Книга: Роман галицкий. Русский король
Назад: Глава 4
Дальше: Глава 6

Глава 5

1

 

Осень долго не торопилась приходить в приграничный городок Визну. Лили нескончаемые дожди, дороги раскисли, поля стояли голые и бесприютные, дремучие леса опустили тёмные ветки. Река Нарева вспухла от дождей, выступила из берегов, подтопив низинки. В такую слякотную погоду никому не хотелось высовывать носа из домов. Люди сидели возле тёплых печей и с нетерпением ждали морозов.
Именно из-за непогоды застрял в усадьбе боярин Исаакий Захарьич. Усадьба стояла в стороне от больших дорог, на высоком берегу Наревы, с двух сторон окружённая лесами. Вверх и вниз по реке мимо усадьбы обычно плыли лодьи торговых людей, но дружина посадника, собиравшего дань с окрестных племён ятвягов, обычно проходила мимо.
Знатные были у боярина Исаакия борти, прекрасный строевой лес сплавлял он по Нареве в Визну, торговал им даже с Польшей. Гордился тем, что не только в Визне, но и в Плоцке и Торуни стояли дома, срубленные из его леса.
Поздняя осень - самая пора для заготовки леса. Набравшее соков дерево уже успокоилось, и мужики, отправлявшиеся валить лес, не боялись потревожить древесные души. Вырубая леса, всегда просили у деревьев прощения, оставляли на пеньках корочки хлеба, приходя на новую делянку, просили позволения у Лешего, приносили ему жертвы. Тёмный жил здесь народ - на Пасху христосовался, перед Рождеством постился, кресты носил и церковь посещал, а сам почитал старых богов и нечистую да неведомую силу привечал. Боярин Исаакий тому не препятствовал - хоть черту пущай кладут требы, лишь бы не переводились леса, лишь бы не оскудела мошна. О маловерии своих холопов заботился по-своему - каждый десятый круг воска жертвовал церкви на свечи, и когда подновляли Христорождественский собор в Визне, отправил строителям лучший лес.
Беда пришла неожиданно. Дожди наконец-то перестали, похолодало, в воздухе закружились первые белые мухи, садясь и растворяясь в лужах, когда в усадьбу ворвался холоп на худо заморённой лошадёнке. Был он в одной рубахе распояской, волосы всклокочены, глаза дико блуждают.
- Беда! Беда, братцы! - закричал он, осаживая лошадку у ворот. - Ятвяги идут!
- Брешешь? - насторожился воротник.
- Истинный крест, - мужик покачнулся на конской спине. - Заречье пожгли, Выселки тож… Сюды идут!
- Погодь-погодь, - засуетился воротник, распахивая створки. - Боярину доложить надобно…
Не в первый раз приходили на русскую землю ятвяги, но прежде наведывались они малыми ватагами. Где борти позорят, где стадо коров угонят, где селян попугают. Иногда нападали на купеческие караваны, шедшие без должной охраны. В такие дни мог пострадать от них случайный путник, но, напакостив, ватажники спешили укрыться в своих диких лесах, а когда слух доходил до Визны и посадник сажал людей на коня, их уже простывал и след.
Холоп въехал на подворье, сполз со спины своей кобылы. Воротник сбегал доложился, и на крыльце показался боярин Исаакий:
- Ятвязи, молвишь?
- Истинно так, батюшка-боярин, - холоп опустился коленями в лужу у крыльца. - Мы дымы у Заречья увидели, так поспешили баб с чадами в лесу схоронить, а сами к Выселкам подались. Приходим, а тамо уж всё горит. Наши кто с ними схватился, а кто утёк семьи спасать. Уходи, батюшка! Не ровен час, нагрянут, поганые…
Исаакий Захарьич вскинул голову. С двух сторон вокруг усадьбы теснились леса, с третьей подступала река, с четвёртой раскинулись поля, на которых стояли две деревеньки боярина. Выселки и Заречье были другими двумя…
Прищурившись, он впился взглядом в тёмно-серое облако, необычно низко висевшее над лесом. Рука сама поползла вверх ко лбу, потом опустилась на живот, слагая крестное знамение.
- Господи Боже, - прошептал он, - никак, Боровки горят?
Боровки были пятой его деревней, мужики которой платили оброк строевым лесом и бортничеством. Находились они ближе всех - ближе только Поречье, большая деревня в двадцать дворов, на околице которой и стояла усадьба.
Оборотистый ум Исаакия Захарьича мигом подсказал, что делать.
- Забава! - закричал он, распахивая двери в дом. - А ну, живо кличь девок! Собирайся!.. Коней! - заорал он на конюхов. - Коней в возок запрягай! Да лучших! Да не жалеть! А вы, ребятушки, - крикнул он остальным холопам, - к скотнице бежите! Хватайте добро, да в яму!
Была укромная похоронка у боярина Исаакия - на огородах, где сваливали отбросы, вырыта была яма. Прикрывали её прелой ботвой с огородов, всякой ветошью и хламом - с трёх шагов не отличишь от кучи мусора. Туда и повелел он сносить мешки с зерном, кади мёда, связки мехов и золотые круги воска. Поставив тиуна следить, чтобы всё исполнили правильно, Исаакий Захарьич бросился в дом.
Вдовая сестра боярина Забава Захарьевна, жившая у брата после смерти мужа и замужества единственной дочери, расшумелась на весь дом, гоняя девок. Её хрипловатый спокойный голос долетал из дальних покоев:
- Куда ларь волочишь? Кидай его! Иконы давай! Да ларчик мой принеси, киевской… Шубы плотнее сворачивайте! Плотнее!
На подворье боярские отроки спешно седлали коней, поправляли оружие и брони. Холопы кидали в два возка лари с боярским добром и связки мехов.
- Чего копошитесь? - ворвался в терем Исаакий Захарьич.
- Да добро-то, батюшка! Добро-то жаль! - ответствовала боярыня. - Как же кинуть нехристям-то?
- Да перестань голосить, Забава Захарьевна! - не выдержал он. - Да садись в возок!
