Глава 4
1
В дороге Роману стало совсем худо. Под Червенем дружина ненадолго задержалась - пережидали распутицу и лихорадку, начавшуюся у князя. Рана на ноге подживала, но медленно, а плечо воспалилось и гноилось. Несколько дней Роман метался в жару, бредил, что-то шептал пересохшими губами. Согнанные со всего города знахари не отходили от него день и ночь. В пяти червенских храмах шли молебны за здоровье князя.
На вторую седьмицу только спал жар, и, тронувшись в путь, дружина прибыла во Владимир сразу после Покрова.
День был серый, неуютный. Сеял мелкий колючий снежок. Земля смёрзлась грудами. Взбудораженный глухими вестями, наполненный страшными слухами город притих, как на похоронах. Любопытные озирались на княжью дружину, те, кто робел, крестились и спешили убраться подальше.
Накануне в терем прискакал Демьян, доложил княгине о ране князя. Не спавшая всю ночь Предслава выскочила на крыльцо и, увидев носилки, которые бережно несли дружинники, заголосила, ломая руки. Ей тут же начали вторить мамки и сбежавшиеся холопки.
Роман поморщился от бабьего крика.
- Ишь, разоралась, ровно блаженная, - проворчал он. Роман не привык болеть. С ним прежде не случалось такого. Ранен был - стрелой, мечом да зверем дран. Один раз в сече ударили щитом, едва не выбив руку из плеча, в другой раз латной рукавицей наотмашь получил по лицу. Бывало, падал и ушибался, но, поднявшись, опять садился в седло. А тут третья седьмица на исходе, а он всё лежит пластом. Злило это князя - не привык он чувствовать себя слабым.
Дружинники с великим бережением внесли носилки в терем, уложили на подготовленную постель. Рядом засуетились мамки, зарёванная Предслава хрустела пальцами и путалась у всех под ногами.
- Ой, сокол ты мой ясный! Ой, ладушка! - причитала она. - Да встань-подымись на резвы ноженьки, да взгляни на меня очами светлыми! Ой, да что же с тобой приключилось-то?
Роман терпел, морщась, бабью возню. Стоны и всхлипывания Предславы раздражали. Эко, разобрало её!
- Подите все, - наконец не выдержал он. - Оставьте меня!
Мамки, пятясь, вытолкались вон. Оставшись с мужем наедине, Предслава заскулила, кусая губы, потом, не сдержавшись, завыла тоненько и рухнула на его постель.
- Будя, - скривился Роман, отталкивая её здоровой правой рукой. - Не покойник я. Погоди отпевать-то!
- Ой, да что же это деется? - Предслава подняла зарёванное лицо. - Ой, да на кого ж ты меня кинул?
- Будя! - вскипел Роман. Вскинулся и ©пять рухнул на постель, скрипя зубами. Предслава еле сдерживалась, чтобы не разреветься в голос. Сколько молилась она, сколько слёз выплакала, прося Богородицу, чтобы усмирила мужнин вспыльчивый нрав. Чего хотела, на то и налетела. Смирен Романко её, лежит пластом, руки поднять не может, да разве ж о том она мечтала? Разве думала, что суждено ей остаться горькой вдовой? И когда? Как раз когда на Руси так неспокойно!
Она так и сидела на лавочке у ложа, закрыв лицо руками и постанывая, и встрепенулась от негромкого голоса мужа:
- Почто воешь-то?
Не помня себя, Предслава бросилась к нему, рухнула перед постелью на колени.
- А как же не выть-то? Как не причитать? - шептала она горячо. - Улетел ты, сокол, на чужую сторону, едва не сложил там буйную голову, а до того, что дома деется, тебе нету нужды! Лихое дело замышлял ты, не на того руку поднял - вот и покарал тебя Господь! Почто на батюшку войска собирал? Почто Ольговичам гонцов слал? Почто с ворогами сговаривался?
- Не твоё бабье дело, - огрызнулся Роман.
- Теперя лежишь пластом, - не боясь его таким, слабым и больным, зашептала Предслава. - А того помыслить не хочешь, что Господь тебя карает. И не одного тебя! Вот как замирят батюшка и Всеволод Юрьич Ольговичей, так ты один и останешься. И никто за тебя слова доброго не молвит. И отымут у тебя Волынь, оставят един Бельз во владение, а и того хуже. И куды нам тогда податься?
- Молчи, баба-дура, - прохрипел Роман. - Не каркай!
- После-то вспомнишь мои слова, да поздно будет, - не отставала Предслава. - Покайся, помирись с отцом. Сам Господь тебя наказует. Смирись, Романе!
- С-с-с… с-с, - проклятый язык опять отказался ему повиноваться, и Роман только приподнялся на локте, дрожа от напряжения всем телом и чувствуя, как нарастает в груди боль. - С-с… Во-он!
Предслава откатилась кубарем, с испугом закрыла лицо руками.
- Романе…
- Во-он! - прохрипел он, падая обратно и скрипя зубами от боли. - П-пошла… Пошла…
Тихо скрипнула дверь. Пометавшись на постели, Роман вскоре забылся тяжёлым сном.
