, а сегодня он примерещился?.. Да не бывает, чтоб покойники белым днём при всём народе являлись… Ой, свят-свят!» - Девушка быстро перекрестилась.
Тем временем бабка Аглаша обвела угольком круг по полу, бормоча: «Чур сего места! Чур! Сгинь, всякая нечисть, рассыпься. Чур меня! Чур!» Затем достала два осколка зеркала и прислонила один из них к стене, а другое дала Анне в руки. Отразились друг в дружке зеркала, заблистала в глубине тёмная муть.
- Крест сыми, - распорядилась бабка.
Анна одной рукой стянула шнурок, передала его попятившейся Милене.
- Вот, - голос ворожеи упал до шёпота. - А теперь смотри вдаль, в самую грубину и повторяй: «Суженый-ряженый, приди ко мне наряженный! Ряженый, суженый, приди, появись, ликом-зраком покажись!»
Анна послушно зашевелила губами. Не лежала у неё душа к гаданию, не о том были её помыслы. Но не отводила глаз от манящей мерцающей глубины, в сердце которой клубились какие-то тени.
- Гляди, гляди зорче, - доносился откуда-то издалека голос ворожеи. - Глаз отводить не смей, не то проглядишь суженого!
- Ряженый, суженый, приди, проявись, ликом-зраком покажись, - шептала Анна.
Заклубилась в зеркальной глубине тьма, взвихрились ветром чёрные кудри, блеснули из-под них ясные глаза, мелькнуло лицо - то самое, которое уже видела днём Анна так близко…
Отшатнувшись, девушка выронила зеркало.
4
Ввечеру в княжьих палатах шумел пир. Собралась княжья дружина, ближние бояре, все думцы и советники. Накрытые столы стояли не только в просторной гриднице, но и в сенях, откуда доносились хмельные разудалые голоса. Дружинники орали песни, налаживались плясать. Князя и бояр веселили скоморохи и гусляры. Призванный из сеней молодой дружинник Митусь, разрумянившись, как девушка, чуть дрожащим высоким голосом выводил песню:
Ой, да не туча встаёт, туча чёрная, да не ветры летят,
ветры буйные - налетает млад-грозен шестокрыл,
сокол-шестокрыл в стаю воронов. Как у воронов клювы крепкие,
клювы крепкие, когти острые, да каких самих - туча чёрная,
туча чёрная, тьма несметная. Как у сокола, бела кречета,
златы коготки, клюв серебряный, клюв серебряный, огненно перо.
Он летит-свистит, да подлётывает. Да как начал их сокол-шестокрыл
бить-клевать, пущать перья по ветру. Разлеталися перья чёрные,
разлеталися, наземь падали. Ай и летели прочь черны вороны,
да от сокола, бела кречета, очищалося небо синее, восходило в нём солнце красное…
- Добрый ты певец, Митусь, - в глазах у Романа прыгали бесы, - тебе б не воем - скоморохом быть. Оставайся при мне. А за песню - прими!
Снял с пальца перстень с красным камнем, бросил молодому дружиннику.
- Благодарствую, княже, - Митусь принял дар, поклонился. - За честь спасибо.
- Спой ещё, повесели гостей!
Митусю поднесли чашу с мёдом. Он осторожно выпил, вытер шёлковые, как косы у девушки, усы и, усевшись на место, запел снова.
Дожидаясь, пока чашник наполнит его чару мёдом, Роман озирал пирующих. С утра не брал его хмель - без мёда и вина был пьян князь, бродило в душе ретивое, и хотелось ему, чтобы все были радостны.
Бояре жадно жевали, пили большими глотками, утирали руки о камчатые скатерти, сыто рыгали и подтягивали к себе новые блюда. Одни ели обстоятельно, другие спешили заглотать как можно больше, третьи клевали всего понемногу. Иные налегали на меды и были уже зело пьяны, другие от сытости распускали пояса, но оставались трезвы. Кто-то уже клевал носом. Улыбаясь, Роман внимательно разглядывал бояр из-под прищуренных бровей. От многих он ждал измены, многим не доверял и жадно следил - не мелькнёт ли недобрый взгляд.