Ключница Мария на вытянутых руках вынесла иконы, завёрнутые в расшитый убрус. В руках боярыни был ларец с её колтами, бусами, перстеньками. Проходя мимо перепуганных, зарёванных холопок, она приостановилась. В доме оставалось несколько ларей и сундуков с добром, много утвари, кое-какие забытые в суматохе мелочи.
- Не стойте столбами у дороги, - приказала Забава Захарьевна девкам. - Бежите в Поречье, схоронитесь тамо!
- Матушка! Матушка, оборони! - заголосили девки. - Спаси и помилуй, заступница!
Сам боярин Исаакий уже был на коне. Забава Захарьевна с двумя своими девками угнездивалась в своём возке. Дворовая девка, Милка, уже приподнимала меховую полсть.
- Тро-огай! - махнул рукой боярин Исаакий. Лошади налегли, и поезд в три воза выкатился за ворота. Боярин и отроки скакали по бокам.
В Поречье уже началась суета. Мужики прятали на задах зерно, бабы увязывали в кули добро, спешили к лесу. На боярский возок почти не оборачивались, только двое-трое подняли головы, да кто-то плюнул в сердцах: «На поток и разграбление бросает боярин!» Над лесом поднимались дымы.
За околицей дорога была совсем раскисшей. Падающий хлопьями снег тонул в лужах. Колеса вязли по ступицу, кони с чавканьем вырывали копыта из жирной ржавой грязи. Разогнавшись по деревне на рысях, через пару вёрст перешли на неровный шаг. Холопы, черно ругаясь, хлестали коней. Те дёргали возки, спотыкались. Отроки кружились рядом.
- Чего встали, мухи сонные? - кричал Исаакий, горяча коня. - Погоняй!
Кони кое-как вытянули на сухое, поволокли возки по дороге, но на повороте, где дорога спускалась к реке, опять застопорились. Перегруженный последний возок, куда стаскивали сундуки и мягкую рухлядь, накренился и под визг холопок упал набок.
- Подымай! Живо! - заорал боярин.
Поезд остановился. Отроки попрыгали с коней, с помощью возниц стали разгружать возок. Запутавшиеся в упряжи лошади испуганно дёргались, ржали, и возница еле удерживал их.
- Смотрите, дым! Дым! - закричал один из воинов, остававшихся в сёдлах.
Люди остановились, побросали работу. Сзади, со стороны боярской усадьбы, поднимались в низкое облачное небо тёмные клубы. Всадникам с конских спин было видно, как в деревне суетятся люди, между домов скачут всадники на низкорослых лошадях. Казалось, даже доносятся гортанные крики на чужом языке, плач и стоны.
- Навались, ребятушки! - Исаакий Захарьич ожёг плетью своего коня.
- Наддай! Бросай рухлядь!
- Да куда же ты её кинешь? - мигом забыла страх боярыня Забава. - Аннушки твоей, кровиночки, приданое! Да как ты…
- Кидай рухлядь! - выкатывая глаза, заорал боярин. - Самим бы уйти!
Покачиваясь и подпрыгивая, то и дело проваливаясь в грязь и опасно кренясь, возки снова покатили по дороге. Впереди вставала роща - укрыться в ней, и можно молиться Богородице, что отвела беду - на голом-то поле боярский поезд был виден издалека. Боярыня Забава молилась со слезами на глазах. Напряжённые челядинцы скакали по бокам. Некоторым хотелось вернуться - у них в усадьбе оставались близкие.
Один из воев, вспомнив девку, с которой всё лето миловался в кустах над рекой и с которой собирался перед Постом справить свадьбу, оглянулся назад - и закричал в голос:
- Ятвязи!
Беглецы обернулись. Высунувшись из возка, запричитала боярыня.
Через поле, напрямик, к поезду скакало десятка два всадников в меховых опашенях, погоняя низкорослых лохматых лесных лошадок.
- Чо встал? Гони! - закричал Исаакий Захарьич, вытягивая из ножен меч. - Постоим, ребята! Дадим отпор поганым!
Добрые были у боярских отроков кони, крепкие, длинноногие. Где угнаться за ними лесных серым лошадкам? Да не учли беглецы того, что с ними были возки, отяжелевшие от налипшей грязи, а дорога, как назло, изгибалась дугой, обходя поле, по которому наперерез, как волки, скакали чужие всадники.
До рощи оставалось всего ничего, когда они налетели. У ятвягов не было ни кольчуг, ни шеломов, ни острых мечей - только копья, окованные железом дубины и луки. Но их было больше. Передние кинулись в бой с боярином и отроками, а задние, придержав коней, устремились к обозу.
- Гони! Гони! - Привстав в возке, боярыня Забава трясла возницу за плечи.
Тот отчаянно размахивал кнутом, ругался по-чёрному, погоняя лошадей. Кони рвались из последних сил, с рыси поднялись на тяжёлый неровный скок. Они вполне могли бы уйти от погони и возок успел ворваться в рощу, но тут под колесо попал корень.
Вскрикнула боярыня Забава, завизжали девки, возница успел выругаться напоследок, когда возок подпрыгнул на полном ходу и завалился набок. Женщины вывалились и еле успели подняться с земли, когда налетели закутанные в мех всадники. Из-под низко надвинутых колпаков скалились обросшие бородами чужие лица.
Бросив коней, возница упал на колени и тут же рухнул наземь, когда дубина опустилась ему на голову. Забава Захарьевна бросилась бежать, истошно крича и размахивая руками.
Сразу два всадника осадили коней перед нею. Один замахнулся было, но второй остановил его сердитым окриком и, наклонившись с коня, осторожно протянул руки к ларцу.
Боярыня отпрянула - в том ларце были все её украшения и драгоценности, которые она мечтала отдать братниной дочери, Анне, перед свадьбой. Но ятвяг наехал конём, обжёг боярыню плетью, вырвал ларец из ослабевших рук и за косу потянул её за собой. Остальные тем временем похватали визжащих девок и, вскинув их поперёк седел, повезли с собой.