Ночью он вдруг пробудился. Ночная тьма заполняла ложницу. На лавке, свернувшись калачиком, спал дядька. В щель оконца тянуло прохладой. В изголовье перед киотом поблескивала лампада.
В тереме было тихо, словно все покинули его. Казалось, в целом свете остался он один и обречён вечно слушать тишину и смотреть во тьму пустым взором. Так, наверное, будет себя чувствовать каждый грешник в ожидании Страшного Суда, когда Господь Исус Христос воссядет на золотом престоле и будет судить людей. Нескончаемая вечность безвременья и безсветья в ожидании приговора.
…А вдруг Страшный Суд над ним уже свершился? Зачем отправился он в Польшу? Не за военной ли подмогой против тестя? Помощи не добыл, получил в бою тяжкую рану. Пойдёт Рюрик на него войной, а кто станет воевать за него? Не скоро ещё доведётся Роману сесть на боевого коня. Нынче его даже Ингварь луцкий с братьями легко завоюет. Чего теперь ему ждать? Не доведётся ли впрямь расстаться с Волынью?
Роман медленно поднял правую руку, перекрестился.
2
Верно сказывала Опраска Андрею - прошло время и оттаял боярин Остамир. Вскоре после того как поджили у него раны, вскоре после того как начал он выходить из подклети, обрядили парня в опашень и рубаху, дали плёточку и повелели нести службу, как прежде. Прочие челядинцы, боярином не раз поротые, на Андрея посматривали спокойно, но когда он пробовал вспоминать старое, предостерегали - боярин гневлив, да отходчив, а вот злодеев не вдруг забывает. Тех, кто супротив него идёт, не только батогами отхаживает - может в порубе сгноить или смертью лютой казнит. Бывали, дескать, до него языкастые да памятливые - а ныне и памяти о них не осталось.
Боярин Остамир за последними делами вовсе забыл думать об Андрее. Как-то раз попался гридень ему на глаза - прошёл мимо, даже не оглянулся. Иные были у боярина заботы. Жена Мария всё-таки померла, преставившись перед самым Покровом, оставила на боярина двоих деток. А тут ещё новая напасть - отправился князь Роман в Польшу за военной помочью, перед отъездом велел боярам созывать дружины, обувать и одевать холопов, чтоб, едва вернётся князь, всё было готово. И воротился - да только так, что лучше бы лежать ему в дубовой колоде в сырой земле.
Тяжкие раны получил князь Роман в Польше. Но ещё тяжче была грядущая судьба Волыни. Не простит непокорства Рюрик Ростиславич. Пойдёт на Владимир силой ратной, за Рюриком вся Русь поднимется - и слетит со своего стола князь Роман, будет доживать век в глухом городке, забытый всеми и ни для кого не опасный. А вместе с ним пойдут в опалу те, кто служил ему.
Вот о чём думал боярин Остамир. Об вотчинах своих беспокоился, о полях и пашнях, о деревеньках и смердах, о скотницах полных и бретьяницах. Мрачнее тучи ходил он по терему, бормотал себе под нос:
- Ох-хо-хо, грехи наши тяжкие! Да за что же Господь карает нас? За что мучает?
Того ради зачастил Остамир к соседям в гости. Собирались то у одного, то у другого боярина, но чаще всего созывал гостей боярин Жирослав. Выставив на стол полные братины мёда, окружив их мисами с заедками, сидел он во главе стола, потчевал бояр, а сам разговоры разговаривал.
Собирались у него старые друзья-приятели. Кроме Остамира хаживали боярин Семьюнок да двухродные братья Мончук и Никифор. Вместе подолгу сидели они, шептались, судили и рядили о Волынской земле.
- Нет, братья, худое ныне время, - качал сивой головой Жирослав. - Помяните моё слово - недолго осталось Роману быть князем на Волыни.
- Брешешь, - откликнулся боярин Мончук. - Али так плох князь?
- Плох не плох, а всё одно не жить ему здеся! - ответствовал Жирослав. - Коли не хворь его доконает, то князь Рюрик Ростиславич точно со стола сгонит. Призовёт Всеволода Большое Гнездо - супротив его ратей нам не выстоять.
- Да, - кивали головами бояре, тянулись ковшами в полные братины, хлебали мёд, как воду. - Худо, братья, худо.
- Выступим супротив Рюрика - вотчин своих лишимся! - поддакивал Семьюнок. - А у меня четверо, да все не в возрасте. Куды податься?
- Не ты один такой, - осаживал его боярин Остамир. - Моя-то Марья померла, двоих мне на шею повесила. Деву-то кто замуж возьмёт, когда отец их не сегодня завтра по миру пойдёт?
- Тот и возьмёт, кто своего не упустит, - мигнул веком Жирослав. - Неча, братья, попусту слёзы лить. Что наше - того никому не отдадим. А посему надо нам помыслить том, как бы самим добыть себе князя.