Слева от Романа, между боярином Твердятой и Иваном Владиславичем, сидел Заслав и, не обращая ни на кого внимания, вливал в себя чашу за чашей. На глазах князя он допил уже пятую и тотчас протянул её чашнику. Лицо его было темно, глаза погасли. Иной бы давно свалился под стол, а его ничего не брало.
- Заслав Сбыгневич! - окликнул боярина Роман. - Ты почто не весел на честном пиру? Аль печаль гложет, аль думу чёрную супротив меня задумал?
Заслав вскинул голову, как норовистый жеребчик. Взгляд его был мутным, но не от хмеля.
- Нет, княже, - громко, как всякий много выпивший человек, ответил он. - Не задумал я супротив тебя чёрной думы. А не весел я от того, что веселиться мне не с чего.
- Что за беда приключилась? - поощрил его на разговор Роман.
И тут Заслав побагровел, как маков цвет. Глаза сразу стали беспокойные, он осторожно оглянулся по сторонам.
- Люблю я, княже, - наконец выдавил он.
- Вот так-так! - рассмеялся Роман, устраиваясь на стольце поудобнее. - Так сватайся! Иль мне за тебя сватом быть? В чьём дому надумал взять жену?
Заслав поднял глаза на сидевшего напротив Рогволода Степаныча:
- У боярина Рогволода.
Тот поперхнулся мёдом. Про Анну он совсем забыл. А дочь Милена уже была сговорена за меньшого брата княжьего воеводы Вячеслава Толстого.
- Что, боярин? - расхохотался Роман, видя ошарашенное лицо Рогволода Степаныча. - А ну, как и впрямь - приду завтра сватом?
- Княже, - еле справившись с дыханием, вымолвил тот, - сделай милость… Да я завсегда тебе… да я…
- Вот и ладно! - Роман поставил чашу на стол. - Назавтра жди гостей!
* * *
Сказано - сделано. Последний день Масленицы наставал, впереди шесть долгих недель Великого поста, после май, когда добрые люди не женятся, тамо лето, которое ещё невесть каким выдастся, и уж после - осень и Покров, самая свадебная пора. Следовало поторопиться просвататься, пока есть время.
Поздно ночью, хмельным, приехал домой боярин Рогволод, утром не сразу вспомнил о княжьем сватовстве и "опомнился, лишь когда затопотали под окном копыта. И без того праздничная суета была в доме, а тут ещё пуще все забегали - неслыханное дело чинилось, второе за зиму сватовство.
Рогволодова боярыня сама вынесла на рушнике дорогим гостям каравай. Роман, идущий первым, чинно прошёл по половице, коснулся ладонями муравленой печи, перекрестился на образа, после принял из рук хозяйки хлеб.
- Ну, боярин Рогволод-свет Степаныч, - улыбнулся он, - у вас товар, у нас купец. И товар у тебя красный, не-ча его под лавкой-то прятать.
- Ой, вы гости дорогие, купцы именитые, - щурил в улыбке слегка опухшие со хмеля глаза хозяин, - уж и не ведаю, о каком товаре ведёте речь. Худоват я, не тороват. Не ошиблись ли вы, туда ли заехали?
По чину вели обряд. Сам Заслав помалкивал, опуская глаза, а речь вели двое его сватов - сам Сбыгнев Константинич, радеющий за сына, и Роман. Рогволод Степаныч скоро тоже увлёкся, начал отвечать, а вот Роман делался всё менее разговорчивым. И замолчал совсем, когда в первый раз упомянули имя Анны.
- Ой вы, сваты-сваточки, - прижимал руки к сердцу боярин Рогволод, - не моя Аннушка доченька. Сирота она, нет у неё защитника, окромя меня. Как сироту обижу? Как судьбу её решу, её не спросясь?