 

2

 

Это был самый большой набег ятвягов на северные владения Романа за последние несколько лет. С той поры как три года назад он ходил на них походом вместе с воеводами Казимира Справедливого, они впервые решились на такое. Прежде пошаливали только в окрестностях, нападали на отдельные купеческие караваны и зорили одинокие поселения. Сейчас же ятвяги развернулись вовсю.
Кроме усадьбы боярина Исаакия Захарьича были пожжены и пограблены все сёла и деревни вдоль нижнего русла реки Лык и поблизости от его устья в Нареве. К городу Визне подошли сразу несколько ватаг. И, хотя горожане успели приготовиться к нападению, ятвяги пожгли посады, похватали всё, что плохо лежит, порубили кое-кого в двух коротких схватках и откатились дальше, нападая на деревни.
Визненский наместник боярин Горята собрал городское ополчение, вооружил всех, кого мог, и, ожидая нового нападения, послал во Владимир-Волынский гонцов с просьбой о помощи. Но ятвяги не стали, подобно половцам, далеко углубляться в русские пределы. Пройдясь по окрестностям Визны, они воротились назад, под стены города.
Два дня летали стрелы. Падали в снег закутанные в мех ятвяжские лучники и валились со стен подстреленные вой. Меткими стрелками были ятвяги - били белку в глаз. Прячась за остатками порушенных изб, целились в каждого, кто появлялся на стене. Несколько раз пускали зажжённые стрелы - их еле успевали тушить, благо стояла сырая погода и дерево загоралось туго.
Устав наконец без толку пересылаться стрелами, визненский посадник Горята собрал своих воев и вышел за стены.
Словно зная о готовящемся бое, навстречу им выдвинулся строй всадников. Против нескольких сотен дружинников и посаженных на коней ополченцев вышло чуть более сотни ятвяжских конников, вооружённых копьями и дубинами.
Гарцуя под стягом впереди дружины, посадник, прищурясь, озирался по сторонам. Не верил он, что ятвягов всего сотня с небольшим, ждал от них подвоха. Но за его спиной переговаривались воины:
- Эва, братцы, да их кучка малая! Нашли, чего бояться!
- Кучка малая, да вонючая. Сказано - не тронь дерьма, не завоняет!
- Да мы их на раз опрокинем. Верно, братцы?
- А чо? Рази ж им устоять? В Нареву опрокинем - и вся недолга.
- Будут знать, как озоровать…
Словно усомнившись в последний момент в своей силе, ятвяги попятились. Но не к берегу Наревы, а в сторону леса. Сбились в плотную кучу, ощетинились копьями, как испуганный многоногий ёж.
- Ишь ты, - ворчали воины, - как из-за угла стрелять, так они смелы, а как бой принять - так нет никого!
Опасаясь, что всё так и закончится, Горята взмахнул рукой - и тотчас всадники пришпорили коней, с шага переходя на рысь. Ятвяги замешкались, но потом всё-таки двинулись навстречу.
Сшиблись, выставив вперёд копья. Несколько лучников с той и другой стороны успели выпустить по стреле - кого-то убило, кого-то лишь ранило, но потом всадники налетели друг на друга, и стало не до стрельбы.
Тяжёлые окованные железом шипатые дубины били тяжело, но против мечей им было далеко. Настоящее оружие было лишь у двух-трёх ятвягов - явно предводителей. Но и они не смогли долго стоять против русских ратников и стали отходить.
Огрызаясь, отбиваясь, ятвяги рвались к лесу, теряя раненых и убитых. До опушки доскакала едва половина, и некоторые, побросав оружие, сразу свернули вбок, надеясь затеряться в чаще и уйти от погони. Но прочие в последний раз сомкнули строй и решили прорываться.
Горята заметил неладное, лишь когда растянувшаяся в лесу погоня вылетела на засеку. Разогнавшиеся ятвяги вдруг ринулись в разные стороны, а русским открылась полоса поваленных деревьев, переплетённых сучьями - непреодолимая преграда для всадника. - Осади! - закричал он. - Назад!
Тут над его головой протяжно заскрипело. Горята вскинулся - сразу несколько заранее подрубленных деревьев зашаталось и, ломая ветки, рухнуло прямо на русских ратников, сбивая всадников наземь.
Крики, стоны, испуганное ржание коней наполнили лес, а из засады уже летели со всех сторон стрелы и копья.

 

* * *

 