Хоть и хмель гулял в боярских головах, а при этих ловах весь выветрился. Хлопая глазами, бояре обернулись к хозяину дома.
- Окстись, - дрогнул, голос у Мончука, - что молишь?
- А то и молвлю, что не гоже нам сидеть и ждать, пока ридет князь Рюрик с ратью да выставит нас из города. Роман боле Волыни не князь - шибко осерчал на него великий князь. Не раны, так опала Романа доконает. Нам же не след время терять. Соберёмся, да и кликнем себе князя по воле Рюрика и Всеволода. И государя выберем под стать, и своё добро сбережём.
Спокойная, рассудительная речь Жирослава успокоила бояр. Хлебнув ещё мёда, они поняли, что хозяин прав. Князь без бояр никуда. В Великом Новгороде не князь вече и боярский совет судьбу решает. В Галиче тоже - вона они как со своими князьями шустро управляются. Да и Всеволод, хоть и поприжал ростовское боярство, а взял на их место своих, владимирских да переяславльских, и с ними думу думает. Велика Русь, городов у неё много, да и князей немало. Есть такие, кто по углам сидят, крохами со столов дядьёв кормятся. Любого такого кликни - по гроб жизни будет боярскому совету обязан. А коли суметь при этом Рюрику и Всеволоду угодить…
Склонившись над столом, забыв про мёд и брагу, про дорогие фряжские и хиосские вина, бояре горячо зашептались.
- Мстислава Немого звать надоть. Как-никак сосед!..
- Не, лучше луцких князей. Одного с Романом корня…
- То-то и оно, что корень один! Ещё припомнят, как братана их сгоняли. Вот Всеволод Мстиславич бельзский - вот это был князь!.. Такого бы нам!
- Жалко, номер…
- А может, Владимиру галицкому поклониться? Дескать, ворочайся на стол дедов и отчий…
- Эва, чего хватил? Не станет он переселяться. Сделает Владимир Галичу пригородом, когда отродясь наоборот было! Да и своих бояр у него немало! Ишшо наши угодья им раздаст! Нет уж, искать, так захудалого иль к Рюрику поближе.
- Тогда ближе сыновцев его, Романовичей, не сыщешь.
- Тьфу ты! Опять «Романово племя»!
- Да что тебе не в радость-то? Не в чести Романовичи у дядьёв своих, сидят по худым городкам…
- То-то им радость на наших харчах пожировать! Аки саранча налетят! Всё выжрут! Да и не в чести они у Рюрика. Каково ещё он на нас поглядит…
- А ежели Мстиславичей? У Мстислава Храброго трое сынов осталось. В воле Рюрика киевского ходят, с руки хлеб едят. Взять хоть Мстислава Мстиславича! И бояр чтит, и витязь отменный.
- Мстиславичи у Рюрика с руки едят, а Рюрик сам Всеволоду в рот смотрит! Нет, бояре, у Всеволода Юрьича надо сына просить на княжение. Четверо у него сынов, пущай одного даёт нам…
- Так ведь малы княжичи-то…
- То-то и оно! Нам такого князя и нать, чтоб в боярские дела не лез и советов слушался.
- Не боярских советов будет слушаться Всеволодов сынок, а отца своего! Нет, не по пути нам со Всеволодом!
Долго судили и рядили бояре, разойдясь, стучали по столу кулаками, хватали друг друга за бороды и плевались. Остамир едва не подрался с Семьюнком, Мончук выплеснул полную братину на боярина Ошаню. Тот не остался в долгу, но, поелику был сильно пьян, вместо Мончука залепил затрещину Микифору. Еле-еле Жирославу удалось усмирить гостей. Бочком протиснулись в дверь холопы, прибрали со стола разбросанные заедки, смахнули осколки братины, накрыли по новой, и беседа возобновилась. И того, и иного князя поминали бояре - все были нехороши. Так ничего и не решив, поздно вечером расползались по домам.
Сухощавый Семьюнок выпил слишком много. Его шатало на гульбище, двое отроков на руках снесли стонущего боярина с крыльца, погрузили в возок.
- Вот ужо, сучьи дети, - ворчал на них боярин, ворочаясь, - попомните у меня! Как изгоним Романа, да как нового князя призовём, стану набольшим боярином в думе - вот тогда вы у меня попляшете!
Остамир сходил сам, пошатываясь и расставив для равновесия руки. Ему подвели коня. Боярин оперся на луку седла, заворчал что-то сквозь зубы. Андрей придерживал узду, ожидая, пока боярин влезет на коня.
- Чо зенки вылупил бесстыжие? - внезапно напустился на него Остамир. - Нагнись.
Андрей послушно наклонился и получил по плечам плетью.
- Дурень! Спиной поворотись!.. Во! Ниже! Ещё!.. И-эх!
Андрей едва не встал на четвереньки - Остамир наступил ногой ему на спину, покачался, опираясь на спину коня, и мешком ввалился в седло. Поелозил, устраиваясь поудобнее.
- Во, како я вас! - ухмыльнулся он, глядя на выпрямляющегося Андрея. - Все вы у меня тута будете! - показал кулак.