- А призови её, пущай сама скажет, люб ли ей наш молодец, - крутнул ус Сбыгнев Константинич.
- Аннушка, - распахнул двери боярин Рогволод. Девушка сидела в светёлке, ни жива, ни мертва. Как сказала ей встревоженная Милена, что прибыли сваты, словно окаменела она. Когда подружка подхватила её под локоток, пошла молча, опустив руки и глядя прямо перед собой.
Наклонив голову, переступила порог и встала, расправив плечи. Пусть и скромно была она одета, не прибиралась нарочно перед сватами, но в её бледном спокойном лице, прямом стройном стане, гордом повороте головы, величавом взгляде было столько внутренней силы и уверенности, что впору бы княгине. Сбыгнев Константинич, в первый раз увидевший избранницу сына, восхищённо покачал головой. Строгая красота девушки поразила его.
Сам Заслав вытаращился как вкопанный, а Роман, взглянув на молодого боярина, внезапно ощутил, как в груди шевельнулась горячая волна ревности.
- Вот, Аннушка, кровиночка моя, - с дрожью в голосе молвил Рогволод Степаныч, - знатные гости у нас. Добрый молодец пришёл за тобой, красна девица. Что ответишь? Люб ли он тебе? Идёшь ли за него замуж?
Анна повернула голову. Не помня себя, Заслав встал. Сейчас должна была решиться его судьба. Что она? Да и что сказать сироте, оставшейся на этом свете одной-одинешенькой, без семьи, без родимого дома, без достатка-приданого? Любая бы пошла замуж, коли кто позвал - всё лучше, чем одной горе мыкать да на чужих хлебах жить из милости. Серые глаза Анны встретились с глазами Заслава.
- Не люб он мне, - тихо молвила девушка. - Что?
Всем показалось, что они ослышались. Заслав подался вперёд:
- Как - не люб?
Медленно, словно замороженная, Анна поклонилась сперва ему, потом Рогволоду Степанычу, а после - остальным сватам.
- Ой вы, гости-господа, - заговорила она тихим голосом, - простите, что не по душе вам мои слова, да сердцу не прикажешь. Всем хорош Заслав, да не люблю я его. Простите!
Повернулась и вышла, точно выплыла.
Заслав остался стоять как громом поражённый. Боярин Рогволод, ещё не успевший отойти от потрясения, покрутил головой.
- Ума решилась девка, - проворчал он. - С перепугу молвила. Сейчас небось ревмя ревёт, что дурное слово с языка сорвалось… Помяни моё слово, боярин, назавтра же она другое скажет, да ещё благодарить будет, что сватаешь.
Коротки разговоры бывали у родителей с дочерьми - за кого сосватали, за того и пойдёшь. Непокорную могли и вожжами проучить, и запереть в светлице, покуда не одумается. Так то родные дочери. А тут сирота бесприютная. Боярин уже шагнул вслед за девушкой, когда вдруг, пристукнув ножнами меча об пол, поднялся Роман.
- Слово не воробей, - сказал, как отрезал, - вылетит -не изловишь. Ты, боярин, не неволь племянницу. Верно она молвила - сердцу не прикажешь. Пущай живёт мирно. Видать, поторопился ты, Заслав, со сватовством.
Сваты только головами качали, гадая, какая муха укусила князя, а Роман, выходя на улицу, вдруг запрокинул голову, вдыхая свежий ветер, и повеяло на него ласковой весной, и губы сами собой сложились в светлую улыбку.