Из пяти посланных визненским посадником Горятой гонцов до Владимира-Волынского добрались только трое. Один был сбит шальной ятвяжской стрелой, когда гонцы нарвались на ватагу, пустошащую деревеньку, а у другого во время скачки конь сломал ногу, и парень так и остался на дороге.
Тихо в те дни было во Владимире. С Рюриком киевским замирились, Всеволод Юрьевич был занят распрей с Ольговичами. Войны ждать не приходилось - накануне пришла весть, что Рюрик, к Рождеству готовый выступить против Чернигова, услышал о том, что Всеволод замирился с Ольговичами и получил от них грамоты с крестным целованием, распустил свои дружины по сёлам и спокойно отъехал во Вручий. Из Половецкой степи не доходило никаких вестей. В Польше Мешко Старый всё-таки добился своего - большинство палатинов и можновладцев на сейме приняли его князем, и он торжественно въехал в Краков, не обижая, впрочем, вдову брата с детьми. В отличие от Казимира, который был готов предаться католической церкви и имел право передавать свой стол только сыновьям, минуя древнее лествичное право, Мечислав стоял за старые традиции - но только до тех пор, пока дело касалось именно его. Последний его сын Владислав был достаточно взрослым, и Мечислав был уверен, что ему приличнее княжить в Польше, чем восьмилетнему Лешеку.
Роман тоже успокоился. После того как невесть куда исчез боярин Остамир, а его земли были отобраны в княжью казну, остальные бояре попритихли. Мончук и Микифор только раз приезжали к боярину Жирославу, о чём-то перешёптывались, но вслух голоса подавать не рисковали.К Жирославу самому прибыл гонец - княжий вой упредил боярина, что князь на Него зело сердит и грозится опалой. Боярин Семьюнок ходил тише воды, ниже травы и, появляясь в думе, старался попасть Роману на глаза, угодливо со всем соглашался и изо всех сил хотел казаться полезным и преданным слугой.
В такую пору весть о нападении ятвягов на Визну прозвучала громом среди ясного неба.
Не теряя времени, Роман собрал думу. Сидел на стольце, тиская пальцами подлокотники. Глаза его горели, рот хищно кривился.
- Не допустим, бояре, чтоб дикие ятвязи зорили землю, - сквозь зубы выдыхал он.
- Огнём и мечом пройдём по их землям. Отомстим. Чтоб впредь неповадно было! Чтоб зареклись! Чтоб на века запомнили! Хуже половцев! Нашего языка люди! Своих зорят! Соседей! Ну да мы их…
Волнуясь, терял власть над языком и злился ещё больше. Наконец осёкся вовсе, грохнул кулаком по стольцу и рявкнул:
- Собирайте дружины! Идём на ятвягов! Чтоб через седьмицу быть готовыми!
Бояре взволнованно загомонили, всплёскивая руками. По всему выходило, что в поход они идти бы рады, но у кого жито не уродилось, у кого в деревеньке случился пожар, кто надумал женить сына или отдавать замуж дочь и всё ушло на приданое. А иные и вовсе вздыхали, что оскудели они зело, и намекали, что, кабы пожаловал им князь какие ни на есть угодья этим летом, - вот зимой они бы отплатили ему сторицей.
- Неча! - Роман взвился с места. - В-вороги вы нашему краю! М-мало Ост-тамира? За ним з-з-захотели? Сей же час! К-кликну отроков!
Бояре разом притихли, втягивая головы в плечи. Крут нравом был Роман, не один Остамир уже пропал невесть куда, и многие ждали своего черёда.
- Ба-атюшка княже, - всплеснул руками Семьюнок, помалкивавший до сей поры и только кивавший головой, - не изволь сумлеваться. Людишек вооружить мы не отказываемся - только кликни и пригоним столько, сколько хошь! Об ином бояре мыслят - каково на Руси деется. Слышь, никак Всеволод владимиро-суздальский сызнова рать кликнет? А ты в поход собрался? Что тогда?
- Пустое, - упрямо мотнул головой Роман. - В-Всево-лод не пойдёт… М-мир у него, а у н-нас… Н-нынче же поход! Жду, б-бояре!
И встал, и вышел, оставив думцев качать головами и охать.
Узнав о решении мужа, забеспокоилась и Предслава. Роман не привык делиться с женой своими решениями - женился он на восемнадцатилетней девочке почти тридцатилетним мужем. Сперва оберегал её от лишних забот, а после, когда рассорился с Рюриком Ростиславичем из-за Поросья, вовсе старался ничего жене не рассказывать. От верных мамок и нянек, чьи женихи и мужья уходили в поход с княжьей дружиной, узнала Предслава о сборах. Да и без того стояла на дворе суета - звенели в кузнях молотки - оружейники правили мечи, ковались наконечники для стрел и копий, бронники и щитники спешили исполнить княжий заказ. Гридни чистили и откармливали коней, примеряли доспехи, ключник снаряжал обоз.
Роман, живя походом, с женой разве что трапезовал вместе. А Предслава не находила себе места.
- Ну скажи на милость, куды ты собрался? - не выдержав, пристала она к нему с расспросами. - Нешто пересидеть нельзя? Ну на что тебе этот поход сдался? Ведь не угры пришли? И не половцы! Какой от литвы вред? Соседи они нам! Нешто на соседей злобятся?
- Дура, баба, - с изумлением, забыв даже рассердиться, ответил Роман. - Соседи эти хуже ворогов. Мы сидеть будем, половца ждать, а ятвязи нас пущай зорят? Визну окружили! Окрестности пожгли! А народу небось сколь положили да в полон угнали! Волынь - мой край, моя отчина. Нешто буду сидеть и глядеть, как её грабят?
- Да на кой тебе самому-то идти? - всплёскивала руками Предслава. - Пошли воевод! Вячеслав воин добрый. Придай ему бояр, а после встреть их с победой да честным пиром! Вот княжье дело!
- Что-то не замечаю я, чтоб иные князья дома сидели, пока их дружины воевали, - криво усмехнулся Роман. - Иль и тебе Галичина покоя не даёт? Ярославу Осмомыслу тоже походы были не любы, вот он всюду воевод и пущал.
- И то добро! - закивала Предслава. - Вспомни - как его уважали иные князья? За силу, за доблесть полков, за мудрость…
- И за то, что дал боярам волю и сам же от их своеволия пострадал, - добавил Роман, мрачнея. Не мог он забыть, как обошлись с ним привыкшие к самостоятельности галицкие бояре. Захотели - призвали. Захотели - изгнали. Своих еле к ногтю прижал, угрозами всё обошлось. А галицких, видать, только калёным железом проймёшь.
Предслава видела, как помрачнел Роман, но не сдавалась.
- Да и сам ты не слаб ли ещё от раны? Ведь по осени тебя привезли - еле дышал! Сколько я ночей не спала, как молилась, как плакала! Вдругорядь судьбу попытать хочешь? Един раз повезло, выжил, а второго раза не будет! Не принесёт счастья мне этот твой поход! - вдруг вскрикнула она, падая мужу на грудь. - Беду сердце чует! Ой, Романе…
Она всплакнула, и Роман с усилием оторвал от себя жену.
- Д-дура! - выдохнул он сквозь зубы. - Баба и есть! С-с-сызнова каркаешь? В-вот я тебя…
Одним движением он сорвал с себя кручёный поясок, рванулся другой рукой схватить княгиню за косу. Предслава шарахнулась прочь, закрываясь руками. Роман поймал жену за рукав, подтянул к себе, огрел по спине раз, другой.
- Будет каркать! Б-будет смерть п-предрекать! - приговаривал он при каждом ударе. - П-попомнишь! Всё п-попомнишь! Всё!
Видя, как быстро разошёлся муж, Предслава только постанывала, закрывая от ударов лицо. Когда же он отпустил её, женщина тихо сползла по стене на пол, скорчившись в углу. Силён был Роман - даже простым пояском выпорол жену так, что она только всхлипывала и стонала, боясь шевельнуться.
Сверху вниз посмотрев на всхлипывающую жену, Роман перевёл дух и, морщась от боли - когда бил, разбередил рану в плече, - повязал пояс.
- Ещё с-слово скажешь - пожалеешь, - сказал он и ушёл, а Предслава заплакала.
Через седьмицу полки выступили в поход.