- Так их, холопов! - высунулся из возка Семьюнок. - Не чтут боярского роду! Распустил чёрный люд Роман! Мыто не велит брать - дескать, торговому человеку торговать надо, а не лишние рты кормить. Рады купцы - по моей земле ездят, а проездное мне не платят!
- Ничо! - отмахнулся Остамир. - Скинем Романа - своё и возьмём! А то и скидать не придётся. Скажем: «Не люб!» - и пущай идёт, куды хошь. А не пойдёт, так и подмогнуть можно…
- Тихо ты! - встрепенулся Семьюнок. - Не мели языком, ровно баба! Услышат!
- Энти, что ль? - Остамир презрительно хмыкнул на дружинников. - А пущай только рты разинут - в железа закую да в погребах заживо сгною! Так-то вот!.. Ну, чо таращишься? - напустился он на Андрея. - Поди!
Парень успел увернуться - плеть, нацеленная ему в лицо, попала по плечу. Это озлило боярина. Он грязно выругался, ударил неповинного коня так, что тот запрыгал на месте и поскакал прочь. Дружинники вскочили на коней и последовали за ним.
В пути боярина замутило. Была поздняя осенняя ночь. Холодный ветер хлестал по лицу, веяло близкой зимой. Чуя непогоду, попрятались даже собаки. Конь несколько раз споткнулся в темноте, боярин сполз набок - дружинники еле успели его подхватить и дальше ехали втроём.
Остамир обмяк в руках парней, ворчал что-то и ругался, поминая недобрым словом князя, купцов, ленивых смердов, соседей, грязь и дружинников.
- Вот я вас ужо заутра, - грозил он, впиваясь крепкими пальцами, как когтями, в плечи дружинников, - глядите у меня! В плети! Запорю! Света белого не взвидите!
Андрей до боли сжал зубы, окаменел телом. Больше всего на свете сейчас он ненавидел своего боярина. Пырнул бы ножом да утёк - но он был не один. С другой стороны Остамира поддерживал Митяй, вой-середович, недавно разменявший четвёртый десяток. Бог весть, как он удерживался столько лет подле Остамира, терпел его выходки.
На подворье Остамира развезло. Дружинники еле втащили его в терем, сдали с рук на руки холопам и, пошатываясь, отправились к себе. Митяй, как более привычный, свернул к поварне - в гостях у боярина Жирослава оба проголодались, и он надеялся раздобыть себе съестного. Но Андрей не мог думать о еде. Зайдя в гридницу и сыскав свободное место на лавке, он стащил сапоги и опашень и мешком провалился в сон.
3
Пока болел князь, Владимир-Волынский жил тише воды, ниже травы. Одни бояре запёрлись в своих теремах, другие, потихоньку разъехались в свои вотчины, третьи днями просиживали в княжьем терему, вздыхая, почёсываясь под шубами и жадно поглядывая на двери, из которых в любой час мог выйти Князев дворский.
Ждали недобрых вестей. По всей Руси было неспокойно. Поднялись все Ольговичи. Оказавшись прижат к стене, Рюрик торопливо переслался гонцами с братом Давидом и сватом своим Всеволодом Юрьевичем и, опасаясь войны, послал сказать Ольговичам: «Целуйте нам крест со всей честной братией, чтобы не искать вам Киева и Смоленска под нами и нашими детьми, и под всем нашим Владимировым племенем, ибо дед наш Ярослав разделил нас по Днепр, потому и Киева вам не надобно». На что Ярослав Всеволодович крепко обиделся, ибо Ярослав Мудрый никогда так не делил Руси, а если бы такое и произошло, то Переяславль Русский, Мономахова твердыня, должен был принадлежать Ольговичам. Из Чернигова в Киев пришёл ответ: «У нас был уговор не искать Киева под Рюриком и Всеволодом, и мы на том стоим, но мы не угры и не ляхи, а внуки одного деда. При вашей жизни мы не ищем Киева, а после вас кому Бог даст».
Получив такое послание, Всеволод тотчас стал собирать войска, чтобы зимой, едва станут реки и прекратится осенняя распутица, идти на Чернигов войной. Рюрик должен был его поддержать, ударив на Ольговичей с юга. В ожидании начала войны князья пересылались гонцами, спорили, рядили и грозились. Заваривалась крутая каша, и от того, кто победит, зависела судьба Волыни.
В один из таких дней, когда худой мир мог перерасти в добрую ссору, боярина Твердяту призвали к князю.
Не каждый день ездил боярин в терем. Домашние дела отвлекали его то и дело. В то утро он совсем было решил, глядя на пасмурное небо и серые дождевые облака, что посидит дома, как вдруг у ворот застучали и во двор въехал княжий отрок. Передав, что боярина желает видеть князь, он развернул коня и ускакал.
С трепетом собирался Твердята Остромирич в княжий терем. Хворал Роман, не выходил из ложницы, перестал собирать бояр на совет и на пиры. С чего вдруг всё переменилось? Почто желает видеть его князь?