5
Отшумела разгульная, весёлая, обжорная Масленица. Начался Великий Пост, и стало не до песен и веселья. Затянули потуже пояса смерды, бояре с постными лицами по полдня выстаивали в церкви, а после шли домой хлебать пустые щи и есть кашу без масла, запивая её квасом. На княжеском подворье, на половине княгини черным-черно было от монашек, нищих и убогих. Предслава оделяла их дарами, непрестанно молилась и то и дело выезжала в близлежащие монастыри, таская с собой дочерей. Роман не препятствовал ей, но и не разделял её порывов. Для него это был лишний повод не видеться с женой - в последнее время Предслава начала его раздражать. Всё в ней вызывало вражду - и смуглая половецкая кожа, и пухлые руки, и набожный взгляд, и то, как она ворковала над дочерьми. Даже запах её волос казался чужим. В начале Поста лопнуло терпение у Ольговичей. Устав ждать обещанного Витебска или же просто решив, что Мономашичи забыли про них, они решили действовать. Нарушив крестное целование не вставать на рать, покуда поряда не будет, Ярослав Всеволодович черниговский призвал своего сыновца, Олега Святославича, сына Святослава киевского, и послал его к Витебску занять этот город.
Смоленская земля зашевелилась. Не дойдя до уже совсем своего города, черниговцы разбрелись по земле. Дружинники врывались в деревни и боярские усадьбы, долбились сулицами в ворота городцов, тащили всё, что могли. В обозе с каждым днём становилось всё больше скота и полона. Обрастая добром, рать Ольговичей подошла наконец к Витебску, где сидел Борис друцкий, зять Давида Ростиславича.
Он успел послать в Смоленск гонца, и предупреждённый Давид отправил ему на помощь своего сыновца Мстислава Романовича, дав ему полки над началом смоленского тысяцкого Михалки и своего подручника Ростислава Владимировича.
Путаясь в весеннем тяжёлом снегу, войско смолян изо всех сил спешило к Витебску. В последний день, когда до города было рукой подать, пошёл обильный снег. Он завалил дороги, намёл в лесу аршинные сугробы, замедляя движение, но горячий Мстислав торопил и торопил своих людей.
- Не время медлить, - говорил он Михалке, ехавшему рядом. - Своя земля нам подмога. Да и Борис друцкий не станет отсиживаться за стенами, когда нас увидит!
дозорные доносят, что на подмогу к Ольговичам идут полочане, - отвечал Михалка.
- А пущай идут. Небось, не половцы! Как-нибудь справимся…
Последняя ночёвка была короткой. Поднявшись чуть свет, Мстислав поднял войско и двинулся навстречу Ольговичам.
В этот поход Олег Святославич взял сына Давида. Они пришли к Витебску накануне, успели встретить союзные полки полочан и приготовились к осаде и бою, когда дозорные обнаружили смольян.
Мстислав не ожидал, что черниговцы его опередят, но не стал тратить время и готовиться к битве. Едва густой заснеженный лес раздался перед его воинами и они увидели бревенчатые стены Витебска над двинскими берегами, Мстислав кликнул знаменошу и велел расчехлять стяги.
- Братья и други! - воскликнул он звенящим от предвкушения битвы голосом. - Постоим за Мономашичей! Не дадим Ольговичам нашей земли!
- Погодь, - попробовал остановить его Михалка, - дай хоть полки снарядить…
- Да какие там полки! - запальчиво перебил его Мстислав. - Враг на земле нашей! Гнать его надо!.. Ты иди лесом, а я ударю в самое сердце.
Старшая дружина сгрудилась вокруг своего князя. Молодшая горячила коней, готовая сорваться на скок. Мстислав первым пришпорил коня.
Ольговичи ждали атаки. Они стояли плотным строем - в середине пешцы и лучники, справа и слева два крыла конницы. Союзники-полочане располагались поодаль, закрывая черниговцев со стороны леса.
Взрывая снег, поднимая колючую белую пелену, мчались смоляне. Мстислав припал к луке седла, держал меч на отлёте, в упоении скачки кричал что-то яростно-счастливое. Лучники выпустили навстречу тучу стрел. Кто-то упал, под кем-то рухнул конь, но бешеный натиск остановить было невозможно. Княжеская дружина ворвалась в сердце войска смолян, и завязалась сеча.