 

3

 

Много полона набрали ятвяжские ватажники - две сотни с малым русских людей гнали они в свои дремучие сосновые боры. Девки, бабы, ребятишки, попалось и несколько мужиков. Мужиков держали отдельно от баб, впрягали в тяжело груженные возки, которые с трудом тащили ворованные лошади. Гнали и скот, в возах везли свиней и птицу. На одном возу грудой были свалены мешки с житом, а поверх них валялись содранные с икон оклады и священные сосуды. Где-то среди награбленного затерялся и ларчик с Забавиными монистами.
Шли долго. Идти мешал обильный снегопад, не стихавший день и ночь. Впереди, продираясь по рыхлому снегу, рысило несколько всадников. За ними шёл обоз. Полон вместе со скотом тащился позади, окружённый ватажниками. Те либо ехали верхами, либо ходко бежали на самодельных коротких снегоступах. Полоняники месили утоптанный снег, спотыкались о торчащие из сугробов сучья и камни, с содроганием прислушивались к чужой речи.
Боярыня Забава Захарьевна еле плелась, уцепившись за свою холопку Милку. Лицо её побледнело и осунулось, волосы растрепались.
Слёзы текли у неё по лицу, но вслух голосить она боялась - мало ли что. Больше всего Забава Захарьевна боялась не за себя - чуяло её сердце, что погиб боярин Исаакий. А ведь во Владимире оставалась у него единственная дочь, Анна. Овдовев, боярыня вернулась к брату и всю нерастраченную любовь перенесла на братаницу. Анна росла сиротой - мать её умерла, когда девочке не было и пяти лет. Боярин Исаакий женился было вторично, но вторая жена вскорости померла, и он решил не пытать судьбы в третий раз. Что-то будет с нею теперь, когда оставалась она одна-одинёшенька на белом свете и ещё не ведает, что не воротится на Святки домой любимый батюшка?
Странная это была страна. Заледеневшие реки извивались между холмов и косогоров, поросших дремучим бором, где на каждой вековой сосне бородами до земли свисали всклокоченные серые лишайники. Иногда боры расступались, открывая глазу серые мутные глаза покрытых льдом озёр. Кое-где в лесах были расчищены поляны - здесь летом сеяли жито и овощ.
Человечьих следов долго не было видно, и полоняники не поверили своим глазам, когда, поднявшись на очередной крутобокий холм, оказались в самом сердце ятвяжского посёлка.
Частокол из толстых, кое-как ошкуренных брёвен вырос перед ними неожиданно. На полтора человеческих роста возносились заострённые верхушки над сугробами. Несколько рябинок и берёзок стояло по обе стороны тына - летом их листва хорошо укрывала частокол - в десяти шагах не различишь.
Толстые ворота были распахнуты настежь. За ними обнаружился посёлок - в беспорядке, как кому понравилось, теснились длинные приземистые строения под низко нависшими соломенными крышами. Из приоткрытых дверей тянули к небу дымы. Конюшни и скотницы отличались от людского жилья тем, что над крышами не поднимались струйки дыма.
В головах обоза ехали несколько воевод. Одного из них сразу облепили женщины и ребятишки. Какой-то шустрый паренёк, в меховой безрукавке поверх рубашонки, ящерицей вскарабкался к нему на колени, обхватил за пояс. Воевода весело поздоровался с мальчишкой, назвал его сыном - ятвяжское наречие было немного близко с волынским, как-никак действительно были соседями, - и спустил наземь, велев бежать домой.
Полон и обоз тем временем загнали внутрь. Измученные переходом люди попадали в снег, но их тотчас подняли и велели разгружать возы. Обитатели поселения сгрудились около - трогали меха, развязывая мешки, погружали руки в зерно, рылись в сундуках, щупали бабки коней и вымени коров. Оружия среди захваченного добра не было - почти все его разобрали ятвяжские воины. Двое мужиков покрепче стащили с воза свинью и поволокли её на зады. Свинья визжала и брыкалась связанными ногами, но её визг быстро оборвался под ударом ножа. Вторым закололи быка, и делёж добычи проходил одновременно с разделкой туш для пира.
Почти половину возов оставили целыми - то была доля остальных дружин, участвовавших в набеге. Не спешиваясь, воеводы стали делить полон.
Боярыня Забава, всё ещё цепляясь за Милку, встрепенулась, когда на них наехал конём тот воевода, что только что обнимал малолетнего сына. Рядом с ним в седле развалился молодой вой, который тогда и привёз её, брошенную поперёк седла. Наклонившись к воеводе, он что-то горячо говорил, показывая на Милку.
- Добже, - наконец кивнул старший.
Молодой вой оскалился в улыбке и потянулся с седла к Милке. Оцепенев, девушка смотрела, как к ней тянется чужая рука.
- Ой, лишенько! Ой, да что это деется-то? - заголосила боярыня Забава, успевшая привязаться к холопке за время плена. - Ой, да чего ж я одна-то буду делать?
Она вцепилась было в Милкин кожушок, и парень замахнулся, отгоняя старуху плетью, но Милка вдруг бросилась к ним и заслонила Забаву Захарьевну собой. Это неожиданно остановило ятвяга.
- Матка твоё? - прищурясь, указал он глазами на боярыню.
- М-матка, - кивнула Милка.
Ятвяг проворчал что-то нелестное для боярыни Забавы и властно взял Милку за руку. Только что сообразив, что чудом избежала смерти, боярыня заскулила:
- Ой, бедная я, горемычная… Да что же такое деется?
Милка обернулась - и в этот миг ятвяг подхватил её, сажая на коня перед собой. И прежде чем девушка опомнилась, поцеловал, щекоча жёсткими усами.