Вины никакой за собой Твердята не чувствовал, но переступал порог палаты с трепетом. А войдя, обомлел.
С самого Польского похода не видал он Романа. Князь сидел на стольце, неловко вытянув перед собой раненую ногу. Левая рука была на перевязи. Он похудел, был бледен, чёрные волосы отросли и взлохмачены. Взгляд прищуренных глаз цепко впился в лицо боярину. Твердята Остромирич остановился и поклонился большим обычаем, достав рукой пола.
- Здрав будь, князь Роман Мстиславич, - промолвил он дрогнувшим голосом. - Рад видеть тебя в добром здравии и готов тебе служить.
- Готов ли? - хриплым голосом промолвил Роман. По всему было видать, что он ещё не оправился после недуга и сидеть прямо ему трудно. В голосе больше не было былой силы, морщины глубоко прорезали скулы.
- Всегда готов. Что ни прикажи - всё исполню!
- Тогда вот что. Возьми, - Роман с усилием повернул голову, указывая боярину взглядом на небольшую дверцу сбоку. Твердята подошёл, толкнул её и обнаружил там дьяка. Испуганный, словно его застигли на месте преступления, тот протянул боярину грамоты и отступил назад.
- Возьми, - повторил Роман, когда за дьяком закрылась дверь, - грамоты сии. То послание моё к тестю моему Рюрику Ростиславичу киевскому. Свезёшь их да передашь с поклоном и честью. На словах передашь, что прошу я, - Роман вдруг запнулся, опустил голову. Твердята подался вперёд, с испугом подумав, что князю дурно, но остоялся, услышав надтреснутый недовольный голос Романа: - Скажешь, что прошу я простить меня…
Через силу выдавливал из себя слова Роман. То ли рана так ослабила его дух, то ли сознание, что не выстоять ему в неравной борьбе против Рюрика и Всеволода. Больно было ему говорить, но не говорить было нельзя.
- А ещё, - сделав над собой усилие, продолжал он, отвезёшь поклон и дары митрополиту Никифору. Поклонись ему от меня да проси, чтоб заступился за меня перед Рюриком. Да честью проси! - вскинул он заблестевшие глаза. - Честью! Хошь день, хошь год там просиди, а без Рюрикова ответа не ворочайся! Иначе не сносить… г-головы!
Чтобы не видеть гнева, исказившего княжье лицо, Твердята Остромирич поклонился, прижимая грамоты к груди.
- Всё исполню, княже! Как повелишь, тако и сделаю, истово забормотал он.
Резким взмахом руки Роман отпустил боярина. Уже ходя, Твердята услышал последнее:
- Исполни, боярин. На тебя вся надежда! За порогом посла ждали дворский и ключник. Богатые дары митрополиту и великому князю уже были готовы. Десяток дружинников чистили коней и проверяли перед дальней дорогой оружие и броню.
Оставшись один, Роман долго сидел на стольце, морщась, растирал правое плечо левой рукой. Потом попробовал переменить ногу - тихо застонал.
- Эй,кто там?
Скрипнула боковая дверца. Вышли двое холопов и с ними Предслава. Холопы подхватили князя под руки, помогли сойти со стольца и повели в покой. Предслава спешила рядом, с мольбой искала Романов взгляд. Князь заметил её немую тревогу, скривился, обозначая улыбку:
- Сполнил я, как ты хотела.
Княгиня просияла и, когда холопы усадили князя на лежанку, удобнее устроив ногу, бросилась ему на шею, пылко целуя и ласкаясь.
Роман вяло отвечал на ласки жены. Не по душе ему пришёлся этот мир - вымолен он был неволей. Да и будет ли мир? Не придётся ли терпеть от тестя ещё большего унижения?
Ну, да ладно. Перемелется - мука будет. А он своё ещё возьмёт… И, подумав об этом, Роман так стиснул здоровой рукой стан Предславы, что она вскрикнула.
4
Не теряли времени бояре. Понимая, что князь может выздороветь, плели свои сети. Надёжных людей отправили в Бельз, в Луцк, к Ингварю Ярославичу, в Пересопницу, к Мстиславу Немому. Не забыли их братьев. Намекали, дескать, некрепко сидит князь Роман на своём столе, так не худо ли вам, князья, поискать себе лучшей доли. Напугали Романовых подручников. Те притихли в своих владениях, ожидая перемен. А тем временем завлекали заговорщики к себе новых сторонников.
По-разному подбирались к людям. Кому о родстве напомнишь, кому о споре об угодьях намекнёшь да и отдашь лесок над речкой, кого прельстишь златом-серебром, а кого и на испуг возьмёшь - дескать, помню, как говорил ты крамольные речи супротив князя. Шаталось волынское боярство. Ползли по углам слухи. Одни от них отмахивались, а другие прислушивались.