Мстислав прорывался туда, где под стягом мелькало ярко-синее княжеское корзно. Окружавшие его отроки размётывали в стороны всех, кто вставал у князя на пути. Мстислав спешил, но кто-то из бояр поспел первым - на глазах у князя воин в синем корзне покачнулся в седле и упал наземь, роняя оружие. Стяг заколебался, качнулся из стороны в сторону раз, другой и, подрубленный, упал, исчезнув под телами. Черниговцы дрогнули.
С другой стороны Михалка вёл свои полки на полочан. Но те встретили смолян такой тучей стрел, что пешцы не выдержали. Сначала они замедлили шаг, а когда полочане двинулись навстречу, дрогнули и побежали. Михалкина дружина сталась почти одна и хоть приняла бой, но отступила.
- Рубон! Рубон! - загремел над полем боя старинный боевой клич полочан, кинувшихся в погоню за разбегающимся врагом.
Михалка изо всех сил пришпоривал коня. Попасть в плен - что могло быть позорнее? Но кроме поражения в битве грозила и другая беда - победа ударит в голову Ольговичам, и тогда не миновать новой большой войны. Спеша к спасительному лесу, Михалка боялся оглянуться и всё ждал, что вот-вот падёт под ним раненный стрелой конь или его самого вырвет из седла по-половецки брошенный аркан.
Опушка приблизилась, деревья расступились и сомкнули свои молчаливые ряды у него за спиной. Только тогда Михалка обернулся.
Полочане не преследовали беглецов. Похватав кого успели, они повернули назад, где у берега Двины смоляне Ростислава Владимировича добивали черниговцев и ворвались к ним в тыл.
Сам Мстислав этого не знал. Как ураган, он промчался по полкам черниговцев, разбил их и потоптал стяги. Сотский крикнул ему, что убит кто-то из противных князей, и Мстислав готовился праздновать победу. Враги бежали, и их прогнал он.
Разметав черниговцев по берегу Двины, Мстислав с довольной улыбкой остановил наконец коня. Дружинники собирались вокруг него. Некоторые гнали перед собой взятых в полон черниговцев.
- Что, получили на орехи? - посмеивались над пленными смоляне. - Князь ваш убит, стяги порублены.
- Повадился кувшин по воду - тут ему и конец пришёл, - усмехнулся Мстислав. - Ворочаемся к полочанам!
Бросив меч в ножны, он первым поворотил коня к высокому берегу Двины, где ещё догорал бой. Мстислав не спешил - чувствовал, что биться больше не придётся: само его появление сломит сопротивление последних черниговцев и полочан. Князь уже улыбался, представляя, как победителем въедет в Смоленск. Хорошо бы взять в полон кого-нибудь из черниговских князей! То-то было бы ему чести! Оторвавшись от Ростислава Владимировича, он скакал во главе своей дружины и всё ещё продолжал улыбаться, пребывая в сладостных мечтах, когда въехал в самое сердце чужих полков.
- Братцы, это ж князь! - крикнул кто-то, и несколько рук схватили за узду и упряжь коня.
- Знамо, князь, холоп, - гордо выпрямился Мстислав. - Убери лапы, мужичье!
- Князь! Князь! - загалдели вокруг. Не только простые пешцы - несколько дружинников окружили Мстислава.
- А ну-ка, слезь, княже, с коня! - по-хозяйски протянул руку к поводу коня какой-то боярин.
- Да ты что? - вспылил Мстислав. - Да кто ты такой?
- Я-то? - Боярин усмехнулся. - Я Олега Святославича тысяцкий Евстигней!
- А, - Мстислав разинул рот, - а где…
- Князь-то? А вон!
Евстигней мотнул головой: в стороне под слегка помятым стягом - видимо, его подняли из-под конских копыт, - стоял Олег Святославич. Без шелома, лицо его было отрешённым и пустым. В глазах вспыхивала горечь и боль.
В этом бою был убит его единственный сын Давид, оставив сиротой малолетнего сына Мстислава. Но Мстислав Романович этого ещё не знал. А тогда он только привыкал к нежданной участи пленника князей Ольговичей и к пути в Чернигов.