 

* * *

 

В длинном тёмном доме до поздней ночи продолжался пир.
Дом был широк и длинен. В середине, где были главные двери, были устроены просторные сени. Там горел единственный на весь дом очаг. Справа и слева жилые горницы с маленькими, затянутыми бычьими пузырями волоконными окошками. Пол земляной, устланный камышом и рогожами, потолка не было над головами людей перекрещивались балки, к которым подвешивались пучки трав, запасы копчёного мяса и рыбы и груботканые полотна, отделявшие ложа семейных пар.
Семейство воеводы пировало вокруг очага - в неглубокой земляной яме горел открытый огонь, на котором жарилась задняя часть свиньи и бычья нога. Сам воевода с двумя жёнами и старшими чадами, его отец-старейшина и жрец, дружинники и прочие родственники воеводы с жёнами расположились вокруг на низких широких скамьях или просто на полу. Женщины в длинных рубахах и безрукавках, убрав волосы под платки, возились у костра или разносили брагу. Сам воевода и его приближенные пили захваченное у русских вино. Много пили, ели жадно, как волки. Напившись, пели и громко хвастались победами, угощали вином женщин.
Делили добычу и здесь. Воевода сам отделил часть своей дружине, часть семьям убитых, а остальное раздал людям. Каждый получил хоть тряпицу, хоть миску зерна. Полон остался - кроме Милки ещё несколько девушек и молодых женщин забрали себе молодые воины. Какова будет участь остальных, никто не знал.
Милка сидела, обхватив колени руками, в дальнем углу и ждала. О ней забыли. Сперва женщины с любопытством окружили её, трогали одежду, щупали ткань. Но когда начался пир, её оставили в покое.
- Эй, - услышала она жаркий шёпот.
Младший брат воеводы тянулся к ней, призывно махал руками. Он был уже пьян и улыбался девушке.
Милка не двинулась с места. Тогда он подполз ближе и подтянул её к костру за подол платья, где по-хозяйски облапил девушку.
- Стегис, - кивнул он на себя. - Стегис. Пить, пить.
Чаша с белёсой мутноватой брагой покачивалась перед глазами. В ухо жарко дышал чужой парень. Все кругом были чужие, и что ждёт её, страшно было представить.
Покорившись судьбе, Милка сделала глоток.
Войско князя Романа задержалось ненадолго возле разорённой Визны. Город стоял, хотя и сильно порушенный. Плач и стон были на улицах. В каждом доме оплакивали покойников. В своём терему хрипел и стонал жестоко израненный посадник Горята. Из той засады вырвалась малая часть его дружины, вынесла посадника. Большинство воев пали или попали в полон. Ятвяги потом воротились к оставшемуся без защиты городу, попытались взять его приступом, но места мужчин заняли женщины, и, постояв несколько дней, ятвяги ушли в леса, забрав полон и добычу.
Роман озирал чудом уцелевший город. По пути сюда он видел сожжённые деревни, несколько уничтоженных церквей, порубленных людей и потоптанные озимые зеленя. Грабя, ятвяги немного не дошли до реки Нурец, а там недалеко до Вельска и Дорогичина. Визна был единственным крупным городом, пострадавшим от них. Но округа была выжжена и разграблена.
- Ничо, - приговаривал Роман своим воеводам, - вот ужо отольются им наши слёзы. Долг платежом красен.
Полки его вели воевода Вячеслав и Заслав, недавно ставший тысяцким. В свою личную дружину Роман взял Демьяна Артемьича.
Среди горожан нашлось несколько охотников, которые не раз сопровождали купеческие караваны по окрестным лесам. У самого посадника Горяты в дружине тоже нашлись люди, ходившие к ятвягам и галиндам за полюдьем. Они неплохо знали эту землю. По словам проводников выходило, что много ятвяжских селений располагается по берегам Лыка, правого притока Нарева, и возле озёр, откуда берет начало текущая в Пруссию река Преголя, а также в верховьях Немана.
- По всей земле пройду, покуда не отомщу, - выслушав проводников, сказал Роман.
Несколько дней шли обильные снегопады, да такие, что в десяти шагах ничего нельзя было разглядеть. Потом задул ветер, облака разошлись, ударил морозец, укрепивший на реках лёд, и войско двинулось на север, вдоль Лыка.
Зима уже встала, и в борах сугробы выросли такие, что приходилось то и дело сворачивать на речной лёд -по-иному пройти было нельзя. Проводники с дозорами двигались впереди, то и дело ворочаясь и донося, что лес тих и спокоен. Но Роман не верил спокойствию. Не первый раз ходил он на ятвягов и знал, что их дозоры уже заметили большое войско и только ждут своего часа.
И понял, что оказался прав, когда с дозора прискакал Демьян и сказал, что выше по течению Лыка через лес наперерез движется ятвяжское войско.