Боярин Остамир не жалел ничего. Через своих верных людей вызнал, что близким человеком после Польского похода стал у Романа Демьян, сын боярина Артемия Иваныча, да и пригласил обоих к себе. С дальним прицелом пригласил - подрастала у Остамира дочка Софьюшка. Как бы породниться им, повенчать своих детей? Демьян сидел за столом пунцовый от смущения. Отец не выбирал покамест ему невесты, парень жил вольной жизнью дружинника, а князева воина любая девка рада целовать будет. Видел он несколько раз Софью Остамировну, на Масленую даже на коне прокатил вдоль городской стены и тогда же поцеловал горящие от морозца и восторга девичьи щёчки. Но думал ли он, что на ней женит его отец?
Артемий Иваныч был не слишком богат. Не родом, не гривнами и угодьями - княжеской службой прославился он. Прадед его был попом, деда Ивана Поповичем в дружине Мстислава Изяславича величали. Женился Артемий на худородной, а сыну своему родовитую боярышню присмотрел. Хмелел от гордости старик, пил меды, похлопывал свата по плечу и послушно кивал на его речи.
Осторожен был боярин Остамир. Издалека начал крамольный разговор.
- Вот оженим детишек, дадим им приданое, заживут они счастливо, - мечтал он. - Одна у меня Софьюшка, ничего за нею не пожалею. А род наш старый, ещё Изяславу Мстиславичу служили прадеды. На Киев с ним ходили, добывали богатство. И поныне там стоит моя усадьба - хошь, отдам за дочерью?
- Да на что нам дом в Киеве? - удивился Артемий. - Мы, чай, волынские!
- Э, сват! Земля, она везде хороша. Угодья у тебя на Волыни? Так угодья - дело наживное. Их князь жалует. Здесь потеряешь - там обретёшь. А в Киеве к великому князю поближе, да и чести поболее.
- Да почто нам отъезжать-то с Волыни? - не понимал гость. - Милостью княжьей род наш не обижен. Демьянка мой при князе. Сотню получил!
- Э, сват! Хвали день к вечеру, - усмехался Остамир. - Князь Роман сотню твоему сыну пожаловал. А помысли вот о чём - что будет, коли не станет Романа?
- Это как так - «не будет»? - ахнул Артемий Иваныч.
- А так. Аль вести до тебя не долетали? Аль не слыхал ты, что собирает великий князь Рюрик войско на Ольговичей? Аль не ведомо, что промежь ним и Романом вышло? Что, как скинут его князья? Куцы податься?
Ничего этого Демьян не слышал. Справедливо рассудив, что парню рано во взрослые разговоры встревать, его, ударив по рукам, спровадили из горницы, отправили к Софье в светлицу, чтоб молодые успели словом перед свадьбой перемолвиться.
Здесь, в девичьей маленькой уютной горенке, показалась Софья Демьяну совсем девочкой. Шестнадцатый годок только миновал ей, но сейчас, напуганная утренними словами отца, что вот-вот отдадут её замуж, она еле сдерживала слёзы и кусала губы, глядя на застывшего у дверей Демьяна. Конечно, она его помнила - молодой княжий дружинник был первым и последним парнем, который её целовал. Но сейчас забыла обо всём и только хлопала ресницами.
- Вот, - первым нарушил молчание Демьян, - сговорились наши отцы.
Софья всхлипнула.
- На Святки, должно, свадьбу сыграют, - добавил Демьян.
Софья всё молчала. И он, не выдержав, воскликнул:
- Да скажи хоть слово? Люб я хоть тебе аль нет?
- Я… я, - Софья опустила глаза, теребя в бледных пальцах платочек, - я как батюшка повелит…
Из глаз её тихо капали слёзы.
Не добившись от девушки больше ни слова, Демьян тихо вышел. От волнения стало ему душно, и он, не зная, куда себя деть, вышел на гульбище, прошёлся вдоль перилец, глядя на двор. Правду сказать, не хотел Демьян спешить с женитьбой. Мечталось ему ещё погулять, покрасоваться перед девками на лихом коне, сводить в бой неопробованную ещё сотню, заслужить тысячу, а там…
Какой-то молодой парень, ровесник Демьяна, вертелся подле. Горящие глаза его то и дело поднимались к боярскому крыльцу. Однажды они встретились взглядами - боярский гридень вздрогнул и опустил взор, но Демьян успел заметить злой блеск в его глазах.
- Эге, - окликнул он парня, - ты чего?
- Не твоё дело, - отозвался тот.
- Тогда почто вынюхиваешь? Аль замышляешь чего на хозяина?
- Замышлять? - Парень прищурился. - Я-то, может, и не замышляю, а вот боярин мой крамолу куёт на князя - это точно!
Демьян невольно обернулся на дверь.
- Брешешь!
- Пёс брешет! - огрызнулся парень. - Своими ушами слышал, как после пира у боярина Жирослава говорил он с боярином Семьюнком, дескать, скинем Романа. Скажем, что не люб, он и уйдёт. А не уйдёт, добавлял, так и подмогнуть можно…
В один миг Демьян скатился с крыльца, оказался нос к носу с парнем.
- Да ты кто такой, что таковы слова говоришь? - зашипел он.