 

* * *

 

На что они надеялись, Роман так никогда и не узнал. То ли желали запугать русских, вторгшихся в их земли, , то ли пытались задержать до подхода новых сил, то ли просто рвались в бой, опьянённые победой. Но Роман, помня о том, как попал в засаду Визненский воевода Горята и как он сам три года назад ходил с Казимиром польским набегом на эти земли, едва услышав о подходе ятвягов, приказал двум сотням дружинников встать в стороне, на высоком берегу Лыка.
- Главное - не пущать ятвягов в лес, - наставлял он Демьяна, коему доверил это дело. - Чуть побегут - отсечь их от бора. А тамо мы их добьём…
Сам он не чувствовал ни волнения, ни обычного нетерпения перед боем. Была только уверенность - вот сейчас они встретятся, вот сейчас сойдутся и…
…И всё получилось именно так, как задумал Роман. Ятвяги, пуская стрелы, пошли было на русские полки, которые остановились на льду Лыка, открытые со всех сторон. Нахлёстывая серых косматых лошадок, ятвяги налетели, заколотили дубинами по червлёным щитам. Их воеводы рубились на мечах, но доспехов не было ни у кого, работать мечами тоже умели не все. Роман и Заслав, ведя два крыла полка, сжали ятвягов с боков, и те, внезапно повернув коней, поскакали обратно к лесу.
Могучий строй вековых сосен и дубов уже распахнул им свои объятия, когда из-под берега наперерез врагам молча, взрывая снег, выскочили две сотни ратников. Демьян скакал впереди. Ятвяги придержали коней, заметались, выбирая путь, но русские налетели, смяли, опрокидывая в снег.
Разогнавшийся Роман едва не напоролся конём на Демьяна. Молодой сотник зло и весело скалил зубы из-под шлема.
- Ловко мы их! - кричал он. - Зарекутся впредь соваться в наши земли!
Роман бросил меч в ножны, осадил храпящего жеребца. Вокруг валялись тела. Ратники вязали первых пленных, добивали чужих раненых и осматривали своих.
- Не время праздновать, - оборвал он восторги Демьяна. - То не вся ятвяжская сила. В чащобах их дружины прячутся. И нас эти хотели в засаду заманить, да не вышло. Теперь мы сами к ним придём.
Но отыскать засаду не удалось. Услышав о разгроме своего войска, ятвяги поспешили покинуть условное место. Ратники обнаружили засеку на другой день и по свежим следам пошли за отступающими врагами, отыскивая их поселения.

 

* * *

 

В посёлке ещё не смолк плач по погибшим и попавшим в плен, когда пришла новая беда. С верховьев пришло по льду реки русское войско и окружило холм.
Все, кто мог держать оружие, высыпали на тын. Метали стрелы, кидали копья и ножи, женщины обливали брёвна частокола водой, превратив его в неприступную крепость. В ход пошло всё, даже домашняя утварь.
Весь день до поздней ночи не смолкал шум, гвалт, топот и крики. Посёлок сражался отчаянно, но к утру сопротивление было сломано. Дружинники притащили толстую сосну, закрываясь от стрел щитами, разбили ворота и ворвались в посёлок, заметавшись среди беспорядочного скопления домов.
Роман скакал впереди. Его меч успел потемнеть от крови, но сейчас жажда убийства уступила место холодной расчётливости, и он только оглушал врагов ударами по голове. Несколько ятвягов уже упали у копыт его коня.
- Живых брать в полон! - закричал он, останавливая коня между двух домов. - Тащите добро в обоз! Берите всё!
Тут и там ещё вспыхивали короткие отчаянные схватки - останавливаясь на пороге домов, мужчины пытались защитить свои семьи. Иногда дубины или копьё поднимала женщина, встав над трупом мужа или сына. Иных сгоряча рубили, у других отнимали оружие и вязали. Отовсюду слышались крики женщин, плач детей и рёв выгоняемой из хлевов скотины. Где-то уже потрескивала под огнём соломенная кровля.
- Родные! - пронзительно вскрикнула боярыня Забава, которую вместе с остальными выгнали из избы. - Пришли!
Услышав русскую речь, Роман осадил коня, и боярыня, подбежав, обхватила руками его сапог, орошая его слезами.

 

4

 

Как ураган пронёсся Роман по землям ятвягов. Во все стороны посылал он свои дружины. Ятвяги принимали бой по-своему - одни заманивали врага в чащу леса, где их в засаде ждали другие. Но волынский князь знал об этих хитростях. Русские не давали ятвягам уйти в леса, громили их полки и на плечах убегавших врывались в посёлки и городки. Несколько небольших поселений сгоряча сожгли, порубив всех жителей. Остальных сгоняли в обоз. Ополонившись вдосталь, двинулись в обратный путь.
Вместе с полоном домой возвращались и русские люди, угнанные ятвягами. Была среди них и боярыня Забава Захарьевна. К ней прибились несколько бывших холопов её покойного брата, и, нагруженная заботами, боярыня понемногу начала отходить от ужасов плена.
Обратно двигались не спеша. Обоз растянулся на три с малым версты - на возах ехали освобождённые русские пленники, ятвяги брели пешими. Роман велел пощадить только малых детей и некоторых женщин. Гнали скотину, везли сваленное грудами добро - своё, отобранное у грабителей, и ятвяжское.
К началу месяца лютеня добрались до Визны, где уцелевшие горожане, невзирая на начавшиеся морозы, спешно разбирали горелые брёвна и складывали новые избы, перебиваясь пока в землянках. Полон согнали в несколько пустующих изб, а сам Роман вместе с воеводами навестил посадника Горяту.
Тот ещё был слаб от ран и принимал князя полулежа на постели. Глаза его заблестели, когда князь вошёл упругой походкой, держа левую руку на мече и похлопывая кожаными рукавицами по боку.
- С победой ли, княже? - вымолвил он.
- С немалой победой, - кивнул Роман, садясь. - Зарекутся теперь ятвяги в наши пределы ходить. Добра много взяли, полон наш воротили, да этих пригнали без счета.
- Ништо, - прищурился Горята. - Пущай побудут в наших шкурах… А с полоном что будешь делать, княже? Продашь купцам али как?
- Нет, - сухо прищурился Роман. - Они нам землю пусту сотворили. Я их на землю посажу, пущай землю орут, жито сеют.
- Худо, князь, - покачал головой Горята. - Нешто не помнишь, как три года назад уже сажал литву на землю? Не умеют они работать - ни за оралом идти, ни огороды городить. Чисто половцы поганые!
- Ничо, - жёстко оборвал Роман. - Коли надо, в орала запрягу, как быков, на них самих орать буду, а посажу литву на землю. В моих деревнях будут работать. Мои тиуны им спуску не дадут.
Большая часть русского полона была из этих мест. Вернувшись на родину, они поклонились князю и разбрелись по домам, налаживать житье-бытье, ибо через два-три месяца должна была прийти весна и придётся им орать пашню и валить лес для боярских теремов.