- Дружинник я боярский, Андреем звать, - ответил тот. - Своими ушами слышал.
- Да как же ты, холоп, на господина своего крамолить решился?
- Пото и решился, что хуже пса боярин наш. Чуть что не по его - так в плети. На вот, гляди. - Воровато обернувшись, Андрей затащил Демьяна за угол, пихнул ногой дверь подклети и там, в полутьме, скинул опашень и задрал рубаху, обнажая исполосованную спину. Следы рубцов были хорошо заметны.
- И за что тебя?
- Боярину на дороге попался. Шибко лютовал он тогда. Боярыню исколотил - померла она после того. Девок двух запорол, псаря, конюшего, холопов бил со мной заодно. Давно бы ушёл от него, да куда? Только ежели ко князю в дружину… Ты бы помог мне? Замолви за меня слово! А я тебе пригожусь…
Демьян отступил к дверям, нашаривая на боку меч. У Андрея тоже на поясе висело оружие, и он тоже потянулся к ножнам. Так и застыли они на пороге подклети двумя задиристыми петухами, как вдруг сверху, с гульбища, послышались голоса - искали Демьяна.
- Ты, холоп, на господина своего рта не смей разевать,
- процедил Демьян, отступая к крыльцу.
- А ты слова мои проверь. И словечко князю замолви!
- рванулся за ним Андрей.
Демьян смерил его холодным взглядом, повернулся и ушёл. Проводив его глазами, Андрей покачнулся и осел на высокие ступени подклети, роняя меч и хватаясь за голову. Не с того конца он взялся - это было ясно. И так же ясно было, что его теперь ожидает. А потому выход был один - бежать.
5
Зима наконец встала, придя неожиданно. Ещё вчера шли проливные дожди и под копытами коней сочно хлюпала холодная грязь, а уже сегодня ударил морозец и дождь превратился в снег. Обильные снегопады сыпали два дня. Распогодилось лишь на третий. За это время снега навалило столько, что на городские валы высыпало видимо-невидимо ребятишек и молодёжи. Детвора наладилась кататься с горки, девушки перебрасывались снежками с парнями, смеялись и игриво постреливали глазами на проезжающих мимо дружинников.
Андрей ехал за боярином Остамиром. Тот наведывался в Свято-Горов монастырь и теперь ворочался после беседы с игуменом задумчивый и тихий. Сидел боярин в возке, кутался в шубу.
Неспокойно было у боярина на душе, раздражала беготня детворы, девичий смех резал уши. Чему радуются, сукины дети? Беда грядёт! Вот встанет зима, сядет на коня Всеволод Большое Гнездо - и придётся всем боярам убираться с насиженных мест.
Игумен Афанасий тоже был на стороне бояр. Сколько ни княжил на Волыни Роман, раз или два всего вносил в монастырь вклады, а деревеньками одаривал только после долгих просьб. Княгиня его, Предслава, святую церковь не обижала, а он… Надо было менять князя, ой надо!
У обочины дороги парни и девки, хохоча и визжа, перебрасывались снежками. Стояли они по обе стороны дороги, и все проезжающие были ими закиданы. Доставалось и пешему и конному.
Остамир втянул голову в ворот шубы, зло заворчал на проказливую молодёжь, но только хотел крикнуть вознице: «Гони!» - как тот натянул вожжи, останавливая коней.
- Куды стал, бесов сын? - заорал боярин, выпрастываясь из шубы.
- Так ить, - возница указал кнутом вперёд.
В самый последний миг на повороте Остамиров возок обогнал другой - побогаче, запряжённый парой крупных гнедых. Десять верховых скакали следом. Чуть поотстав, по засыпанным снегом колдобинам прыгал второй возок, полупустой. Один из верховых вырвался вперёд, взмахивая плетью над головой:
- Дорогу! Дорогу боярину!
Парни и девки на миг прекратили забаву, и возок пронёсся мимо них невредим.
- Гони! - обрадовавшись, что минует опасность, закричал на возницу Остамир.
Он уже наладился проехать в хвосте поезда, но тут снежки полетели с новой силой. Два гулко стукнули в бока возка, один попал на шубу.
- Вот ужо я вас! - ругнулся боярин. Возница втягивал голову в плечи - чуял, что за это не миновать ему плетей.
Воротившись домой, Остамир сходил в баню, после сидел, попивая малиновый квас, когда раздался стук в дверь. Заглянул тиун:
- Батюшка боярин, там человек приехал от князя. Тебя князь Роман к себе кличет.
Задрожала у боярина рука. Чуть не выронил чашу, с тревогой обернулся на образа, крестя лоб. Вон оно как! А он-то вымылся, во всё чистое перерядился… Как чуял… И тиун не зря на днях докладывал, что сбег один парень… Не он ли выдал?
Но с чего это он взял, что Роман зовёт его на казнь? Когда князь готовит казнь, он присылает полсотни ражих молодцов, которые силком выволакивают боярина из терема, бросают в возок и увозят навсегда. А тут честь-честью передали приглашение… Авось, всё обойдётся. И, сердясь на себя и дрожа от страха, боярин кое-как поднялся с лавки и кликнул слуг, чтобы собирали его к князю.