 

* * *

 

В один из следующих дней отрок доложил Роману, по его душу пришла боярыня Забава. Князь вышел ей навстречу, и робко мявшаяся у порога старая боярыня с воем повалилась ему в ноги:
- Помоги, батюшка!
- Что воешь? - отступил князь. - А ну, сказывай путём!
- Ох ти, князь-батюшка, - боярыня с трудом распрямилась, - не оставь в беде сироту бесприютную. Осталась я горькой вдовой - была одна доченька, да и та померла. Брат мой, Исаакий, меня к себе взял, не оставил одну горе мыкать. А ныне порубили его поганые ятвяги, усадьбу пожгли, людишки кто погиб, а кто в бегах. Осталась у меня на свете одна кровиночка - братца мово дочка, Аннушка. Сирота она ныне горькая, одна живёт во Владимире. Ты уж подсоби, помоги мне добраться к ней, не оставляй сироты!
Роман нахмурился:
- Боярина Исаакия Захарьевича дочь?.. Знавал я боярина Исаакия - добрый лес у него. На княжий терем годился… И погиб он? Что ж, сбирайся, Забава Захарьевна, в обозе поедешь!
- Ой, как и благодарить-то тебя, батюшка? - Старая боярыня опять упала ему в ноги. - Век Бога за тебя молить буду - и за тебя, и за княгиню твою, и за деток малых!
- Поди, поди пока, - отстранил её Роман. Он в последнее время не любил, когда ему напоминали о жене.

 

* * *

 

Анна сидела у окошка одна, вышивала и поглядывала на двор. Последние несколько дней всё валилось у неё из рук. Редко долетали до её одинокой светёлки новости, только через болтливых холопов узнавала она, что творится в мире. С опозданием дошла до неё весть о набегах ятвягов и о том, что князь Роман ушёл в поход. С тех пор и не находила себе места девушка.
Отец каждый год по осени ездил в свои визненские угодья - за лесом, мёдом и воском. Всегда он ворочался к Святкам, но в этот год уж Сретенье, а его всё нет. Анне хотелось верить в лучшее, но сердце чуяло беду.
На улице послышался конский топот и громкие голоса. Потом тяжёлые уверенные шаги затопали по всходу. Стукнули в дверь.
- Эй, есть кто дома? Хозяева?
Анна вскочила, заметалась, поправляя платок и одёргивая душегрейку. Бросилась распахнуть дверь, но она уже открылась сама, и навстречу девушке шагнул среднего роста коренастый тёмноволосый витязь с чёрными горящими глазами. Взор его нашёл Анну, и девушка, встретившись с ним глазами, не сразу заметила рядом с ним родную тётку.
- Аннушка, родненькая моя! - Забава Захарьевна бросилась к племяннице, обняла её и зарыдала. - Ой, лишенько! Ой, ягодка моя, да за что же тебе такая доля бесталанная!..
- Забава Захарьевна, - удивлённая Анна не сразу нашлась, что сказать. - Откуда ты, матушка?
- Из-под Визны… Ой, горе-то какое!
Заслав, вошедший следом за Романом, застыл как вкопанный. Он успел тоже увидеть Анну и не верил своим глазам - живая Ярина встретилась ему. Те же брови, те же глаза, та же коса. И такая же молодая, словно не прошло долгих девяти лет. В сердце проснулась давно умершая боль, и он мечтал сейчас только об одном - чтобы девушка подняла глаза, и он мог опять окунуться в их манящую глубину.
Роман шагнул вперёд.
- Нерадостную весть привезли мы тебе, - молвил он. - Пал в бою с ятвягами отец твой, боярин Исаакий Захарьевич…
Анна обратила на него взор. Взгляды их встретились, и Анна, зарыдав, ринулась к нему. Подбежала, раскинув руки, и оказалась в объятиях князя.
Замер Роман, в свой черёд обхватив прильнувшую к нему девушку. Потом тихонько погладил её по голове:
- Успокойся, не плачь. Ты не останешься одна. Услышав его голос, Анна подняла глаза. Глубокие, манящие, сияющие - и, взглянув в них, Роман на миг забыл, кто он и где. Покрасневшее лицо Анны распухло от слёз, в глазах стоял недавний страх, губы дрожали. Увидев её лицо, Заслав до боли стиснул кулаки. Это была Ярина! Живая Ярина!
Несколько мгновений Анна и Роман смотрели друг на друга, а потом девушка глубоко вздохнула и отступила, кланяясь.
- Благодарю за добро и ласку, - молвила она, - но я не одна. Тётка Забава со мной, да и брат родной матушки, Рогволод Степаныч, не оставляет меня…
Тёмные глаза Романа потеплели. Улыбнувшись, он обласкал девушку долгим взглядом.
- Знаю я боярина Рогволода, - сказал он. - Зело мудрый муж и в чести у меня. Не откажет он принять племянницу.

 

 

Назад: Глава 4
Дальше: Глава 6