Подъезжая к княжьему терему, успел немного успокоиться Остамир. Даже придумал, что будет говорить. Он ждал, что его проведут в палаты, где он впервые увидит Романа после его возвращения из Польши, справится о его здоровье, пустит слезу и подольстит на радостях. Но когда возок остановился у красного крыльца, сверху послышался знакомый голос:
- Наконец-то!
Остамир вскинул голову - и ноги отнялись у него. На всходе стоял Роман. Левая рука его ещё лежала на перевязи, но стоял он на своих ногах и даже не опирался о плечо отрока, стоявшего рядом. С лица князь был бледен, горбатый нос выдавался ещё больше, глаза почернели, и полыхал в них такой огонь, что боярин перестал дышать от страха.
- Долго же ты носа не казал в моём терему, боярин Остамир, - меж тем молвил князь. - Я уж думал, не случилось ли с тобой какого лиха? Пришлось отроков за тобой снаряжать. Мыслимое ли дело, - задрожал его голос от сдерживаемого гнева, - князю за слугой своим посылать?
Остамир еле выкарабкался из возка, не жалея дорогой шубы, пал на колени.
- Боялся тебя побеспокоить, княже, - пролепетал он, - за раны твои тревожился. А ныне вижу - здоров ты и силён, как прежде… Вот радость-то! - Повернувшись, Остамир перекрестился на купола княжеской домовой церкви.
- Да, здоров, - чуть поморщился Роман. - И силён… А ты, пёс, - внезапно озлился он, - уже думал, что конец мне настал? Думал, скинет меня тесть мой Рюрик, отберёт Волынь? Лих же - нет! Вот! Грамота! - вскинул он кулак, в котором был зажат свиток. - Боярин Твердята вымолил. Честь ему за то и хвала. А ты и прихвостни твои…
Он заворчал, как зверь, не находя слов, и Остамир покачнулся. Вот оно! Не зря он чуял!
- Ба-атюшка! - завопил он, кидаясь на четвереньках вверх по всходу. - Да помилуй Боже! Да провалиться мне на этом месте! Да кто же тебе наклепал-то? Да у кого язык бесстыжий повернулся? Верные мы твои слуги, княже! Как есть, верные!
- Верные, баешь, - выдохнул, как выплюнул, Роман и мотнул головой, подзывая кого-то невидимого боярину. Опуская глаза, вперёд шагнул Андрей.
Не веря своим глазам, Остамир вытаращился на парня.
- Признаешь человека, боярин?
- К-как не признать! Как не признать, батюшка! - Первое оцепенение прошло, и Остамир лихорадочно соображал, как отвести беду. - Холоп то мой! Надысь сбег. Я уж хотел биричам кликнуть, чтобы кричали о нём на всех улицах. Холоп это мой! Со зла клепает! Кому ты веришь, князь?
Роман метнул тяжёлый взгляд на Андрея. Тот попятился. Не ожидал он такого, когда бежал на княжой двор к Демьяну. Но молчать было себе дороже.
- Верь мне, княже, - прошептал он, проглатывая комок. - Собирались они в терему боярина Жирослава. Боярин мой да боярин Семьюнок, да иные, кого я не видел. Разъезжаясь, говорили, что тебя скинуть хотят, мол, не люб ты им. Правду я говорю, княже! - Ноги Андрея подогнулись, и он опустился на колени.
- Кого слушаешь? Пса брехучего! На хозяина своего пёс брешет! - закричал, подползая, Остамир. - Отдай его мне, князь! Я живо с ним разберусь!
Андрей отпрянул, вскакивая на ноги, - улучив миг, боярин Остамир попытался схватить его за полу опашеня. С глухим полузвериным рыком боярин бросился на парня, но Роман пихнул его коленом. Он заметил, каким огнём загорелись глаза Остамира.
- Будя! - прикрикнул он, и боярин втянул голову в плечи. - С Жирослава и Семьянка спросить надо. И берегись, боярин, коли что не так! А ты, - он покосился на Андрея, - за то, что клепал на боярина, должен воротиться к нему и пущай он с тобой разбирается.
- Нет, княже! - взвыл Андрей. - Не отдавай меня боярину! Запорет он меня насмерть! Я правду сказал! Правду!
В следующий миг, прежде чем кто-либо успел пошевелиться, он одним махом сиганул через перильца гульбища на двор и зайцем ринулся к воротам.
- Держи его! - заорал Остамир, кидаясь вдогонку. - Лови холопа!
Он уже рванулся бежать следом, но тут сильная рука схватила его за ворот шубы, опрокинула назад. Обернувшись, боярин увидел князя.
- Постой-ка, боярин, - молвил Роман. - Холопа своего ты ещё успеешь словить. А покамест с тобой разберёмся… Эй! Взять его!
Остамир заскулил виновато, рванулся, но подоспевшие отроки споро заломили ему руки назад.
